…
— Ты слушаешь, братан? — щелкнул Лопатин пальцами перед Хольцевым. Мир начал постепенно обретать краски, становясь все более живым и назойливым. Лопатин чуть не прыгал от нетерпения, а Виктор лишь раздраженно кивал, пытаясь сосредоточиться на домашке: буквы в тетради наскакивали друг на друга, образуя не то фразы из конспекта, не то древние чешские заклинания от геморроя. — Слушаю. — бросил Виктор, бездумно тыкая ручкой в тетрадь. Он думал, что после отборочных каша в башке превратится во что-то цельное, но ошибался: стало только хуже. Они все прошли во второй этап — и Хольцев, и Марсель, и Ситников, и Лопатин с Григоренко. Полным набором. Сказать, что эта новость не радовала — ничего не сказать. Пройти-то прошли, но если они таким же составом попадут в итоговую семерку, то поедут все вместе на соревнования, а это — 72 часа на поезде плюс-минус на соседних койках, в тряске, нервяке и постоянном сраче. Конечно, забавляла мысль о том, что возможность совместного быта с французом волновала Хольцева сильнее, чем предстоящий этап отборочных. Только, это было слишком актуальным вопросом, а в связи с недавним происшествием в его комнате — чуть ли не первостепенным. Лопатин снова вклинился в размышления со своей спермотоксикозной ерундой. — Так вот. И Оля сказала, что позовет еще кого-то из гимнасток и пару своих однокурсниц. Ты же знаешь, какие на гумфаке соски. — Может, тебе еще коляску в дополнение к соске? И слюнявчик, чтобы не обляпался? — мрачно отмахнулся Виктор, не взглянув на друга, но зато прекрасно услышав со спины сдавленный смешок Орленко на верхней койке. Раздраженно откинул ручку. Не-а, учиться сегодня — не вариант. — У кого-то недотрах? — Тищев подлетел к Кириллу и, закинув обе руки на плечи и немного помяв ему мышцы, резво запрыгал, используя его, как опору. — Этому лишь бы быка в стойло пристроить, гляньте на него. Колись, на отборочные-то тебе похрену было, все о тусовке, да о телках. Лопатин оттолкнул Артемку и так треснул Орленко по лицу, что у того аж очки съехали. Парни только больше заржали — настроение у всех, видите-ли, было хорошее. А Хольцеву как-то фиолетово было и на них, и на тусовку, о которой уже весь Спортивный трендел, не затыкаясь. Была бы его воля — ни за что бы не пошел, только вот, он уже пообещал, и слово держать придется, чтобы репутация не пострадала. Всем, блять, пообещал, кому только можно: и соседям, и каким-то девчонкам с гимнастики, и еще кому. Ситников с Лопатиным, да и с пресловутым Григоренко, уже три дня чуть ли не сразу после объявления результатов про эту тусовку ему в уши ссали. У баскетболиста Тищева тоже перед игрой, видать, трубы загорелись. Один Паша, у которого соревнования по стрельбе только в феврале, от радости не стоял на ушах, но, разумеется, собирался идти за компанию. И повод у самого Виктора так-то был — они же прошли во второй этап, все вместе, как и хотели. Только, кое-что покоя не давало. Он же тоже там будет. Ну, такой парень, французской наружности, который без колебаний из окна прыгнул, будто собирался с собой покончить, а спустя пару дней как ни в чем не бывало пробился в двадцатку. Виктор старался не думать о Марселе, хотя не думать о человеке, буквально каждые несколько часов мелькающем на горизонте, было сложно. Тем более, этот кретин уже с утра записал в гс длинную тираду о том, как круто они сегодня оторвутся (и даже обошелся без перехода на род Хольцевых, как в тот раз). А хочет Виктор с ним отрываться или нет — дело пятое. Его вообще ничего, кроме своих личных мотивов, не волновало. В этом весь француз. Эгоистичный. Веселый. Конченый. Неисправимый уебок. Конечно, про Виктора так тоже говорили, вот только здесь был некий парадокс: косо смотрели на обоих, но по разным причинам. Про Виктора просто знали, что с ним связываться не стоит, а Марсель… А с Марселем наоборот «связаться» хотелось всем, кому не лень. Причем Хольцев уже не понимал даже, кто в этом был виноват: он и его парни, случайно поднявшие вокруг него шум своей выходкой, или сам француз, который не держал язык за зубами только оттого, что он дико чесался. В бар приехали к семи часам, нарушая все возможные ПДД, вшестером затолкавшись в машину Ситникова. Его мать вообще нормально снабжала его баблом и всяким таким, лишь бы он в спорте был одним из первых. Только, мальчик немного зажрался и пустился во все тяжкие, так что сегодня, хоть Виктор и не шел в бар «следить» за начинающим алкашом, он был морально к этому готов. У Коляна, наверное, на фоне попоек крыша и ехала — чего стоила последняя выходка с ингалятором. Можно было, конечно, списать это на волнение перед соревнованиями и развод родителей, что Виктор и делал, лишь бы не разбираться с башкой еще одного психа. Кстати, главный псих серьезно опаздывал. Он придет, Хольцев это точно знал, но то, что он опаздывал на тусовку, ради которой чуть с третьего этажа не сиганул, было если не странно, то подозрительно, как минимум. Виктор вместе со своей бандой смотрелся как лидер ОПГ на минималках. А сама мини-ОПГ быстренько растеклась по залу: Лопатин в первые же секунды приклеился к какой-то Оле и принялся рассказывать про отборочные, напрочь увязнув в болтовне и забыв про остальных «сосок», к которым оперативно подвалили Тищев с Орленко. Из Павла, кстати, вообще танцор от бога, только, его очки вкупе с извечным саркастичным молчанием лепили из его обложки образ тихони. Артемка не отличался изысканностью движений, но баб клеил не хуже. Ситников, как и ожидалось, в первые минуты прилип к барной стойке, а Григоренко потерялся в толпе. На самом деле, — да и слава богу. Здесь был только Спортивный, так что законнектиться со спортсменами с других направлений было проще простого. Вот только Хольцев в представлении не нуждался. Его за глаза итак здесь все знали, а потому — намеренно держались особняком, мало ли что. Иногда проще, чтоб боялись, чем чтоб понимали. Так он тогда, кажется, сказал. Несколько ребят из знакомой общей компании баскетболистов поздоровались с Виктором, плюхнулись рядом и принялись активно базарить. Хольцев в пол уха слушал