Választás egyedi

Чтоб в морок дня вживить картину, Мы варим клей, не спим ночей, Кроим наряд для балерины, Трамбуем грязь для кирпичей.

      Люди редко обращают внимание на черты лица. Запоминаются причёска, цвет волос и иногда глаз, шрамы, родинки, тембр голоса, манера речи… Может запомниться видимый скол на зубе или необычная линия бровей. Очень запоминается мимика — поскольку именно она отвечает за восприятие нас окружающими. Но даже яркие отличительные особенности — разрез глаз, строение челюсти, форма подбородка — бывает, не задерживаются в памяти. Или, наоборот, вытесняют из воспоминаний все другие приметы и становятся, таким образом, бесполезны для опознания кого бы то ни было. Ведь крайне сложно разыскать того самого обладателя кривого носа с горбинкой среди сотен обладателей кривых носов с горбинкой — тем более, если кроме того о нём ничего не известно.       Чем более «правильной» — то есть усреднённой, максимально сглаженной внешностью обладает человек, тем труднее запомнить его в лицо. Это хорошо понимают, например, специалисты от кинематографа. Поэтому, кстати, знаменитые актрисы так редко меняют устоявшиеся образы — в чём всякий желающий может убедиться лично, попробовав вообразить Марлен Дитрих с густыми бровями или Джину Лоллобриджиду с платиновым каре.       Белов хорошо усвоил такую странную особенность человеческой памяти задолго до того, как его начали учить запоминать лица и объяснили все связанные с этим трудности. Рисуя шаржи на приятелей, он подметил, что сложнее всего уловить характерные особенности тех из них, у кого наиболее симметричные и пропорциональные черты. А самой неудобной моделью оказался он сам. Чтобы никого не обижать, Саша старался делать свои карикатурные автопортреты максимально острыми и язвительными, но увы — чаще всего приходилось гипертрофировать и высмеивать одежду или причёску. Спасали разве что уши.       Конечно, если ставилась цель непременно восстановить чужую внешность, для этого были средства. Специальные способы запоминания — с мысленным наложением масштабной сетки или с распределением всех элементов лица по шкалам размеров и форм. Или составление портрета по описанию, когда профессиональный рисовальщик брался изобразить кого-то с чужих слов — однако в этом случае результат почти всегда получался удручающе неточным, даже если навыки художника не вызывали сомнений.       Придуманная несколько лет назад французским криминалистом Шабо остроумная техника подбора выгодно отличалась от старых методик: вместо рисунков использовались фотографии, вернее, их части. На одну запомнившуюся очевидцу деталь, например, рот, нанизывались, как бусы, найденные в картотеках щёки, скулы, глаза, брови, линии роста волос… Так, через последовательный отсев неподходящих вариантов, получалось вполне схожее с оригиналом изображение. Был, правда, и минус — требовался обширный каталог фрагментов разных лиц, а такой не всегда имелся даже в распоряжении полиции, не говоря уже об обычных людях.       Счастливо неприметная внешность Вайса позволила бы ему изображать кого-то другого и просто переодевшись, но он не привык халтурить, а потому тщательно поработал над своим образом. Разумеется, никаких бутафорских париков или усов он не использовал — этого и не требовалось. Достаточно было чуть изменить осанку, походку, манеру жестикулировать. Это Вайс в совершенстве отработал ещё в Германии, ведь скромный репатриант на кухне у фрау Дитмар и успешный сотрудник тайной службы в ресторане «Золотой олень» даже чашку кофе должны были держать — и держали! — по-разному.       И уж конечно, никогда в жизни Иоганн по доброй воле не вырядился бы в то, что сейчас оказалось на нём надето: модные штаны из плотной хлопчатобумажной ткани особого тёмно-синего цвета, с медными клепками и намеренно вытертые по швам, — «джинсы», чёрная футболка и нараспашку расстёгнутая ярко-красная ветровка-харрингтон из синтетического итальянского материала. Дополняли образ солнцезащитные очки точь-в-точь как у «освободителя» Манилы — сровнявшего её с землёй американского генерала Макартура.       Осталось разбавить правильную, но несколько старомодную речь Иоганна яркими жаргонными словечками и отправить в рот пластинку мятной жевательной резинки — чтобы испортить дикцию и тем смазать несовершенство французского акцента, который Вайсу никогда не удавалось воспроизвести идеально. Дальше — по-другому причесаться, вместо портсигара сунуть в карман мягкую пачку американских сигарет, а вместо портмоне — купюры, неаккуратно завёрнутые вокруг нескольких обтрёпанных по углам визиток.       И вот журналист Сандер Бланко, уроженец двуязычного кантона Вале, частый гость Люцерна и Цюриха, любитель американской массовой культуры и внештатный сотрудник популярной газеты «Тагес-Анцайгер» — в просторечии «Таги» — был готов к выходу в город.       Переодевался Вайс, разумеется, не дома. Пару лет назад он специально приобрёл небольшую квартиру на северо-западе Люцерна — подальше и от туристических маршрутов, и от богатых кварталов. И теперь с успехом сдавал недвижимость сам себе — точнее, своему очередному альтер-эго — по договору долгосрочной аренды, заключённому через доверенного агента.       Как жильё это помещение было не слишком привлекательным. Крохотная ванная комната безо всякой ванны, общая для всех жильцов постирочная со строгим расписанием и кругленьким счётом за электричество, окна, выходящие в залитый асфальтом пустой двор, низкие — всего двести двадцать сантиметров — потолки, вход только с чёрной лестницы… Не особенно приятные детали.       