***
— У меня вопрос. — Да, моя радость? Астарион лишь на секунду отвлекается от объятий. Он страшно скучал эти несколько неприлично долгих дней, и теперь от дроу его не оторвет ничто. Проходят дни, недели, месяцы, сезоны года, а до больного сильное вожделение все не уходит. И он чрезвычайно рад находиться в таком благостном расположении духа, хоть вслух и не скажет. Негласной, но вполне себе устоявшейся традицией стало проводить хотя бы один выходной вместе. Вечером пятницы оба завершают все свои дела и на день отбрасывают все проблемы, полностью посвящая время друг другу. Всегда есть о чем поговорить, поделиться недельными новостями, показать новые магические приемы, погулять в малолюдных местах, отоспаться в конце концов. Перед сном в пятницу в обязательном порядке Тав рассказывает очередную вычитанную легенду народа Фаэруна, столь далекого, что история кажется вымышленной, а сам народ — несуществующим. Астарион постоянно комментирует, вставляет ремарки и критикует, наблюдая, как в очередной раз издевательски изгибается бровь дроу, но неизменно наслаждается идиллией. Вот и сейчас эльф обнимает свою женщину, развалившись на подушках кровати. Вероятно, это то, что называют спокойствием и счастьем. Впрочем, сегодня Тав слишком сильно напряжена, и это ощущается во всем: языке тела, чуть сведенных бровях и задумчивом взгляде, направленном не на его сиятельство, а в потолок. Сейчас она не говорит и не читает, лишь смотрит куда-то перед собой, полная непонятных эльфу дум. Астарион полагал, что сможет снять напряжение своей компанией, но, кажется, не выходит. Непорядок. — Ты когда-нибудь убивал? Атмосфера идиллии и спокойствия рушится на глазах. В голове скрипят шестеренки, и эльф отчаянно пытается понять, с чего бы ей спрашивать Анкунина о таком. Пожурить? Они уже давно решили, что рабочие моменты претора будут оставаться за пределами дома. Просто из интереса? В таком случае, этот интерес, мягко говоря, странный. — Идиотский вопрос, — недовольно цокает претор. — Разумеется, да, — только за этот год он самолично приговорил две дюжины к смертной казни, и дроу об этом прекрасно известно. А сколько осужденных было за все годы в магистратуре? Лучше не считать. — Не приговором, — Тав ведет плечом и косит взгляд на эльфа. — Своими руками. — Не доводилось, дорогая. С чего такие вопросы? Молчит. Еще сильнее напрягается и, непонятно сверкнув взглядом, отворачивается от Анкунина, завернувшись в одеяло как в кокон. — Тав? — Тянет бледный эльф. — Что случилось? — Ладонь тянется к голове дроу и ободряюще поглаживает по волосам. — Раздавила паука и теперь страдаешь от тяжести бытия? — Издевательски хмыкает Астарион. — Не смешно. — Знаешь, радость моя, я ведь не умею читать мысли. Кому-то придется поделиться.***
Ноги проваливаются в листве, деревья приятно шелестят, а солнечные лучи пробиваются сквозь зелень и пляшут по лицу. В лесу тихо — тише, чем в самом отдаленном уголке Манорборна или в родном доме с шумоизоляцией. Для Тав, привыкшей к громкой музыке, рокочущей в Шири толпе и грохоту повозок на торговых трактах, такая тишина непривычна. И все же звуки тут есть: шелест листвы, пение птиц, треск веток под ногами — эта симфония ей по душе. — Скоро придем, снежинка, — кидает через плечо Джавьен. Настоящий дикий лес и какофония звуков находятся одновременно так близко, но так далеко от дома. Гора Пыльного Ястреба, в народе именуемая просто Ястребиной горой, видна из каждого окна города, что выходят на восток. Говорят, название гранитной горы пришло от пыльного ястреба — одного из жителей холма — по легендам, птицы, что сопровождала в путешествиях и свершениях самого отца-основателя Балдурана. Очередная красивая легенда, к которым у Тав тяготеет душа. Гигантский гранитный холм, неприступный и ужасающий своим размером, привлекает внимание, тянет к себе и словно приглашает окунуться в практически первобытную природу. И, хоть на самой горе ничего не растет, а живут только горные звери да хищные птицы, сам холм окружен густым плотным лесным массивом. Раньше в чащобе близ Ястребиной горы можно было охотиться всем, и оттого трущобы города облепили холм со всех сторон. Однако, размер трущоб рос, а зверья в лесу становилось все меньше — и, в особенности, тех самых пыльных ястребов — и в какой-то момент указом герцогов охота была запрещена, а лесной массив — огорожен от посторонних и строго охраняем. Но что недопустимо для плебея, то разрешено аристократу. Проехать по городской стене до восточных ворот, спуститься со стены, пройти по охраняемой тропе, заплатить страже за вход в лесные угодья, спешиться с коней, и охоться на здоровье. Чаще раза в сезон загонять дичь запрещено даже аристократии, но от одного оленя или кабана природа явно не пострадает, и поэтому сейчас эльфы неспешно прогуливаются по лесному массиву. Животных Тав жалко разве что самую малость. Было бы глупостью и лицемерием скорбеть над трупом очередного зайца, покуда дроу сама любит мясо в практически чистейшем его виде. Но, если бы год назад ее по-ханжески скривило от одного упоминания охоты как развлечения или средства добычи пищи, то сейчас это вселяет интерес. Поэтому, преисполненная энтузиазма, дроу напросилась с отцом на вылазку. Тав не умеет обращаться с луком, не знает, как и из чего делать приманки, не сведует в местах, где проще всего поймать конкретную дичь, и посему предпочитает семенить следом за Джавьеном, чтобы смотреть и не мешать. Ее интерес удовлетворит и простое наблюдение. Осмотревшись по сторонам, Кордиалис ловким движением устанавливает приманку. Специфический запах мускуса, какие-то перышки, клоки шерсти — он явно знает толк в охоте. До своего приезда во Врата, еще юным эльфом, Джавьен жил в очередном закрытом лесном поселении, часто ходил на зверя, и оттого даже спустя почти четыре сотни лет в дикой природе мужчина ориентируется прекрасно. — Видишь следы копыт и примятую траву? Точно оленьи, — Джавьен тихо комментирует свои наблюдения для излишне интересующейся дочери. — А стертую кору на дереве на уровне плеч? Так они трутся рогами и оставляют свой запах. — Как мы дотащим целого оленя до дома? — Дроу сильно сомневается, что им двоим хватит сил на такую тушу. — Натянем тканевое полотно на ветки и поволочим по траве. На выходе уже поможет стража. Установив приманку, Кордиалис ведет дочь до плотных кустов и, присев, затаивает дыхание. Не двигаться, не дышать. Ждать. Тут поможет только терпение. Дичь появляется далеко не сразу: погруженная в свои мысли, Таврин не сразу осознает, что время пришло. Олень красив: статен, благороден, и дроу понимает, почему некоторые аристократические дома ставят оленя на свой личный герб. Учуяв приманку, животное семенит вокруг: нюхает, ищет, трется боком и головой о деревья. Джавьен тихо вытаскивает лук. Нужно попасть четко в голову, иначе парнокопытное убежит. Даже с перебитым крупом или стрелой в шее. Старый эльф прикрывает один глаз, натягивает тетиву и, задержав дыхание да прицелившись, отпускает стрелу. Промах. Стрела пролетает в паре дюймов от головы оленя. Джавьен чертыхается