А где-то падает снег

      Се Лянь надавил на шейный позвонок, растирая хорошо очерченную выпирающую косточку. В голове все гудело, шумело, непроизвольно дергалось, разрывая кору мозга на маленькие осколки падающих звезд: идеи, трогающие сердце мысли, невыполнимые загадки – человеческие тайны – все это срослось или даже, быть может, смерзлось в единое целое.       Из окна сильно дуло, прозрачная тюль и серые занавески из тонкой дешевой ткани танцевали жуткие танцы в порывах ветра. Они трепетали в отчаянии, животном страхе, отвращении, жажде убийства и всех детских кошмарах, когда-либо снившихся Се Ляню. В них летел снег. Не белый, а серый, точно пепел.       Жутко от того, что дома были такие же занавески. Только дороже. Только они сверкали и блестели.       Се Лянь морщился от света, ежился от холода и дрожжал из-за дикого зверя, рвущего его разум, сердце и даже душу на части.       Ветер был зимний, а пахло летним дымом семнадцатого года. Тогда на клочках дешевой бумаги печатали о сгоревшем доме, смерти, о беде в чьей-то маленькой жизни. Совсем не существенно для такого большого мира, как Земля.

А для Се Ляня это был конец.

      Конец яркому солнцу, конец большому мягкому одеялу и пушистому пледу в звездочку, конец для малиновых карамелек и фруктовой пастилы, которые покупал папа, персиковая и яблочная была самая вкусная; теплому дому с громадными часами, конец настал и для пахнущей на всю округу сирени, акварельных кустов барбариса, конец желтым качелям, издающим тонкий скрип при движении, и детству.       Каждый входящий и выходящий ”оттуда” ребенок хранил свои секреты, скорее всего, уже лишен детства и, скорее всего, просил о помощи, оставляя фантики и отпечатки белых пальцев на столе, розовую кровь на пластырях.       Никому не хотелось быть съеденным здесь.       Съесть твое сердце или стереть твою личность?       Се Ляню всегда мерещилось, что перед ним ставят выбор.       Условие: полноценным отсюда не выйти – нужно что-нибудь оставить.       Се Лянь разбил чашку, в которую ему любезно налили чай, попав сюда впервые, в тот же день потерял вторую алую серьгу, хотя, иногда кажется, что она просто исчезла, расстворилась загадкой этой комнаты. Оказавшись там уже дважды, Се Лянь пролил кофе с молоком. Ковер так и не поменяли. Третий раз забрали уже его самого.       Се Лянь всегда утешал себя тем, что потерять душу - не так гадко, как руку или ногу. А кто-нибудь точно ее там оставил. Посадил, посеял.       Что будет после смерти? Что они тогда увидели? О чем думали? Холодно? Жарко? Больно..       Если бы Се Лянь вновь оказался на пороге смерти – без сомнений ступил вперед. Его бы не простили, как отца.       Се Лянь плакал навзрыд, громко. Выл, скулил, царапал свои плечи, что на нем начал расцветать ликорис, течь вишневый сок прямо из носа.       Самый страшный кошмар, если кто-нибудь сейчас увидит его вот таким. Кто-то, кроме вороны на старом вязе за окном или белого, еще нетронутого никем в этом мире падающего снега.       Шмыгнув носом, Се Лянь коснулся мягких хлопьев. Медленно, будто не чувствуя свирепого ветра у себя на лице, громко дыша и оглядывая тающие крупинки на своих пальцах.       Кажется, что за ним подглядывают. Его видят. Прямо таким.       Грудную клетку разорвала чужая жалость. Гладить по спине и макушке незнакомых людей – некультурно. Хотя, разглядеть облик человека не получалось, быть может, и не чужой вовсе. А кто?       Кто-то пахнущий ванилью, цитрусом и корицей одновременно. Забивал нос. –Се Лянь?       Корицей, ванилью и цитрусом. Потому что их двое. –Се Лянь.       Цитрусом и ванилью. Корицей. Трое. –Се Лянь!       