Но то, что для других являлось минусом, Вайс считал преимуществом — за исключением, разумеется, потолков, всё прочее было очень даже удобно. Тихий район — не совсем окраина, где все друг друга знают, но и не многолюдный центр, где ни за кем не уследишь. Прекрасный обзор всех подходов к дому — дверь на чёрную лестницу, само собой, тоже располагалась во дворе.       Главным же достоинством являлся отдельный вход: на узкую лестничную площадку с единственной квартирой можно было подняться, почти не рискуя встретиться с кем-либо. Звукоизоляция, конечно, оставляла желать лучшего, но Вайсу не нужна была ни допросная, ни переговорная. Да и плескаться в душе после десяти вечера, нарушая тем самым закон о соблюдении тишины, он не собирался.       Зато в подвале располагались закреплённые за каждой квартирой кладовые — кто-то использовал их для хранения лыж и сезонной одежды, кто-то складировал автомобильные шины, кто-то оставлял там запасы съестного или сумку-тележку для походов на рынок. Сандер Бланко держал в кладовке бобины с плёнкой, фотоувеличитель, реагенты для проявки и печати фотографий — и прочие необходимые в его работе вещи.       Конечно, «хаусмастер» — наёмный дежурный, в чьи обязанности входило следить за домом и придомовой территорией, поддерживать чистоту и порядок, следить за котельной и проводить мелкий ремонт — мог бы запретить хранение горючих предметов, а тем более, химических веществ вне квартиры. Но с ним у Сандера сложились добрые отношения, да и никаких формальных правил нарушено не было.       Журналист оказался добросовестным арендатором — не шумел, сам относил мусор на площадку для вывоза, не устраивал вечеринок, не держал животных и даже бесплатно сделал прекрасный фотопортрет дочери хаусмастера. Он вообще появлялся в квартире не особенно часто, как будто бывал в Люцерне наездами, а когда приезжал, эксплуатировал жилплощадь исключительно по прямому назначению.       Такой образ был очень выгоден Вайсу, и он его неукоснительно придерживался, завоевав своей аккуратностью и вежливостью симпатии немногочисленных соседей, поначалу относившихся к новому жильцу с некоторым предубеждением.       Сегодня Сандер Бланко приехал чуть позднее часа дня. Во-первых, именно к этому времени получилось бы добраться сюда от вокзала, если считать, что он только что прибыл поездом из Цюриха, а во-вторых, Вайс так и не решился будить Генриха — потому задержался дома. Добравшись пешком до центра города, он взял такси до нужного района, покружил минут десять по кварталу, чтобы удостовериться, что за ним никто не следит, прошёл через парк — и скоро уже был в гараже, откуда и поднялся, никем не замеченный, в квартиру.       Всё это Вайс проделывал автоматически, не расценивая как какие-то дополнительные сложности, — хотя, учитывая закрытый образ жизни Иоганна, особой нужды в такой конспирации не было. Но некоторые вещи оказалось неудобно делать от собственного лица — поэтому Сандера Бланко Вайс берёг, пусть и использовал от случая к случаю, не углубляясь в психологическую достоверность этой личины.       Внешних различий более чем хватало — а что до характера… Наверное, таким мог бы вырасти Саша, если бы ему не повезло родиться в капиталистической стране. Сандер производил впечатление человека лёгкого на подьем, дружелюбного, весёлого, в меру поверхностного, в меру ответственного, относительно щедрого, но и не забывающего о своей выгоде. Профессиональная деятельность давалась ему легко, и статьи его печатались регулярно — до того, чтобы писать их самому, Вайс, конечно, не дошёл, зато именно он в своё время подсказал одному из редакторов «Таги» этот забавный общий псевдоним для всех авторов, желающих сохранить анонимность.       Благодаря умению непринуждённо общаться с любыми людьми и документам всамделишнего корреспондента популярной газеты Сандер Бланко завёл знакомых во множестве учреждений и фирм по всей стране. Но сегодня его интересовали только и исключительно туристические агентства Люцерна. Был, конечно, вариант разыскать венгерских гостей через отели — но на это ушло бы слишком много времени. Да и сами эти путешественники могли остановиться не в гостинице, а снять квартиру или даже поселиться у кого-нибудь из местных.       К счастью, регистрация туристов в Швейцарии всё ещё была обязательной: иностранцам предписывалось отмечаться в местной полиции в течение суток после прибытия. Также требовалось предоставить паспорт и заполнить регистрационные формы — это обычно делалось через государственные агентства. Там же, после проверки информации о финансовой состоятельности и месте пребывания, выдавали особые туристические карты, которые нужно было носить с собой и предъявлять должностным лицам в случае возникновения любых проблем.       Официально такие порядки объяснялись желанием отследить популярные направления и заботой о безопасности туристов — но на самом деле так маскировали меры по борьбе с нелегальной иммиграцией. После войны в относительно благополучную — во всяком случае, не разорённую боевыми действиями — Швейцарию стремились переехать многие. И если для настоящих преступников это не составляло серьёзной проблемы — были бы деньги! — то обычные люди с трудом могли получить не то что вид на жительство, а и просто въездную визу.       