:
С недавних пор к Юнги зачастили гости. Настолько, что кажется, будто они поселились в доме. Разумеется, главной причиной визитов является не он, а рыженький милашка с большими тёмными глазами и покладистым характером, из-за которого он и стал любимчиком у омег и альф. А ещё старший заметил, что у него в гостиной стало два щенка вместо одного — Чинсу всё своё свободное время проводит у них, каждый раз принося новые конструкторы и пазлы, чтобы поиграть с Юном. Не то чтобы Юнги против, но альфочка очень шумный. Как только они заходят внутрь, Юнги морщится от громкого возгласа Чинсу из гостиной и кладёт на пол увесистый мешок. Чимин, снимая обувь, только смеётся с реакции старшего, стягивая с себя тяжёлую меховую накидку. По мере приближения к эпицентру детских криков провидец отчётливо улавливает хвою, и что-то внутри отзывается теплом на родной аромат. Омега немного ускоряется, обойдя копошащегося у входа Юнги, и заходит в гостиную, невольно остановившись. Тёмные, слегка вьющиеся на концах волосы его альфы красиво блестят в свете попадающих через занавески лучей солнца. В карих глазах, направленных на шутливо ругающихся детей, такая неподдельная родительская теплота океаном плещется, что в груди от этой картины приятно тянет. Чонгук сидит боком к нему и не замечает на периферии, потому что всё внимание сейчас посвящено щенкам. Он с расслабленной полуулыбкой следит за тем, чтобы волчата нечаянно не поранились, заигравшись. Расположился на диване, подперев рукой голову. Такой уютный и родной. Чимин невольно вспоминает моменты, когда Чонгук вскользь говорил про щенят или как-то намекал на будущее потомство, но не придавал словам большого значения. Просто смущался и забывал об этом. Но сейчас, видя, с какой теплотой и нежностью его альфа просто наблюдает за детьми, провидец что-то чувствует. Он неосознанно прикладывает ладонь к груди и вслушивается в биение собственного сердца. Мысленно призывает к зверю и с трепетом слышит в ответ тихий рокот. Отозвался. Чонгук словно чувствует его — поворачивает голову и поднимает брови в приятном удивлении. — Мин-а, — невольно срывается с губ, и щенки отвлекаются от перепалки, обратив внимание на взрослого. — Чимин! — Чинсу растягивает губы в широкой улыбке и скачет к омеге, обняв руками-макаронинами вокруг пояса (там, где достаёт). Чимин от неожиданности вздрагивает и мягко гладит ребёнка по серым волосам. — Привет, — на контрасте с альфочкой Юн говорит тихо, но не менее радостно. Ему тоже нравится провидец. — Здравствуй, малыш, — омега тянет пухлые губы в очаровательной улыбке, и Чонгук с замиранием сердца осознаёт, насколько красиво его муж смотрится с детьми. А если бы они ещё были их детьми, физической формой истинности, их связи и чувств. Альфа сводит брови на переносице и поднимается с кресла. Не слишком ли рано думать о таком? Подходящее ли вообще время для этого, когда в ближайшем будущем над ними нависает свинцовой тучей вторая война? Чинсу отлипает от Чимина спустя минуту крепких обнимашек и переключается на вошедшего Юнги, который вообще-то не очень терпит всю эту тактильность, но против упрямого альфочки не попрёшь. Юн, увидев старшего, поднимается с мягкого ковра и следует примеру друга, обняв с другой стороны. А вот омежку Юнги обнимать любит. Да-да, лицемер и даже не отрицает этого. Чонгук, воспользовавшись возможностью, пока волчата заняты, издеваясь над старшим братом, подходит к мужу и заключает в привычные объятия. Чимин утыкается носиком в ложбинку ключиц и цепляется руками за кофту альфы на спине. — Я слишком долго тебя ждал, и мне стало скучно. Сегодня суббота, выходной для стаи, но Тэхён пригласил омег на небольшую охоту у подножия гор, поэтому Чимин отказаться не смог. Не из-за статуса главного омеги, а просто потому что хотел провести день с другом, который в последнее время слишком занят, чтобы ходить в гости или принимать их. — Компания из двух малышей тебя развеселила? — Чимин тянет уголок губ, когда муж целует его в щёку, зарывшись в белоснежные волосы пальцами. — М, — альфа прикрывает глаза, вспоминая прошедший час, и немного морщится. — Одного малыша Юна и бестии Чинсу, — поправляет, слыша тихий медовый смех. Чимин запрокидывает голову и прикрывает рот ладошкой, которую Чонгук ловит, отведя от лица. — Не прячь свою улыбку, — шепчет, с наслаждением наблюдая выступивший румянец на щеках. — Я её слишком люблю. — Перестань, — омега неловко отводит взгляд и чешет указательным пальцем покрасневшую щёку. Вот как скажет порой… — Согласен. Прекращайте, — слышится со стороны, и оба вспоминают, что вообще-то находятся не у себя дома. Юнги по-доброму закатывает глаза и кивает в прихожую. — Надо бы разобраться с дичью. — О, а можно я помогу? — Чинсу бросает взгляд на хлопающего глазами омежку и, спохватившись, берёт его за руку и исправляется. — Можно мы поможем? — Вообще без проблем, — мгновенно отвечает Юнги. — Берём мешок в руки и тащим в погреб. На ваш выбор либо двух зайцев, либо утку. — У-у, — альфочка что-то громко шепчет на ушко внимательному Юну и, получив кивок, проговаривает. — Хотим утиное рагу. — Сначала работа, потом награда, — парирует старший омега и поспешно скрывается в гостиной, чтобы передохнуть после тяжёлого дня. Чимин быстро прощается с ним и надевает обратно обувь и накидку, когда Чонгук уже ждёт его на улице с мешком добычи на плече. Альфа бережёт его и не даёт таскать тяжести. Дома вообще едва ли не на руках носит, не упуская возможности прикоснуться, урвать мимолётный поцелуй или утянуть в объятия. Он такой тактильный, что у провидца голова кругом от постоянного ощущения тёплых рук на своём теле. Ночью особенно хорошо, когда можно прижаться к мужу, спрятать лицо в шее и, припав к запаховой железе, безостановочно вдыхать хвою. Сразу проходит тревога. Температура на улице значительно понизилась. Воздух стал холоднее, а ветер рисует бледные узоры на окнах домов и теплиц. Пожухлая трава покрывается инеем и совсем скоро пойдёт снег. В этом году рекордное время ожидания — почти три месяца, что совершенно не свойственно Природе Севера. Но нужно ещё немного потерпеть, ничто не случается просто так. Оборотни смиренно склоняют головы и доверяют своим хранителям. Путь от дома Юнги занимает около пятнадцати минут пешей прогулки. Мимо проходящие волки кутаются в меховые плащи и прячут головы в воротниках, чтобы согреться. Даже Чонгук шмыгает носом, удобнее хватая соскальзывающий мешок. А Чимину хорошо — он холода не чувствует совсем. Ему даже в пещере, которая выходила на ветреный берег Северного моря, было тепло. Дело ли в природном запахе или