рассказы о грядущем матче со сборной Питера, местами кивал, отпивая Кровавую Мэри. Француз, кстати, как-то говорил, что ненавидел этот коктейль. Хольцев сегодня его первый раз в жизни попробовал и, в общем-то, готов был согласиться — то еще дерьмище. — …вы его больше слушайте. Там слэм-данк был. — возник откуда-то смутно знакомый голос и Хольцев, медленно оторвав взгляд от заливающегося в углу бара Ситникова и снующего рядом Григоренко, поднял глаза на голос. В голове мелькнуло узнавание: это парень, который передал таблетки. Тот, очевидно, тоже узнал Хольцева, неловко улыбнулся и сразу протянул руку. — Демьен Бертран. В тот раз не успели познакомиться. — Виктор Хольцев. — мрачно кивнул Виктор и на автомате поплыл глазами по залу. Если этот здесь, значит — второй тоже. Этот Демьен уселся где-то рядом и активно включился в дискуссию, предоставляя возможность разглядеть его получше. В темноте не ясно было, какие у него глаза, но что выделялось — так это волнистые волосы, кулон на шее, толстовка неоново-зеленого цвета и пара колец на пальцах. Если сравнивать с Марселем, у которого металла не было разве что на лице, можно было сказать, что Бертран в своей рок-амуниции придерживался весьма сдержанного стиля. Через пару минут Демьен поднялся и пошел курить. Никто из спортсменов не составил ему компанию, так что Виктор, повинуясь странному внутреннему озарению, подхватил кислый томатный коктейль и поднялся следом. — Куришь? — спросил Хольцев, прислонившись к стене в маленькой пристройке у бара. Демьен вздрогнул от неожиданности — не то Виктор так подкрался не специально, не то Бертран просто глубоко увяз в своих мыслях. — Non. — запоздало улыбнулся Демьен, затягиваясь никотином. — Тебе кажется. Виктор бы удивился, что они с Моссом дружат. Может, даже бы и не поверил, если бы оба не шпарили на французском и если бы не тот случай на лестничной клетке. — Ты не спортсмен? — Хольцев расслабленно засунул руки в карманы и прислонился головой к кирпичам, делая очередной глоток томатной гадости и разглядывая марселевского друга из-под ресниц. На языке вертелся вопрос касаемо того, где сам француз, но его Виктор не позволил себе даже грамматически оформить. — Нет. Я вообще со спортом не в ладах. — пожал плечом Демьен и демонстративно поднял сигарету. — Максимум на тренажерах занимаюсь, и то не регулярно. — А чего с баскетболистами тусишь? — Спросил Виктор. Бертран на это ухмыльнулся, выдыхая подозрительно мало пара, будто и не курил почти. — Нравятся. Мне у вас тут вообще нравится. Обычаи, традиции, культурный код, ээ…curiosités… — крутанул сигаретой, соображая, — досто-при-меча-тельности. У этого парня периодически уходило несколько секунд на то, чтобы оформить речь на русском, поэтому он говорил медленнее Марселя, но будто бы более осознанно. Это производило впечатление, что ему было важно случайно не перейти на родной язык из вежливости или солидарности к местной культуре. Марсу, напротив, было похуй в таких случаях — мог целые предложения на французском высирать, и плевать, что никто ничерта не понял. Оба французы, оба картавые, оба, бляха муха, вальяжные и смазливые, будто с обложки сошли. Только, один вызывал перманентное желание пересчитать зубы, а другой — нет. Или пока нет, Хольцев еще не понял. — Ты чего такой смурной? — подал голос Бертран, очевидно, чтобы разбавить наступившую тишину. — Не смурной, просто уставший. Так, гоняю мысли. О своем. — отмахнулся Хольцев, подозрительно сузив глаза. Демьен кивнул, мол, «понятно», и отвернулся, уставился куда-то вдаль. Хольцев потом понял, почему он так мало пара выдыхал — он же реально почти не курил. Стоял и растягивал эту сигарету, которая у него все равно в руках предательски тлела, и делал вид, что не замечал собравшегося на конце пепла. Понял, что Виктор за ним не просто так вышел. Поэтому и напрягся. — Стряхни. — бархатно проронил Хольцев. Демьен едва заметно сцепил челюсть и легким движением указательного смахнул пепел. — Ага… — затянулся уже глубже, по-нормальному. Вмиг растерял все свое дружелюбие. Когда сигарета кончилась, Демьен сразу собрался обратно, но Виктор встал на пути ко входу и тот, будто ждал этого, напряженно глянул в упор. Хольцев задолбался ходить вокруг да около: — Че с ним такое? — С кем? — закосил под дурачка Бертран, уверенно так, будто понятия не имел, о чем речь. Только Виктор этот взгляд тысячу раз видел, когда с поличным ловил какого-нибудь мудака за грязными делишками и пиздил до кровавых соплей. За секунду до первого удара у них обычно такой взгляд появлялся. — Ты знаешь, с кем. Что за таблетки ты мне тогда дал? Бертран молчал. Спустя полминуты ожидания и игры в гляделки Хольцев уже неласково сцепил руку на чужом плече и отвел брыкающегося парня в сторонку. Когда они отошли глубже в кирпичный квадрат, тот наконец вывернулся из захвата. Потер плечо, бегло покосившись на дверь. — Ты что дикий?! — агрессивно сморщил нос, нарушая этой мимикой всю свою смазливость. — Повторяю спокойно. Что это были за таблетки? — на слове «таблетки» этот Демьен как-то особенно нервно забегал глазами. — Bon sang. От простуды, я же говорил. Хольцев почувствовал, как начал терять терпение. Выдал первое, что пришло в голову, чтобы прощупать почву: — Он торчит? — и увидев, что иностранец, очевидно, неверно перевел смысл, повторил, — Он на наркоте? Употребляет? Колится, нюхает порошок? — Чего?! — у Бертрана такие огромные глаза стали, что у Хольцева наконец получилось разглядеть цвет: зеленые. — Ты что несешь?! — Значит, не наркота? — спокойно рассуждал Хольцев, — Тогда что? — Кто ты вообще такой, чтобы я тебе докладывал? Он не наркоман, ясно? Первая мысль — спокойно, с расстановкой и в привычной манере пояснить Бертрану, «кто он такой». Вторая — более разумная, — постараться сделать так, чтобы у француза не было новых поводов действовать ему на нервы. Он всяко не обрадуется, если найдет на своем дружбане пару новых ссадин. К тому же, Бертран — не Марсель, с ним можно договориться, это видно. А Хольцев решил, что теперь всегда будет пробовать договариваться, прежде чем делать