Угнетённые ветром

И снова утро началось со звонка будильника. Только в этот раз я вскочил бодрый и энергичный, хоть и спал всего три часа. Ведь теперь у меня был план, и очень-преочень коварный! Для начала я растолкал своего Истинного, и несмотря на его жалобные стоны, заставил вместе со мной встать в семь. Вот такой я зверь! — Ну, Любо-о-овь Моя! Ну, Исидо-о-орчик! — умоляюще ныл Истинный, самый Генеральный из всех Генеральных, почёсывая мускулистую волосатую грудь, когда я безжалостно загнал его в одну из ванных комнат нашего Супер Элитного Пентхауса, и сказал: «через час выезжаем! Будь готов!». — Куда-а-а выезжаем, Любовь Моя? — Как — куда? На работу, конечно! Закончилась твоя райская альфья жизнь! Проклятье общее — значит, и страдать мы будем вместе, Ромочка! — и я сурово пожал своими хрупкими утонченными плечами, словно выточенными из белоснежного мрамора. Шелковый пеньюар сполз в сторону, открывая манящую гибкую шею и соблазнительную Метку. Истинный резко прекратил ныть. Вместо этого начал активно шевелить носом, втягивать им воздух, как пылесос «Sam-sung», и с надеждой тянуть наглые альфьи руки к моей упругой попке-ореху. Еще бы! Она, как одинокая луна, так соблазнительно светила под тонким шелком розового «сцепочного» пеньюара! Тут даже Бета бы не устоял! Что уж про Альф говорить. Но я жестоко обломал Истинного, коварно заявив: — Увы, увы! Не забывай — Проклятие, Любовь Моя! Такое Проклятие! Трахаться можно когда? Ночью! А сейчас у нас что? Утро! Так что можешь только подрочить. Правда, я вот не сильно уверен, что это понравится Страшному Проклятию! Ухмыльнулся, и захлопнул дверь в ванную. А пока Истинный терзался в муках выбора: сомнительная, но желанная дрочка, или снятие Проклятия, я быстренько сбегал в его гардеробную. И вышел оттуда спустя четверть часа, очень довольный. Проблема с Lookом была решена кардинально! Даже отсутствие кудрей меня теперь не расстраивало. Высокий стильный хвост, который я закрутил после того, как переоделся, получился такой сексуальный, что, посмотрев в зеркало, я аж сам себя захотел. Вообще, у меня на себя постоянно встаёт. Как к зеркалу подхожу, сразу — опаньки! Ну, я ж не виноват, что я настолько Прекрасный! И умом, и телом, и особенно — душой! Мне папуля всегда говорил: самое главное в Омеге (конечно, после попы-ореха и кудрей!), это — душа, Исидорчик! И ещё — Мудроомежность! Вот о Мудроомежности даже в Великой Кон-сис-тен-ции отдельный параграф вписан! Непременно в каждом порядочном омеге она должна быть! А если нету — всё, горе в семье. Позор на всю жизнь. Ужас-ужас! От высоких размышлений о Мудроомежности меня отвлек сильный грохот. Я аж подпрыгнул, обернулся… А! Ясно! Фигня. Ничего необычного. Это Истинный, вышедший из ванной, меня увидел в новом Lookе и упал. Не смог выдержать мою волшебную, невыносимую красоту. У нас, Истинных пар, такое в порядке вещей. У всех порядочных женатых Альф давно уже шишка на затылке. От регулярных падений. Чем больше шишка — тем Истиннее пара! А уж сегодня Ромке точно есть, от чего упасть! Пресвятой папочка! Я был хорош. Гениальная мысль, как решить проблему с одеждой, если мне нельзя носить новые костюмы, а старые западло, пришла ночью. Когда я фото восхит… Отвратительно Злобного Омеги… Олеж… Олега Васильевича Петрова, рассматривал. А сейчас я эту мысль успешно реализовал. И теперь стоял, и сам на себя любовался. В тёмно-синем, в тонкую чёрную полоску (эх, розового не было!) элегантном альфьем костюме Ромыча, в собственной белоснежной шелковой рубашке (насчет рубашек в проклятье-то ничего не сказано!) я смотрелся, как молодой, белокожий, золотоволосый Бог, сошедший на грешную землю. Как невинный голубоглазый Ангел, парящий на полотнах Рафаэлло, освятивший собой всё Сущее. Как… Короче, что б долго не распинаться — я б себе вдул. Если бы это было технически возможно, конечно. Но — увы… Поэтому, вместо секса, когда мой Истинный очнулся и шишку на затылке мазью от ушибов помазал, поехали мы с ним на работу. Он — к себе, в Самый Главный Офис нашей Великой Страны. Докладами меряться с другими альфами. А я — к себе. На мой Самый Лучший Сталелитейный завод. Ромка, правда, всю дорогу ныл, просился обратно домой, но я ему чётко сказал: прости, Любовь Моя. Хочешь снять Проклятие — вэлком в офис. — Ладно… — вздохнул Истинный. Нахмурил высокий могучий лоб. И спросил: — А что мне там делать-то до 18:00? У нас все уже в 12 разбегаются по барам и спортзалам. Только охрана на входе остаётся. — Ну, это ты сам придумай. Альфа ты, или кто? — пожал я плечами. — Можешь, например, из своих старых Докладов самолетики бумажные наделать, и из окна запускать. На