внешности, но омега никогда не мёрзнет. Даже сейчас готов скинуть с себя накидку и босиком пробежаться вниз по улице. Альфа краем глаза смотрит, как Чимин тянет носом ароматы булочек и супов, облизываясь, и, переложив мешок в одну руку, свободной обнимает, притянув ближе. — Голодный, — не спрашивает, утверждает. Омега позволяет себе немного покапризничать: поджимает губы и угукает, лбом стукнувшись о плечо. — Что делал с волчатами? — вдруг интересуется Чимин. Раньше ему казалось, что Чонгук к детям относится нейтрально, но сегодня задумался. Его альфе уже двадцать третий год, и в стае обычно в таком возрасте заводят семьи. Особенно после свадьбы. — Я случайно нашёл игрушку, от которой не отлипал в детстве, — произносит лекарь, а вот омега слегка напрягается. — Такая деревянная статуэтка в виде волка. Её отец вырезал на моё рождение. Не знаю почему, но я подумал о Юне. Стоит только вспомнить день, когда мы его нашли, — голос становится тише, и Чонгук, невольно отойдя от темы, померкнувшим взглядом смотрит под ноги. Никак не забыть отпечатавшееся лицо потерянного щенка и его отчаянные попытки отбиться от незнакомцев. У каждого в сердце ёкнуло. — Он довольно тихий мальчик, но игрушка ему понравилась. А потом ещё Чинсу подарил ему пазл с Зимним Лесом, и Юн едва не обнял его, — было забавно наблюдать за неловкостью между ребятишками, особенно зная, какое будущее их ждёт, но Чонгук справился хорошо — сидел поодаль, не вмешиваясь в чужую судьбу, и только хитро улыбался. Чимин снова чувствует это свербящее ощущение в груди и ловит себя на мысли, что со своими детьми альфа будет ещё более нежным и понимающим. Зверь вскакивает на белые лапки и виляет хвостом, явно одобрив идею, а омега едва по щеке себя не хлопает, чтобы отогнать мысли. Надо же как быстро. Истинность вкупе с тактильным зверьком даёт невообразимый эффект. — Ты будешь замечательным отцом, — бубнит, сдавшись напору внутреннего волка, и чувствует, как рука Чонгука в его собственной каменеет. Альфа останавливается прямо посреди дороги и заглядывает в синие глаза. Он молчит, прыгая с одного зрачка на другой, и закусывает нижнюю губу в напряжении. Эта тема слишком щепетильная для обоих. Будь время другим и иными обстоятельства, они бы просто отпустили разговор, понимая, что предоставлены друг другу, а щенята — лишь вопрос времени и собственного желания. Но не сейчас. Не пока один из них отчаянно пытается спасти второго от смерти. Чимин, с грохотом упав в реальность, мгновенно жалеет о брошенных словах. Он пристыженно отводит взгляд и набирает в лёгкие воздух, чтобы извиниться, но слова застревают в горле, когда Чонгук неожиданно наклоняется и мягко целует в воздушные губы. Он не напирает, не пытается углубить, просто прижимается к розовым губам своими и отстраняется с полуулыбкой. — Как и ты станешь прекрасным папой, — произносит так, что у Чимина колени подкашиваются. Омега вытягивается как по струнке и неловко кивает. — Мин-а, — Чонгук становится серьёзнее, и голос его приобретает твёрдость. Истинный приподнимает брови, а альфа, собравшись с мыслями, говорит: — что бы не произошло, мы со всем справимся. Пожалуйста, не терзай себя мыслями о плохом. — Почему ты решил… — Ты пьёшь настои чаще, чем воду, — лекарь сводит брови на переносице и тяжело вздыхает. — Я слышу по запаху, что ты делаешь их насыщеннее и мощнее. Они травяные, но всё равно нельзя столько принимать. Ты ведь прекрасно знаешь о возможных последствиях. Знает. О том, что чрезмерное количество снотворных из корней горных деревьев вызывает зависимость, плохо отражается на здоровье, ухудшает зрение и концентрацию, а ещё, в самых крайних случаях, может вызвать осложнения с течкой, ну а дальше несложно догадаться. Чимин в полной мере осознаёт каждый пункт из длинного перечня, но не может заставить себя перестать. Потому что видения становятся чётче и длятся дольше, что позволяет сосредоточиться, изучить, пройтись по картинкам и найти что-то, что сможет помочь. Всего сразу не бывает, но, если выбор стоит между своим здоровьем и жизнью Чонгука, он неизбежно выберет второе. Не задумываясь ни на секунду. — Я беспокоюсь за тебя, снежинка, — шепчет Чонгук, хотя понимает, что вряд ли его послушают. Он не хочет доводить до ссоры, но, если Чимин продолжит в том же духе, её не избежать. Омега медленно переводит взгляд на мужа, но не кивает и не соглашается. Молчит, сжав зубы, потому что спорить бесполезно. Каждый останется при своём. Чимин встаёт на носочки и, обхватив ладонями лицо альфы, нежно целует в родинку под губой, тем самым поставив точку в разговоре. Вот так мягко и без слов, но зато понятно. Чонгук разочарованно вздыхает, но не продолжает тему. Не сегодня. — Я буду осторожен, — уклончивый ответ. Ни да, ни нет. Просто что-то неясное для мнимого спокойствия.:
Это стало их маленькой традицией — спать в одной кровати по несколько раз в неделю. Юн боится темноты и одиночества по ночам, поэтому ищет защиту в тёплых объятиях названных родителей. Он по-прежнему тихий и совершенно не как ребёнок: спокойный, уравновешенный и со взглядом, в котором порой увидишь взрослого. Сначала казалось, что причиной этому послужила трагедия, развернувшаяся на детских глазах, но сейчас Юнги кажется, что Юн был таким всегда. Он не удивляется, когда в приоткрытую дверь стучит кулачок, а в проходе стоят две фигуры. По выработанной привычке малыш сначала заходит к Хосоку, берёт его за руку и ведёт в комнату омеги. Говорит, что спокойнее, когда они втроём, а взрослые не могут сказать ему «нет». В конце концов этот маленький и совершенно безобидный каприз — единственное, что требует Юн. Кровать привычно прогибается под тяжестью двух оборотней, и Юн подползает к Юнги под бок, укладывая руку поперёк живота, а Хосок сохраняет дистанцию чуть больше и ложится на бок, наблюдая за волчонком. Тишина, разбавляемая мерным сопением и шелестом листвы за окном, приятно обволакивает, словно погружая в свой кокон спокойствия. Становится так хорошо.:
— Не спится? — Юнги вздрагивает от низкого голоса альфы и сжимает в руках кружку горячего чая. Время давным-давно перевалило за полночь. Юн во сне ворочался и перелёг на отца, а омега никак не мог заставить себя заснуть. Он привык к изнурительным умственным и физическим нагрузкам — раньше мог бегать по всему поселению дни напролёт. Теперь энергия запасается и никуда в основном не тратится: приготовить что-нибудь (хотя Хосок часто берёт эту обязанность на себя, если не уходит в недельный поход), убраться в доме, поработать несколько часов у Чонгука. Юнги планировал уйти на кухню после того, как оставит пост главного омеги, но из-за Юна отказался от этой идеи. Ему нравится проводить время с малышом дома, а готовка в общей столовой для рабочих оборотней отняла бы возможность. А так он уходит всего на часа четыре-пять, заменяет Чонгука, пока тот преподаёт студентам, и со спокойной душой возвращается домой, где его всегда ждёт рыженький щенок. Хосок садится рядом, и Юнги придвигает ему тарелку с медовыми печеньями, которыми их угостил Чимин. — Скоро пойду, — запоздало отвечает омега. Их отношения тоже стали довольно странными. Пропало раздражение, которым отчаянно прикрывался Юнги, и вместо него появилась неловкость. Хосок вовсе не напирает, стараясь сохранять личное пространство омеги (хотя даётся это ему изнурительно и тяжело), чтобы не пугать, и оба понимают, что теперь шаг должен сделать именно Юнги. Да, он позволил прикоснуться к себе, и они убедились в догадке — действительно истинные, но ведь это только начало. Связь притягивает их друг к другу, а остальное уже за ними. Альфа не берёт ничего со стола, а только молча рассматривает Юнги. Поклясться может, что никого красивее не видел. Жемчужные щёчки обрамляют огненные пряди, пламенным водопадом спускаясь вниз, а слегка завивающиеся кончики едва касаются плеч. Невероятные тёмные глаза с лисьим прищуром, кажется, способны прочесть каждую мысль Хосока, а он и не против оказывается. Его душа открыта нараспашку, хотя самому страшно довериться кому-то, боязно, что испортит всё характером и желанием как можно быстрее получить своё. Юнги в себе контрасты сочетает — холодный взгляд и мягкая улыбка, грубый голос и нежность изречений, собственные страхи и непомерная сила, благодаря которой стая жива. Ледяное пламя. Безумие океанской глади. А его природный аромат — персиковый рай. Любимый фрукт Хосока, который теперь он полюбил ещё больше. Напоминает о счастливых днях детства, когда родители были рядом, а жизнь казалась красивой сказкой с непременно счастливым концом. Наверное, он слишком очевиден: его влюблённый взгляд тяжело не заметить, оттого Юнги бегает глазами по столу, по кружке в замёрзших руках и печенью на деревянной тарелке. Ему до жути неловко от такого внимания. Он ведь никогда ни с кем отношений не заводил. Был Намджун, но он лучший друг, оборотень, с которым их связывают схожие проблемы. Они помогали друг другу во время течек и гона, но не чувствовали жжения в груди, бабочек в животе и трепета от прикосновений. Ничего такого не было. А с Хосоком пульс сбивается только от одного взгляда, и это одновременно будоражит и ужасает. Неужели природная связь так влияет? Настолько сильно их тянет друг к другу? А что будет, если отдаться этому чувству? Сгоришь или воспаришь? Юнги хочет знать, но боится. Топчется на месте в нерешительности, хотя понимает, что терять ему вроде как нечего. Из раздумий выводит тёплое прикосновение — то малое, что в минуты слабости себе позволяет Хосок. Он накрывает своей рукой напряжённую руку омеги и отводит от кружки, поглаживая большим пальцем гладкую кожу. — Замёрз, — произносит тихо, позволяя голосу мягко вплестись в тишину ночи. Юнги гулко сглатывает и отчаянно старается избавиться от смущения во взгляде. Не хочет показывать слабость. Вот только Хосок это слабостью не считает. У него вообще разум засыпает, когда дело касается истинного. Прямо как сейчас. Альфа подносит светлую руку к лицу и оставляет невесомый поцелуй на тыльной стороне ладони, пуская табуны мурашек по телу. Юнги мелко вздрагивает и застывает в растерянности. Все слова на свете забывает. — Ещё слишком рано для таких слов, — продолжает Хосок, взяв и вторую руку, чтобы не обделять, — так ты посчитаешь, — старший сводит брови и против воли затаивает дыхание, боясь пропустить важное, — но я это чувствую с того самого момента, как встретил тебя, Юнги-я. Красно-бурый зверь по сердцу скачет, клацая когтями об пол, призывно рокочет и хвостом влияет. Он уже знает, что хочет сказать его альфа, и ему определённо нравится, а вот хозяин тормозит, хлопая ресницами. Хосок немного тянет на себя, чтобы расстояние сократить. Ему бы вообще хотелось избавиться от него. От пустого воздуха, который становится невидимой преградой между ними. — Я люблю тебя, — и он говорит это так красиво, размеренно и уверенно (несмотря на то, что сердце заходится в бешеном стуке от признания), что Юнги, приоткрыв рот, окончательно теряется. Это так… неожиданно. В смысле это ожидаемо, они истинные, так бы случилось в любом случае, ведь Природе нельзя противиться и… О Луна, сколько ненужных слов. Омега поджимает губы и сглатывает сухость во рту, чувствуя, как руки в тёплых ладонях Хосока пробивает мелкая дрожь от волнения. Великие предки, ему уже тридцать три года, а он чувствует себя каким-то пятнадцатилетним юношей, не способным нормально функционировать при виде того самого оборотня. — Тебе не нужно отвечать, — альфа воспринимает растерянность на свой счёт и почти не ошибается. Юнги действительно боится. С ним ведь нужно быть обходительным и нежным, не пугать напором, не принуждать силой, а подарить тепло и с наслаждением наблюдать за тем, как тот раскроется, окутанный понимаем и любовью. — Просто не мог больше держать их в себе, — Хосок ни о чём кроме Юнги думать не может. Истинный прочно засел в мыслях и сердце. После озвученных слов ему самому стало полегче — теперь он не будет вести себя как озабоченный. — Прости, — Юнги с трудом выдавливает слово из себя, чувствуя, как в воздухе концентрируется полынь. Не совсем правильные слова в ответ на признание в любви, но омега тоже хочет сказать то, о чём болит сердце. — Тебе должен был достаться молодой и открытый омега. Не такой, как я, — под конец голос меркнет. Наверное, он звучит жалко. — Глупости, — немного резко произносит альфа. — Откуда такие мысли? — Моя жизнь была посвящена стае, Хосок, — старший вымученно вздыхает, вновь и вновь возвращаясь к ненавистной теме. Хватка истинного на руках становится крепче, но боли не приносит — альфа себя контролирует, пусть слова и выводят на злость и раздражение. — Я потратил на это свою молодость, а сейчас, когда во мне больше не нуждаются, не знаю, что делать. Его лишили смысла жизни, и это бесполезно отрицать. Он действительно не знает, какое будущее его ожидает. Юн, этот милый малыш, постепенно становится центром для омеги, но и тот не будет с ним вечно. Рано или поздно, но щенок вырастет и покинет его дом, отыскав своего оборотня. И снова Юнги будет брошен. Зачем Хосоку он, использованный и совершенно негодный для отношений? Он ведь ничего не сможет дать взамен. — Я в тебе нуждаюсь, — альфа придвигается ближе и тянет на