тот самый «шаг», от которого хрупкие белобрысые девчонки бросаются в слезы и неделями игнорят его звонки и сообщения. — Я… — Хольцев почувствовал, как это слово встало поперек горла, но все же заставил себя его вытолкнуть, — его друг. Мы живем с ним на одной площадке, у кого угодно можешь спросить. Есть переписка, если не веришь. При необходимости он реально мог бы показать переписку. Правда, там он в основном слал француза по матери в ответ на его бесконечные и, зачастую, бессмысленные сообщения. А еще там была парочка видео, хотя вряд-ли Бертран потребовал бы их включить. Тот сложил руки на груди и опустил голову, — видимо, взвешивал информацию. Правильно делал. Сам у себя Хольцев на этом моменте спросил бы «и че с того, что вы друзья?» — есть миллион вещей, про которые даже самым близким знать не положено, а тут приходит какой-то хер с горы, внешне напоминающий не то зека, не то палача, и требует ему выложить все карты. Хольцев был прекрасно осведомлен, какое впечатление производил. — Странно. — хмыкнул Демьен, — А мне он сказал, что понятия не имеет, кто ты. Виктор едва не закатил глаза. Вот долбоеб, этот картавый. То они с ним, значит, друзья закадычные, то, когда не надо, он его и знать не знает. — Мы поссорились, наверное поэтому он так и сказал. — соврал Хольцев без тени стыда, но, увидев, что Бертран не особо верил, пустил в ход козырь, — Значит, как просить меня передать какие-то таблы — это окей, а как на вопрос ответить, хрен там? Я ведь их передал. Хотя, откуда мне было знать, может это допинг или твой друг вообще невменяемый, а эти штуки поддерживают его связь с миром? Может… стоило заявить, куда следует? Судя по лицу Бертрана, предпоследней фразой он если не попал в корень, то хотя-бы блуждал где-то около. — Он не псих, ясно? — сморщился Демьен, занервничав пуще прежнего. — Я этого не говорил. Но, какие-то приколы с психикой у него есть, ты ведь лучше меня знаешь. Я спрашиваю — какие? Хольцев ждал. Демьен поездил челюстью, видимо, борясь с собой и своим недоверием — наверное, прикидывал, как Виктор будет в дальнейшем использовать эту информацию, а может — вспоминал все те разы, когда доверился кому-то и это вышло боком. Скорее всего, эта фигня знатно попортила ему жизнь. Им обоим. — Это вообще не психическое. — вымученно выдал после длительного молчания, — В смысле, не большая психиатрия вроде шизофрении или биполярного расстройства, если ты это хотел узнать. — Я все хотел узнать. — выделил интонацией слово «все». Бертран снова бегло глянул на дверь, будто ждал кого-то. Поджал губы, явно без удовольствия делясь с Хольцевым, но, если бы у Виктора все же кончилось терпение, пришлось бы пенять на себя. Наверное, в его взгляде это отчетливо читалось. — Это что-то вроде панического расстройства, но не совсем. Хольцев подозрительно усмехнулся. Он знал, что это такое — доводилось видеть. Только, француз и страх — вещи в принципе несовместимые. А еще панические атаки, насколько ему известно, не сопровождаются эпизодами мнимого бессмертия — скорее, даже наоборот. — Не ссы мне в уши. Я знаю, что такое паническое расстройство, и не припомню, чтобы среди симптомов наблюдалось отсутствие чувства самосохранения. — Оно у него есть. Просто иногда во время рецидивов или приступов он делает всякое… И может казаться, что он бесстрашный, но это не так. Это сложно объяснить, я сам до конца не понимаю. И врачи… — Демьен вдруг завис и переключился, — Слушай, что он в этот раз сделал? Мне ты можешь рассказать, только прошу, больше никому. Здесь нельзя об этом распространяться, и про таблетки никто знать не должен, от чего они. Хольцев открыл было рот, но чуйка вдруг подсказала, что про случай с окном рассказывать категорически не стоило. Не ему, не сейчас. Или вообще никогда. Про пистолет и троих головорезов тоже предпочел умолчать. — Он ничего не сделал. — соврал Виктор как можно более непринужденно. — Я просто давно заметил, что он ведет себя… нетипично. Друг картавого в ответ покивал и неожиданно прислонился к стене так обреченно, будто невыносимо устал. Еще бы. Марсель с Хольцевым видится нечасто, и то уже поперек горла ему встал, а этот наверняка с ним не один год знаком. Демьен потер пальцами переносицу и выдохнул вместе с холодным паром: — Его заскоки — это способ сбежать от реальности. Ты же заметил — у него повышенная возбудимость и тревожность, поэтому он вечно как заведенный, не может усидеть на месте. И часто путает свои приступы с реальным страхом. Был один случай… — Демьен приоткрыл рот и, поджав губы, мотнул головой, видимо, решив не продолжать. — Сейчас он в ремиссии. Эти таблетки стабилизируют состояние, так что пока он их пьет, все нормально. Главное, чтоб пил… Последнее, как Хольцеву показалось, прозвучало как-то менее уверенно. Кроме того, он отчетливо слышал, что Демьен что-то не договаривал, — как минимум запомнил, что Демьен говорил не о паничке, а о «чем-то похожем на нее», но пока решил не копать. Вроде все и логично было, а вроде и звучало, как фуфло. — Переживать не о чем. Марс козел, да, но он в целом адекватный, пока лечится. — То есть, ты признаешь, что он козел? — усмехнулся Хольцев. Ему вдруг начал нравиться этот парень. Демьен фыркнул. — Разумеется, я с ним жил 10 лет под одной крышей. Такого навидался, не позавидуешь. — Хольцев было хотел спросить, но Бертран тут же хмыкнул. — Как-то раз, в школе когда еще учились, на математике его к доске вызвали. У него тогда как раз приступ случился, только этого сначала никто не понял: он стоял, смотрел на доску минут десять с мелом в руке, а потом вдруг начал задыхаться. Все испугались, врачей позвали, а я на всю жизнь запомнил, что это способ его проверить. — Заставить считать? — Да. Наверное, есть и другие методы, главное, что он в этом состоянии не может сосредоточиться. Я иногда прошу несложные числа там сложить, трехзначные с четырехзначными, и если не сможет посчитать, значит — все. — Что «все»? — Все. — дернул плечом Демьен и уплыл глазами вдаль. Видимо, решил, что это слово достаточно четко описывает масштабы состояния картавого. Хольцев и без