…
Картонная коробка под задницей проваливалась и неприятно шуршала, но стульев здесь не было, как и вообще никакой мебели в принципе, кроме старых шкафов с хозяйственными принадлежностями. Хольцев бегло окинул взглядом развалившегося на полу лягуштника и упорно уставился в широкое сплюснутое окно наверху. Начал попеременно перебирать пальцами, лишь бы себя чем-то занять и перестать всерьез (в сотый раз) задумываться об убийстве. Судьба — приколистка. Он все же, походу, будет ночевать там, где не хотел: в тесной подсобке корпуса Д, да еще и с компанией. В общагу их сейчас уже, понятное дело, не пустят. Хотя, в таком виде француза не пустили бы в любое время суток. Цикличные самоуничтожающие мысли настойчиво роились в голове и наслаивались друг на друга. Зачем он это сделал? Да потому что придурок. Потому что вспыльчивый долбоеб, который не смог внушить себе, что выходки француза — это лишь его способ привлечь внимание, вытащить на попиздеть, или, может, просто получить желанную дозу адреналина. Он злился на себя так, что готов был удавиться. Ладно этот психованный, но он-то что? За пару недель не усвоил, как реагировать на ебанутых отморозков? Дал слабину? Тогда, в автобусе, в голове была слепая эмоция, а сейчас началось разгребание последствий. Им надо будет свалить отсюда до прихода уборщицы, но, для этого пьяное чмо должно протрезветь, или придется опять волочить его, как саквояж. Виктор уже и не знал, что хуже: то, что он подозрительно часто таскал ублюдка на себе, или то, что на сей раз того хотели убить по-настоящему. В голове на секунду мелькнула мысль, что картавый мог и не дожить до ночи, но Хольцев оперативно ее скинул. Подобная хрень в голове подобна очисткам от яблок в раковине — засоряет, но без нее никак. Француз нарушил звенящую тишину первым. — Ты отчаянный. — и Хольцев, будто ждал, когда тот «проснется» моментально огрызнулся: — Завали. Надо было оставить тебя там. — Так почему не оставил? — француз лишь расслабленно улыбнулся, потягиваясь на полу. Казалось, его вообще не парило то, что его сегодня чуть не пришили. А Хольцев до сих пор ему в рожу не заехал лишь потому, что синяки ставить было уже просто негде, да и незачем — от него же отскакивало. Это как бороться с ветряными мельницами, или против ветра ссать. Хольцев прищурился, силясь разглядеть крупицы адекватности. Их не было, как и попыток протрезветь. — Почему не оставил? Ты сейчас под укурка косишь, или реально обдолбался? Хотел бы, чтобы тебя убили? Скажи еще, что специально попросил их тебя пристрелить, я даже поверю. — Я серьезно. Ты же меня не выносишь. — вдруг довольно хмыкнул Марсель, будто нащупав то, что искал, — Даже чуть не убил сам, так почему другим не позволил? Это избавило бы тебя от необходимости тренироваться со мной по вечерам, делить со мной зал легкоатлетов, конкурировать за место в команде… Сплошные плюсы. — Ты больной? — Виктор усилием воли сдержал лицо и вкрадчиво произнес, вглядываясь в чужую реакцию. — Ты… в смысле, серьезно угашенный? Речь об убийстве, они наставили на тебя пистолет. Ты вообще понимаешь, что тебя собирались грохнуть? По-настоящему, а не как мы, блять, тогда, в туалете. Тебя бы прикончили из огнестрельного оружия, на которое, скорее всего, и лицензии нет. У таких, как они, ее обычно нет. Француз лишь ухмыльнулся, слегка бесанув этим Виктора, и стек по стене в еще более расслабленное положение. Протянул заплетающимся языком: — Забавно. Хольцев сидел не близко, но все равно невольно отстранился. Француз был тотально невменяем, и дело здесь было не в алкоголе (хотя, казалось, в крови картавого можно было найти и что-нибудь похлеще), а в том, что он по жизни такой. И как раз это не укладывалось в голове. Весь Марсель не укладывался в голове, даже если на атомы его разложить. То он говорит всем, что он гей, и старательно натравливает на себя кучку гомофобных ублюдков во главе с самим Хольцевым, то он провоцирует его и рисуется перед его родителями, то рвется дружить и просит научить блокировать удары, а позже валит в клуб и записывает похабные видосы, отпуская мерзкие шутки про самого дорогого человека в его гребаной жизни. Он же знал, какая у Хольцева будет на это реакция, он же все специально и сделал. Наверное, поэтому ему было совершенно насрать на заплывшее веко — добился, чего хотел, и доволен. Интересно, он вообще осознавал, что не видел одним глазом? — Что, сука, забавно? — мрачно выжал Хольцев, старательно пытаясь разглядеть чужое лицо как можно более беспалевно. А французу и так было похрену, он вообще в своих мыслях уплыл. Ответил таким тоном, будто всерьез взялся за размышления: — Пистолета ты, значит, не испугался, а от папаши в дрожь кидаешься… Хольцев дернул плечом. Безэмоционально парировал, намеренно обогнув тему отца: — С такими, как эти бугаи, нас учили справляться в военном училище. В теории я даже знал, как его обезвредить, но опасался, что у тех двоих тоже есть оружие, так что пришлось пиздить тебя, пока не прибежит охрана. Не скажу, что не получил удовольствия… хотя, мордашку твою смазливую уже даже жалко. Последнее само вырвалось. Хольцев не