себя, вынуждая подняться со стула. Юнги смотрит на него сверху вниз и поднимает голову, когда Хосок встаёт следом, сокращая ненужное расстояние. Они настолько близко стоят друг к другу, что омега чувствует горячее дыхание на своей горящей от смущения щеке. — И всегда буду нуждаться. Ты говоришь о том, что потерял смысл, — костяшками пальцев проводит по фарфоровой коже, заправив выбившуюся прядь за розовое ушко. Альфа наклоняется ещё ближе, почти касаясь губами, и Юнги невольно опускает на них взгляд, мгновенно подняв обратно. — Так позволь мне подарить тебе новый. Выдох срывается с обветренных губ, когда свободная рука Хосока опускается на талию, заставляя бедром коснуться бедра. Юнги прикрывает глаза, пока альфа на секунду останавливается на подрагивающих густых ресницах, прежде чем коснуться желанных губ своими. Поцелуй выходит целомудренным ровно до тех пор, пока омега, поддавшись настроению, не приоткрывает рот, разрешив углубить. Альфа несдержанно прижимает к себе, заставив впечататься в своё тело, положив ладони на грудь, и обводит языком ровный ряд белых зубов, шумно втягивая поочерёдно нижнюю и верхнюю губы. Он ласкает юркий язычок своим, несильно прикусывает кончик, с довольным порыкиванием чувствуя ответное желание омеги. Их ароматы сгущаются, и резко возникшая слабость вынуждает колени подкашиваться: Юнги теряет почву под ногами, позволив Хосоку себя поддерживать, и не сдерживает тихого стона прямо в губы, когда альфа с жадностью целует, мокро причмокивая. Эти ощущения ни с чем не сравнимы. Никогда, даже в периоды острой течки Юнги не испытывал даже отдалённо похожее на то, что с ним творит альфа: чтобы ватное тело и полное отключение разума, когда слышишь гулкое биение сердца и получаешь истинное удовольствие от простого поцелуя. Хотя нет. Это не просто поцелуй. Это тысячи слов, которые не озвучить, но которые уже поняты. Это способ общения и их маленькая близость, позволяющая почувствовать себя желанным и нужным. Тёплая ладонь Хосока оттягивает ночную рубашку и касается оголённой кожи, пуская табуны мурашек по всему телу, и Юнги льнёт ближе, чувствуя стягивающий узел внизу. Он инстинктивно потирается пахом о бедро, понимая, что сзади начинает намокать, и взвизгивает, услышав громкий голос Юна из соседней комнаты: — Папа! Отец! Хосок нехотя отрывается от искусанных в поцелуе губ, пока старший заливается краской, громко дыша. Альфа не может сдержать довольной полуулыбки — опухшие губы смотрятся завораживающе. Хочется оставить как можно больше подобных отметин по всему телу, на каждом изящном изгибе, а в особенности на призывно выпирающих косточках ключиц. Юнги зажмуривается, пытаясь совладать с возникшим желанием, сам не замечая, как цепляется за альфу, стискивая его одежду. Хосок убирает ладонь с поясницы, оставив после себя лижущий холод, и накрывает кулаки руками. Дожидается, пока Юнги откроет глаза, и звонко целует в нежные губы, очень вовремя отстранившись от порозовевшего истинного. Юн, не дождавшись ответа, топает по всему дому в поисках родителей и, найдя их в гостиной, улыбается так широко и ярко, что взрослые в удивлении вскидывают брови. Что же заставило их малыша показать свою красивую, но такую редкую улыбку? Волчонок подбегает к ним и хватает за руки, потянув в спальню. — Там, наверное, очень холодно, но так красиво! — восторженно тараторит щенок, нетерпеливо открывая дверь, и подтягивает родителей к окну с открытыми шторами. — Смотрите! Юнги щурится в темноте и в следующее мгновение выдыхает. Снегопад. Огромные рассыпчатые снежинки кружат, подгоняемые северным ветром, и опускаются на землю толстым белым ковром. — Наконец-то, — шепчет с облегчением. Он, как и все северяне, переживал, что зимний сезон задерживается. Обычно снег идёт на Ночь Полнолуния, но в этом году опоздал аж на целых три месяца. Значит, зима будет затяжной и очень холодной, но оборотни любят её. Юнги треплет малыша по рыжей макушке и переводит взгляд на Хосока, едва сдержав смешок: альфа точь-в-точь как Юн большими глазами, полными восторга, и с приоткрытым ртом наблюдает за снегопадом. С детской наивностью провожает каждую снежинку, внимательно следя за её траекторией, стараясь разглядеть неповторимый узор. А потом приходит осознание, что Хосок впервые в жизни видит снег, и Юнги больше не хочется смеяться. В груди тепло разливается от понимания, что их первый поцелуй пришёлся на первый во всех смыслах снег, и омега незаметно смаргивает некстати появившуюся пелену на глазах, осторожно коснувшись плеча истинного. Хосок мгновенно обращает на него внимание и тянет ближе к себе, зайдя за спину и обняв сзади. Юн залезает на подоконник, поддерживаемый старшим омегой, пока альфа кладёт на плечико Юнги подбородок, заодно оставив поцелуй в мочку уха. Они втроём проводят бессонную ночь, не в силах оторваться от созерцания Северной Природы, и Юнги, кажется, впервые так сильно поражается красоте места, в котором живёт всю свою жизнь.:
— Гук-а, проснись! — альфа мычит, когда его несильно толкают в попытках растормошить, и даже сквозь сон умудряется поймать руки, потянув на себя. Чимин неловко падает на мужа и не успевает пискнуть, как оказывается в крепких объятиях: Чонгук сверху ещё ногу закидывает, чтобы не сопротивлялся и не мешал спать, а омега тихо смеётся, пытаясь вырваться. — Ну пожалуйста, Гук-а, — тянет на самое ухо, игриво прикусив мочку. Альфа громко вздыхает и причмокивает, разлепляя глаза. Зрение постепенно фокусируется на счастливом и бодром Чимине, который нетерпеливо ёрзает в объятиях, словно сильно торопится. — Что такое? — хрипит Чонгук, всё же позволив мужу выбраться, и недовольно мычит, когда его с силой тянут вверх, заставляя подняться с кровати. — Снежинка, давай поспим, — капризничает, потому что весь день был на ногах из-за внепланового собрания, преподавания (где для старших курсов провёл практику) и уборки, которую они вдвоём решили устроить, чтобы не тратить время в выходной. — Да посмотри же ты! — Чимин с трудом тащит своего альфу к окну и прилипает к стеклу ладошками, пихнув засыпающего на ногах Чонгука. — Смотри, Гук-а. Лекарь открывает глаза, готовый прямо сейчас завалить мужа спать, и застывает на месте, увидев снегопад. Сильный и бушующий, покрывший землю пушистым белым слоем и украсивший стекло морозными узорами. Для Чонгука такая картина совершенно не нова, а вот смотрящий с детским восторгом на всё это Чимин, едва не носом прижавшийся к окну, поражает в самое сердце. Альфа видит неподдельное восхищение в глазах истинного и усмехается: находящий красоту в, казалось бы, простых вещах Чимин становится