пояснений догадался: скорее всего, «все» — это то, что сам Демьен лично неоднократно видел. То, чем картавый был бы без тех таблеток. — А зачем его вообще проверять? — Хольцев во всю эту хрень с примерами не верил, но пока слова Демьена, несмотря на сомнительную достоверность, звучали более чем убедительно. — Не всегда сразу видно, что он не в себе. Если вовремя это понять, можно избежать последствий. Хольцев сложил руки. Прикинул: можно ли выходку с окном считать за «не в себе»? — И часто такое бывает? — Не особо. Тем более он последнее время на таблетках, да и я за ним приглядываю… — сказал Демьен, а потом вдруг настороженно повернулся к Хольцеву, — Только, ты не… говори ему, что знаешь. Иначе он поймет, что это я рассказал, и… pas besoin qu'il sache… Хольцев не понял перевода, но догадался — французу нельзя было знать, что кто-то еще в курсе. — Почему? Демьен усмехнулся. По-взрослому так, будто в этой жизни столько «повидал», сколько Хольцеву и не снилось. На самом деле, 10 лет с французом, наверняка, в одной фразе не передать. — У нас с ним сложные отношения. Он вообще здесь из-за меня застрял. Была бы его воля — он бы давно уехал. Не хочется давать ему еще один повод меня винить… Где-то вдалеке послышался приглушенный звон посуды, но никто из них не обратил внимания. — В плане из-за тебя? Демьен колебался. Не то, чтобы он не колебался и десять минут назад, но чем больше Хольцев задавал вопросов, тем медленнее у Бертрана поворачивался язык. — Мы готовились поехать учиться в Россию, но, в какой-то момент он передумал, а я — нет. Только, я все равно заставил его сюда поехать, потому что здесь я могу за ним присматривать. — А тебе-то нахуй это все? — искренне не понимал Хольцев. — Потому что. Надо следить за его состоянием, чтобы он никуда лишний раз не влипал, как Франции постоянно было. — Демьен глянул так, словно пытался что-то донести, но не хотел говорить это вслух. — Иначе его заберут. — Куда? — Туда. — выразительно глянул, — Эти таблетки не достать просто так в аптеках, Victor. Их пьют в… — и вдруг резко замолчал на полуслове — прислушивался. Звон посуды повторился. Они с Демьеном коротко переглянулись и не сговариваясь, ломанулись внутрь. Застали картину маслом: француз сидел верхом на Ситникове, в одной руке зажав с бокал мартини, а другой, испачканной в крови, придерживал Коляна за шею. Охрана или не увидела, или еще была в пути, так что Хольцев быстро протиснулся, подскочил и отодрал их друг от друга, пихнув картавого в сторону. Тот предсказуемо полетел в Демьена, расплескав свой несчастный коктейль. Хольцев коротко обернулся, наткнувшись на рыжевато-карие глаза с расширенными зрачками. Буквально на миг в голове мелькнула мысль, что и про окно, и про пистолет все же стоило рассказать… А потом наступило время сматываться, потому что бухой в говно Ситников принялся вырываться и кидаться к Моссу, которого Демьен тут же схватил и чуть ли не за шкирку потащил прочь. Хольцев быстро организовал своих на выход. Тищев и Лопатин вдвоем вели Ситникова через толпу (хотя, скорее волокли). По счастью, амбалы переместились со входа куда-то в центр зала, очевидно, поспешив остановить драку, так что у двери их не скрутили. Сквозь музыку еще какое-то время еще можно было разобрать крик Демьена: — Qu'est-ce que tu fais?! Tu es fou?! Ou tu n'as pas eu assez de ce qui s'est passé la Dernière fois?! Tu penses que c'est une blague?! Tu veux que quelqu'un le sache?! Tu veux être suspendu de la compétition?! Réponds, connard! — Je n'ai rien fait, calme-toi… — и следом наглый, более картавый и заметно поддатый голос. Понятно, чей. Они захлопнули дверь, оставляя шум и музыку позади, и, наконец, выбрались из душного зала на открытую парковку. Ситников тут же брыкнулся: — Пусти! —Хольцев кинул его на капот его же машины. Парни полукругом встали рядом. — Я понятия не имею, что ты будешь делать со своей тачкой, но мы уезжаем. Ты датый, так что машину оставим тут и едем на такси. — Почему это?! — возмутился Колян. — Все охуенно! Зачем уезжать? Ты из-за этого панка недоебанного? — Да это ты панк недоебанный. — шепнул вскипевший Лопатин, отвернувшись и сплюнув на снег. Ситников в ответ недоуменно нахмурился, плавно съезжая вниз, но Орленко тут же деловито поправил его положение и, придерживая, посадил обратно. Виктор, без удовольствия наблюдая за этим зрелищем, сложил руки. Это — последнее, в чем он хотел разбираться. — Почему когда я вернулся, ты протирал полы своим телом? — Он первый полез. — оскалился Коля, — Приперся ко мне и начал нести хуйню всякую. — И это все? — вскинул бровь Хольцев. Ситников, кажется, потерялся — даже рот на мгновение открыл от удивления. — Ты не слышал, Вить? Он сам ко мне подошел, начал выебываться, я не сдержался… — Ах, ты не сдержался… — бархатно пропел Виктор, заметив на себе очередной слишком пристальный взгляд Кирилла. — То есть, дай уточню: он тебя не бил? Ты первый полез в драку? — Он реально сам нарвался. — встрял Григоренко, которого Хольцев вообще только сейчас заметил. — Подошел к нам, катить начал, глазки строить. Че-то про перепихон нес, в туалет звал. Странно, конечно, насколько Виктор был не удивлен выходкой француза. Словно уже настолько привык, что и ждал примерно чего-то такого. — Я разве тебя спросил? — глянул на Григоренко и, когда тот неохотно заткнулся, обратился уже к Ситникову, — Было так, как он сказал? — Да. Я взял Джин тоник, мы сидели просто, никого не трогали. Этот подошел и стал че-то про отборочные спрашивать, про пацана какого-то, который типа под ноги тебе свалился. А я вообще не ебу, о чем речь, честно. Я так ему и сказал. Хольцев задумался, не в силах охарактеризовать странное чувство, скребущееся внутри. «Который под ноги свалился». Вот ему-то, французу, блять, какая разница? Вскинул бровь: — Ты только это сказал? Ситников замялся. Неохотно выплюнул: — Ну, и еще сказал, чтоб нахуй шел. А че? Он давай тут же шутить, типа я его на своем банане покататься позвал, прикалываться, что давно пора было с ним поебаться, а мы вместо этого руки распускали. Громко очень пиздел про это. На