успел даже осознать, что ляпнул, а француз уже оживился: — Отрадно слышать, что ты считаешь меня симпатичным. Виктор едва глаза не закатил. Выкручиваться из словесной ловушки, в которую сам себя загнал — это больше конек француза, а он привык молчать. Да только вот сегодня сам себя не узнавал — что-то разговорился не на шутку, и с каждой секундой только больше себя закапывал. Буквально на миг в легкой панике аккуратно кольнуло под ребрами, но Хольцев тут же нашелся и отчеканил с таким ровным лицом, что аж щека задергалась с непривычки: — Я сказал «смазливый». Это — не синонимы. В твою херню про пидора поэтому все и поверили, что у тебя морда смазливая, как у сладкого мальчика с панели. Если не знать, какой у тебя дерьмовый характер, сошел бы за покладистую шлюху, дающую за сотку. Француз ни капли не оскорбился на неподобающее сравнение. Лишь медленно облизнул губы и улыбнулся. — Ла-адно. То есть, другими словами, ты считаешь, что из меня бы вышла нормальная шлюха? Купил бы? Да. Переебало не столько от собственных мыслей, сколько от того, что он едва на нервах не выпалил это вслух. Правда, на лице, видимо, все же что-то отпечаталось, потому что француз заметно насторожился. Причины для беспокойства у него, так-то, были — Хольцев запросто мог доделать за амбалов их грязную работу и без пистолета. Справился бы голыми руками. Виктор посверлил его лицо подольше, типа это он не случайно подвис, а специально долго вглядывался, чтобы пробрало сильнее. Вообще, охуеть у картавого выводы. Пьяный в хламину и еще такие вердикты выносит. Спустя вечность, терпеливо ответил: — Считаю, что ты должен сделать рентген. Я сильно бью. И на тебе это, похоже, уже сказалось. — и, уже не глядя на него, безразлично спросил, — Сколько ты вообще высосал? Француз, судя по всему, все это время сражавшийся с нехилыми вертолетами, после почти удачного перформанса вставания по стеночке снова обессиленно рухнул на задницу. Отдышался, поржал, как и делал всегда, когда было не смешно. Откинул голову назад, видимо, решив сидеть, пока башка не перестанет кружиться, и, наконец, соизволил ответить: — Коктейлей восемь. А что, выглядит, будто больше? — Выглядит, будто тебе и алкоголь не нужен, чтобы приход словить, — мрачно отрезал Хольцев и отвернул голову в окно, туда, где мерцал одинокий желтый фонарь. Такой же яркий, как огонь. И такой же, как Хольцев, потерянный. — Ты злишься? — вдруг очень осознанно спросил Марсель. Хольцеву даже показалось, что пьяную шваль подменили и посадили на ее место нормального человека, полностью осознающего ситуацию. Но, картавый был здесь, а с ним — по прежнему его ужранные в дупель рыже-карие глаза, растрепанная челка, подбитая морда и 8 коктейлей, сильно усиливающих рычащий французский акцент. — Злюсь ли я? — переспросил Хольцев больше для того, чтобы проверить, осознавал ли картавый, что вообще нес. Тот невозмутимо кивнул. — На что именно? На то, что ты сказал про мою сестру? — Виктор стал загибать пальцы. — На то, что ты упился в хламину и чуть не сдох, а мне, чтобы не мучиться от кошмаров до конца жизни, пришлось вмешаться? На то, что мне тебя, такого, придется переть до нашего этажа, чтобы нас не засекли, а у Орленко не отобрали ключи от подсобки? На твои дебильные голубые шутки, которые всех уже заебали, и от которых тебя одного вставляет, как от травки? А может, на то, что, стоило тебе переехать, как все тут же пошло по пизде? Уточняй, Марсель. Больше конкретики, я не экстрасенс. — Ты экстрасекс. — хихикнул Марсель, но увидев, очевидно, как у Виктора свело челюсть, поспешно (если это слово вообще уместно в его состоянии) объяснил, — Это Заимников научил. Сказал, у вас тут иногда так отвечают. Хольцев его в гробу видал, честно. Проблема лишь в том, что француз и сам себя, похоже, там видал. — Не в такой ситуации. — равнодушно отбил Хольцев, мысленно отметив, что, кажется, француза вписали в идеальную среду для освоения местного культурного кода. — Если не хочешь обсуждать сейчас, обсудим на тренировке. Я не против и позже углубиться в твои эмоциональные дебри. От такого заявления Хольцев чуть в осадок не выпал. Даже дернулся было привстать, но вовремя проконтролировал движения и заставил себя не шелохнуться. Сдержанно стиснул зубы: — Нет уж, я скажу сейчас, иначе до тебя не дойдет. Да, Марсель. Я злюсь. И с завтрашнего дня у нас больше не будет никаких тренировок. У нас с тобой — все. Его самого от такой формулировки на секунду замкнуло. Так обычно говорят, когда есть, что прекращать. Когда есть, может, прошлое длиной в несколько лет, сшивающие две жизни воедино. А у них — всего-лишь какой-то упоротый месяц с небольшим, за который Виктор успел миллион раз пожалеть, что вбил себе в голову идею «проучить ублюдка» и с горечью признать, что в некоторое дерьмо лучше не лезть даже ему, такому офигенному и крутому, и с короной бессменного лидера на башке. Потому что оно само к тебе залезет и откуда угодно достанет. — Что «все»? — поинтересовался картавый, будто не понял, и Хольцев снова сдержался от проявления сквозных эмоций. Актер погорелого театра. Сейчас начнет делать вид, что раскаивается: наверняка дошло, где налажал. А Хольцев заебался с ним церемониться. У него были дела поважнее. Были проблемы посерьезнее, черт возьми, какой-то приставучей французской швали. — Все — значит все. — отчеканил Хольцев самым низким голосом, на который был способен, и француз даже вроде, надо же, услышал. Только смотрел прямо в глаза и, хоть убей, — Виктор это видел, — не верил. Фонарь за окном мигнул еще пару раз и погас, оставляя парней в полнейшей темноте, но никто из них не обратил внимания. — Почему? Нам же весело. — искренне и даже как-то по-детски заявил Марсель. — Весело? — переспросил Хольцев, вскинув бровь. У него с каждой минутой все больше складывалось впечатление, что Марс проживал параллельные реальности, в которых развлекался, ел сахарную вату и играл в тире, пока Хольцев погружался в какой-то суррогат жизненного балагана, крепко завязанного на выходках интуриста. И погружался, как ему уже казалось, добровольно. — У тебя есть зажигалка? — буднично поинтересовался Марс, словно не услышав. Или реально не услышав, что тоже возможно. — Тебе нравится меня бесить? — спросил Хольцев, вглядываясь в темноту, из-за которой не мог разглядеть его лица. — То есть ты признаешь, что я тебя бешу? — Я тебе вопрос задал. — холодно отчеканил Виктор. Решил не обращать внимания на лишние словоизвержения придурка и поискать смысл. Он был. Свой какой-то, тупорылый, мудреный, но был. — Тебя — нравится. — честно и довольно, будто даже с гордстью, ответил француз. — А остальные что? — равнодушно продолжил Хольцев, устраиваясь поудобнее на твердом полу. Француз не стал юлить: — А с остальными так получается. Они идиоты, а я им это демонср… де-мон-ст-рирую, — выговорил кое как, то ли потому что был пьян в дупло, то ли потому, что русская Р — его персональный круг ада. Хольцев в прострации залип в стену. Спросил не из праздного любопытства, а чтобы оценить, куда сегодня умудрился ввязаться, за каким-то хреном спасая чужой зад. — Кто были те мужики? — Ревнуешь? — мгновенно отозвался Марс, словно ждал вопроса. — Брось, на троих бы меня не хватило. Это не то, о чем ты… — Ответь уже, бля. — все же не сдержался Хольцев и закатил глаза. Благо в темноте и его лица тоже было не видно. — Это моей подружки. — зевнув, изрек француз, судя по звукам, потягивая спину. — Федечка и его охрана. — Ты их знаешь? — Впервые видел. Хольцев поездил челюстью туда-сюда. Врал бы правдоподобнее: с чего бы им тогда хотеть его убить? Хотя, если вспомнить мотив самого Хольцева, можно было бы предположить: потому что француз тупо есть. — Ты им что-то сделал? Тишина затянулась на полминуты и Хольцеву уже показалось, что картавый все же уснул, как тот весело выдал: — Ага. Полез к ним с просьбой отсосать. Они не могли решить, кто будет первым, поэтому и решили меня грохнуть, чтобы никому не достался. — Хорош бля, я по-нормальному спросил. — раздраженно пробасил Хольцев, и Марс вдруг отозвался неожиданно холодно: — А я по-нормальному отвечать не обязан. Хольцев даже на секунду завис от такой резкости: голос француза прозвучал так ровно, будто тот не то протрезвел, не то прозрел в одночасье. Виктор с расстановкой прояснил, набравшись терпения: — Как и я был не обязан спасать твою шкуру. Но, я спас, а ты теперь мне должен. Так что будь добр, пока я прошу по хорошему, сообщить мне, что было причиной той красочной экзекуции, которая привела нас к прекрасному вечеру в этой тесной, блять, подсобке. Послышалась тихая возня. Спустя еще полминуты француз сжато ответил. Пожалуй, слишком сжато для его формата общения: — Они подсадили ее на иглу. Я пообещал, что сдам его полиции. Хольцев задумчиво уставился туда, откуда исходил звук. — И как? Сдашь? — Не считай меня идиотом только потому, что я веду себя, как идиот. — То есть — нет? — То есть — мне надо подумать. — ответил Марс без тени иронии. Подумать. Нихуя себе, Виктор и не знал, что он умеет. Теперь все вставало на свои места: Хольцев уже понял, что у Марселя, вопреки здравому смыслу, была дурная привычка злить людей даже себе в ущерб. Стратегически он и сам, скорее всего, был в курсе, что грозить амбалам полицией — так себе идея. Но, это же Мосс, что еще добавить. — Мой тебе совет. — бросил Хольцев, небрежно оглядев комнату, которая, судя по всему, все же станет их ночлежкой. — Если хочешь помочь, не вздумай ей звонить. У отца на работе частенько встречается, что убийцы выслеживают жертв по последним звонкам. Авось эти трое про тебя забудут на время, если посидишь тихо. Хотя, «посидишь», да еще и «тихо» — это явно не про тебя. Виктор устроился на полу, накрыв себя халатом уборщицы и подложив под голову шуршащую пачку с губками. Его с детства научили приспосабливаться к любым условиям. Главное — не проспать приход хозяйки подсобки и оперативно свинтить, не оставив следов. Хольцев достал телефон, завел будильник и развернул экраном к французу, показывая, через сколько им вставать. Тот снова сидел, глядя в одну точку — то ли слова Виктора обмозговывал, то ли просто завис. Бегло глянул на экран и коротко кивнул. Видимо, на то, чтобы трепать людям нервы, уходило огромное количество энергии, и сейчас он просто «разрядился». — Проспишь, во сне придушу. — могильно оповестил Виктор и отрубил телефон, ложась обратно. Несмотря на далеко не люксовые условия, почти сразу провалился в сон.…