ещё прекраснее. Чонгук миллионы раз называл его воплощением зимы и сделает так ещё миллиард, потому что сравнение до безумия точное и верное. Белые волосы подобны снегу, глаза словно ночное звёздное небо и алебастровая кожа, блестящая, как тысячи снежинок прямо сейчас. От прижатых к стеклу пальцев даже не исходит пар — Чимин всегда холодный, но никогда холода не чувствует. Север — его мир. Провидец не может оторваться от красоты за окном, а Чонгук свою Вселенную созерцает в одном маленьком оборотне, без которого отныне жизнь представить не может. Альфа подходит ближе к забравшемуся почти с ногами на подоконник Чимину и обнимает за талию, прижавшись губами к оголённой коже. Любая рубашка Чонгука на омеге висит, открывая вид на острое плечико. — Если ты хочешь, мы можем выйти на улицу, — он уже заранее знает ответ, когда Чимин неверяще смотрит на него. — А можно? — робко уточняет, никак не избавившись от дурацкой привычки. Альфа очерчивает большим пальцем острый подбородок и кивает. Конечно можно. Тебе всё, что только пожелаешь, можно. Попросишь звезду с небес, и Чонгук её достанет. — Только оденься теплее, хорошо? Чимин болванчиком кивает и срывается в прихожую, пока всё ещё разморённый Чонгук сонно протирает лицо и идёт следом. Он не успевает достать из шкафа шапку, когда омега проворно выскакивает из дома, мгновенно утопая в возникших сугробах едва ли не по колено. В ботинки попадает снег, тает, соприкасаясь с кожей, и пускает мурашки от необычных ощущений. Чимин к небу лицо поднимает, часто моргая из-за падающих прямо на глаза снежинок, и ловит одну из них на ладонь, с трепетом наблюдая. Уникальный узор льдинки блестит в свете яркого полумесяца и тает, когда к провидцу подходит Чонгук. — Исчезла, — шепчет омега, когда на руку приземляются новые, словно боится спугнуть их. Муж смотрит на застрявшие снежинки в волосах, цветом почти сливающихся с сугробами, и кладёт руки на острые плечи, придерживая наспех надетую накидку. — Никогда ещё не видел ничего подобного, — восторженно произносит, вызвав лёгкое недоумение. — Мин-а, — осторожно зовёт Чонгук. — М? — Твоя шерсть. Она цвета снега. Цвет волос всегда совпадает с окрасом волка. Чонгук ещё не видел чиминового вживую, лишь однажды ему померещился красивый миниатюрный зверёныш, в ночь свадьбы. Тем не менее альфа уверен, что волк прекрасен. Так же, как первый снег на Севере. Чимин неуверенно отводит взгляд. Неужели его волк так красив? Раньше на него смотрели как на какого-то уродца, мол, что за цвет? Как вообще белому волку охотиться в изумрудных джунглях? Он же как облако мелькает среди деревьев и только привлекает ненужное внимание пугливой дичи. Но здесь, в белоснежном окружении, в Северном Лесу, полностью покрытом жемчужным ковром, Чимин может слиться воедино, и никто, даже самая пугливая лань этого не заметит. Тем более, у тебя есть хорошее преимущество. Теперь омега понимает слова Тэхёна, а ещё с нетерпением хочет отправиться на охоту и попробовать себя в обличие волка. Точно. Чимин прикладывает руку к сердцу и прислушивается. Зверь так же заинтересованно урчит, наблюдая за снежинками. Кажется, он не злится? Не держит обиды… быть может, получится обратиться? Омега сосредотачивается под внимательный взгляд мужа, закрывает глаза, полностью сконцентрировавшись, и спустя напряжённую минуту разочарованно выдыхает. Волк на его попытки молчит. — Ничего, — голос Чонгука глушится из-за снегопада, но всё равно доходит до ушей, пускай и обрывочно. Альфа укрывает в своих объятиях и гладит по холодной макушке, перебирая волосы. Но печали сегодня не место. Чимин слишком взбудоражен красотой Северной Природы, оттого своё желание побегать в лесу исполнит даже без волка. Омега хитро улыбается в плечо мужу и заглядывает тому в глаза, поднявшись на цыпочки. — Прости мне это ребячество, Гук-а, — заранее произносит и, пока Чонгук ничего не понял, чмокает в уголок губ, сорвавшись в сторону леса. Из-за сугробов бежать становится трудно: ноги проваливаются на каждый шаг, но это не мешает весёлому смеху сорваться вместе с паром с губ. Альфа хлопает пару раз глазами и спустя секунду заминки бежит следом, подгоняемый природным инстинктом, — поймать. В груди разгорается азарт, и самому становится до нелепости смешно от их детских заигрываний, словно они переносятся в ночь свадьбы, а омега спереди, то и дело падая в сугробы, как будто дразнится цветочным венком, зажатым в изящных пальчиках. Чимин вслепую огибает деревья, желая запутать мужа, но на самом деле ему не нужно даже пытаться — его по запаху найти практически невозможно. Весь Лес им пахнет! Мороз пронизывает до костей, и провидец впервые в жизни не хочет содрать запах со своей кожи. Он понял, наконец-то понял, что проблема была не в нём. Просто место, в котором он родился и вырос, оказалось неподходящим. Там его считали проклятьем, а здесь он сродни благословению. Он на месте. Он дома. Чимин выбегает на открытую поляну с редкими деревьями и вскрикивает со смехом, когда на тазовых косточках смыкаются руки, отрывая от земли. Чонгук шутливо кружит его в воздухе и опускает на землю, припечатав спиной к ближайшей сосне. У него словно дежавю, но немного другое — в нём больше счастья. Омега не облачён в белые одеяния, зато вокруг всё слепит чистотой, как будто Природа нарядилась специально для них. Чимин громко дышит и улыбается, показывая выступившие клычки, а после тянет за накидку, несдержанно впиваясь в губы поцелуем. Хочется запечатлеть волшебный момент с любимым сердцем оборотнем и никогда не забывать о том, что ждало его после череды проблем и боли. Ради такого Чимин готов пройти весь путь заново ещё миллионы раз. Чонгук упирается руками в широкий ствол дерева и проникает в ротик языком, лаская чужой. Вылизывает изнутри, позволяя до крови прокусить себе губы, пока по телу блуждают проворные ладошки, касающиеся голой кожи через край одежды. Чимин не стесняется в этот раз: стонет, когда альфа коленом заставляет расставить ноги шире, и почти садится как на стул, чувствуя скручивающее возбуждение внизу. Одна рука Чонгука соскальзывает на тонкую талию, сминая, и он спускается на шею, мокро целуя запаховую железу. Клыки прорезаются только от мысли, и лекарь привычно давит в себе собственнический порыв, но никак не ожидает, что омега сам срывающимся голосом прошепчет: — Сделай это. Чонгук резко отрывается от мужа и заглядывает в заволоченные желанием глаза, чтобы убедиться, что не послышалось. Чимин рвано дышит и кивает в подтверждение. — Поставь мне метку, — он дрожащими от возбуждения пальцами развязывает шнуровку на накидке и скидывает её