совершенно не по-аристократически. Возраст и отсутствие регулярного опыта сказываются: глазомер уже не так хорош, руки подрагивают, а реакция не настолько быстра. «То есть ты так просто оставишь дичь в живых? Потратив полдня на подготовку и выслеживание? Просто дашь убежать?» Тав промаргивается и непонимающе пялится на картину. Все происходит будто в замедленной съемке: вот олень как будто неспешно поднимает голову и шевелит ушами. Вот животное впадает в панику. А вот, поднимая клубы земли копытами, разворачивается, чтобы убежать. «Ты не позволишь добыче скрыться». Голову забивает голосом. Непонятным, идущим будто из нутра, но осознаваемым так отчетливо, будто дроу слышит его наяву. Сознание мутит, и внимание концентрируется на одном объекте. Какая разница, что стрела не попала, если дичь не сможет убежать от нее? «Ты знаешь, что нужно делать». Все происходит в один момент. Секунда, мгновение — но этого более, чем достаточно. Голову такого красивого, статного и быстрого животного разрывает как помидор. Ноги оленя подкашиваются, и парнокопытное падает наземь, разбрызгивая траву и деревья вокруг в красный. Не обращая внимания на отца, Тав выходит из укрытия и подходит к оленю. Туша недвижимо лежит, вместо головы — месиво из костей, мозгов, кусков рогов. И море крови. Кровь. Яркая, насыщенная, живая и… красивая. И хочется наклониться, провести ладонью по шее оленя, пройтись по месту разрыва головы. Почувствовать теплую липкую жидкость на руках. Понюхать. Попробовать на вкус. Грубо содрать шкуру и, откинув куда подальше, вонзиться зубами прямо в свежую плоть. «А какое на вкус чистейшее мясо, без прожарки и специй?» — Что ты натворила?! — Взбешенный голос Джавьена мигом рассеивает все мысли. Тав стряхивает головой наваждение и озирается на подходящего отца. — Что это только что было? — Я сделала то, чего не смог ты. — Ты буквально размозжила голову оленю с расстояния, — голос отца сквозит горьким сожалением и…опасением? Кордиалис крепко обхватывает Таврин за предплечье, обращая на себя внимание. — Не двигаясь и не применяя пассов. Кто тебя этому научил? Преподаватель магии?! — Нет! — Тав вырывает руку и отскакивает от отца. — Я… я не знаю, что произошло, — дроу сглатывает. — Но олень убегал, и я просто не могла его отпустить.***
Астарион задумчиво поглаживает дроу по плечу. Вот, значит, какова ее чародейская магия? Опасная, хищная, смертоубийственная, не оставляющая и шанса на побег? В таком случае, ее вечные нравоучения про контроль и упорядоченность приобретают еще больше смысла. — И что сказал преподаватель? — Что это похоже на подвид заклинания дезинтеграции. Оригинальное стирает объект в порошок. Но, — Тав приподнимается на локтях. — Это заклинание шестого уровня. Я же не могу сотворить чего-то выше второго. И нет, меня этому не учили. Бледный эльф мажет взглядом по дроу. Нет, его не отталкивает ни прецедент, ни его исход. Немного — самую малость — нервирует неопределенность. На что еще способна хаотичная чародейская магия и какие сюрпризы может преподнести Таврин в дальнейшем? Впрочем, сама по себе опасной дроу не кажется. Как он уже выяснил на собственной шкуре, главное — не злить. И, видимо, не становиться целью ее охоты. — Могу тебя поздравить, — скалится Астарион, заправляя прядь серых волос Тав за ухо. — Охотничьи инстинкты твоего народа наконец-то проявились. — Дело не в инстинктах, — дроу нервно трясет головой, скидывая прикосновение. Пожалуй, она слишком напряжена. — А в том, что мне понравилось. Я буквально смотрела на месиво из мозгов, крови и костей, и это не отталкивало и не смущало. И я была горда своей работой. Горда, Астарион! — Не вижу в этом никакой проблемы, — фыркает Анкунин. — Любой охотник не желает упускать добычу. Твой азарт наложился на магию и, — мужчина растопыривает пальцы, имитируя взрыв. — Бах! Дичь убита. Кроваво и грубо? Да. Эффектно? — Эльф закусывает губу, хитро прищурившись. — Безусловно. На месте Джавьена я бы даже тебя похвалил и поздравил с почином. — Тебя вообще не смущает ситуация? — Нисколько. Сам Анкунин страстным фанатом охоты не является. Бледный эльф слишком привык к чистоте, роскоши и благам города, и выбираться в дикую природу для него слишком непривычно. Но азарт загона дичи и первую прошитую им насквозь лисицу помнит слишком хорошо. — Это не все, — Тав озирается по сторонам и, будто решив, что сейчас она в безопасности, падает обратно в объятия эльфа. — Будет звучать как бред, но мне нужно с кем-то поделиться. С тех пор я постоянно слышу голос. Он тихий, но отчетливый и неизменно поощряющий жестокость. И у него будто бы даже есть имя и внешность, — дроу обнимает Астариона за торс и прижимается, будто надеясь укрыться от всего мира. — Он выглядит как белый дракон, приходит во снах каждую ночь и постоянно шепчет-шепчет-шепчет. Это сводит с ума. Бледный эльф задумывается. Он совершенно не знает, как ей помочь. Астарион — не целитель и не клерик, он не умеет лечить недуги и снимать напряжение. Может только выслушать и попробовать ободрить своей компанией или задорным словом. Тав, как и всегда, слишком много думает, сильно накручивает и перемалывает смерть несчастного оленя как свою собственную, но в моменте Анкунин ее даже понимает. Его первое убийство приговором он помнит так же отчетливо. Тогда он только начинал работу в магистратуре, сидел как член судебной комиссии и, преисполненный благих надежд, ожидал громких и ярких дел. И оно случилось. Это был серийный убийца, грубо порезавший и изнасиловавший с десяток женщин. И, пусть его вина была доказана, а вся комиссия во главе с претором Вито Жуватом сошлась в едином мнении о казни обезглавливанием, Астарион все еще помнит. И то, как убийца вопил, когда его вели на плаху, и как свистела гильотина, и как голова катилась по эшафоту, окрашивая доски в красный. И как эльф, сдерживая рвотные позывы, спешно ретировался с места казни, расталкивая пришедших поглазеть зевак, и как еще месяц после видел катящуюся башку в своих кошмарах. И, кажется, именно тогда Анкунин по-настоящему понял, во что ввязался, и как важно не пропускать через себя. Винил ли он себя в совершенном? Нет, ведь это было объективно правильно, да и решение принимал не он единолично. Но к живому осознанию смерти готов не был. Смотрел на трупы убитых, осматривал в здании судебной экспертизы, но тот раз был первым, когда изнеженное аристократическое нутро воочию увидело, как жизнь уходит из тела: одним движением, будто ничего не стоит. Тав столкнулась с тем же. Убила своими руками — точнее магией — живое существо, но готова не была. И пусть даже это чертов олень, а не кто-то думающий и прямоходящий. А реакция у всех разная, и не эльфу давать ей оценку. Но то, что ее стресс отражается в навязчивом голосе… это странно. Нужно ее успокоить. Обнять еще сильнее. Приободрить. Внушить, что никто с ней не разговаривает и не побуждает. Она обязательно отойдет, повзрослеет, осознает смертность так же отчетливо, как это произошло с ним, и, наконец, успокоится. Не забудет, но ей точно полегчает. — Нужно время, моя радость, — эльф