Голова болела дичайше, и это нормально так мешало соображать. Кто бы и мог понять Марселя по степени кошмарности его состояния — так это Демьен. Он со своими баскетболистами один раз так оторвался, что проснулся дома у какого-то диджея, когда тот собирался на подработку в ветеринарную клинику и потому — наскоро будил Дема холодной водой в морду. В тот раз самым странным обстоятельством было то, что дом диджея-ветеринара оказался на Чукотке, а ни один из приятелей (которые, к слову, разошлись по домам) не мог сказать, как Бертрана туда занесло. Но, делиться с Демьеном чем-либо, а тем более — советоваться в отношении Свердловой было самой тупой идеей из возможных. Во-первых, не хотелось в сотый раз выслушивать «я же говорил» и терпеть его поганый взгляд всезнайки. А во вторых… А во вторых просто не стоило показываться ему с такой мордой. Как и Заимникову, который тут же его Бертрану со всеми потрохами сдаст. Марс напряженно выдохнул и заглянул за угол. Видеть мог только одним глазом, а второй к утру заплыл так, что по ощущениям занимал пол лица. Дождался, когда утренний кузнечик Заимников отправится в общую душевую и прошмыгнул на полусогнутых к себе в комнату. Схватил форму, тетради, что-то из аптечки и пулей вылетел обратно. В таком режиме идеально было продержаться неделю. Из реально выполнимого плана — пять дней. По факту, шел третий день «под прикрытием» и Марс уже падал от усталости, даже допуская мысль, что Заимников что-то заподозрил. После непонятной ночи в подсобке Марсель, словом, вошел в скрытный режим: появлялся в комнате днем, только когда Сани не было, а в институте осторожничал, чтобы не напороться на Дема — благо, друг начисто забывал о нем из-за Аньки. Конечно, он понимал, что рано или поздно у них снова будет совместная пара, но, к этому времени, он надеялся, рожа должна уже перестать походить на кусок мраморной говядины. На третий день глаз нормально открывался, но в комнату Марс все равно проскальзывал только под вечер, когда Саня вырубал свет и тыкался в телефон в темноте. Они изредка переговаривались, но, благо Сутулый даже не смотрел на него, занимаясь своими проблемами. У футболистов скоро игра, так что скорее всего, из-за тренировок тот падал без сил, как собака. Последние несколько суток из-за своей чрезмерной осторожности Марс провел почти в тотальном одиночестве, не считая переписки с Хольцевым. Да и перепиской это назвать было трудно. Как оказалось, блондинчик — совсем не фанат онлайн-коммуникаций, а Марсель напротив — слал всякую фигню по поводу и без. И даже ответы получал — правда, преимущественно жаргонного содержания, но это считалось. В случае с Виктором — еще как считалось. Вообще-то, у Марса в отношении последнего был особый план, но, в связи с недавними событиями этот план посыпался, будто пазл, и конвертировался в мысли. Странные, затянутые, затягивающие. Толком не оформленные, но однозначно беспокоящие, и все завязаны на Хольцеве. Его папаша, судя по всему, здорово слепил из него бесчувственный механизм. Однако у любого механизма есть инструкция, и Марсу было до жути необходимо найти краткое содержание по эксплуатации Хольцева, вчитаться и понять наконец, как тут и чем рулить. Не потому что ему заняться было нечем, а потому что Хольцев — полезный и, в какой-то мере, даже сам по себе занятный. Особенно, если его изнутри немного потормошить и поглубже покопаться, пусть иногда и в ущерб собственной шкуре. На четвертый день «скрытного режима» Марса добавили в новый чат Спортивного, где обсуждалась какая-то очередная тусовка. На сей раз, судя по всему, решили просто завалиться в бар. Была тут, по словам Демьена, традиция жестко бухать после матчей и чего-то подобного, так что можно было запросто предположить, что такая инициативность связана с грядущими отборочными. От Анесты уже несколько дней не было вестей, но Марс предприимчиво ей не писал. После ночи в подсобке у него в голове намертво закрепилась константа: если Хольцев сказал, значит, делать по-другому — не вариант. Вообще, подобные мысли посещали еще на моменте пребывания его дурной башки в ледяной воде, но он благополучно их игнорировал. Только вот, сейчас он, вроде как, не о себе думал. В раздевалке было дышать нечем: вечером местные совсем обезумели. Так торопились, что расталкивали друг друга и не давали времени даже нормально одеться, выскакивая в коридоры и застегиваясь на ходу. Марс был как раз одним из таких «дерганых» спортсменов, тем более, последнее время после спринта его иногда заносило в сторону, а это могло стоить шанса. Марс отдавал себе отчет, с чем именно это было связано: если ни дня не обходиться без драк, можно и сотряс заработать, а он еще, можно сказать, легко отделался. Потому что Хольцев не в полную силу бил, да. Не выдержав, Марсель так и выскочил из душной раздевалки с незавязанными шнурками и заканчивал уже снаружи, закинув ногу на стену. Кто-то пробежал мимо, задел