на землю, оставаясь в одной ночной рубашке. Оттягивает её в сторону, полностью открывая вид на шею, и сглатывает слюну, пройдясь кончиком розового языка меж губ. Чонгука несёт только от одного вида такого Чимина. Он рычит, сжав кулаки, и слышит тихий смех истинного. — Пожалуйста, — забивает последний гвоздь в крышку гроба чонгукового самообладания. Альфа приникает к шее губами и широко мажет языком вдоль. Мороз усиливается, концентрируется в этом месте, а Чимин нетерпеливо ёрзает на колене, чувствуя, как проход увлажняется от властного животного рычания на ухо. Он прикрывает глаза и позволяет громкому стону сорваться с губ, когда Чонгук вонзает клыки в плоть, рвёт кожу и пускает алые струйки крови. Альфа сразу же их слизывает, смакуя сладкий вкус истинного, и оставляет собственный запах на постоянной метке. Омега едва ли сознание не теряет от переполняющих ощущений. Поднимает глаза к небу и закусывает припухшую губу, когда Чонгук отводит колено от промежности и прижимается своим возбуждением, толкнувшись. Чимин зажат между альфой и деревом, и это осознание приходится новой волной возбуждения. Там уже давным-давно мокро, а хочется ещё ближе, ещё глубже. Омега вновь завлекает в поцелуй и скидывает с мужа ненужную одежду, хватаясь за кромку штанов. Он спускает их на щиколотки и обхватывает вставший член двумя руками, проходясь вверх-вниз, распаляя альфу. Чонгук прикрывает глаза, сжав в кулаки рубашку истинного. Чимин любит спать без штанов, что сейчас играет им на руку. Альфа низко стонет, когда маленькие ручки зажимают у основания, погладив яички, а потом поднимаются наверх, размазывая выступившее семя по розовой головке. У омеги возникает желание опуститься на колени и попробовать, но он не успевает исполнить задуманное — Чонгук хватает под бёдра и поднимает на руки, впечатав спиной в дерево. Он стискивает зубы, когда Чимин поднимает испачканные в смазке пальцы и, не отрывая взгляда, слизывает юрким язычком, не пропуская ни капли. Ботинки падают вниз, когда омега скрепляет щиколотки на спине лекаря, а с губ срывается рваный вздох, стоит только во влажный вход плавно войти одному пальцу на фалангу. — Л-луна, — Чимин очаровательно заламывает брови и сжимает напряжённые плечи альфы мокрыми пальцами. Чонгук усмехается и целует в линию челюсти, прикусив кожу, и проникает глубже, чувствуя, как хлюпает влажность в проходе. Он входит по самые костяшки и медленно добавляет второй, услышав тихое шипение. Чимин хмурится от лёгкой боли от позы и длительного воздержания и закусывает губу. — Поцелуй, — жалобно хнычет, а альфе повторять дважды не нужно. Он завлекает в грубый поцелуй и одновременно проникает вторым пальцем до конца, ловя вскрик в самые губы. Знает, что не настолько больно, чувствует истинного, а ещё догадывается, что Чимину нравится несдержанность, потому позволяет себе немного спустить поводок. Его омега, быть может, выглядит хрупким и невинным, но их желания совпадают. Чонгук целует громко и с хлюпаньем заводит третий палец, разрабатывая стенки, пока Чимин мечется от разрываемых ощущений в теле. Он выдыхает, когда альфа разом убирает пальцы, и давится собственным стоном, стоит только головке зайти внутрь. — Гук-а, — сбивчиво тянет, когда муж припадает к свежей метке, вкусно облизывая, и стукается затылком о дерево. Чонгук входит полностью, задевая простату, и с наслаждением внимает каждому стону-вздоху, любовно поглаживая метку покрытыми смазкой пальцами. От них кожу холодит и мурашки появляются. Чимин из-под опущенных ресниц смотрит на альфу, который лбом утыкается в голое плечико, начиная размашисто двигаться. Это их второй раз, и он чувствуется намного ярче. Нет смущения, на замену ему пришли признанные чувства. Чимин больше не боится своего клейма, он полностью открыт перед мужем, который любит его горячо и сильно, что в глазах плывёт от ощущений. А Чонгуку крышу сносит от метки на тонкой шее. Зверь довольно рокочет, упиваясь тем, что запечатлелся на истинного, пока альфа едва сдерживается от животного рычания. Он ритмично двигает бёдрами, вбиваясь в податливое тело, слышит сбитое напрочь дыхание любимого и прижимается грудью к груди, чувствуя бешеное биение двух сердец. Чимина подбрасывает вверх от толчков, с завидной частотой попадающих по комочку нервов, и омега вонзает выступившие когти в плечи мужа. — Наконец-то мой, — шепчет Чонгук, царапая клыками заживающий след от метки, двигается быстрее, чувствуя, что подходит к разрядке. Чимин не тянется к своему члену, ему это не нужно. Ещё несколько толчков, и он со вскриком изливается, пачкая ночную рубашку и живот мужа. Обмякает после головокружительного оргазма и позволяет Чонгуку вбиваться до тех пор, пока его самого не расслабляет. Он кончает внутрь и застывает на месте, когда набухает узел. Ноги напряжены до предела, а провидец по-прежнему на руках мужа. Поразительная сила. Приятная заполненность отнимает последние силы, и Чимин прижимается лбом ко лбу, срывая с губ поцелуй. Чонгук отлипает от дерева, удерживая истинного на весу, и осторожно, чтобы не потревожить узел, опускает на выкинутую накидку, чтобы омега не замёрз. Сам ложится на снег. — Люблю, — едва слышно шепчет Чимин. Альфа целует во взмокший висок и укрывает своей накидкой. — Моя снежинка, — любовно хрипит, прижимая к себе вплотную. Они остаются в лесу ещё некоторое время, пока узел не спадает, а после разгорячённые и порядком уставшие возвращаются домой: Чонгук несёт на спине засыпающего Чимина до самой кровати и укладывает, не в силах оторвать взгляд от собственного мужа и теперь постоянной метки на его шее.:
У Намджуна рабочие дни не очень разнообразны: проснулся рано утром, наспех поел остатки вчерашнего обеда из столовой, оделся потеплее и пошёл на свой пост, сменяя ночного патрульного. А потом двенадцать одиноких часов наедине с Зимним Лесом, где твоим собеседником является северный ветер, шелестящий листвой. Но альфа не жалуется. Он, по правде, давно привык к такому распорядку, и ему даже хорошо так, в относительной тишине, с самим собой в мыслях и спокойствием. Смешно. Самого себя не обманешь, знаешь ли. Чтобы спокойствие? Да ни в жизнь. Эти самые мысли пожирают, заставляют загибаться от фантомной боли и ненависти к самому себе, а что до сна — он редкий гость для оборотня. Ночью глаз не сомкнуть, на посту теряется, уходя в себя, да и вообще в последнее время Намджун только и слышит в свой адрес: «Какой-то ты рассеянный стал». Если бы он мог это исправить. Выбросить из головы чужого омегу, перестать думать о нём каждую секунду и вскользь наблюдать за его лёгкой походкой в те редкие моменты