нас оборачиваться стали, вот я ему и вдарил. Хули мне было делать, а?! — последнее крикнул уже Хольцеву за спину, туда, где Лопатин наворачивал нервные круги, видимо, борясь со вспышками гнева. Тот, заметив, что к нему обращаются, подлетел и схватил Ситникова за куртку, слегка отдирая от машины. Кто-то из парней было дернулся, но Хольцев выставил руку, мол «не надо, сами разберутся». Лопатин в ярости — зрелище не редкое, но Лопатин в ярости из-за чужой тупости — это уже сбой по фазе. — Хули делать?! Я не знаю даже, блять. Включить мозг и подумать об остальных! Ты понимаешь, что за нами следят? Мы будем представлять вуз на соревнованиях, дебил ты конченый! Комиссии не нужны придурки, которые глушат в баре до потери сознания, а потом кидаются на учеников с иностранного! В прошлый раз от нас отстали, может блять, это знак, что хорош влезать в дерьмо?! Ты мамке своей че скажешь, а?! Хольцев не просек, когда это Лопатин успел стать таким рациональным. Либо Орленко очки носил не просто так, как говорится, и все-таки сумел промыть ему мозги, либо Кирилл в какой-то момент просто включил голову и взвесил, почему не стоило связываться с Марсом перед соревнованиями. Причин — воз и маленькая тележка. — Ты не слышал, че я сказал? — Колян оттолкнул его руки, — Я пытался, он не понимает нихуя! Если бы он сразу послушал и свалил, думаешь я бы стал тут выебываться? — Думаю, стал бы! Ты — точно стал бы, бля! Орленко с Тищевым где-то позади притихли. Наверняка, первый привычно закатил глаза, а второй — молчал так, на всякий случай. Но, Хольцев был уверен, думали примерно об одном и том же — как их всех уже заебал кое-кто, и что с этим кое-кем делать. Француз, небось, радовался, как черт — только повод дал, как на него тут же кинулись, морду расхерачили, кипиш навели. А ему и в кайф, не он же все это начал. Если что — и не при делах, и с него не спросят. По всем фронтам козел и гнида, только вот, судя по рассказу Ситникова, он хотел помочь. Ему, Виктору, помочь хотел. Узнать, кто его подставил. Зачем? В смысле, понятно, конечно, зачем — чтобы вычислить виновного, может, даже, почесать об него кулаки. Вопрос только — в чем его личный интерес. Он тут был, вне всяких сомнений. — Не реагируйте на него, он только этого и добивается. — проронил Хольцев, когда Кирилл снова схватил Ситникова за грудки. — И че, бля, терпеть его выкрутасы? — вскинулся Ситников, в очередной раз отталкивая руки взбешенного Лопатина и снова цепляясь за капот в поисках опоры. — Да. Терпи его выкрутасы, делай вид, что его нет, просто не смотри в его сторону. Ты только потратишь силы, он тебя специально выводит. Поверь, ему ни ты не сдался, ни твой хер, ни что еще. Он так говорит, потому что знает, что этим тебя можно спровоцировать. А ты ведешься, как малолетка. — рассудительно пояснил Хольцев. — Представь, если здесь будет кто-то из вуза, настучит на нас, нас снова вызовут в деканат. Ты его потом взгреешь, да? Лопатин чуть остыл и отошел, уступая место Хольцеву. Тот подошел максимально близко, чтоб видеть его лицо. — О да, — кивнул Хольцев, заметив в пьяных глазах Коли намеки на понимание. — Ты его взгреешь. А толку? Ему ничего не будет, встанет, отряхнется и пойдет. Вернее, побежит, потому что он не так уж сильно отстает от тебя, судя по результатам первого этапа. Сосредоточился бы ты на этом. — и добавил более грозно, оглянув парней. — Все бы вы сосредоточились. Ситников опустил башку, пару раз моргнул. Очевидно, пытался избавиться от вертолетов. Остальные молчали, как нашкодившие щенки, будто тоже при делах. Хотя, объективно, никто кроме Ситникова не виноват и уезжать не должен. Это, наверное, и у Лопатина на языке вертелось, но озвучивать не торопился — знал, что когда такое происходило, все вместе всегда сваливали, чтобы еще чего не случилось. А кое-что могло. Что бы там Демьен не стелил про «он не псих», а верить ему Хольцев не спешил. — Поехали. — устало бросил Виктор, потерев переносицу, и парни сразу отмерли. Тищев хотел вызвать такси, как Орленко вдруг сказал: — Я не пил. Хольцев от удивления даже рот приоткрыл. — Ты водить умеешь? — Да. — Давно? — Всегда умел. Вечер сюрпризов, ничего не сказать. Хольцев запоздало кивнул на машину и парни было дернулись поднять Ситникова с капота, как вдруг стоящий неподалеку Григоренко, словно только что проснулся, подал голос: — Ты же пидоров не выносишь. Че ты его защищаешь? И все остановились. Хольцев поднял глаза на говорившего, набираясь терпения. Им уезжать пора, черт возьми, пока охрана не выскочила. Они итак уже тут торчат минут пять. — Не выношу. А еще я не выношу дебильные вопросы, заданные не ко времени и ни к месту. — Почему же дебильные? Это очень логичный вопрос, учитывая, что я тут слышал одну историю… — проблеял Григоренко, не замечая чужого настроя, — Ранним утром в коридоре две девчонки с волейбольной секции возвращались от родителей и кое-что увидели. Сказать, что? Хольцев захлопнул дверь переднего сидения и выжидающе вскинул бровь. Черт возьми, если они прям сейчас не уедут, кому-то пересчитают зубы. Скорее всего, этому, говнистому, который лезет в каждую щель. Тот продолжил, давя гнилую ухмылку: — Выходят, значит, дамочки на этаж, а там стоит наш дорогой обожаемый французик и чмокает Витю в губки. Вот сюда, — показал на свой рот. — Разве это не ставит твою гомофобию под сомнение? Или приключение с утоплением — это и была месть? Только вот, Коле ты сказал, что ради них с Кириллом все это затеял. Не странно? Хольцев не двигался. Ждал — пока ничего предпринимать не стоило, но стратегически нужно было дождаться чужой реакции, чтобы понимать, что делать: лупить Григоренко, бежать ломать французу челюсть или просто пойти в свою комнату и, пока никто не видит, тихонечко вздернуться. Пока он думал, пьяный Ситников оторвался от машины и, к удивлению Виктора, в полсилы толкнул его. Промямлил: — Ты хули несешь? Берега-то видь. — Я те правду говорю! — вскинулся Григоренко, не ожидав такой реакции. — Мог бы и что-то пооригинальнее придумать. — фыркнул Павел, садясь за руль. Тищев молчал. Лопатин, не отрываясь, снова