плечом, отчего руки соскользнули и пришлось по новой. — Черт… — сругнулся Марс сквозь зубы и вздрогнул, когда пальцы вдруг снова соскользнули со злополучных шнурков. Уставился в стену, проваливаясь глазами в мутный желто-зеленый цвет. А может… 1 2 3… 1 2 3 4 5 Вдох… Желтый волейбольный мяч на скамейке. Желтый топик Виолетты Мачханян из параллельной группы. Желтый утенок на рюкзаке Сони Алтафьевой. В коридоре — незнакомый парень в футболке с желтыми фрагментами в диком трехцветном рисунке. Вдох… 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10. Выдох. Нет, не «может». Марс оперативно зажмурился на пару мгновений. Тряхнул головой, попрыгал на месте, приходя в себя, и понесся в толпу легкоатлетов, разминавшихся в центре зала. Пробежал мимо компашки хольцевских собачонок, тут же словив, будто четыре пули, сразу четыре тяжелых взгляда в спину. Послушал свое дыхание, — стандартная процедура, — легко пробежал круг по периметру, второй раз минуя знакомую компанию. На Хольцеве сегодня черные шорты с полосками по бокам. Желтыми. Начало тренировки выжимало семь потов: челночный, затем — с препятствиями, позже — прыжки на скакалке, на время. Когда на сотом прыжке тело снова занесло в сторону, француз не сдержался и пнул пустую коробку из-под скакалок, краем уха услышав, как кто-то из малознакомых парней в сторонке пакостно шепнул «истеричка». Он тут же уставился в ответ, круто развернувшись на пятках, весело вскинул брови и вопросительно указал на себя. Парень нахмурился, а Мосс, подняв пустую коробку, невозмутимо накрыл ей свой пах и ткнул сперва на обидчика, затем — на картонку. Изобразил недвусмысленное движение, одной рукой придерживая коробку и водя ей между ног. Парень, скривившись, отвернулся, а Марсель, осознав, что всем резко стало пофиг на его выкрутасы, выкинул коробку с такой силой, будто она была причастна к его состоянию. Выстроились по четыре человека на четырех дорожках. Свисток дал по ушам и парни одновременно стартанули — Марс быстро вырвался вперед, но соперник через дорожку тоже не отставал. Они практически выровнялись, бежали уже на одной параллели, как вдруг зазвенел свисток и тренер привлекла внимание, выбив француза из немой рутины: — Мосс! Заново! Марсель запоздало остановился, позволяя трем бегунам обогнать его, вопросительно глянул на тренера, вытирая предплечьем пот со лба и упираясь в колени. Женщина в ответ недовольно цыкнула и кивнула Марсу под ноги. Тот опустил голову и заметил, что стоял на чужой дорожке — даже не понял, когда его сместило с траектории. Вдруг захотелось зачем-то скользнуть взглядом по залу, будто убедиться, что он не видел. Марс выцепил взглядом белобрысую макушку вдалеке и неосознанно принялся его разглядывать: черная обтягивающая майка, коротко стриженный затылок, светлые чуть ершистые волосы, челка немного длиннее остальных волос, широкие плечи, напульсник, карие, почти черные глаза. На последних он завис, когда осознал, что Хольцев повернулся и уже с минуту таращил в ответ, с абсолютным безразличием отпивая воду. Марс зачем-то покивал сам себе, ухмыльнулся и, отдышавшись, направился к телефону, который оставил на стойке. Открыл диалог. Вы: «твои на меня волками смотрят. мне стоит опасаться?» И почему-то в ожидании занес палец над экраном. Не сворачивал диалог, медлил, будто хотел убедиться, что Хольцев ответит, словно за все это время бывало как-то иначе. Через пару секунд блондинчик полез в шорты, взял мобильник и у Марса под сообщением одновременно с этим появилась вторая галочка. Француз напряженно сощурился, издалека следя за руками Хольцева. Прочитал. Чего ждет? Через бесконечно долгую минуту пришло ответное сообщение. Хольцев (блондинчик): «тебе всегда стоит опасаться». Марсель отошел подальше и присел на лавку, пряча неконтролируемую улыбку на губах. Он прекрасно знал, что на сдержанности Хольцева не стоило танцевать канкан, но, все равно не мог остановиться — пальцы уже строчили очередную предсмертную записку. Воображаемый Заимников в голове Марселя печально покрутил у виска. Вы: «а я уж было подумал, что ты завербовался моим личным телохранителем. даже собирался купить свисток, чтобы звать тебя всякий раз, как понадобится помощь. разве ты меня не защитишь, если твои шакалы вдруг сорвутся с цепи? позволишь им со мной что-то сделать?» Марс не успел выглянуть из-за толпы и проверить лицо белобрысого, ответ пришел тут же: Хольцев (блондинчик): «позволю. даже сам руку приложу». Француз ухмыльнулся. Немного подумав, напечатал: Вы: «идешь на тусовку? которая через несколько дней». Хольцев (блондинчик): «если ты там будешь — нет». Вы: «а я там всяко буду, если пройду первый этап». Хольцев (блондинчик): «тогда точно нет». Марс встал с лавки и обогнул кучку ребят, выждал, когда Хольцев глянет на него в ответ и показательно развел руками. Виктор в ответ холодно показал фак и отвернулся к тренеру. — Козлина. — усмехнулся Марс, кладя телефон обратно. Сегодня у них запланирована совместная тренировка, так что Марс его обязательно уговорит. Еще не придумал, правда, как именно, но, сообразит походу. Куда этот солдатский отпрыск денется, в самом деле. Пойдет, как миленький.…