пересечения в поселении, образумить безумного зверя, который с чего-то решил, что Тэхён его. Это так глупо, так наивно и так, чёрт возьми, больно, когда оборотень, которого ты любишь, находится в непосредственной близости, улыбается своей прекрасной улыбкой, но видит в тебе лишь друга. За что вы так с ним, Великие Предки? Чем он провинился? Что сделал не так? Он разозлил или обидел вас? Намджун столько раз задавался этими вопросами, но в ответ всегда слышал лишь тишину. Сначала вы лишаете его самой прекрасной поры жизни, вынуждая положить годы юности на благо стаи, а после отбираете надежду на взаимность, когда полюбившийся сердцу омега нечаянно показывает метку на шее. Чужую метку, которая разрушает так, словно в Намджуна вонзается пропитанная ядом стрела. Он чувствует, как отрава проникает внутрь, как она впитывается в кровь и течёт по горячим венам, заставляя скулить от боли и задыхаться в собственных слезах. Ну почему он не мог полюбить другого? Почему его зверь так крепко застрял на одном конкретном, которого никогда не сможет назвать своим? Намджун болезненно морщится, сглатывая слюну, и мотает головой, сбрасывая с волос застрявшие снежинки. Лес преобразился с наступлением настоящей зимы. Северный ветер задувает в полы плаща и пронизывает до костей, хотя, казалось бы, куда ещё холоднее. Внутри и так всё постепенно отмирает. Альфа поднимается с насиженного бревна и разминает шею, опустив на землю бутылку с водой и недоеденный бутерброд. Время небольшого перерыва закончилось, пора снова обходить выделенный периметр. Намджун ёжится от сильного воздушного порыва и думает о том, чтобы обратиться, чтобы было не так холодно, но осекается, когда улавливает незнакомый запах. Хмурится, опасно сощурив глаза. Потому что пахнет кровью. Он не успевает что-либо передать другим патрульным, когда слышит пронизывающий скулёж одного из знакомых. — Гёнхи, — растерянно шепчет, покрывшись мурашками, и обращается на ходу, двигаясь в сторону источника звука. Бурый волк грузно срывается с места и останавливается, когда из-за зарослей деревьев выходят незнакомцы. Они облачены в тёмные плащи, скрывающие лица, но один из них, тот, что стоит впереди всех, снимает капюшон, являя себя патрульному. Высокий и сильный оборотень хищно скалится, наклонив голову к плечу, и, не проронив ни слова, даёт знак волкам, стоящим по обе стороны от него. Те мгновенно бросаются на Намджуна, готовясь клыками выгрызть плоть, но альфа успевает вовремя отпрыгнуть в сторону, смыкая челюсти на шее одного из них. Слышится хруст костей и поскуливание чужака, но удача никогда не задерживается на одной стороне. Второй волк прыгает сзади и валит лапой на снежную землю, рычит громко, царапая когтями, пока Намджун пытается подняться, придавливаемый ещё тремя присоединившимися оборотнями. Один из них тянется к шее, чтобы быстро расправиться, и альфа клацает челюстью перед носом, извиваясь под хваткой. Он каким-то чудом выбирается из-под волков и валит напропалую, когда те разом и со всех сторон нападают, не жалея сил. Это нечестно. Один против пятерых, которые неизбежно победят, но Намджуну плевать — в нём нет страха за собственную жизнь. Перед глазами в очередной раз вспыхивает образ омеги с золотистыми кудряшками и обворожительной улыбкой, и это действует похлеще адреналина. В альфе просыпается внутренний зверь, тот, что дремлет и выходит наружу, лишь когда чувствует, что его избраннику грозит опасность. Силы увеличиваются, глаза темнеют, заполоняя белки чёрным, и виноград сгущается в морозном воздухе. Намджун звереет, оглушающе рычит и расталкивает волков как щенков. Он наклоняется грудью к земле и нападает на оставшихся, пользуясь их секундной растерянностью, — вырывает с мясом плоть, пропитывая клыки кровью, вгоняет выступившие когти и не чувствует боли от ответных ударов. Его тело дрожит от переизбытка эмоций, а в голове бегущей строкой лишь одно — защитить. Тень наблюдает за поистине сильным оборотнем, захлёбывающимся в собственном отчаянии, и тянет звериный оскал от наслаждения картиной. Ему, кажется, даже плевать, что собственных волков разрывают на части мощные челюсти, для него важна только жестокость, проявлением которой он с внутренним удовлетворением упивается. Намджун теряет землю из-под ног, когда его со стороны пихают. Валится, царапая бок о корни деревьев, давится снегом и моргает быстро, сбрасывая наваждение. Он пытается подняться, но кто-то из чужаков в человеческом облике стреляет в него дротиком по команде главного. И тело перестаёт слушаться. Альфа мечется в попытках встать и продолжить защищать территорию, опасно рычит, когда незнакомец подходит к нему, опускаясь на корточки, и проводит грубой ладонью по смятой шерсти. — Ты мне нравишься, — хрипит с ухмылкой чужак и, накрыв закатывающиеся глаза волка, поднимается, обращаясь к своим приспешникам. — Идём. Намджун, цепляясь за остатки сознания, медленно моргает, беспомощно наблюдая за тем, как процессия из двадцати, а то и больше оборотней проходит мимо него, и, прежде чем провалиться в забытие, передаёт тому, с кем связь крепче всего.:
Юнги вздрагивает, уронив приготовленный пирог, когда в голове оглушительным криком появляется голос лучшего друга. «Опасность!» — намджунов голос слабый, но омега слышит его отчётливо. В груди глухой болью отдаётся волнение альфы, и Юнги сглатывает, смаргивая наваждение. На громкий звук прибегает Хосок, до этого обучающий Юна читать. Альфа подлетает к старшему и, схватив за плечи, осматривает на наличие травм. — Ты в порядке? — судорожно спрашивает. Юнги поднимает на него испуганный взгляд и мотает головой, инстинктивно ища Юна. Малыш обеспокоенно топчется рядом, не понимая, что происходит, и омега выпаливает: — Быстро спрячь его, — Юнги кивает на волчонка, и Хосок хмурится. — Намджун… он… что-то произошло на границе, — тараторит, оббегая альфу, и, пока никто ничего не понял, вылетает из дома, в прыжке обращаясь.:
Дом Чонгука находится южнее всех. Поэтому опасность он чует прежде, чем к нему забегает красно-бурый волк. Чимин, сидящий под боком на диване, обеспокоенно поднимается вслед за мужем, чувствуя передающееся напряжение. «Что-то случилось на границе с Намджуном», — слышат оба. Юнги не задерживается здесь надолго, выбегает на улицу, и Чонгук направляется за ним, вот только вспоминает о Чимине и останавливается. — Побудь здесь, Мин-а, — настойчиво просит, на что провидец испуганно мотает головой. Кажется, он понимает, что происходит. Страх липким слоем покрывает позвоночник, поднимаясь до самого загривка. Волосы встают дыбом, и Чимину на мгновение мерещится та тень из видений. Время… пришло? Он сильнее сжимает тёплую ладонь своего альфы и сглатывает сухость во рту, решительно двигаясь из дома. «Если идти, то вместе», — слышит Чонгук и бессильно ругается под нос, понимая, что ссора сейчас совершенно не к месту. — Только не смей отходить от меня, — почти рычит альфа. Они выбегают на улицу, где постепенно собираются оторвавшиеся от работы жители, и присоединяются к толпе, впереди которой уже стоит вожак и отряд охотников. Красно-бурый волк напряжённо всматривается в густые заросли леса и предупреждающе рычит, когда видит выходящих оттуда незнакомцев. Чимин неверяще выдыхает, широко распахнутыми глазами наблюдая за чужаками в чёрном, и с ужасом понимает, что они вышли из его предсказаний. Снег под ногами хрустит, а ветер задувает в кофту. По венам течёт страх неизбежности. Чонгук заводит мужа за спину и закрывает собой, нахмурившись. Омега не раз говорил о Тени. Несложно догадаться. Сокджин движется вперёд, оставив испуганного Тэхёна позади, и встаёт рядом со старшим братом. Главный чужак снимает рывком капюшон, и северяне неверяще смотрят на шрам клейма прямо на скуле. Давно затянувшийся узор уродливо красуется на лице их персонального кошмара. Видение сбывается. — Рад приветствовать тебя, вожак, — Тень скалит зубы в животном оскале и приподнимает руки, показав на своих оборотней. — Север поистине прекрасен в зимнюю пору. Хотя ваши патрульные не отличаются гостеприимством. Юнги рычит, царапая землю когтями, и альфа усмехается, когда вожак опускает руку на меховой загривок, удерживая. — Не беспокойтесь. Сегодня мы не убиваем, — издевательски произносит чужак. — Что вам нужно? — Сокджин выходит вперёд, защищая стаю, и Тень улыбается. Ему нравится, что вожак задаёт правильный вопрос без ненужных прелюдий. Север определённо хорош. — Вы наверняка наслышаны о наших похождениях, — издалека начинает альфа, упиваясь витающим в воздухе страхом и напряжением. Понимает, что его ждали. — Сначала бесполезный Юг, а потом слабый Запад. Юнги низко рокочет. Сердце болит на каждое слово чужака, а клыки чешутся от желания вспороть глотку тому, кто своими руками уничтожил жизни невинных волков. Сначала дом Чимина, после Юна, а теперь… их. Провидец мелко дрожит от накрывающих эмоций, цепляется за мужа трясущимися пальцами и вдыхает хвою в надежде вернуть рассудок. Словно кошмар ожил. — Но мы не будем трогать вас, если вы выполните нашу просьбу, — неожиданно восклицает чужак, обращая на себя внимание. Вожак напрягается, вслушиваясь в каждое слово, и одновременно готовится прямо сейчас нападать, чтобы защитить. — Какова просьба? Тень вновь скалится. Сегодня у него до безумия хорошее настроение. Первый снег как-никак. Он переводит взгляд на окружившую улицу толпу враждебно настроенных к нему оборотней и останавливается на одном альфе с чёрными, как смоль, вьющимися волосами. Он смотрит в ответ без страха. В угольных глазах лишь решительность и угроза, но не он интересен Тени. Отречённый цепляется единственно зрячим глазом за копну белых волос, торчащих из-за широкой спины альфы, и облизывает губы в предвкушении. — Среди вас мой оборотень, — оглашает, вызвав волну непонимания. Волки переглядываются между собой, пока Сокджин мрачнеет с каждым словом. Юнги сразу понимает, о ком речь, как и Чонгук, который крепче сжимает руку мужа, полностью закрыв собой от голодного взгляда Тени. — Отдайте мне отречённого, и я подумаю над тем, чтобы помиловать Север. — Что ты несёшь? — грубо обрывает вожак. Как этот чужак вообще смеет говорить подобное о его стае? Но Тень не злится. Лишь смеётся так, как тот, кому известно слишком многое, и издевательски указывает пальцем на Чонгука, за которым прячется маленький омега. Толпа прослеживает за рукой и неверяще смотрит на лекаря. Тэхён хлопает глазами, пока Сокджин не отводит взгляда от чужака. Боится потерять бдительность. — Отдайте мне отречённого омегу. Чонгук опасно скалится, чувствуя, как от кожи пар исходит. Готов обратиться прямо сейчас, чтобы вступить в бой и уничтожить, но Чимин его останавливает. Ладошкой накрывает спину и отходит на шаг, лишая себя защиты. Муж растерянно смотрит на потерявшего рассудок истинного, а тот качает головой, смотря прямиком в душу. Просит довериться. Тень довольно улыбается, когда появляется возможность целиком разглядеть диковинную штучку, и Чимин готов себе кожу содрать от всех взглядов, направленных на него. Он терпит, не оборачиваясь, и подходит к изгнаннику, когда его ловят за руку. Чонгук стискивает запястье до покраснения и дышит загнанно от страха. Не позволит. Ни за что, чёрт возьми! — Но это невозможно, — дрожащим голосом шепчет Тэхён. — Они истинные! Их связь была благословлена Природой, Луной и Духами. Чимин… он не может быть отречённым, — главный омега привлекает к себе внимание и с надеждой смотрит на соплеменников, которые подозрительно молчат в ответ. И вот снова. Эти прожигающие кожу взгляды, полные отвращения и ненависти. Недолго Чимин был счастлив в новом доме. Омега, собрав остатки смелости, смотрит в глаза Тени. Игнорирует боль от каменной хватки мужа. — Здравствуй, мой мальчик, — рокочет изгнанник, но с места не движется. Ему доставляет особое удовольствие наблюдать за тем, как оборотни от страха теряют рассудок. Чонгук рычит и дёргает мужа на себя, не позволив больше и шагу делать, но Чимин всё равно не прячется за ним. Он сводит брови и с надеждой спрашивает: — Если я пойду с тобой, ты клянёшься, что не навредишь им? — хоть раз в жизни он может предотвратить беду. Чимин так хочет этого, чтобы больше не было сирот и обезумевших родителей. И пусть ценой будет собственная жизнь. Плевать. Если так он сможет защитить стаю и Чонгука, он готов. Тень умиляется этой очаровательной наивности и качает головой. Глупо просить изгнанника поклясться. Тот, кто лишён связи с Предками, Луной и Природой, не имеет моральных устоев. Чёртовы трусы и лицемеры. — Ни за что, — Чонгук выходит вперёд и прячет за собой мужа, с вызовом смотрит. — Ты никогда его не получишь. — Увы, это не тебе решать, — оборотень переводит взгляд на потерянного вожака и отходит на шаг, понимая, что его цель достигнута. Застать врасплох и посеять семена отчаяния. — Я дам вам три дня, Север, — он обращается ко всему поселению громко, чтобы каждый услышал. — Так что будьте готовы. А с тобой, мой мальчик, — Чимин вонзает ногти в предплечье истинного, когда тот делает выпад, — мы поговорим позже. Неожиданно появившиеся изгнанники так же неожиданно покидают поселение, скрываясь в зарослях леса. Они не настроены на войну сегодня. Но это не значит, что её не будет.