пялился на Хольцева. Виктору в одночасье захотелось ему в глаз дать. Автомобиль затарахтел, загорелись фары. Только, никто садиться не спешил. Григоренко вскинул руки: — Посудите сами, может, он и тусуется еще с ним втихаря, а вас за лохов держит? Кто знает, что там у них происходит? Виктор косо глянул на Лопатина, который в нем скоро дыру пропилит. Он уже даже ждал, что Кирилл сейчас встрянет со своим комментарием — тот ведь был в курсе, что они с французом иногда коротали вечерок в зале, мог бы и спиздануть. Вот только, молчал. Реально что-ли от Орленко интеллекта понабрался… — А если бы даже и так, — выдохнул Хольцев. — Ты что-ли будешь мне запрещать с кем-то общаться? Ты вдруг решил, что это твое дело? — Вы слышали, ребят? — повысил голос тот, очевидно ища поддержки, — Вроде как, француз всем поперек горла, только вот, для тебя он, похоже, больше не проблема? Виктор, не обратив внимание на чужие обвинения, лишь снисходительно уточнил: — Полагаешь, что если осмелишься гнать на меня, сможешь заслужить чье-то признание? Григоренко стиснул зубы, очевидно словив нехилый нервяк. Это — парни Виктора. Ему здесь никто не верил и не поверит, что, видимо, бесило сильнее, чем пидорковатый француз, с которым ему предстояло через 2 недели снова бежать на соседних дорожках. — Полагаю, что ты от ответа уходишь. Тот скорее всего ждал, что Хольцев начнет оправдываться. Вместо этого он лишь ухмыльнулся, и кое-кого от этого заметно передернуло. — Послушай сюда. Я не знаю, наплел ли тебе кто ту чушь, которую ты сейчас несешь, либо ты сам все это выдумал. Но, у всего есть границы. И причины. Моя версия. — Хольцев сложил руки в карманы и назидательно наклонил голову, — Ты новый парень в компании, хочешь быть полезным и нужным, поэтому таскаешься хвостом за Ситниковым, который по глупости принимает это за дружелюбие. Я терплю это, потому что Колян — мой друг. Только вот, ты мне — никто. И сегодня я хочу, чтобы ты это понял. Не вся информация имеет ценность, а клевета, да еще и такая нелепая, иногда стоит людям…если не жизни, то, как минимум, благополучия. Гриоренко стоял особняком, как загнанный зверь. Широко пялился на парней — в основном на Ситникова, но тот угнетенно молчал, в упор разглядывая свои ботинки. Хольцев вгляделся в чужие глаза — такой же обычный трус, каких он видал штук сто на своей памяти. Он подошел ближе и просипел так, чтобы только Григоренко услышал: — Колян может и дебил, но я — нет. Рано или поздно он допечет свою мамашу и его бабки кончатся. Посмотрим, останешься ли ты рядом с ним. Григоренко тут же взвился, толкнул Хольцева в плечо и свалил, напоследок озлобленно прорычав: — Да иди ты нахуй! Идите вы все! Постояли с пару секунд, глядя ему в след, а потом Хольцев крутанул рукой и парни потащили Ситникова в машину. Сам Виктор сел на водительское. Когда все наконец угнездились и Орленко дал по газам, с заднего послышался невнятный бубнеж: — Извини его, Вить. Он придурок. Хольцев глянул на него через зеркало. А ушибов-то было больше, чем на картавом. И это — полностью его заслуга. Его — и вечернего «репетиторства». — Ты тоже придурок. Вы наверное, поэтому и спелись. Тищев, молчавший до сих пор, раздраженно стиснул челюсть. — Вообще охуел, пиздюк. Еще бы сказал, что лично видел, как вы сосались. — Изобретательность по нулям. Он реально ждал, что мы поведемся? — саркастично констатировал Орленко, следя за дорогой, — У него, похоже, приколы еще тупее, чем у француза. Хольцев был приятно удивлен тем, что Орленко был трезв, а тем, что умеет водить — вдвойне. Вообще, Павел — как маникюрный набор с открывашкой и ножиком в комплекте, многофункциональный такой, компактный и везде пригодится. Лопатин на заднем подозрительно притих. Хольцев даже решил, что успокоился, но на первом же повороте его прорвало огромной тирадой на тему того, что Ситников с этим своим дружком засрали ему весь вечер и из-за них он не поехал к какой-то Оле, с которой представлял себе горячий страстный секс вот уже две недели. Тищев с Орленко его стебали. Ситников периодически пьяно икал, не то извиняясь, не то посылая Кирилла нахуй. Хольцев равнодушно лупил в окно, прикрывая глаза от сменяющих друг друга на трассе фонарей. Когда телефон завибрировал, полез в карман, уже заранее зная, кто это. Не хотелось ни злиться, ни вытрясать дурь, тупо спать. Картавый: «куда вы уехали?» Вы: «тебя Демьен еще там не убил?» Картавый: «я слишком очарователен чтобы мне всерьез желали смерти» Хольцев начал было набирать «я всерьез желаю», но передумал и стер. Отправил другое: Вы: «ты нахуя в это влез?» Картавый: «во что?» Под дурака косит. Умеет, да. В высшей степени. Вы: «не строй из себя идиота, ты прекрасно понял, о чем я» Ответа не последовало. Хольцев снова открыл чат и набрал вдогонку, для убедительности: Вы: «еще раз узнаю, что ты суешь свой нос в мои дела, закатаю в асфальт, понял?» Ответ пришел почти сразу. Хольцев отвернулся к окну, стараясь не замечать, как губы дернуло в странной непрошенной ухмылке. Картавый: «всегда пожалуйста, cher»Часть 9. Подстава
27 февраля 2024 г. в 14:21
В зале перед большими забегами всегда всем становилось насрать на дисциплину. Уже и Ильич не беспокоил, и вторая тренерша незаметно маячила где-то на периферии, постоянно о чем-то с ним переговариваясь. Хольцев зуб дает — ставки делали. А что, преподы — тоже люди. Авось, поставили круглую сумму на «темных лошадок». Темные лошадки — это новенький (ну или почти новенький) француз, Леха Романов и скользковатый Григоренко, который тоже относительно недавно вступил в местные ряды. За Ситникова Хольцев не переживал — тот должен был пройти как минимум потому, что талант не пропьешь, хотя он и пытался. Если вспомнить, сколько раз этого мудозвона забирали из вытрезвителя, вставал закономерный вопрос, почему его до сих пор не числанули. Ответ прост: его мать работала кем-то в администрации, так что все с рук сходило аж до самого крайнего момента, пока этот придурок своими же руками себя не прикопал, а заодно — не цепанул Хольцева с Лопатиным. Кстати, в деканат их больше не вызывали. Пока.