Хольцев заебался. Впервые на своей памяти, если быть точным: француз точно питался энергией, потому что еще месяц назад все было в порядке. Его на все хватало — и на спорт, и на учебу, и даже на зачатки подобия отношений. Правда, длилось это недолго, но длилось же. Отец бы сказал, что француз — лишняя переменная в формуле к самообладанию, только вот, он же думает, что они — друзья закадычные. Да и мать так считает, и Лопатин, вон, про их совместные тренировки в курсе, и сам француз их в друзья записал — продолжает написывать прямо на физре, а Виктор, дебил редкостный, отвечает зачем-то. Сейчас ему картавый был настолько поперек горла, что даже непрерывная вибрация телефона и бесконечные уведомления не могли заставить его проверить мессенджер. «Блядин» сменился на тривиальное «Картавый», и теперь Хольцев, искоса глядя на телефон, не вскакивал каждые пять минут, как ужаленный, путая номер интуриста с номером сестры. Конечно, проще было переименовать Вику, но, нельзя. Блонда — она и есть Блонда. Плюс ко всему, страховка — вдруг позвонит ему при отце, или еще что-то. Последний итак с завидной регулярностью писал ему напоминания — Хольцев должен был ко всему прочему еще и освоить шквал специализированной литературы к лету, чтобы отправиться в военный лагерь и порисоваться перед каким-то отцовским другом. Может, получится договориться, чтобы его взяли в Москву, в какую-то элитную военную академию. Хольцев сказал бы, что рад — он трезво оценивал все вытекающие из этого профиты, вот только на самом деле ему было похуй. Он просто на всю жизнь запомнил, что надо делать так, как говорит отец. Запомнил и делал лет с тринадцати. В дверь постучали как раз, когда апогей усталости достиг своего пика и Виктор безуспешно пытался подремать хотя-бы те единственные освободившиеся 2 часа, которые последние пару недель были заняты Марсом. Он нехотя слез с кровати, прекрасно зная, что человек за дверью постучит еще раз. Может — и не рукой. Он же не пришел. А Марс, очевидно, всерьез его слова тогда не воспринял. Хольцев открыл дверь. На пороге ожидаемо стоял француз, сверкая уже чуть зажившей, но все равно подбитой, мордой. Он собирался было закрыть обратно, но Марсель, конечно же, поставил ногу в проем, блокируя всякие попытки. Поэтому Хольцев лишь мысленно махнул рукой и поперся обратно в кровать. — Ты не пришел на тренировку. — послышалось сзади. — Ага. — бросил Виктор, бревном рухнув на нижний этаж двухъярусной койки. — Я их отменил. Забыл? — Когда? — в голосе, вопреки извечному веселью француза, слышалось явное недовольство. И, совсем чуть-чуть, — детская обида, отчего-то вызвавшая непрошенную ухмылку. — В подсобке. Я сказал, что я с тобой завязал. — Ах это, — протянул Марсель, расслабленно плюхаясь на незанятую никем койку напротив. — Ты же на эмоциях, не серьезно. Зачем обращать внимание на то, что сказано сгоряча? Хольцев, лежащий лицом вниз на животе, лишь повернул голову к Марселю и промычал настолько безразлично, насколько позволяло положение: — Нет, Марсель. Я серьезно. Это было не сгоряча. Больше никаких тренировок. Я тебя поучил, ты мне нервы потрепал. Теперь я понял, что ты невменяемый, поэтому считай, мы квиты. — и, подумав, нехотя добавил, — Я тебя больше не трону, парни тебя больше не тронут. Никто не тронет. Только, отъебись. У Марселя в лице читалось смятение вперемешку с открытым вызовом. Хольцев предполагал, что он сейчас вякнет что-то вроде «ты думаешь, я тебя боюсь, или твоих псов?», — потому что это было достаточно в его стиле, несмотря на то, что только Хольцева Марсель действительно и боялся. Не сильно, но все же. Но он почему-то вдруг замолчал, и Хольцев, не придав значения, предпочел уткнуться обратно в сложенные на подушке руки. Еще эта специализированная литература, черт бы ее побрал. Уже ни на что не было времени — даже пожрать элементарно, так что от слабости к кровати прибивало только сильнее. Подайте несчастному лишних пару часов на сон и, может, Минотавр подобреет и перестанет желать смерти обнаглевшим иностранным соседям по этажу. — Я не могу просто взять и «отъебаться», когда мой сердечный друг в печали. — вдруг снова заговорил Марс, растянув губы в дружелюбной акульей улыбке, — Надо поднимать тебе настроение, да побыстрее. Ты, вообще-то, не ответил насчет тусовки. Я предлагаю пойти, если мы оба пройдем первый этап. Будет крутой бар, скидка 10% на коктейли и жареные гренки с селедкой. Дем говорил, это вкусно, а я думаю, что вы, русские, на всю голову отбитые, раз едите такое. Но, ради тебя могу сделать исключение и съесть парочку. Только, без лука… Хотя, может, в луке все и дело. Он спасает ситуацию, или делает хуже? Виктор оторвал голову от подушки. Прищурился: Марс, похоже, не прикидывался, реально нихрена не всекал. Или напротив, что еще более вероятно, — всекал прекрасно, но решил до конца гнуть свою линию и прицепиться, как клещ. — Мы не друзья, картавый. Запомни это уже навсегда. — вышло не грозно, а устало. Или просто никак. Француз снисходительно поднял бровь, будто Хольцев нес очевидно абсурдную ересь. — Брось, блондинчик, мы