целует дроу в макушку. — И голоса пройдут, а кошмары отпустят. Но я уверен, что больше таких всплесков магии не будет, — или же они станут более осознанными в своей мощи. И Астарион бы покривил душой, если бы сказал, что не хотел бы на это посмотреть. — К слову о магии, — Таврин будто немного оживляется. — Дезинтеграция опасна, но не запрещена. Я перерыла все доступные источники, и не нашла четкого свода законов по использованию магии во Вратах. — Их не существует, — эльф ведет плечом. — Они здесь и не нужны: волшебники, как правило, сидят в четырех стенах и погружены в науку. Ничего не делают, никому не мешают. Судебных дел с использованием магии случается крайне мало, а оценка действия происходит как обычно, — претор невесело хмыкает. — Субъективно. — И никакого контроля за магическими практиками? — Хмурится Тав. — Даже за самыми спорными? — Это какими же? — Косится Анкунин. Астарион знает, что в ряде стран Фаэруна за магами строго следят, вплоть до запрета колдовать на улицах города. В некоторых уголках мира для особо опасных нарушителей спокойствия существуют магические тюрьмы. Самая известная из них, пожалуй, Спеллхолд, что находится в Амне. Будучи образцом исполнительности в наказании тех, кто превышают лимиты своих способностей, тюрьма чуть ли не благодарно принимает особо опасных магов из всех частей континента. В практике Астариона таких дел не было вообще, а за все годы работы он видел всего несколько архивных дел с участием магов. Он практически ни черта об этом не знает, но создается ощущение, что дроу только что нащупала огромную дыру в законодательстве. И теперь ему бы стоит задуматься, по какой причине где-то существует целая тюрьма, а где-то за магами не следят вовсе. — Школа превращения, например. Ведь можно навсегда обратить неугодного в, скажем, крысу или таракана, и никто никогда его не найдет. Или дезинтегрировать, — девушка наклоняет голову. — Школа эвокации. Можно сжигать целые дома, топить поселения или убивать молниевым разрядом. Мой огонь относится к эвокации, к слову. Или школа некромантии. Обращать в нежить, поднимать мертвых из могил, даровать бессмертие или, наоборот, отнимать жизнь — вариаций много, — Тав задумчиво проводит пальцем по груди претора. — Особо умелый маг может доставить огромное количество проблем, Астарион. «Даровать бессмертие?..». До конца не оформленная мысль стреляет в голове прежде, чем Астарион может ее осознать. — Расскажи мне про некромантию. — О ней мало что известно, — дроу неопределенно мажет взглядом по лицу эльфа. — Магическое сообщество относит некромантию к опасным и спорным наукам. В части городов, как, например, в Аткатле или Глубоководье, некромантия запрещена. Это темные таинства, требующие экспериментов, и ни один публичный источник не напишет всего, что было изучено. Слишком опасно и неоднозначно. И меня напрягает, что во Вратах нет никакого сдерживания для подобных практик. — И много во Вратах некромантов? — Претор закусывает щеку. — И других магов, чьи практики могут быть опасны, разумеется, — Астарион спешит исправиться. — Понятия не имею. Маги сидят в башнях или выполняют частные заказы. Есть несколько семейств, такие как Тремеры, Джованни, или Зарры, за кем волочится шлейф неоднозначных таинств, но, как по мне, это просто домыслы. Что ж. Анкунину и правда стоит уделить чуть больше внимания магам. Не потому что попросила Тав, а потому что ее тезис реально имеет смысл. И звучит этот рассказ необычайно зловеще. Таинственно. Неоднозначно. До свербящего интереса мощно. «На что вообще способен особо умелый некромант?» — Я посмотрю в архиве дела с участием магов, — кивает Астарион, отбрасывая лишние мысли. — Тебе стало лучше, радость моя? — Ладонь невесомо проводит по плечу девушки. — Немного, — Тав улыбается и коротко чмокает претора в шею. — Спасибо, — отводит взгляд. Косится на часы и, считывая время безупречным зрением ночного эльфа, поднимается с постели. — Уже поздно. Я пойду к себе. «К себе» на ее языке означает «в комнату для гостей». Эльф не давит и не настаивает, но едкое разочарование оседает на кончике языка каждый раз, когда Тав его покидает. Доверие — чрезвычайно ценный ресурс, когда речь заходит о дроу. Она раскрывается постепенно, томительно медленно, с каждым разом продвигаясь дальше лишь на самую малость. Завоевывать ее благосклонность, даже будучи в отношениях, — та еще задачка. С полгода назад Анкунин чуть ли не на коленях стоял, уговаривая даму провести с ним хотя бы один выходной день. Почти год у него ушел, чтобы научить Тав выражать эмоции хотя бы через касания и поцелуи. В меру раскрепощенные, но лишь настолько, чтобы не перейти черту. Просто валяться под одеялом они начали с месяц назад. Про секс речи даже не идет — рано. Очевидно, ее отношения с претором — первые в жизни, и познает Таврин эту науку с присущей ей дотошной аккуратностью. Его сиятельство бледный эльф чрезвычайно терпелив, но такая неспешность с ним происходит впервые. Все его прошлые отношения были спонтанными и едва ли к чему-то обязывающими. Начинались с секса, поддерживались им же и долго не длились. Сколько их было? Теперь уже вспомнить сложно: точно больше трех, но определенно меньше десятка. Астариону быстро надоедал и партнер, и из ниоткуда взявшиеся обязательства, и животная страсть, что приносит удовольствие лишь в моменте, оставляя после себя странное чувство «не того, что он искал». Да, его вожделели и обожали, чуть ли не облизывая с головы до пят. Все как он и хотел, и все же что-то было не так. Интерес терялся слишком быстро. Партнеры плохими не были, как и не были тупыми или слишком малодушными. Просто не теми и все. Что ж, оказывается, путь к его сердцу лежит через строптивость, ожоги, споры, нравоучения и неспешность. И самым большим достижением, пожалуй, было бы уговорить Тав остаться у него не просто на выходные, но в его постели. — Может, останешься? — Попытка — не пытка. — Уверяю: злой магистрат страшнее любых ночных кошмаров и смертоубийств, — эльф обворожительно ухмыляется и бьет ладонью по месту рядом. — А еще у меня кровать удобнее и одеяло теплее. Он буквально видит, как мысли одна за другой прокручиваются в голове, сверкают в серых глазах и отражаются на лице. Оттенки эмоций дроу отслеживать сложно. Легко читаемая поначалу, она слишком быстро учится, обрастает опытом и слоями, и вот теперь нужно всматриваться, чтобы хоть как-то ее понимать. Но иногда, как сейчас, сделать это намного проще. Быть может, потому что сейчас она не скрывает своих тревог и не пытается закрыться. — Намного удобнее, — хмыкает Тав. — Все лучшее приберег для себя? — А как иначе, радость моя? — Игриво сверкает взглядом эльф, указывая на себя. — Негоже такую красоту — да на жесткие перины. — Будь по-твоему, господин злой магистрат, — дроу копирует настроение Астариона и снова укладывается рядом. — Но с тебя, — Тав легонько касается кончика носа претора в очаровательно невинном жесте. — Устроить мне ночь без кошмаров и голосов. — О, это я могу, — скалится бледный эльф. — Но так просто ты не заснешь, потому что в моих планах целовать тебя так долго, пока ты не провалишься в счастливый транс. Что ж, столь громкие заявления нужно подкреплять делом. И, пожалуй, спокойствие и идиллия ощущаются именно так.***