Се Лянь резко вскинул голову и оглянулся, в поисках источника звука, щурясь от яркого света школьных потолочных ламп. –Аа-а? –Ты уснул! Еще и так крепко.. Спал сегодня вообще?       Все еще не осознавая кто и что его спрашивает, подросток просто кивнул головой в знак согласия на неизвестно что. Как медленно мычат во время телефонного разговора, совсем потеряв нить повествования. –Фэн Синь? –Конечно же, Фэн Синь, кто еще! А я Му Цин, ну, просыпайся!       Перед глазами начали размахивать рукой, словно разгоняя мух, а не стараясь разбудить. –Му Цин! Хватит махать руками! –Почему это? –Потому что неприятно! –Кто бы говорил, а орать людям прямо в ухо, значит, приятнее, да!?       Се Лянь нахмурился, принявшись тереть точку между бровями: –А где Хуа Чэн? –Кто? –Новенький! Идиот ты, Му Цин. Да не закатывай ты опять глаза!       Се Лянь предпочел бежать от чужих разборок и быстро ретировался в школьный коридор.       Было странным, что никто так и не поднял его на уроке, не гаркнул и не перевернул вместе с партой, а новый сосед попусту расстворился в воздухе. Снова, как приведение. Жуть.       Обойдя хохочущих девчонок, наверняка обсуждающих все, что может дышать, пропустив около десятка несущихся на верную смерть пятиклассников, пару-тройку преступных скоплений школьников с убийственной аурой, Се Лянь наконец добрел до самого дальнего школьного туалета, чтобы глянуть на себя в зеркало и привести в порядок, если это возможно.       Туалет был сильно потрепан, разукрашен, исписан странными историями вдоль и поперек, в плитке мерцало множество сколов и царапин, пахло сигаретным дымом вперемешку с мятной жвачкой и строгими, совсем не детскими духами; одну из раковин когда-то сшиб старшеклассник. Остался ли он жив после такого рукопожатия – было загадкой и местной байкой. У каждого рассказчика свой конец истории.       Никого вокруг не оказалось, от чего подросток облегченно вздохнул. И затем чуть не пискнул, как обнаружил перед собой увешанного блестящим серебром юношу в черной рубашке с бордовым галстуком. Хуа Чэна, совсем не похожего на призрака или полтергейста.       –Тебе часто снятся кошмары?       С удивлением и полной потерей понимания происходящего Се Лянь почти прошептал ему в ответ: –Кошмары?       Хуа Чэн очень серьезно, очень по-взрослому кивнул. –Нет. –Врешь. –Почему ты думаешь, что мне снился кошмар? –Я знаю, как выглядят люди, которым снятся кошмары. Они теряют душу, пока спят.       Се Лянь неоднозначно хмыкнул, повернувшись к зеркалу. Не увидев ничего приятного, он повернулся обратно, вспоминая одно особенное обстоятельство.. –Хуа Чэн.. –Зови меня "Саньлан". –Как третий сын или как волк? - почти поймав смешок, улыбнулся Се Лянь. –Как для друзей! - солнечно улыбнулся в ответ Хуа Чэн.       А Се Лянь замер. –То-есть мы подружились? –Думаю, что да. А ты не хочешь? - забеспокоился Хуа Чэн. –Нет, что ты.. Я не это имел ввиду! Я очень хочу!       Также солнечно улыбаясь ответил подросток, сощурившись, словно бы от ослепительного света. В самом деле, Хуа Чэн им и был. –Ты так улыбаешься.. Как блестит первый снег. –Тогда ты, как солнце в промельке щумной летней листвы.       Хуа Чэн довольно, совсем по-кошачьи кивнул. –Когда твой день рождения, Саньлан? –Десятого июня. А твой? –На месяц позже, - в миг разочаровался Се Лянь. - пятнадцатого июля!       Хуа Чэн злорадно улыбнулся: –Значит, я старше тебя! –Ладно! Не смотри на меня так! Чтобы тебе не было так обидно, буду звать тебя "гэгэ", идет? –Не стоит. Я ведь просто шучу!       Хуа Чэн невинно улыбнулся, казалось бы, соглашаясь. –Хорошо, гэгэ.       Се Лянь внезапно почувствовал, что ему необходимо провалится под землю или скрыться под толстым одеялом у себя дома. –Все-таки ты полтергейст. - грустно-смущенно шептал Се Лянь, прячась за бледной ладонью.