отлично ладим. Даже если пока мы и «не друзья», это всегда можно исправить. Тем более, ты меня спас, — пожал плечом Марсель, так погано улыбаясь, будто его смешили собственные слова, — дважды, между прочим. И напомню: «я тебе должен». Поэтому с сегодняшнего дня я твой персональный аниматор. Спас. На свою, блядь, голову. Знал бы Виктор, что картавый после этого вообще от него не отцепится — прошел бы мимо, а может, и помог бы тем мужикам. Он даже в это сам почти верил. Хольцев тяжело выдохнул, заставил себя подняться и сесть, сцепив руки. Поморозил глазами пол, крепко задумавшись, и, наконец, глянул на Марселя. Тот показательно невинно хлопал глазами, словно не выкупая подобного настроя. Испытывал, как пить дать. Затея — говно, но сегодня у Виктора не было сил на что-то большее, чем просто, с расстановкой, пояснить и без того очевидные вещи: — Получилось, что я тебя «спас», потому что приехал прибить своими руками. А ты, как выяснилось, и без моей помощи оказался в полной заднице. И так уж совпало, на твое счастье, что я не склонен бездействовать в патовых ситуациях. Но, будь на твоем месте любой из моих знакомых, я поступил бы абсолютно так же. Дело не в том, что я хотел спасти жизнь именно тебе, а в том, что не хотел смотреть на чью-то идиотскую смерть. — Виктор, особенно «доходчиво» поморозив тяжелым взглядом картавого, могильно подытожил, — Вбей себе уже это в башку: мне на тебя похуй. Всегда было. И будет. Как бы сильно ты тут из кожи вон не лез. Конечно, Виктор не думал, что француз реально вдолбит себе что-то в башку, но смутная надежда теплилась где-то в бессознательной и наивной, еще с детства не исчезнувшей, части сознания. Может, он просто верил, что абсолютных придурков не бывает, а может, просто хотел в это верить. Или тупо устал от эмоциональных качелей, которые, к несчастью, успел в полной мере познать после знакомства с Марсом. Француз медленно улыбнулся и вдруг поднялся с кровати, а Хольцев необъяснимо напрягся. — Похуй на меня? Сомневаюсь.— самоуверенно хохотнул картавый и направился к окну. На подоконнике стоял рюкзак Тищева, который тут же полетел на пол. Хорошо, что у парней сегодня вечерние пары, иначе спасти француза от праведного гнева Артемки Хольцев не смог бы, даже будь у него желание. Тот просто не выносил, когда его вещи кто-то трогал. Хольцев расслабленно откинулся на стенку, наблюдая за перформансом татуированного кретина. Француз продолжал разыгрывать комедию, кое-как справляясь с застарелой щеколдой, нараспашку открыл обе створки, впуская в комнату лютый сквозняк — сегодня было холоднее, чем обычно. Не мудрено, декабрь все-таки. Хотя, вот в том году в это время была противная слякоть и лишний раз топить сапоги в лужах было жалко, так что они все курили прямо из этого окна. Тогда и развалили к херам щеколду, а француз вот, все равно открыл. — Это же третий этаж? — как бы между прочим уточнил Марсель, залезая на подоконник. Хольцев устало зевнул. Более идиотского способа вывести его на эмоции просто не придумать — это детский сад. Не будет же он реально прыгать, зассыт. — Закрой, придурок. Дует. — равнодушно протянул Виктор, все же зачем-то приподнимаясь: так, на всякий случай. Вопреки расслабленным мыслям и привитому с детства скептицизму вдруг стало как-то неспокойно. Марсель, и не думая слушать, сел спиной к распахнутому окну и глянул прямо на Хольцева. Снова странно улыбнулся — может, ждал, что Виктор кинется его оттуда снимать, или еще чего. Хольцев в ответ сложил руки в карманы и лишь мрачно смерил француза оценивающим взглядом, отмечая, что тот сидел совсем на краю окна, оставаясь в комнате лишь ногами. — Ты сам от себя не устал еще, долбоеб? — Так тебе говоришь, плевать на меня? — С высокой колокольни. — скучающе подтвердил Виктор. А потом вдруг стало нечем дышать, потому что край подоконника неожиданно врезался в пуговицу на джинсах и выбил из легких весь воздух. Руки вдруг вывернуло болью до самых предплечий. Глаза не могли сфокусироваться секунд десять: наверное, от ветра, или с непривычки. Все-таки, не каждый день Хольцев висел над лесом, перегнувшись через окно и намертво вцепившись в чужую ногу. Стало так тихо, что было слышно, как шелестели голые деревья и поскрипывала от легкого ветра оконная рама. Француз полностью висел снаружи вниз головой, одной ногой неловко водя в воздухе. В голове было пусто. Плывущее осознание не пыталось сложиться в целую картинку. Картавый только что прыгнул. Ни секунды не мешкая, без лишних слов, взял и слепо кувыркнулся назад, оттолкнувшись ногами в воздухе. По-настоящему. Как будто понятия не имел, что до земли больше десятка метров. Хольцев перезагружался, как компьютер после чистки. Подоконник уже отдавил все внутренности, ноги, упершиеся в батарею, выворачивались в обратную сторону, а позвоночник не порвался только потому, что весь центр тяжести сместился к тазу. Казалось, он мог провисеть в таком ступоре еще столько же, но тут его вдруг как кипятком ошпарило. Голая щиколотка, зажатая во взмокших ладонях, едва заметно, меньше чем на миллиметр, скользнула вниз. Хольцев бессознательно вцепился