Потом правила немного смягчили — туризм приносил стране слишком весомый доход, чтобы его ограничивать. Теперь граждане большинства западноевропейских стран и США на время «кратковременных визитов» — так на юридическом языке называли период в девяносто дней — не нуждались в визах. Но уж гости из социалистической Венгрии никак не могли легальным образом пересечь границу и не зарегистрироваться в соответствующем агентстве.       Поэтому путь Вайса лежал в центральное туристическое бюро Люцерна — не города, а всего кантона. По удачному стечению обстоятельств, там работала приятельница Сандера Бланко — Анели Кесслер, которая — по ещё более удачному стечению обстоятельств — значилась начальницей отдела и отвечала за всю отчётность по региону. Именно очаровательную фрейлейн Кесслер следовало бы в первую очередь расспросить любому, кто хотел выяснить, где искать путешественников из той или иной страны. Только далеко не любой человек об этом знал.       Фамилии разыскиваемых персон Вайс выяснил ещё на концерте — едва осознал во всей полноте и ясности свой жгучий интерес к венгерским гостям, по невероятному совпадению приглашённым на вечер в особняке фрау Оттинген. Впрочем, совпадений тогда и впрямь оказалось с избытком — а вот хорошими они были или плохими, ещё предстояло выяснить.       «Или же самому подтолкнуть события в нужном направлении», — подумал Иоганн, оглядывая себя в зеркало. Увиденным он остался и недоволен, и доволен одновременно.       С одной стороны, американская мода ему не нравилась, казалась примитивной и одновременно вызывающей; он бы такое действительно никогда не надел, если бы руководствовался только собственным вкусом — вкус у Иоганна был развит не слишком хорошо, поэтому он предпочитал держаться проверенных классических схем с их понятными правилами, и всякую оригинальность полагал кричащей и глупой. С другой стороны, узнать его в этом образе было практически невозможно, он и выглядел лет на десять моложе своего возраста. То есть главная задача оказалась выполнена — причём выполнена хорошо, а хорошо сделанной работой Иоганн всегда самолюбиво гордился, пусть и скрывал это.       Сдвинув очки ещё ниже на нос и одёрнув шуршащую куртку, Вайс вышел из квартиры, спустился на улицу, по пути всё чётче утверждая свою временную манеру двигаться расхлябанно, почти развязно. Взял напрокат новенький «ситроен» — кабриолет достаточно спорного вида и бесспорно скверных ходовых качеств. Заехал в кондитерскую и купил коробку свежих пирожных, попросил перевязать лентой с бантом. Покурил на мосту через Рёйс, полюбовался откормленными лебедями. Отметил, что его ветровка определённо вызывает интерес окружающих — а значит, и запомнится именно эта яркая куртка, а не её обладатель.       Через двадцать три минуты Сандер Бланко был в центральном туристическом бюро. Угостил администраторов мягкими, сладковатыми и дорогими американскими сигаретами; передал пирожные в отдел, которым руководила фрейлейн Кесслер, и теперь вовсю уговаривал её составить компанию за обедом. Называл на французский лад «мадемуазелью», отвешивал почти рискованные комплименты, удачно шутил, много смеялся — и, конечно, никого не удивило, что отказать такому обаятельному парню Анели не смогла.       За обедом — они устроились в одном из кафе на набережной — Анели сама поинтересовалась, по какому делу Сандер приехал в Люцерн на этот раз. Причиной оказалось, конечно, редакционное задание — нужно было взять интервью у знаменитого венгерского публициста, одного из основателей какого-то прогрессивного поэтического клуба.       Вайс не стал утомлять фрейлейн Кесслер лишними подробностями, поскольку был абсолютно уверен, что фамилия Петёфи не скажет ей ровным счётом ничего. Да и имел ли Дьюла Вереш отношение к литературному творчеству на самом деле — Вайс не знал; не хотел врать лишнего. Всё-таки услышанное краем уха пренебрежительное «писака» могло означать что угодно.       Как бы там ни было, у Сандера Бланко намечались нелёгкие дни — он-то собирался сочинять статью о моде, и даже привёз несколько настоящих перуанских платков, чтобы сфотографировать их на фоне воды и неба, как в июньском выпуске журнала «Вог». Увы! Звонок из редакции нарушил все эти планы. Теперь Сандеру предстояло обежать все гостиницы Люцерна — а их, как немедленно уверила его Анели, в этом туристическом раю насчитывалось едва ли не больше, чем в Женеве.       «А я ещё хотел попросить у тебя список отелей…» — сокрушённо вздохнул Сандер, но не удержал минорного тона — принялся так ловко и забавно пародировать своего начальника, что рассмешил фрейлейн Кесслер чуть не до слёз. Конечно, она не стала бы заводить роман с журналистом — это было бы слишком легкомысленно и всё равно ни к чему бы не привело. Но его внимание ей явно льстило, к тому же упоминание экзотического перуанского платка, оказавшегося теперь Сандеру ненужным, манило некой смутной перспективой.       В общем, Вайсу не пришлось особенно стараться. Уже за десертом Анели сообразила, как может помочь ему — с редакционным заданием, а себе — с модной обновкой. Распрощавшись с фрейлейн Кесслер, Вайс расстался и с платком — тот действительно был перуанским, пусть Генрих и купил его в Милане. Кажется, он собирался как-то употребить этот предмет в интерьере, но так и не придумал, как именно, а потому последние пару лет платок провёл на полке в кладовой — и кто же знал, что одна-единственная фотосессия в модном журнале настолько повысит его ценность!       Сославшись на необходимость наметить статью хоть в общих чертах, Вайс остался в кафе, куда через тридцать семь минут посыльный принёс ему плотный конверт. Видимо, платок и впрямь оказался на самом острие моды — во всяком случае, адрес, по которому в Люцерне зарегистрировался Дьюла Вереш вместе с супругой, фрейлейн Кесслер разыскала быстро.       