Отчеты — готовы. Документы — подписаны. Сводки новостей — изучены. Новые заявления — отобраны и рассортированы по стопкам. Скоп бумаг ставится на стол великого герцога Анри Лемара. Довольно выдохнув, Анкунин падает в кресло рядом. — Последняя часть дополненных законов в стопке справа. Задокументированные проведенные дела — посередине. Новые заявления — слева, — претор указывает на каждую из стопок. — Хорошо, — Лемар поправляет очки. — В двух словах: как работает комиссия по делам расизма? — Лучше, чем предполагалось, — Астарион скользит взглядом по кипе бумаг. — Казнят по необходимости, чаще всего обходятся штрафами или отрезанием языка, — все-таки пришлось дать поблажку и ввести крупные взыскания как наименьшую меру пресечения. — С каждой неделей заявлений на немного, но меньше. Разумеется, дела идут в гору. Не могут не идти. Претор больше полугода сидел в кабинете, не разгибая спины. Подписывал, ознакамливался, изучал прошлые дела и ранние версии эдиктов, переписывал правки к законам, обучал магистратов. Еще полгода — контролировал каждый шаг. Он приложил абсолютно все усилия, и теперь судебная машина должна исправно работать и без его вмешательства. Как и было оговорено, обо всех нововведениях и процессах он сообщает Анри Лемару лично. Иногда тот сидит в кабинете, но чаще приходится ходить до резиденции. Благо живет великий герцог недалеко. И, несмотря на столь почтенный возраст, мыслит Лемар на удивление ясно. Наметанным глазом просматривает все бумаги, вставляет ремарки, где-то критикует, но, на удивление, всегда по делу и без лишней воды. Не занижая заслуг магистрата и не подвергая его знания сомнениям. И, вероятно, именно так ощущается столь желанное уважение. — Это радует, — великий герцог нетвердой рукой тянется к задокументированным делам. — От себя скажу, что количество разбоя на улицах Нижнего города сократилось. Связано ли это напрямую с действующим эдиктом или нет, сказать сложно, но я все-таки хочу видеть в этом эффект. Настоящий эффект они увидят на этих выходных, во время приема в Высоком Холле по случаю девятого столетия дня рождения Лемара. Девятьсот лет — слишком много даже для эльфа. Анри слишком стар, но все так же бодр духом и готов к нововведениям. Анкунин может только задаваться вопросом, как выглядел герцог, скажем, три сотни лет назад. Насколько моложе? Когда первая проседь окропила его волосы? Когда руки эльфа стали покрываться первыми морщинами? А как он выглядел в юности и сколько еще уготовано старику? Астарион слишком молод, но уже слишком любит свое отражение в зеркале да юношеский задор, и предпочитает не думать о том, что станет лично с ним через пару сотен лет. Станет еще краше и статнее, как отец? Или наоборот, начнет иссыхать и постепенно превращаться в рухлядь, теряя в очаровании и харизме? Слишком рано об этом думать, но невеселые мысли иногда все же посещают белокурую голову. Мысли о некромантии не вылезают из сознания с тех самых пор, как Тав поделилась с Астарионом своими наблюдениями. Неизведанная, запрещенная в некоторых городах, полная загадок, дисциплина буквально тянет к себе и приглашает окунуться в свои секреты. Бледный эльф не уверен, что именно ищет, но продолжает раз за разом перебирать дела в архиве, копаться в заметках осужденных магов. И каждый раз ощущение чего-то сидящего прямо перед носом мельтешит перед глазами, но ни к чему не приводит. И, смотря сейчас на иссушенного годами Анри Лемара, Астарион думает лишь о том, что абсолютно точно не хочет становиться таким же. Любой способ остаться молодым на подольше его устроит. — Что будет с эдиктом? — Астарион откидывает лишние мысли. — Прошел год. — На этих выходных я подпишу постановление об окончательном принятии. В целом, на данный момент я вижу приятные перемены, — Лемар отрывается от изучения дела. — Ты молодец, Астарион, чем бы твое решение ни было мотивировано. — Прошу прощения?.. — Мой мальчик, — герцог умудренно вздыхает. — Я слишком стар, чтобы не видеть, что твой энтузиазм — отнюдь не защита обездоленных или прекращение бесчинств. К тому же, я просмотрел все проведенные тобой дела за все годы твоей работы в магистратуре. Проблема расизма тебя не интересует совершенно, Астарион, — голос Лемара ужесточается до менторского. — И, хоть это и твое дело, но мне интересно, из-за кого ты принял столь строгий эдикт. — То есть вы, великий герцог, приняли в работу эдикт, в котором не были уверены? — Анкунин чувствует, как начинает сдавать позиции и отчаянно пытается съехать с темы. — В эдикте я уверен. Он корректно написан, все пункты имеют место быть, а нерешаемые подолгу проблемы были очевидны еще давно, — старик и ухом не ведет. — Под сомнение ставилась лишь жесткость формулировок и реализация. А вот твоя мотивация для меня долгое время оставалась загадкой. Впрочем, — Анри Лемар хмыкает своим мыслям. — История показывает, что самые страшные преступления, непростительные глупости и благороднейшие поступки всегда совершались из-за дел сердечных. Анкунину требуется вся выдержка, чтобы не психануть, не совершить какую-нибудь глупость или не начать оправдываться, выдавая себя с потрохами. — И кто же я для вас, великий герцог? Величайший грешник, ужасный глупец или благороднейший муж? — Вершитель истории, как я и говорил. А вот к добру это или к худу — покажет только время. Но меня радует, что твой мотиватор побуждает тебя к благодеяниям, пусть и жестокими методами.***
Астарион нервно барабанит по поверхности преторского стола. В голове творится настоящий хаос. Ни Лемар, ни кто-либо еще определенно точно не может знать наверняка. Практически никто не знает. Руками самой Тав и ее же просьбами их отношения оставались и остаются приватными, если не тайными. Из знающих — только их родители, прислуга в доме претора, личный стражник, на всякий случай нанятый после принятия эдикта, да посыльный, что может только догадываться, но вслух, разумеется, не спросит. Посыльному, стражнику и прислуге Анкунин платит слишком хорошо, чтобы те осмелились кому-то болтать. И сказать, что эта конспирация просто раздражает, значит не выразить и десятой части чувств. — Может, пойдем в парк? — Погода шепчет: не хочу заболеть. — Тогда может поужинаем? Я знаю место, где подают лучшее в городе мясо. Средней прожарки, как ты и любишь. — Твоя кухарка справится с этим лучше. — …В театр? — Ненавижу театры. Слишком скучно и музыка паршивая. — Боги! — Бледный эльф взрывается и возводит руки к небу. — Да что с тобой не так? Куда ни позови — одни отказы! Радость моя, — претор заглядывает дроу в глаза. — Есть ли хоть одно место, куда ты пойдешь с удовольствием? — К тебе домой, — хмыкает Таврин. — Это не считается, — закатывает глаза Астарион. — Публичное место, дорогая. — Господин претор, — вкрадчиво начинает дроу. — Вы хотите неудобных вопросов и сплетен? Плевать ему на сплетни и вопросы. Ладно, хорошо, допустим, что не плевать. Он