Коля Ситников практиковал бег на месте. Завидев Хольцева, остановился и, как всегда, приветливо улыбнулся, хлопнул Виктора по плечу и потянул шею.
Он в принципе был, как это здесь говорится, «пацан ровный». Только, как бы его бабки не испортили, а то, бывало, Виктор сам видел, как из нормальных пацанов превращались в конченых отморозков. Почти таких же, как Марсель, только куда менее принципиальных и куда более жестоких. Но, с такими у него обычно разговор короткий.
— У меня мандраж. — оповестил Коля, заискивающе косясь в сторону тренеров и членов экспертного совета. Хольцев смерил его подозрительным взглядом:
— Расслабься. У тебя часом не с похмелья мандраж?
— Не, — отмахнулся Ситников, — реальный такой, знаешь. Волнуюсь.
Сегодня тот самый день. День отборочных.
— Ты-то?
— А ты нет? — спросил Коля, вдруг почему-то потеряв весь свой бодрый вид и уплыв взглядом за плечо Хольцеву. Тот ответил:
— Не особо. — и сдержался, чтобы не повернуться назад.
Просто знал, что этого нельзя было делать. Затылком чувствовал.
— Че он пялится?
— Кто? — Хольцев сделал вид, что не понял, втайне надеясь, что картавому в голову не придет подойти к ним.
Видать, у француза все-же были извилины, так как радостного «бонжур» над ухом Виктор по прежнему не слышал. Зато местонахождение француза можно было без проблем определить по колиному лицу: оно у него такое было, словно не будь они в зале, сплюнул бы на землю от отвращения.
— Интурист. — подтвердил Коля догадки Виктора, — Зырит сюда, будто на кулак напрашивается. — и тотчас зло сконфузился, обрывая сам себя. Наверняка в очередной раз вспомнил, к кому и в какой позе француз его на скотч примотал.
Еще бы. Картавый знал толк в исхищрениях и мести, — у него же не все дома. В смысле — походу, реально не все дома. Хольцев с этой мыслью успел уже несколько дней переспать, но, пока так и не выяснил, что с ней делать. Как бы этот придурок на тусовке чего не выкинул, учитывая все эти его «приколы». У Виктора был повод напрячься хотя-бы потому, что все, кто сейчас точат зуб на француза, тоже там будут. И из его компании, и другие, скольким он там еще дорогу перешел, пальцев посчитать не хватит.
В поле зрения возникли Лопатин с Григоренко и Ситников сменил шарманку. Кивнул на экспертный совет:
— Парни, вы случайно не слышали, о чем те челики пиздели? Там вроде новые лица какие-то, в том году их не было.
Хольцев приветственно кивнул ребятам и, что называется, заодно, невольно обернулся. У него так-то тоже вся эта мандражная фигня начиналась, только не из-за отборочных, а из-за кого другого. Виктор иногда за ним наблюдал последнее время. Не специально и не из-за того, что у них какие-то недо-терки вперемешку с чем-то еще, а так просто получалось, потому что на занятиях Марсель включался в процесс и становился настолько «базовым», что Хольцев даже забывал о том, что на досуге он предпочитал вполне нетипичные развлечения — навскидку, проверку собственного бессмертия.
Француз вдруг прекратил завязывать шнурки и стал разгибаться, а Хольцев едва успел отвернуться обратно к парням, чтобы тот не заметил, что он завис. Причем без единой мысли, совершенно бездумно.
— «Челики» обсуждали, что в этом году не примут послаблений, как в том, и что если кто-то по какой-то причине не явится на отборочные, его не будут рассматривать позже в индивидуальном порядке. — лениво протянул Григоренко, по-свойски закинув руку Ситникову на плечо. Из-за того, что эти двое — соседи по комнате, в их тактильностях в принципе часто присутствовало нечто подобное. Хольцев, кстати, в отличие от Коли, не любил, когда его трогали. Только Лопатину позволял, потому что он ему был ближе всех. И то — не часто.
Так-то «челики» сделали крутую вещь. В том году пара атлетов не явилась на второй этап из-за какой-то пересдачи в вузе и на их место взяли двух новичков, которых потом тут же и турнули, потому что должники пришли в резервный день и все равно показали более лучший результат. Хольцев предпочитал поговорку «жопу поднял — место потерял». С хрена ли кто-то должен огорчаться после того, как заслужил свое место по праву? В спорте — как в джунглях, такие же законы. А Виктора ни джунгли, ни их законы не волновали: он на отборочных не нервничал. Он вообще по жизни мало нервничал, потому что был закален собственной семейкой. Отец говорил: «Пока не замечаешь ничего, кроме своей дорожки, будешь побеждать». Всегда так и было.