Вайсу повезло. Он вполне допускал, что венгерские гости могли приехать из какого-то другого города, а единственный его аргумент в пользу того, что они остановились в Люцерне, был весьма шатким. Очевидно дорогое и совершенно точно вечернее голубое платье спутницы — как теперь выяснилось, жены — господина Вереша никак не подходило для дальней дороги; в то же время Вайсу не хватило фантазии, чтобы представить эту женщину суетливо переодевающейся в примерочной магазина или в уборной какого-нибудь ресторана.       Что ж, теперь можно было не сомневаться. Теперь он знал точный адрес, по которому имело смысл искать интересующих его людей. Но Иоганн отправился совсем в другое место. Вернув пока более ненужного Сандера Бланко туда, где он его взял, Вайс привёл себя в порядок и покинул квартиру так же незаметно, как пришёл. Встречу следующему визави он назначил, позвонив из таксофона на углу.       Скажи кто-нибудь Вайсу десять лет назад, что он своими собственными руками организует кружок юных поклонников нацизма, он бы, наверное, не поверил. Не в свою способность подобное провернуть, а в то, что возникнет необходимость делать такое. В своих способностях Вайс как раз не сомневался — что бы кто о нём ни думал, восторженным идеалистом Белов не был никогда.       Даже в самом прекраснодушном возрасте его отличало умение смотреть на вещи трезво, отделяя, впрочем, здравомыслие от цинизма, а изобретательность от беспринципности. По этой причине Белова очень опосредованно задевало и всё очевидное этическое несовершенство иных высоких чинов дома. Работать не мешают — и ладно, разбираться с ними, в конце концов, не его забота, а мир, как ни жаль, далёк от идеала, да и торжество коммунистической морали всё ещё не наступило.       Проблемы начинались тогда, когда ему именно что мешали работать. А ситуация, в которой разведчик и Центр теряют доверие друг друга, — это очень серьёзная помеха. В норме не должно быть такого, чтобы начальство использовало донесения сотрудника против него же самого, тем самым провоцируя утаивать и искажать факты.       Увы, сейчас Вайсу пришлось признать: то, что он действовал, импровизируя, вопреки всем инструкциям, на свой страх и риск создавал неподконтрольные и даже неизвестные Центру структуры — было необходимым. Это оказалось сейчас не просто полезно ему в достижении каких-то личных целей. Фактически, так он сберег всю сеть советской разведки в Швейцарии, которую не имел ни должностного, ни морального права передавать не в те руки.       Но Вайс был крайне далёк от того, чтобы похвалить себя за предусмотрительность. Да, на этот раз он не ошибся и поступил верно. Но не было никаких гарантий, будто в будущем он сумеет разделить задачу и исполнителя, не сочтёт себя незаменимым — и не начнёт подгонять факты под эту концепцию, тем самым саботируя работу, которой был отправлен заниматься.       Ведь так легко поддаться соблазну, начать в какой-то момент лгать самому себе, оправдывать удобные для себя поступки заботой о долге и задании. И так непросто избежать притягательной ловушки счесть себя единственно правым, истинным мерилом всех вещей — в условиях, когда те, кто должен был стать непререкаемым авторитетом, раскрывали свою мелочную пристрастность и некомпетентность.       В который раз оценил Белов прозорливость Барышева — ведь не просто так оставил Сергей Николаевич способ связи «на крайний случай»; не для того, чтобы Вайс пытался что-то узнать или на что-то повлиять. А для того, чтобы уберечь его от другой, не менее серьёзной опасности, нежели быть раскрытым, задержанным или даже убитым — опасности разувериться в правоте своего дела.       Впрочем, пока что это не грозило Вайсу — он просто поставил себе на вид, что нужно больше внимания уделять беспристрастной оценке своих мотивов и действий, не потворствовать стремлению Иоганна решить проблемы быстро и радикально. Хотя он мог бы: окрестности Вайс знал хорошо, а несчастные случаи происходят и с туристами в том числе.       Конечно, у него не было абсолютной уверенности, что кто-то из троих венгерских гостей — сам господин Вереш, его жена или их сопровождающий, статус которого ещё предстояло прояснить, — обязательно тот самый протеже Сокольникова, назначенный на смену Белову. Мало ли в Швейцарии приезжих из Венгрии! Фрейлейн Кесслер уверяла, что лишь за прошлый год их общее число превысило две тысячи человек…       Однако у Вайса имелись серьёзные основания предполагать, что в действительности именно эти трое — те, кто ему нужен. Проверка была формальностью; Вайс занимался ею больше по привычке делать всё на совесть и полагаться только на факты, а не потому что сомневался в своих выводах. И как раз для этой проверки ему пригодился бы помощник — а в таких делах у Иоганна имелся богатейший выбор исполнителей.       Поначалу Вайсу казалось диким распространённое в странах Западной Европы мягкое, чтобы не сказать попустительское отношение к бывшим нацистским преступникам. Даже самые одиозные подонки могли быть осуждены на пожизненное заключение — а через несколько лет преспокойно выходили из тюрем досрочно, якобы «по состоянию здоровья». Другим, залитым кровью всего лишь по колено, а не по уши, — попросту смягчали приговоры или закрывали дела «за недостаточностью улик», которых, в общем-то, никто особенно не искал.       