Клуб для молодых писателей

8

      На следующий день по приходе после института на работу новичку выдали комбинезон — старенький, застиранный, с дырками. Иосиф поморщился и кое-как напялил на себя униформу, на ощупь напоминающую то ли жесткую бумагу, то ли засохшую тряпку. Как только поэт вошел в цех, сразу встретил Йозефа. Он поманил его к себе и указал на мешки со словами:       — Короче, те мешки в блок «А», где шитье, а вот эти — в блок «Г», там мусоросжигательная печь. Ну, работай!       Ренау похлопал его по плечу и ушел.       Первые десять мешков Иосиф оттащил в блок «А». Шесть из них оказались не такими уж и тяжелыми, наполненные подстилкой и пухом, а вот остальные четыре, набитые тканью, вымотали. Мешки для блока «Г», в которых оказалась гнилая древесина, сломанные пружины и погнутые металлические прутья, совсем измотали его. До поэта теперь дошло то самое предупреждение Йозефа. Далее последовали коробки с металлическими пластинами и другими материалами. Комбинезон слипся от пота и потемнел, мышцы под конец дня болели при малейшем движении, но Иосиф не жаловался — он знал, на что шел. «Ничего, — думал поэт, — зато буду сильнее и выносливее». Вдруг он уронил на ногу коробку и вспомнил все ругательства, которые не описывали даже самые темные классики.       ...Домой Иосиф возвращался вместе с Йозефом, тот расспрашивал о первых впечатлениях. Поэт лишь отмахнулся, направился в душ и, так и не дойдя до комнаты, завалился на диван, сразу погрузившись в глубокий сон.       На следующий день все так же. На этот раз было тяжелее, чем вчера, ибо кости ломило от каждого движения. Ближе к обеду к Иосифу подошел Йозеф со словами:       — Сейчас начнется.       Поэт поморщился, поставил коробку на пол.       — Что? Забастовка?       — Да пошли же.       Подходя к блоку «А», Иосиф все отчетливее различал между стуками и шипением раскаленного металла возгласы и грохот. Толпа в двадцать пять человек собралась около кабинета директора и боролась с пятью охранниками. Чуть поодаль стоял на мешках Фундук, весь потрепанный и грязный, с палкой в руках, на которой прикреплена дощечка со словами: «Отдых и труд все перетрут!»       — ...Мы не негры-с с плантаций, мы — работяги-с! Сейчас двадцатый век-с на дворе — век-с пролетариата и процветания Интернационала, — и мы должны терпеть такое средневековье? Нет, не позволим-с! Эй, Йоззи, иди сюда-с!       Йозеф с минуту стоял с открытым ртом и затем подошел к нему вместе с Иосифом.       — Откуда ты? Тебя же пять минут назад здесь не было. Ты сбежал с работ?       — Угу. — Фундук подмигнул. — Сбежал, пока полицай не видел-с. До этого так, созвонился с ребятами-с, договорились кой о чем. Те говорят-с, точно утвердили со следующей недели десять часов-с. Вот я сейчас здесь, долг выполняю-с.       — Ну ты дурак, товарищ! Если тебя поймают, посадят.       — И пусть. Тело заперто — душа свободна-с.       — Что ты несешь? — Йозеф наклонился к нему и поморщился. — Понятно все с тобой, тогда я не участвую в этом деле. Ну их к черту, еще и в тюрьме сидеть!       — И пусть! — Фундук махнул рукой и пошатнулся, однако устоял на ногах. — Эй, князь! Иди сюда-с!       Иосиф, который прикрывал нос от зловонного запаха коньяка, смешанного с пивом, переглянулся с Йозефом, тот пожал плечами. Поэт сделал шаг вперед, и Фундук вручил ему дощечку.       — На, держи-с. Мне нужно отлить-с.       Не успел Иосиф и рта раскрыть, как лидер забастовки удалился. Дощечка хотя и не очень большая, зато тяжелая, так что поэт поставил ее на пол, уперся подбородком и не двигался с места.       Однако рабочим уже не до лозунгов и криков. Толпа, будто опьяневшая от бунта, адреналина и желания отдохнуть, налегла на дверь, и та с лязгом и грохотом повалилась на пол. Из-за угла выбежало пять охранников, они пробирались сквозь толпу, один из них открыл огонь по воздуху. Немногие, в том числе Иосиф с Йозефом, пригнулись, поэт уронил дощечку. В этот момент толпа постепенно стала выходить из кабинета, неся на руках визжащего Даммера. Его лицо покраснело и опухло, очки съехали набок.       — Полиция, полиция! Отпустите меня, твари, я полицию вызвал!       Толпа улюлюкала и не упускала возможности дать ему подзатыльник или пощечину, кто-то разбил очки. Иосиф не понимал, куда рабочие понесли свой трофей, да так и не получил ответа. Входная дверь распахнулась, и в цех вместе с холодным уличным ветром вбежали десять полицейских с автоматами наготове.       — Руки за голову, живо!       Рабочие остановились, улюлюканье смолкло — даже Даммер перевел дух и сказал:       — Да отпустите уже.       Его поставили на землю, он подбежал к полицейским, спрятался за их спинами и в гробовой тишине пропищал:       — Они хотели меня убить!       Неожиданно другая дверь сбоку, где находилась уборная, отворилась и на пороге появился Фундук. При виде стражей порядка он поднял брови и прогремел:       — Чего-с? Вы еще кто?       Один из полицейских направил на него оружие.       — Руки вверх!       Лицо лидера забастовки побелело.       — А-а-а... Ни черта себе, чего здесь устроилось-с... Эй, ну что вы как истуканы-с? Вперед, вперед!       Но никто из рабочих не сдвинулся с места. Тогда Фундук с ревом набросился на ближайшего полицая и повалил того на пол. Раздался выстрел, тело Фундука обмякло, и противник отпихнул его в сторону, с нескрываемой брезгливостью стряхнул капли крови с кителя. Среди рабочих послышался сдавленный стон, и это стало сигналом: остальные бросились врассыпную, полицейские — за ними.       Йозеф опомнился первым; он схватил Иосифа за руку и повел к черному входу.       — Шевелись ты!       Поэт, белее смерти, плелся за Ренау, приговаривая:       — Фундука что... убили?       — Лучше о себе думай.       Йозеф с ноги выбил дверь. Влажная от пота кожа не ощущала ни ледяной ветер, ни моросящий дождь. Они пробежали мимо свалки, перепрыгнули через забор и выскочили на дорогу.