бы с удовольствием пригрел уши где-нибудь поодаль и послушал. Только вот о чем говорить-то? О том, что претор себе женщину нашел? Или… — Тебя смущает мое общество? — Меня смущает, что у тебя могут возникнуть проблемы из-за меня, — дроу придирчиво поправляет воротник дублета Анкунина и поясняет таким тоном, будто разговаривает с ребенком. — Для твоей репутации будет вредно светиться в публичном месте с дроу спустя неполный год с начала работы эдикта. Астарион тяжко вздыхает. По-хорошему, она права. Показывать такого рода отношения — верный путь к сплетням и догадкам об истинной причине выпущенного указа. У аристократии и так было слишком много вопросов к претору, а внимание к его персоне усилилось в несколько раз. И, даже любящий ловить на себе чужие взгляды, Анкунин начал ощущать себя некомфортно. Забота Тав ощущается своеобразно. Ее дотошность и нравоучения демонстрируют, что дроу не плевать на Астариона и его возможные проколы. Недостаток комплиментов компенсируется ценными ремарками. И, если раньше бледный эльф желал, чтобы его боготворили да облизывали в бесконечном восхвалении, то сейчас он находит такой стиль проявления привязанности более уместным. Честным. Нужным. А сказать комплимент и разбавить обстановку шуткой он и сам может. Своей же целью дроу очевидно ставит «не подставлять» и «держать все в секрете». Определенно точно не хочет к себе лишнего внимания. Но позерское нутро требует публичности в самом больном ее проявлении. О его исключительном выборе должны знать все. Завидовать, смотреть вслед, оценивать, восхищаться. «Счастье любит тишину»? К черту. На предстоящем приеме он наплюет на все просьбы и рамки приличия, и Тав придется смириться и принять его желания. А ей стоит перестать скрываться от всего мира и озираться по сторонам. И пусть хоть кто-то посмотрит слишком придирчиво или ляпнет неуместную ремарку — бледный эльф повесит обидчика на месте и без разбирательств.***
Высокий Холл выглядит так, как никогда прежде. Свечи, магические огоньки, вспышки молний под потолком — кажется, будто световой репертуар ничем не отличается от десятков прочих приемов, но все же сегодня все не так. Свечи — не так ярко горят, молнии — не ослепляют, огоньки — добавляют таинственности и мистики. Этим вечером большой зал приемов погружен в приятный томный полумрак. Быть может, великому герцогу Анри Лемару уже слишком сложно смотреть на яркий свет, а может он просто любит темноту. И, пожалуй, такая атмосфера нравится бледному эльфу. Силуэты приглушены, до вульгарного яркий свет не бьет в глаза и не отражается в золоте канделябров и лепнины, и настроение меняется со скучающего на предвкушающее. Претор уверен, что, в целом, ничего нового, как и обычно, не будет, но атмосфера задает тон мероприятию. А на этот прием у него капитальные в своей дерзости планы, и томная обстановка лишь подначивает игривый настрой. А еще в такой приятной полумрачной атмосфере столь отчетливо видно, чье одеяние украшено настоящими камнями и дорогой драгоценной вышивкой, а чей вечерний туалет лишь имитирует роскошь. Его, по-Астарионовски вычурный дублет, сверкает как самая яркая звезда на ночном небе Фаэруна, и не заметить светлый лик эльфа даже в полумраке попросту невозможно. Впрочем, сегодня он чуть отошел от своих привычных вкусов: оттенок дублета темнее, фасон — чуть строже, воротник — чуть выше. Одеяние все еще кричит о владельце издалека, но уже не столь пошло, как это было, скажем, годом ранее. Все-таки влияние мадам Кордиалис на моду неоспоримо — сдался даже любитель вызывающе-яркого Анкунин. Впрочем, нововведения все-таки имеются: на фуршетном столе наконец-то подают что-то крепче вина. Не иначе как герцог хочет исключительно располагающей атмосферы? Астариону же на руку. Претор цепляет первый бокал и, как и десятками приемов ранее, облокачивается на колонну, выжидая начала торжества. Что там идет по списку? Маршрут отработан, неизменно скучен, но все-таки приятен. Выпить, закусить, еще выпить, послушать приветственные речи, пройтись по залу, собрать сплетен, обсудить чей-то абсолютно безвкусный вечерний туалет. Сыграть в карты, хотя бы постаравшись обыграть отца, послушать музыку, снова выпить. Возможно, обсудить прошедшие или предстоящие дела — ведь у кого-то обязательно нарисуется исключительно горящая просьба к претору. Разумеется, старые привычки никуда не денутся. Анкунин брал, берет и будет брать взятки. Полезное и правильно мешаются в единую кучу, и эльф лишь недавно научился разделять работу на ту, что делается от сердца, и ту, что выполнить просто нужно. Для его же статуса и правильнее, и полезнее будет не сдавать позиций и придерживаться годами отточенного курса, невзирая на эдикты, правки и нововведения. Да и новый вечерний туалет из Дома Мод намного приятнее заказать не за неприлично большое жалованье, а за честно потраченное на чужие проблемы время. И все-таки, кажется, сегодня абсолютно все происходит по-другому. Речь герцога Лемара не полна лицемерия и восхваления патрициев города, но звучит будто… прощальная? — Леди и джентльмены, — взобравшись на стойку для речи, старик приподнимает ладонь, прося тишины. — Должен сказать, что сегодняшний вечер особенный. Не из-за повода, нет, — Анри добродушно хмыкает. — Но из-за атмосферы. Признаюсь: я просил от декораторов чего-то более расслабляющего, но результат поражает воображение, — он прочищает горло и мгновенно меняется в манере речи. — Девять сотен лет — большой срок. Быть может, я все еще полон духа и трезв рассудком, но годы берут свое. Ничто в этой жизни не вечно, и нужно принимать это как данность, а не проклятие. И важно уметь вовремя уходить на покой и ставить точку. И этот год, дорогие друзья, станет моим последним в роли великого герцога Врат. Тревожный рокот проходит по залу. Великий герцог Анри Лемар, обожаемый публикой, живой символ города — и на покой? Бледный эльф озадаченно наклоняет голову набок. — Но не стоит тревожиться, друзья, — Лемар вновь обращает к себе внимание. — И не стоит принимать сей вечер как прощание. Нет, отнюдь: каждая закрытая дверь лишь ведет к отворению новой. Городу нужны перемены, а мне, — хитрый старик вновь принимает личину старца, что так далека от его истинной натуры. — Мне нужен долгожданный отдых. И, как вы знаете, великие герцоги избираются лишь народом, где каждый голос звучит одинаково звонко, будь то аристократия, — Лемар почтительно кивает. — Или простой люд. Посему я преисполнен благоприятных прогнозов и рассчитываю, что фаворит или фаворитка заявит за этот год о себе столь ярко, что у граждан не будет сомнений в выборе. Но сейчас мы отмечаем мой до неприличия почтенный возраст, что более не можем предаваться скорбным думам. Развлекайтесь! Великий герцог хлопает в ладоши, знаменуя начало торжества. Публика не сразу, но оживает и пускается в пляс. Речь речью, а танцы — по расписанию. Шестеренки активно крутятся в голове Астариона. Оставляет должность, значит? А что, если… — Ах, вот ты где! — Из ниоткуда возникшая матушка хлопает эльфа по плечу, и Астарион дергается от неожиданности. — Сказано