Впрочем, после недавних событий у Вайса почти не осталось морального права осуждать такие прецеденты. Ведь в прошлом сентябре не кто иной как товарищ Хрущёв распорядился признать Западную Германию на дипломатическом уровне — хотя та до сих пор отказывала в аналогичном признании Германии восточной — и пригласил канцлера ФРГ в Москву. Именно тогда Аденауэр сумел уговорить советского лидера амнистировать большинство немецких военнопленных, в том числе тех, чьи преступления были доказаны. Из их возвращения даже сделали показательное шоу, пытаясь представить этих людей «достойными сынами отечества».       Конечно, далеко не все жители западных стран поддерживали подобную политику. Но на официальном уровне считалось, что бывшие нацисты, разумеется, заслуживают наказания, однако помимо этого — являются и естественными противниками коммунистов, а потому их можно и нужно использовать против советской угрозы. А для умиротворения общественного мнения преподносилось следующее соображение — страшные военные годы закончены, и нужно двигаться дальше, не цепляясь за прошлое, не омрачая местью новую эпоху.       Если бы Вайс действительно был журналистом, он бы, наверное, нашёл слова, чтобы оспорить эту подлую и глупую риторику. Но он был разведчиком, а потому — нашёл способы использовать к своей выгоде и такое положение дел.       Само собой, Вайс не стал связываться, например, с кем-то из бывших коллег Иоганна — и вообще с теми, кого захотел бы застрелить, задушить или повесить. Во-первых, теперь его мало что удерживало от того, чтобы претворить в жизнь эти свои фантазии — но для выступления в роли тайного мстителя у него было недостаточно свободного времени. А во-вторых, эти люди едва ли стали бы легко подчиняться какому-то бывшему гауптштурмфюреру — что уже делало их не слишком полезными.       Но кроме настоящих ублюдков, разгуливающих на свободе по недосмотру или злому умыслу властей, существовали и другие. Те, кого завершение войны застало в юном или даже детском возрасте, те, кто не успел ни узнать, ни понять, что такое нацизм на самом деле. Да, у большинства из них были нормальные родители и учителя, но повезло не всем.       Везде — а чаще в наименее пострадавших от войны странах — встречались люди, которые не видели ни квартальных отчётов о результатах «массового умерщвления нежелательных элементов», ни призывов осуществлять «экономически оправданную эвтаназию» путём медленного истощения голодом, ни того, как в Лодзинском гетто с четвёртого этажа больницы живых детей кидали в кузова стоявших под окнами грузовиков. Зато видели — улыбающихся с отретушированных фотографий молодцеватого Эриха Хартманна, скромного Карла Бромманна или застенчивого Иоахима Пайпера, эффектные декорации, стильные ордена, нарядные мундиры…       Этих людей, по мнению Саши, стоило бы поселить на месяц-другой в каком-нибудь сохранившемся концлагере и включать им через громкоговорители свидетельства реальных узников. Нацизм таким людям казался в лучшем случае не особенно страшным пугалом — а то и несправедливо осуждённым движением, историю которого написали победители. Но зато и Иоганна Вайса они считали не подлецом на службе у людоедов, а живым воплощением стойкости, силы духа и офицерской чести. Ещё бы — ведь он прошёл через советское заключение, не сломался, никого не выдал и не признал никаких обвинений!       Можно было, конечно, заняться просветительской деятельностью — но для выступления в роли терпеливого воспитателя у Вайса недоставало педагогических талантов — и, разумеется, свободного времени. Тем не менее, эти беспамятные любители нарядных мундиров представляли собой ресурс, который глупо было не использовать. Вариант Иоганна, предусматривавший создание неонацистской группы, которую можно при случае сдать швейцарским спецслужбам в обмен на что-то полезное, Вайс забраковал как излишне прямолинейный — в стиле Штейнглица. Но существовали и другие способы распорядиться таким ресурсом.       Сейчас, например, Иоганну не нужно было ломать голову над тем, как уследить за тремя людьми одновременно — самым сложным он в любом случае стал бы заниматься сам, а уж понаблюдать за крыльцом отеля сумеет всякий, у кого есть глаза. Тем более, если этот «всякий» — восторженный дурак, принимавший высокомерие за аристократизм, а саркастичность — за тонкость ума, и готовый в лепёшку расшибиться, но исполнить любое поручение Иоганна.       Дурака звали Конрад Мозер — и, стоит заметить, его забраковали бы в ходе даже самой снисходительной расовой экспертизы хотя бы за форму черепа. Но он об этом, разумеется, не догадывался, воображая нацистскую Германию чем-то средним между «дивным новым миром» Олдоса Хаксли и баварским санаторием.       В отличие от фрейлейн Кесслер, Конраду не потребовалось никакого материального поощрения — хватило собственного тщеславия, которому льстило приобщение к тайной борьбе с социализмом.       Вайс встретился с ним в фойе указанного в записке отеля «Роял Палас» — во-первых, требовалось предъявить Конраду объект наблюдений, во-вторых, Вайс хотел сам осмотреть гостиницу. Ни с тем, ни с другим проблем не возникло.       По пути сюда Вайс заехал в музыкальный магазин — и теперь пунктуальный курьер привёз господину Верешу аккордеон, который тот якобы хотел испытать в деле. Разумеется, никакого аккордеона господин Вереш не заказывал, и вообще всё это оказалось курьёзной ошибкой — ведь в документах у курьера было указано не только другое имя, но и даже другой отель. Аккордеон следовало доставить господину Винеру в «Ренессанс», просто почерк у составлявшего заявку был ужасающе неразборчив.       