И сегодня было бы так же, если бы парень, бегущий рядом, не навернулся, круто перелетев через препятствие и рухнув Хольцеву прямо под ноги. Он едва успел среагировать и перепрыгнуть пацана, только чуть-чуть коснувшись его носками. Не позволил себе психануть, хоть в какой-то момент и мелькнула паранойная мысль, что кто-то мог таким образом пытаться специально ему наговнять. Во-первых, подобный эмоциональный всплеск повлиял бы на результат, а во вторых — на трибунах сидел он. И Хольцев его взгляд на себе чувствовал: как он смотрел неотрывно, сканировал — старался каждое движение в памяти застолбить. На повороте ближе к финишу Хольцев скосил глаза и убедился: попал аккурат в его лицо, серьезное такое, свежее и, сука, внимательное. Будто француз что-то разглядеть пытался.
Буквально на секунду мелькнуло странное и необъяснимое облегчение от того, что картавый не бежал на соседней дорожке.
Прозвенел второй свисток и четверо атлетов, не считая пятого упавшего и сошедшего с дистанции, подошли к тренеру. Группа лягушатника — следующая. Француз с остальной пятеркой поднялись с трибуны, направились прямо навстречу, и тогда Хольцев наконец задержал долгий взаимный взгляд на лице Марса. Они поменялись местами: он уселся на трибуны, а тот встал на одну из дорожек, уперся взглядом четко перед собой. К Хольцеву больше не поворачивался.
А Виктору почему-то вдруг пиздец захотелось, чтобы повернулся.
Свисток.
У француза манера капитально другая, чем у Хольцева — он с первых секунд разгоняется, чтобы вырваться вперед, а Хольцев на старте экономит силы, чтобы, если придется, обогнать позже. Вот и сейчас Марсель вырвался почти сразу же — как и на тренировках, на широких ногах преодолев несколько метров в пару прыжков. Он так быстро перемещался, что Хольцев даже следить за ним не успевал. Только очень отчетливо заметил, как Мосс на повороте будто бы шатнулся на миг. Виктор даже чуть не привстал, чтобы лучше вглядеться, но вовремя себя одернул. Не показалось, нет. Его занесло.
Интересно, еще кто-то заметил?
Свисток, финиш. Француз в своей пятерке первый — это хорошо, значительно повышало шансы попасть в двадцатку второго этапа. Атлетов отпустили обратно на трибуны и позвали следующую пятерку, в которой вроде даже был Ситников, но Хольцев даже внимания не обратил. Все смотрел на этого, который задержался и слушал тренера, пока все остальные атлеты занимали места. Специально он это сделал или нет — хрен знает, только свободное место осталось одно и, по великому совпадению, рядом с Хольцевым.
— Ты с меня глаз не сводил. Проклянуть пытался? — равнодушно поинтересовался Виктор, когда француз все-таки протеснился и, периодически наступая другим атлетам на ноги, плюхнулся на соседнюю скамейку.
Смотрел не на него, а на площадку. Там нихера интересного не происходило, просто надо было куда-то смотреть — не на этого же психопата пялиться, со стороны заметно будет. Вопреки ожиданиям, француз тоже сдержанно уставился на поле, хотя Хольцев уже был мысленно готов ко всему — даже к тому, что он при всех закинет ему руку на плечо, или вообще с ногами сядет на колени. Поразительно, но Марсель от усталости становился чуть нормальнее, чем обычно. Даже как-то и стирались все его странности, граничащие с попытками в суицид. Стирались, но не забывались.
— Ты же понял, да? — ухмыльнулся Марс. Виктор не увидел, а именно понял, что тот усмехнулся: этот звук он и из тысячи бы распознал, даже сквозь гул.
— Что понял? Что ты на меня порчу наводил?
— Что он это специально.
Тоже, значит, заметил. Внимательный, козлина интуристская.
— А тебе-то что?
— Мне — ничего. Просто хотел, чтобы ты был в курсе. — довольно выдал француз и замолчал. Просидели пару минут, лениво наблюдая за пятеркой Ситникова. Виктор не выдержал — то ли на него тоже усталость накатила, то ли потому что рядом кроме Марселя никого подходящего не было. Все же, хоть и без особого желания, мрачно сипнул в ответ:
— Даже если так, это странно. Только долбарь станет добровольно отказываться от места на соревнованиях. Тем более, этому-то я точно ничего не сделал, мне и мстить не за что. Я его даже не знаю. — покосился Марсу в профиль, заметив что тот напряженно уставился куда-то вниз. Через пару рядов от них сидел тот самый парень.
— Il n'y a rien d'étrange. — усмехнулся француз, не сводя прищуренный взгляд с атлета, — Говорю тебе, этот парень практически прыгнул тебе под ноги. Здесь невозможно было случайно свалиться таким образом. Он в крайнем случае на свою дорожку бы упал, а полетел на твою, да еще и не успел подстраховаться. Или специально не стал.
Виктор задумался. В этом был свой смысл, только мотив был не ясен. Если бы парень все же сбил его с ног, комиссия бы сказала Хольцеву бежать второй раз, так что план убрать его с отборочных заранее был провальным. Другое дело — если кому-то было позарез нужно, чтобы Виктор заново бежал в следующей пятерке. С французом, то есть.
А вот это уже интереснее.
— И с чего кому-то меня так подставлять? — Хольцев не выдержал и все-таки повернулся, уже откровенно уставившись в чужой профиль. Марсель сидел слишком близко. Настолько, что можно было разглядеть капли пота у него на висках.
— Думаю, вряд-ли моя дурная тень упала на твою персону. Всяко не потому, что мы общаемся. — дернул плечом Марсель и тоже повернулся. Хольцев на автомате выдал:
— Мы не общаемся.
— Как скажешь, mon doux. — «понятливо» кивнул француз.
Пятерка Ситникова вернулась на трибуны. Хольцев не успел подумать, как Марсель уже кивнул на следующую группу и ехидно шепнул:
— Смотри. Твой гомофобный дружок на дорожке. Ты бы сказал ему, что эти шортики делают его задницу очень гейской, а то он никого, кроме тебя, не послушает.
— Захлопнись. — отмахнулся Хольцев от француза, как от надоедливой мухи, и принялся наблюдать за тем, как Лопатин пересекает одно препятствие за другим.
Второй этап через две недели. И если кому из новеньких казалось, что все самое страшное позади, то Хольцев знал — пиздец только начинался.