же: хватит думать. — Обычно это говорю я, а не мне, — скалится претор, приобнимая мать. — Уже напилась? — Предусмотрительно рассчитала дозировку, — Виттория стреляет многозначительным взглядом. — В самый раз, чтобы соображать, но достаточно чтобы твой отец не садился за игральный стол хотя бы часа два, — женщина чокается с сыном бокалом. — Нужно добить до четного числа, чтобы точно поверил. Разумеется, ей скучно, когда Адам играет. И, как и сам Астарион, она терпеть не может, когда внимание обращено не к ней одной. В такие моменты матушка обычно перебирает и, быстро пьянея, ляпает глупости направо и налево, и только светлый лик сына может спасти положение. Но в этот раз, по-видимости, она всерьез намерена оттащить отца от карточного стола и посвятить все его внимание себе лично. — Ах ты хитрая манипуляторша, — эльф картинно прикрывает ладонью рот. Он в чертовом восторге от ее выходок. — Просто помоги мне. Подыграй. А я помогу тебе. Из родительской солидарности. — И в чем же ты хочешь помочь, матушка? — Взгляд янтарных глаз встречается с такими же, совсем немного замутненными. О, да, она прекрасно все осознает. — Узнаю у Кордиалиса, когда у Тав перерывы. Ты же не планировал подходить к нему лично, лучик? Вообще-то планировал. Но так даже лучше. — Что ж, — довольно скалится бледный эльф. — Пошли искать отца, пока тебе, матушка, хмель окончательно не забил голову. Воистину, их семейный дуэт неповторим в своей изощренности.***
Первый раз он пропустил, увлекшись занимательным и полным сплетен диалогом. Второй — за рабочим разговором. Эльф был явно раздражен, слушал вполуха очередную оказию, что приключилась у владельца гостиницы в Храмах, и, завершив диалог так скоро, как сумел, обнаружил, что дроу и след простыл. Во время перерывов она всегда уходит куда-то подальше от приемной или бальной залы. К остальному обществу не выходит принципиально. Ловить Тав нужно аккурат конца последней композиции. Мысленно дав себе щелбан за безалаберность, сейчас эльф практически неотрывно смотрит. Ждет, бросает взгляд на часы. Слушает. Вслушивается. Музыка на приемах почти никогда не стихает, но исполнителям нужен перерыв. Поэтому они меняются между собой, дают друг другу передышку, а иногда определенный исполнитель не нужен вовсе. Впрочем, к фортепиано это не относится: оно, как и скрипка, нужно всегда. Нет, музыка определенно хороша. Вокалисты — тоже. Грамотное совмещение оперетты и филармонии дало свои плоды, и теперь опера не кажется претору настолько устаревшей. Из-за приглушенных тонов и общей темноты в зале мало что видно даже эльфу, и поэтому звучание воспринимается еще лучше. Свежо, ново, мелодично. Хочется утонуть в ощущениях и расслаблении. Весь оркестр явно старался ко дню рождения великого герцога. И претору будто даже становится интересно, не пыталась ли Тав придумывать композиции для вечера. Впрочем, он почти точно уверен, что, если и да, то это звучание должно быть совершенно иным. И он бы абсолютно точно узнал его среди прочей музыки. Последняя мелодия до перерыва снижает темп, становится тише, и эльф воспринимает это как сигнал. И, пока снующие в танце пары еще не очухались и не столпились в кучи, заслоняя обзор, Астарион ровным шагом приближается к зоне оркестра. И, ловко запрыгнув на невысокую сцену, направляется к цели. И, разумеется, Тав видела и его приближение, и четко считала намерения. Это видно и по ее издевательски приподнятой брови, и по буравящему взгляду. Она делает так каждый раз, когда находит ситуацию абсурдной. Бледный эльф подбирается, поправляет и без того идеально сидящий дублет и, скалясь во все тридцать два, почти по-хозяйски подходит. Невиданная наглость, но его это устраивает. — Леди Таврин, — глаза сверкают самым хитрым блеском. — Позвольте выкрасть вас на время перерыва, — и претор по-джентльменски протягивает ладонь фортепианистке. — Что. Ты. Делаешь, — одними губами произносит Тав. Вместо ответа эльф наклоняет голову и выжидающе смотрит. Ну уж нет, своего он сегодня добьется, нравится ей это или нет. Определенно точно понравится в процессе, но сейчас — в данный конкретный момент — нужно проявить немного терпения и настойчивости. — Боги, забирай ее скорее, — прима оперы подскакивает к дроу и, чуть наклонившись, активно размахивает руками. — Сколько ж можно ждать, господин претор?! Анкунин мажет изучающим взглядом по приме. Безвкусица. Нет, платье из Дома Мод — а он видит работу портных Саретты — выглядит отлично и сидит как надо. Но сама дама выглядит отвратительно. Вульгарно завитая, неумело накрашенная, слишком крупная для его вкуса. Прима дешевая до безобразия, и никакими платьями этого не скрыть и не исправить. Но Тав пару раз упоминала, что, кажется, нашла себе знакомую, метящую на статус подруги, и посему нужно хотя бы проявить дежурную вежливость. Тем более, что она, видимо, уж очень сильно хочет ему помочь. — Неспешность — ключ к успеху, — хмыкает претор, многозначительно смотря на идеал. — Таврин? — Приглашающе взывает. Вместо ответа дроу нервно оборачивается, прося у отца помощи в немой мольбе. Но Джавьен лишь усмехается своим мыслям и, встретившись взглядом с эльфом, кивает головой. Дает добро и карт-бланш. — Перерыв — полчаса. Если что — заменю. Или, — Джавьен поднимает руку в нечитаемом для Анкунина жесте кистью, и Тав нервно кивает. Дроу медленно поднимается из-за инструмента и, еще раз пробежавшись ледяным взглядом по окружению, вцепляется мертвой хваткой претору в плечо и дает увести себя со сцены в зал. Астарион предвкушающе скалится. Да, на них смотрят. Изучающе. Немного удивленно. Оценивающе. Но абсолютно точно не с ненавистью или раздражением. Музыка снова начинает играть, и эльф решает не терять момента. — Потанцуем? — И, не дожидаясь соглашения, Астарион обхватывает даму за талию и берет за руку. — Для вопроса ты слишком настойчив в своих желаниях. — Потому что это был не вопрос. Расслабься, — практически мурлычет претор. — Я знаю, что ты умеешь танцевать. — Ах, да, мое личное дело в судебном архиве, — хмыкает Тав, но все-таки кладет свободную руку эльфу на плечо. Неизменно принимает правила игры. — И что же еще ты оттуда узнал? — Ничего из того, чего не знаю сам, — мужчина прокручивает леди на месте. — Амбидекстр. Чародей. Не боишься солнечного света. Правда, точную дату рождения двадцатого числа алтуриака я бы все же внес. — Дата чисто номинальна, и ты это знаешь. Никто не имеет понятия о точном месяце и числе. — Пусть так, — благосклонно кивает бледный эльф. — Но она должна быть. Тав поднимает взгляд и немигающе смотрит. И в глазах ее читается открытый вызов. «Что ты еще сделаешь? На что способен? Как можешь удивить?». И ему до чертиков нравится эта наглость вкупе со строптивостью. Но добиваться своего неизменно приятно. Даже если это подразумевает постоянное пробивание очередной каменной стены лбом. День за днем, раз за разом. И этот контраст таких разных личностей ощущается слишком правильно и уместно. Что он там говорил про «такого же партнера, как он сам»? Выкинуть на помойку мыслей и больше не