Тем не менее, пока курьер, администратор отеля, сам господин Вереш и его всё ещё неизвестный друг выясняли подробности этого недоразумения, Конрад успел налюбоваться на них во всех ракурсах. Они с Вайсом расположились в креслах в дальнем углу фойе и пили кофе. Вайс прикрывался газетой и с наслаждением курил, а Конрад рассматривал отражения «коварных социалистов» в зеркальной стене напротив с таким видом, будто планировал выучить их черты на всю оставшуюся жизнь.       Конечно, существовали десятки других способов выманить венгерских гостей к регистрационной стойке — но Вайсу хотелось создать выбивающуюся из нормы, тревожную для любого службиста ситуацию, хотелось принудить своего оппонента к действию и посмотреть, какую тактику тот предпочтёт. К тому же был ещё один вариант — и вариант довольно-таки печальный: что на замену Вайсу прислали не сменщинка, а сменщицу. А ведь супруга господина Вереша в фойе не спустилась…       Именно отработкой этого весьма неприятного для себя варианта Вайс и собирался заняться. Но сначала Иоганн удостоверился, что Конрад просидит на своём посту до поздней ночи. Подсказал, как лучше менять точки наблюдения и не торчать всё время в фойе — чтобы не вызывать подозрений. Заставил выучить отзыв и пароль — совершенно ненужные, но придающие всему мероприятию флёр загадочности. Ещё раз уточнил, что следить ни за кем не требуется — только записать, уезжали ли, возвращались, вместе с кем-то или в одиночестве — и во сколько это было.       Убедившись, что господин Вереш и его друг поднялись к себе, Вайс попрощался с Конрадом и отправился изучать гостиницу. Отметил стильный современный интерьер — отель явно полностью переделали самое большее пару лет назад — и то, как выглядели постояльцы. По всем признакам, «Роял Палас» был слишком дорогим для скромных венгерских туристов.       Впрочем, припомнил Вайс, французское платье мадам Вереш тоже было не из дешевых… И он сразу же укорил себя за это ироническое «мадам» — чересчур много личного, эмоционального было в такой иронии. Досадуя на собственную несдержанность и размышляя, как теперь лучше обставить случайную встречу со столь заинтересовавшей его особой, Вайс как раз и увидел её — спускающейся по лестнице вниз, в фойе. Судя по шляпке, перчаткам и солнечным очкам, она направлялась не в ресторан при отеле, а на прогулку, что оказалось весьма удачно.       Никакого чёткого плана у Вайса по сути не было — всё, что он делал сегодня, было пусть и продуманной, но импровизацией — а потому он ничего не рисковал нарушить или испортить, воспользовавшись представившейся возможностью. Мысленно прикидывая, как лучше повести разговор, Вайс подождал, пока госпожа Вереш отвлечётся на администратора, прошёл за её спиной к дверям и спокойно расположился в тени раскидистой липы на противоположной стороне улицы.       Упустить свою цель из вида он не боялся; даже если бы она оделась менее приметно — а на ней был яркий костюм сочного малинового цвета — Вайс легко узнал бы её в толпе хотя бы просто по походке. Поэтому он держал приличную дистанцию: ведь всё это могло оказаться излишне хитро выстроенной, но всё-таки ловушкой. И в связи с данным обстоятельством оценить, не следят ли за ним, требовалось сейчас не только в силу привычки.       Каково же было его удивление, когда оказалось, что следят — вот только за ней. Пришлось приспосабливаться к ситуации в самом буквальном смысле на ходу. Сразу стали понятны две вещи. Во-первых, госпожа Вереш была искренне увлечена, как это здесь называлось, «шоппингом» и либо не собиралась уходить от наблюдения, либо — что вероятнее — вовсе не замечала его. Во-вторых, парень, который не слишком ловко следовал за ней, явно не был профессионалом — и город знал плохо.       В отличие от него, Вайс относился ко всему, за что брался, всерьёз. Именно поэтому ему не составило труда предсказать, какой магазин госпожа Вереш наверняка не сможет пропустить. И именно поэтому в престижном и дорогом «Доме мод Шнайдера» случилось непредвиденное — костюмы и платья первоклассных французских производителей оказались вдруг совершенно перепутаны. Сотрудницы магазина сбивались с ног, чтобы найти нужные наряды нужных размеров — что, разумеется, всерьёз осложняло обслуживание клиентов. К счастью продавщиц, их было немного.       К счастью Вайса, Люцерн был городом действительно компактным — и всё же имело смысл поторопиться. Бегать по улицам Иоганн стал бы только в самом крайнем случае, наступления которого он пока не наблюдал; но чтобы успеть забрать прокатный «ситроен» со стоянки у отеля, пришлось быстрым шагом срезать путь через довольно крутые подъёмы центрального района.       Это было Вайсу нетрудно — он даже не сбил дыхание. А прогулка в столь оживлённом темпе пошла на пользу: Иоганн растерял привычную вылощенную чопорность, а уж когда оставил лёгкий летний пиджак в машине и растрепал волосы, стал почти на себя не похож. И пусть ненадёжный, сшитый на живую нитку способ задержать госпожу Вереш в магазине подспудно раздражал Сашу, который не любил действовать в такой суете, нахрапом — всё получилось так, как он задумал.       Вернулся Вайс ещё до того, как она оформила свои покупки. Её неуклюжий соглядатай слонялся на набережной поблизости и, похоже, даже не проверил второй выход из здания — или попросту не поинтересовался его наличием. Вывески там никакой не было, а зайти проверить, не соединён ли расположенный в торце ресторан с другими помещениями, горе-шпион, по всей видимости, не догадался.       