крепче и поежился от холодного пота, выступившего на загривке — от сквозняка, наверное. Картавый висел безвольной куклой, только изредка водя свободной ногой, чтобы не раскрыться в шпагат, и не предпринимал ни малейшей попытки что-либо сделать. А Хольцев… А Хольцев не мог даже рта открыть от оцепенения, потому что до сих пор едва соображал, что происходит. Что вообще, блять, случилось за эти полминуты. Так-то он был рад, что его не ебнуло паникой и получалось сохранять спокойствие. Не думать, что держится за голую кожу, потому что это осознание подстегивало к идее резко рвануть на себя француза, чтобы поскорее вытащить, но, был велик риск, что тот дернется и Виктор его не удержит. Вдруг по горлу пополз ком и Холцьев не выдержал. Намертво уперся в батарею, отклонился и, послав нахуй рассудительность, дернул картавого на себя. Тело последнего, пребывая в абсолютном релаксе, впало в комнату так же легко, как пару минут назад из нее и выпало. Француз с грохотом приземлился на Хольцева. Тот, ни секунды не мешкая, вскочил, как ошпаренный и, спохватившись, высунулся из окна. Проверил, что никто не заметил этих акробатических этюдов, больше похожих на покушение, и облегченно выдохнул сквозь зубы. Захлопнул створки и уставился в стекло. А спустя секунд десять сквозь дикий шум крови в ушах, как из-под толщи воды, донесся самый отвратительный гиенистый смех в мире: — Ахах… Из тебя бы вышел такой крутой актер, Ви. Весь такой брутальный, серьезный, как агент на задании… Ты мог бы играть киллера с этими твоими… les yeux noirs… — весело дразнился француз, давясь от смеха, — Comment êtes-vous drôle, les russes… «Мне на тебя похуй»… Хах… Victor… Хольцева будто к полу прибили. Он изо всех сил пытался понять, в какой момент умудрился довериться чуйке, в какой-то бешеной необъяснимой интуиции дернуться «за секунду до» и поймать его за ногу. Пытался вспомнить — и не мог. Понять, как он вообще успел. Виктор развернулся не негнущихся ногах, так и оставшись стоять у окна и смотреть на расслабленного лягушатника, который, словно Бог, развалился между кроватями. Пригляделся: он не обдолбанный, нет. И не пьяный. А зрачки все равно ненормально расширены. — Ты чего такой серьезный? — веселился француз, наблюдая, как Виктор опускается на корточки, — Ничего же не случилось. Виктор прищурился сильнее. В башке не укладывалось — оттолкнулся и выпал. Он мог сейчас валяться на снегу в луже собственной крови, или сдохнуть, или остаться инвалидом на всю жизнь. Не мог же он этого не осознавать, как минимум. Или мог… — Ты прыгнул. — выдавил из себя Хольцев, будто со стороны воспринимая собственный голос. — Я знаю. — ухмыльнувшись, кивнул картавый, — Так, я же вроде предупредил, нет? — Ты задумывался о самоубийстве? — мрачно прощупывал почву Хольцев, все еще пытаясь заглушить пульс, застрявший в горле. Руки слегка подрагивали от пережитой нагрузки. Должно быть, нелегко было удержать 75 с лишним килограммов, хотя пару минут назад казалось, что, весил бы француз и 90, он бы все равно не разжал пальцы. Наверное, это на адреналине так мышцы замкнуло. На сильном таком, похожем на очередной недо-инфаркт с оттяжкой. Француз в ответ даже глянул так странно, будто бы удивился. Пожал плечом и неуверенно усмехнулся: — Нет. С чего ты взял? — Ты выпрыгнул, блять. Из окна. — от попыток скрыть нарастающий пост-нервяк голос стал ниже. Хольцева вдруг запоздало затрясло от осознания. Он не собирался даже с кровати вставать. И не встал бы, если бы ветер не мешал. Если бы ему сквозняк, блять, на нервы не действовал. Дышать опять стало нечем. Француз откинулся на локти, глядя на Хольцева из-под опущенных век. Томно моргнул и усмехнулся: — Я просто наглядно показал, что тебе на меня не плевать, mon ami. Помнишь, что я сказал? Не считай меня идиотом лишь потому, что я веду себя, как идиот. У Хольцева закончились слова, просто испарились. Здесь была какая-то логика, несомненно, только, это — уже не тоже самое, что подраться с кучей парней или попасть в неприятности с криминальным уклоном. Это — что-то другое. — Так ты пойдешь на тусовку? — буднично ухмыльнулся Марсель. Хольцев замедленно кивнул, не сводя застывшего взгляда с его лица. — Super! — радостно прошептал тот и начал неспешно подниматься. Увидел, что Виктор зеркально поднялся с ним и хмыкнул, — Да расслабься ты, как будто призрака увидел. — Часто так делаешь? — спросил Хольцев, пытаясь поймать за хвост ускользавшую мысль. — Как? — не понимая, нахмурился Мосс. Будто не въезжал. И тогда Виктор понял: он реально не въезжал. Это было видно и по его расслабленной блядски-красивой морде, и по ровному дыханию, по слегка приподнятому настроению. Глядя на него вообще не сказать было, что пять минут назад этот придурок чуть не свел счеты с жизнью, или хотя-бы хоть немного сам испугался. — Из окон швыряешься. — пояснил Хольцев, задумчиво опуская голову. Он не притворялся. Ему, как будто, не страшно… Ему, блять… С ним что-то не то. В прямом, буквальном, и, даже, возможно, медицинском смысле. — А, это… — Марс стрельнул взглядом в сторону многострадального окна и добродушно хмыкнул. — Первый раз.