вспоминать. И, кажется, постепенно Тав расслабляется, прижимаясь ближе и двигаясь все плавнее. Или хотя бы принимает правила игры. Она всегда их принимает, но исключительно со своими ремарками и дополнениями. Ей может быть неловко, некомфортно, смущающе или вызывающе, но дроу настолько не любит терять контроль, что подстроится под любую ситуацию. В случае с бледным эльфом — отпустит рычаг смущения и бросит открытый вызов. И этот раз исключением не станет. «Как далеко ты можешь зайти в своих желаниях и авантюрах?». И лучше бы ей не знать. — А теперь, господин претор, — Таврин проводит пальцем свободной руки по краю воротника эльфа, намеренно задевая шею. Испытующе смотрит, по-видимому осознавая, какой эффект имеют и ее касания, и такое до жути эротичное «господин претор». — Расскажите мне, к чему вы устраиваете это шоу. — Это не шоу, дорогая, — скалится эльф. — Просто мне надоела конспирация. И я хочу провести хотя бы часть вечера с тобой. К тому же, — он кивает на убранство зала. — Обстановка располагает. Очевидно, его слова предают сомнениям. Бровь дроу уже привычным движением взмывает вверх, а уголок рта издевательски тянется в сторону. — И тебя, конечно же, абсолютно не волнует, что на нас смотрит весь зал приемов. — Разве что самую малость, — губы растягиваются в оскале. — За почти год стоило привыкнуть, что твой кавалер чрезвычайно любит внимание. И привлекает его в огромных количествах. — Как и к тому, что кавалеру абсолютно плевать, что внимание не люблю я. Астарион чувствует кожей, как ладонь дроу становится теплее. Практически горячей. И смотрит она столь осознанно, что сомнений в мотивах не остается: пока что не карает, но предупреждает о намерениях. Мужчина уводит леди дальше от ряда танцующих пар. Они уже давно не следуют правилам танца, а просто переминаются с ноги на ногу и создают иллюзию действа. Какой там вообще был танец?.. Но прижимать к себе не перестает. — В таком случае не стоило заводить отношений с претором, радость моя, — клацает зубами бледный эльф. — К слову, если ты думаешь, что твой огонь меня остановит, то ты заблуждаешься. Скорее наоборот. Заводит. Играть с огнем — его девиз по жизни. Что ему очередной ожог, если полученная награда будет в десять раз слаще? — Еще буквально пара градусов, Анкунин, — игриво тянет Таврин, чуть отклоняясь назад в танце. На секунду отпускает плечо претора и сверкает искрами пламени в ладони. — И ты скажешь иначе. — Тогда мне придется заорать на весь зал приемов и привлечь еще больше внимания, — притягивает обратно к себе. Ведет ладонью по спине и обращает внимание к своей персоне. — Так вот: сколько ты планировала скрываться? — Пока вопрос эдикта не устаканится. — Эдикт остается в силе, — хмыкает Астарион, склоняясь над ухом девушки. — Лемар подписал постановление буквально вчера. Так что, радость моя, теперь оправдание «не хочу подставлять» не сработает. — Вот как, значит, — дроу поворачивает лицо и отвратительно испытующе-игриво смотрит. Глаза в глаза, невесомо касаясь кончиком носа эльфа. — Пришла пора сплетен? — О, да, — мурлычет претор. — Завистливых и обиженных, потому что за сплетни другого содержания я повешу без суда и следствия. Так он защищает то, что ему дорого. Так выражается привязанность, когда доходит до дела. И он знает наверняка: ей до больного удовлетворения нравится эта жестокость. И дело не в изменениях характера или его личном влиянии: дроу просто нравится, когда столь яркие слова подкрепляют не менее выдающимся делом. «Хочешь что-то сделать? Сначала подумай. Решился? Доводи до конца» — извечные догмы ее существования. Ну, и, может, жестокость ее предков из Подземья тоже имеет место быть. Претор еще не решил, какие черты характера присущи Тав как личности, а какие — влияние ее расы. Рука на талии Тав сжимается и ведет чуть вверх по спине. Плотный, приятный на ощупь бархат. Темно-фиолетовый. Безбожно дорогой цвет, выведенный — Астарион в этом уверен на все сто — самолично Сареттой специально для любимой дочери. Не вульгарный, украшенный сверкающими паутинными узорами. По-Тавриновски строгий и элегантный костюм, не стесняющий движений при игре, подчеркивающий все достоинства и не оставляющий никаких иных мыслей, кроме тупого желания воображать. А под приятным бархатом определенно точно такая же бархатная кожа. Идеального цвета, обрамляющая идеальные изгибы идеальной женщины. Холодной и горячей, настоящей и скрытной. Дотошной, немного черствой на эмоции. Временами слишком много думающей. Идеальной в своем несовершенстве и безумном контрасте. И, поворачивая голову для поцелуя, Астарион думает, что он безбожно, до невозможного сильно влюблен.***
— Ваши ставки, мадам? — Виттория крутит пустой бокал из-под вина. — Лет пять, — кидает Саретта. — Если раньше друг друга не поубивают, конечно. Ваши? Наметанный глаз Виттории видит абсолютно все. И узнает. Абсолютно та же комбинация, то же поведение, те же взгляды и подколки. И сколь бы солнечный лучик ни упирался и не говорил, что матушка лучше во всем, а отец ему непонятен и далек, пассию он подобрал чуть ли не в точности схожую по характеру с Адамом. И тем самым практически полностью повторил химию взаимоотношений родителей. Впрочем, вряд ли он это осознал. — Полгода. Максимум, — заключает мадам Анкунин.***
Полчаса пролетают слишком быстро. Этого мало, безбожно мало, и оторваться не представляется возможным. Слишком приятно, правильно, эротично даже, и обстановка располагает. В идеале еще пропустить по бокалу и уединиться там, где никто не помешает. Впрочем, это они еще наверстают — Анкунин уверен на все сто. «Уважаемый Анри Лемар, приношу свою искреннюю благодарность за атмосферу мрака». Все-таки отстранившись, Таврин косит взгляд на часы. Затем на подъем для оркестра. Хмурит брови, задумчиво прикусывает щеку и, стрельнув взглядом на бледного эльфа, практически игриво кивает головой. — Помнится мне, ты просил показать немного чародейской магии, — дроу играет бровями, и азарт явно считывается в сверкающих серых глазах. — Могу кое-что показать, если обещаешь не отвлекать, — Она, очевидно, не особо желает выпутываться из объятий и куда-то уходить. — Это будет сложно, — мурлычет мужчина. Его настроение просто превосходное. — Но так уж и быть: не буду. Честное преторское, — издевательски выжимает последнюю фразу. — Я серьезно. Заклинание требует концентрации, — хватка на плече немного усиливается, обозначая серьезность высказывания. — И это будет либо триумфом, либо величайшим провалом, — и остается лишь принимающе кивнуть. Найдя взглядом Джавьена, Тав снова прокручивает ладонью в непонятном для бледного эльфа жесте, и, встретив ответный кивок, отходит к боковому фуршетному столу. Поближе к подъему и оркестру, но в достаточно малолюдной и затемненной части зала, чтобы успокоиться. Настроиться. Прикрыть глаза и, выдохнув, начать. Первый пасс ладонью, второй, третий — в воздухе возникают две магических руки. Левая, правая, и третьим, завершающим этапом — магическая рука, согнутая в кулак. Кажется, до претора начинает доходить, что именно она хочет показать. — Как ты помнишь, это