Вайс идеально рассчитал время — в конце лета солнце в Люцерне садилось около семи, и сейчас наступал тот короткий промежуток вечера, когда сумерки уже окутали город, но фонари всё ещё не зажгли. Пожалуй, момента и места удачнее для похищения в обозримой перспективе не существовало — особенно, если жертва не стала бы сопротивляться, а Вайс на это очень рассчитывал.       Проблема возникла бы, приобрети госпожа Вереш слишком много вещей. Тогда сумки с покупками за ней нёс бы швейцар, а похищать швейцара — тем более, в Швейцарии — было, по мнению Саши, избыточно. Проверять не пришлось. Его предположение, будто эта женщина, даже будучи одержима потребительским энтузиазмом, едва ли позволит себе проявить несдержанность публично, полностью оправдалось. Когда она вышла из-за сверкающих стеклянных дверей отдела готового женского платья, при ней было всего два картонных пакета со знаменитыми на весь мир логотипами.       Она чуть замешкалась, перекладывая покупки из одной руки в другую; попыталась одновременно поправить перчатку и удержать сумочку, ручки которой сползали с укороченного рукава её жакета… Именно тогда Вайс подошёл к ней, уверенно перехватил пакеты и так ловко и быстро подал руку, что она вынуждена была или опереться на его локоть, или неуклюже отшатнуться — если не упасть — и наверняка что-нибудь уронить. Она выбрала первое.       В то же самое мгновение вскинула на него серо-голубые глаза, ничуть не изменившиеся за прошедшие восемь лет и сейчас удивлённо распахнувшиеся, округлила губы… Узнала.       — Саша?!       — Сандер, — тихо поправил он её, не называя пока по имени. — Ты позволишь?       Вайс не стал уточнять, о чём именно спрашивает, — в конце концов, она уже позволила увлечь себя к лестнице и вырываться явно не собиралась.       — Так это всё-таки был ты… — протянула ошеломлённо и, наконец, опомнилась. Растерянно нахмурилась, моргнула: — Куда ты меня ведёшь?       «А голос у неё стал мягче», — фоново подумал Саша. Слишком форсировать не хотелось — Вайс пока не разобрался в ситуации — поэтому ответил он максимально обтекаемо, пусть и очень спокойно, доброжелательно, уверенно.       — Здесь есть второй выход, — сказал так, словно это всё объясняло. — Через ресторан.       — Но… — она вынуждена была отвлечься: спешно спускаться по незнакомой лестнице на каблуках — не самая простая задача. — Зачем нам второй выход?       — Там я оставил машину, — простодушно сообщил Вайс, мысленно отметив это обнадёживающее «нам».       Если бы она взяла себя в руки раньше, чем они зашли в ресторан, возможно, ей бы удалось избавиться от навязанного Вайсом маршрута. Но выспрашивать что-либо в центре ресторанного зала, посреди множества ужинавших людей — было очевидно неудобно. Так Вайс и дотащил её до крыльца здания и увлёк дальше — мимо террасы с белыми полотняным навесом, где уже уютно горели гирлянды маленьких лампочек, мимо уличных кадок с поджавшими лепестки пышным петуниями, мимо припаркованных вдоль тротуара машин, по полированным разноцветным бокам которых скользили отраженные силуэты прохожих.       Только когда он поставил её пакеты на заднее сиденье и распахнул ей дверцу «ситроена», она сумела сориентироваться. Отступила на шаг, выставила перед собой ладонь.       — Постой! Подожди. Я ничего не понимаю! — И всё-таки вычленила главное: — Что ты вообще здесь делаешь?       — Обсудим это не посреди улицы? — предложил Вайс. — А то на нас все смотрят. Неудобно.       Никто на них, в общем-то, не смотрел — со стороны они выглядели достаточно обыденно для пары, вышедшей из респектабельного ресторана, — но Вайс не хотел привлекать вообще никакого внимания; к тому же нужно было убедить её сесть в машину.       — Людмила, пожалуйста…       — Милена, — в свою очередь исправила она Вайса.       Мгновение буравила его лицо вопросительным взглядом, но видимо осознав, что ответов так не получить, взмахнула рукой — ей, мол, вообще всё равно! — и решительно опустилась на пассажирское сиденье. Он захлопнул дверцу и, торопливо обежав капот, сел за руль.       Она не была похожа на человека, которого могли бы прислать из Центра на замену Белову. Она вообще не была похожа на человека, который мог иметь к Центру хоть какое-то отношение. Не отследила наблюдения, растерялась, как растерялся бы на её месте любой обыватель, без особых возражений села в машину…       С другой стороны, это могла быть тонкая игра, притворство. При случае Вайс и сам с успехом изображал простофилю — хотя такая личина на деле ох как непросто даётся, ведь в ней очень трудно выглядеть естественно.       — Что же ты молчишь? — Милена, не желающая называться Людмилой, повернулась к нему, нетерпеливо перестукнула ногтями по лакированной сумочке.       — Не ожидал, конечно, тебя увидеть… — пробормотал Вайс. — Прости, что-то я растерялся. Ты же, наверное, хочешь знать, как я оказался в Швейцарии?       Он понимал, что оттягивать объяснение дольше не получится. Теперь нельзя было ошибиться — нужно было предоставить ей не только логичные ответы на все вопросы, но и причину доверять ему. А сведений, чтобы подобрать аргументацию, которая подействовала бы наверняка, у Вайса практически не было.       Здорово выручали два обстоятельства. То, что на концерте они с Генрихом общались даже меньше, чем любые другие гости, а потому у постороннего человека не было повода связать их друг с другом. И то, что Белов свою несостоявшуюся невесту пусть и достаточно давно, но хотя бы отчасти знал. Конечно, люди меняются — и Людмила, желающая называться Миленой, тоже могла измениться.       