головы прохожим. Нести, так сказать, знания в массы. А мне главное, чтобы на Утреннем Совещании твой Доклад был самый длинный и толстый из всех, понял? — добавил я строго. — Длиннее, чем у этого вашего недокусанного Бабочкина! А то у меня на тебя больше не встанет. Напоминаю — у нас, Омег, только на тех Альф стоит, кто впереди всех. Так нам Мудроомежность подсказывает. Генетически. Мой Истинный снова вздохнул обречённо. Но делать нечего — с Мудроомежностью не поспоришь! Это ж как оскорбить Скрепы нашего Великого Государства! А за оскорбление Скреп и схлопотать можно! Короче, высадил он меня у Завода, и уехал Доклад измерять. А я работать пошёл. Сегодня меня розовый Бета на проходной сразу узнал. Вязанье носков отложил, с места вскочил, и с поклонами и реверансами пропустил на территорию. — Ах! — говорит, — Какой вы Прекрасный, Ваше Генеральное Директорство! От Вашего неземного сияния даже звёзды меркнут! Я посмотрел на небо. Звёзд там не нашёл. Видно, и правда померкли от моей красоты! Приятно. Улыбнулся я розовому Бете и сказал, что выпишу ему премию. За Искренность и Лояльность к Руководству. Тут он вообще в осадок выпал. И стал ещё ниже в реверансах приседать. Так и приседал без остановки, пока я в Заводоуправление не зашел. Иду, а всё сотрудники в розовых костюмах от Жи-Ван-Ши из кабинетов высыпали. В ряд выстроились, и мне кланяются и говорят: «Доброе утро, Исидор Петрович! Прекрасно выглядите, Исидор Петрович!». А идти мне так легко, так хорошо! Костюм удобный у Ромки оказался. Брюки широкие, всё дышит в них. Не то что в тех, моих, от Жи-Ван-Ши. Где всё в притирочку да в облипочку. А лучше всего было то, что я — в мокасинах! Каблуки-то нельзя по-прежнему! Блин… Я даже призадумался. Может, в Великой Кон-сис-тен-ции ошибочка закралась? Ну, про каблуки? Что Омегам именно на них ходить положено? Подумал, и сам тут же испугался. Не-не-не, это ж Оскорбление чувств Верующих в Кон-сис-тен-цию! Нельзя-нельзя! От внутренней паники меня спас мой замечательный, пахнущий шмелями заместитель Дункан. Стоял, поджидал у дверей приемной. — О, Исидор Петрович, здравствуйте! Ах, какой вы сегодня… — и смотрит так… Радостно? Не как прочие Верные Сотрудники, а как-то… по-другому. Странно как-то. И краснеет. Прям весь уже, как моя любимая помада от «Бур-Жуа». Вижу — прячет что-то за спиной. А потом шагнул ко мне, руку протянул… А в руке — букетик. Скромный такой. Полевых ромашек. Прямо как в детстве. — Это… Вам… — И краснеет ещё больше, и взгляд отводит. Я почему-то тоже покраснел. Но если честно — приятно мне стало. Мой Истинный мне никогда цветы не дарил. Только костюмы, бриллианты и свою Альфью Жаркую Страсть. А я очень цветы люблю. И котиков! (напоминаю!). В общем, я обрадовался этим ромашкам больше, чем новому костюму от Жи-Ван-Ши. Заулыбался, как дурак, букет из дрожащих рук Дункана принял. — Спасибо, товарищ Дункан! — говорю, — Порадовал Любимого Директора. Пойди, выпиши-ка себе премию. Даже две. За Любовь к Начальству. Я-то думал, что он обрадуется, ну, как тот розовый Бета на проходной! Но почему-то всё получилось с точностью до наоборот. Мой Дункан побледнел, и вдруг запа́х дождливым хвойным лесом и грустными мокрыми шмелями. Весь поник, лицом помрачнел. — Спасибо, — говорит, а голос так и прерывается. — Но я в премиях не нуждаюсь. У меня зарплата хорошая. Можете вашу премию «за Любовь», Исидор Петрович, вашему Истинному Альфе выписать. Даже три. Или сразу десять. Повернулся, и вылетел прочь из приемной. Как другим Альфой в попу укушенный. Я аж оторопел. И что это было, спрашивается? Странно. Пожал я плечами в недоумении. Но не догонять же его, чтобы спросить?! Да и не до Дункана мне сейчас. Все мысли — о Коварном плане. И о злобном Олеж… Неважно! Короче, кивнул я Костику, секретарю, тоже зависшему от такого Дунканского поведения, и сжимая в руке подаренные Дунканом ромашки, в кабинет направился. Тут Костик развис, за мной поспешно рванул и что-то сказать хотел. Но не успел, я уже зашёл. Зашёл, и остолбенел. И с этого момента мой тщательно обдуманный Коварный план и полетел к такому-то омежьему отцу. Потому что посреди сверкающего лаковой поверхностью Директорского стола стояла огромная плетёная корзина. А в ней… Нет, не алые розы с острыми шипами. И даже не дикие орхидеи. В ней точно было что-то живое. И это что-то сопело. И шевелилось. Я нагнулся ниже… И в следующую секунду еле успел отпрыгнуть, когда из корзинки вдруг высунулась крошечная ручонка, сжатая в кулачок. И едва не въехала ровнёхонько в мой идеально-красивый омежий нос. А потом оттуда же, из глубины корзины, раздался громкий, негодующий, младенческий альфий рёв.