называется метамагией, — отрывисто поясняет Таврин. — И я только что преобразовала заклинание магической руки до трех. И они делают то, что нужно мне. А теперь смотри и не мешай. Плавное движение — и магические руки подплывают к зоне оркестра. И, обогнув фортепиано по краю, замирают у клавиш. Кулак ложится вниз, на педаль инструмента. Астарион озирается по сторонам: на фортепиано смотрят все. По залу проходится робкий, полный интереса, рокот, но найти заклинателя не представляется возможным. Тав стоит в одном положении, вперившись взглядом в инструмент, и только сосредоточенное выражение лица выдает ее напряжение и концентрацию. И сейчас ей абсолютно плевать и на реакцию зала, и то, как это выглядит со стороны. Есть только здесь и сейчас. Мешать и отвлекать и правда не стоит. Бледный эльф становится рядом и скрещивает руки на груди. Когда музыка начинает играть, Тав едва заметно дергается. Не двигается, не моргает, и, кажется, даже задерживает дыхание. Магические руки податливо исполняют прихоть чародейки, четко проигрывая свою партию. Не мажут по клавишам, не пропускают нот, не скользят и не плывут в глазах. Астарион не знает ни композиции, ни нот, но точно уверен, что все идет по плану. Отводит взгляд в сторону и прислушивается. И понимает, что если это не то, что писала сама Тав, то он ее совершенно не знает. Она изредка играла, если Астарион просил, но неизменно повторяла, что просто не умеет сочинять что-то веселое. Все ее произведения были мрачными. К ним не требовалось текста или другого сопровождения: минорные, полные грусти или злости мотивы читались с первых нот. Саму Таврин это более-менее устраивало, но Джавьена, очевидно, нет. Композиции можно было играть в похоронной, но не на приемах или в филармонии. Говорят, что творчество выражает создателя наиболее четко. И, если нутро Таврин настолько черно, то бледный эльф может лишь попробовать разбавить его ярким цветом. Но сегодня же абсолютно все идет не так, как обычно, верно? И композиция тоже звучит не так. Одновременно так похоже и отлично от всего, что Астарион слышал ранее. Все такая же минорная и меланхоличная, но… не злая. Не мрачная. Не бьющая под дых трагизмом. Неспешно повествующая о далеких краях и легендах. У музыки нет текста, но Анкунин понимает это отчетливо. Сложно назвать сочинение музыки одним из талантов Таврин, но все-таки у нее получается… хорошо. Краем глаза эльф замечает, как мадам Кордиалис мягко подходит к дочери и, благосклонно склонив голову, тоже слушает. Незримо поддерживает, и так во всем. И претор может только предполагать, сколь широко должно быть ее сердце, чтобы относиться к приемной дочери как к родной. Встретившись с мужчиной взглядом, Саретта лишь кивает и поднимает ладонь, прося не мешать. Астарион практически издевательски закатывает глаза: вообще-то он и не собирался. Действо занимает примерно сорок минут, и все это время небольшая компания стоит не шелохнувшись. Будто происходит — хотя что значит «будто»? — какое-то великое таинство, которое можно нарушить одним лишь движением. И, когда последние аккорды завершают музыкальный тон, а посетители начинают хлопать, Тав выдыхает и, растворяя заклинание в воздухе, тянется к фуршетному столу. — А теперь мне точно нужно выпить, — и махом опрокидывает бокал вина. — Вот видишь, все прошло без казусов, — по-матерински тепло заводит Саретта. — А ты переживала. — Вообще-то с казусами, — вставляет дроу. — Этого не было слышно из-за скрипача. — Не плевать ли? — Хмыкает бледный эльф. На него не обращают внимания уже больше минуты, и нужно о себе напомнить. — Я восхищен, — и коротко чмокает девушку в щеку. Настолько невинно, чтобы у излишне опекающей и консервативной матери не скривилось лицо, но так, чтобы дроу было приятно. Тав просила быть чуть более сдержанным при родителях, и отказать ей в просьбе было бы неуважительно. — Спасибо, — Тав улыбается краешком рта и, ответно поцеловав Астариона в щеку, чокается вторым бокалом с матушкой и претором. — К слову о восхищении. Мадам Саретта, — Анкунин указывает на свое одеяние. — В полумраке костюмы Дома Мод выглядят особенно дорого. — Все бы тебе деньги считать, Астарион, — благосклонно фыркает Саретта. — Но да, неожиданно приятно. Амнские камни сделали большую часть сегодняшней работы. «Амнские камни?!» Претора прошибает потом, выворачивает наизнанку, сшивает на месте и вытряхивает еще раз. Ладонь сжимается вокруг стакана с хмельным. Неловко кашлянув, Астарион спрашивает практически обыденным тоном: — А у кого заказываете, если не секрет? — Секрет, — хмыкает Саретта. — Но тебе же не просто так? — Кажется, она видит абсолютно все перемены в лице бледного эльфа. — Лорд Зарр — единственный крупный владелец шахт в Амне и мой постоянный поставщик. Лучше камней нет ни у кого, — мадам кивает головой куда-то в сторону зала приемов. — И размеры его имения это подтверждают. Претор громко, слишком нервно ставит бокал на поверхность стола. Мысли орут, верещат, перебивают друг друга, и заткнуть хаотичный поток не представляется возможным. Почему он не догадался спросить Саретту раньше? Это же было настолько очевидно! Камни, корабли, рабы, поставки из Амна, девка, наславшая морок. Некромантия. Тав упоминала, что за Заррами ходит дурная слава некромантов. Астарион нервно выдыхает, впивается взглядом и ищет нужное лицо. Он видел главу семейства Зарр лишь единожды или дважды, наверняка зная, что тот крайне редко выбирается на званые вечера. И, вычленив из толпы нужный силуэт, убеждается, что ему чрезвычайно повезло застать на приеме настолько спорную личность. — Я быстро, — и, оставляя дам в неведении, Анкунин широким шагом направляется в сторону нужного силуэта. Лорд Касадор Зарр стоит к Астариону спиной и, опершись на трость, разговаривает с каким-то мелким аристократом. Лениво, не выказывая и толики интереса, как будто намеренно растягивая слова в омерзительно скрипучем голосе. У претора бешено колотится сердце, а та самая чуйка кричит, буквально визжит: «Не нужно! Стой! Развернись и уйди обратно!». В голове проскакивает предостережение от тифлинга, и какое-то время эльф тратит исключительно на диалог с самим собой. Нет. Он обязан добраться до правды. И, если не закончить дело годовой давности, то хотя бы знать. И, собрав дрожащую волю в кулак, претор поднимает подбородок вверх и подходит. — Лорд Зарр? — Темноволосый эльф резко оборачивается на оклик и едва заметно дергается. — Можно вас на минутку? Мужчина кивает, моментально сворачивает безыдейный диалог и, будто почувствовав неладное, проходит с претором до дальней колонны зала приемов. Там, где мало народу, темно и не так шумно. — Итак, господин Анкунин? — Взгляд хищных узких глаз скользит по силуэту Астариона, и тому становится еще более не по себе. Слишком высокий для эльфа, худощавый и будто излучающий ужас, Зарр сказал всего лишь пару слов, но этого уже достаточно. — У вас ко мне какие-то вопросы? — Да, лорд Зарр, — Анкунин собирается с мыслями, перебарывая визг внутреннего чутья. — Именем закона, как претор Врат, я требую приватной аудиенции.