Например, Вайса смущал её нарочитый консьюмеризм. Нет, она и восемь лет назад любила хорошо выглядеть, следила за модой; но тогда у Людмилы был свой собственный стиль, а теперь Милена, отбросив всякую индивидуальность, как будто старалась максимально точно воплотить в жизнь картинку из журнала. Что было тому причиной: неожиданная возможность купить всё, что понравится, — или неуверенность человека, пытающегося казаться своим в неизвестной, непривычной среде?       Вопрос о благополучии четы Вереш вообще стоял максимально остро. Откуда деньги — на отель и наряды от Диора и Фата, откуда знакомства, позволяющие посетить вечер романса, организованный для местных элит? Вайс очень сильно сомневался, что литераторы в Венгрии — даже состоящие в Союзе писателей или других официальных творческих объединениях — могли столько зарабатывать.       Ещё Вайс припомнил, как легко Милена согласилась считать себя обознавшейся, когда подошла к нему на концерте, — а ведь она была упряма и раньше не боялась отстаивать свою точку зрения… Конечно, Иоганн умел быть убедительным, но ведь её и убеждать не пришлось. Выходит, она — может, сознательно, а может и нет — хотела обознаться?       Но почему — из-за мужа, перед которым излишне афишировать старые связи, или просто опасалась встретить соотечественника? О своей настоящей службе Белов Людмиле, конечно же, ничего не рассказывал, официально он числился переводчиком в одном из подразделений министерства иностранных дел; но она могла догадываться — он старался не врать и предпочитал поменьше рассказывать о работе.       Гадать не хотелось. Вопросы всё множились, а вот ответов недоставало всерьёз, и Вайс твёрдо вознамерился это исправить.       Никакой необходимости следовать легенде Иоганна у него не было. Даже напротив, пока существовал шанс, что «венгерскому товарищу» известно больше, чем нужно — любых реальных имён следовало избегать. Но кем назваться, чтобы расположить Милену к себе? Что скорее вызовет у неё симпатию?       Соединив все имеющися у него в распоряжении факты, Вайс решился на рискованный эксперимент. Он нарочито тяжело вздохнул, притормозил у обочины дороги. Повернулся к своей спутнице — освещённое только фонарями с вечерней улицы, её некрасивое, но странным образом привлекательное лицо казалось загадочным и одновременно тревожным.       — Даже не знаю, с чего начать, — промямлил Вайс. — Я уехал из Советского Союза, скажем так, не совсем законно… — И поспешно добавил: — Не волнуйся, никаких преступлений я не совершал, разве что выправил сам себе документы для выезда. Ты же знаешь, у меня была возможность… Но, — вскинулся он, — я надеюсь на твою порядочность, ведь если власти здесь узнают об этом, меня сразу вышлют из страны…       Милена вслушивалась в его слова — уже без настороженности, но пока и явно не сопереживая. В целом, реакция походила на настоящую.       — Это после того, как мы… Ты поэтому расстался со мной? — с неожиданной и, казалось бы, неуместной обидой спросила она; Вайс приказал себе быть осторожнее.       — Нет. Нет, что ты! — запротестовал он. Произнести это искренне оказалось нетрудно — расстались они и впрямь по совершенно другой причине. И удержав эту искренность, которой иначе могло бы не хватить, Вайс продолжил, уводя разговор от личных тем: — Всё из-за работы. Я ведь даже не мог взять в толк, в чём меня обвиняют. А после двадцатого съезда как будто открылись глаза…       Это был довольно-таки опасный ход — но игра стоила свеч: теперь Милена смотрела с пониманием, даже с сочувствием. Вайс не позволил себе отвлечься, задуматься, что испытывает по этому поводу.       — Для меня это стало таким потрясением… — медленно кивнула она. — Но почему ты сказал, что я тебя с кем-то перепутала? Тогда, на приеме? Да и ещё так уверенно, даже высокомерно… Я потом весь вечер думала, неужели могут быть два настолько похожих внешне человека. Будешь смеяться, а я и правда поверила! Ведь ты никогда не держался так… холодно? Отстранённо?       Вайс завёл мотор.       — Признаюсь, я был просто чертовски напуган. До сих пор не по себе. И я ведь по-прежнему не знаю, как ты там оказалась, — многозначительно вздохнул он.       — Приехала с мужем на концерт. У нас есть общий друг, он… — она замялась, но всё-таки договорила: — Он считает, будто многим нам обязан. И вот один его здешний приятель сумел организовать билеты. — Милена села удобнее, вытянула ноги и, покрутив в руках сумочку, отставила её на пол. — Ну а ты? Вряд ли ведь «приехал на концерт с мужем», — нервно рассмеялась она — так смеются люди, когда их отпускает какое-то волнительное переживание.       Только благодаря Саше Вайс сумел удержаться от усмешки.       — Я здесь устроился корреспондентом в газету, — неопределённо пожал он плечами. — Иногда получается попасть на такие вечеринки.       — Свободная пресса? — улыбнулась она. — Нет, но как удивительно складывается жизнь! Разве я могла тогда подумать, что выйду замуж за венгерского писателя, и встречусь с тобой в Люцерне? Я ведь даже не знала, что такое место существует.       Вайс повернул к выезду из города. Милена, которую сейчас особенно остро хотелось назвать Людмилой, кажется, успокоилась, а расспросить её нужно было ещё о многом — и ему было не до того, чтобы в городской суете высматривать, не едет ли кто за ними.       Для решения некоторых задач прогулка на природе подходит значительно лучше.