Сборник драбблов и зарисовок по черепашкам-ниндзя

То ли дни слились в один, то ли секунды стали тикать в три раза чаще. А может, и вовсе часы сбились ко всем чертям - или настенные, или внутренние природные. Откуда, а главное, зачем черепахе вообще внутренние часы? Они ведь живут больше сотни лет. А сколько живут антропоморфные мутанты? Донателло не знает, но практически не сомневается в том, что ему осталось недолго. Он пытался посчитать в уме свои шансы на выздоровление, и результат составил минус число Пи - неутешительная цифра. В их убежище в канализации еще никогда не было так жарко... холодно... душно - уж точно, пусть их и окружает вода. К счастью, нос не только за всю жизнь здесь привык к вони сточных вод, но теперь еще и забит, так что Дон дышит через рот и надеется (удивительно), что выкарабкается. Он почти готов молиться, но не знает, кому стоило бы: святая троица Эйнштейн, Ньютон и Фибоначчи вряд ли поможет ему сейчас. Стоило бы позвать троицу братьев, но вместо голоса раздается лишь болезненный хрип и скулеж. Только не терять сознание. Сил высчитывать тысячу минус семь нет, но нужно занять свой разум хоть чем-то. Вокруг мигают дезориентирующие яркие огоньки - видимо, он все еще сидит на полу в своей лаборатории, - но закрывать глаза ни в коем случае нельзя. В ушах по-прежнему то ли стук сломанных часов, то ли неровный ритм собственного сердца. Дышать тяжело, но в буквальном смысле жизненно необходимо. За туманом и мушками ничего не видно, но надо держаться, держаться... - Донни-Донни-Донни-Донни, что случилось?! Дон насилу разлепляет веки. По статистике именно его младший брат чаще всего оказывается рядом, чтобы помочь. Это Донателло не высчитывает сейчас, а вспоминает давние расчеты. Прикосновение прохладной ладони ко лбу - ха-ха, и кто тут ближе к смерти? То, что черепахи холоднокровные, приходит в голову гения не сразу. Следующее ощущение на лбу - такие же прохладные губы. - У тебя температура, - голос Майка резко меняется и становится низким и серьезным. Дон никому, кроме себя, в этом не признается, но когда Майк такой, он чувствует себя в безопасности как никогда. - Не переживай, братишка, сейчас мы придем в твою комнату, ты отдохнешь и тебе станет лучше. Дона без труда поднимают на ноги, обхватив за панцирь, и позволяют опереться на плечо. Если Майк обычно вертится как волчок, то Дон в данную секунду ощущает себя скорее Землей: так же кружится в пространстве вокруг своей оси, не очень быстро, но неостановимо. Вот бы быть кометой, чтобы долететь до своей комнаты без использования подгибающихся ног... Земные полушария меняются местами, мир переворачивается, и Дон больше не властен над своим телом, не может напрячь ни один мускул. Он чувствует только руки Майка вокруг себя и слышит его торопящиеся шаги. Донателло пытается открыть глаза, но свет белых ламп мгновенно ослепляет его. Его укачивает, хотя он ни разу не ездил в поезде. Наконец его опускают на кровать, но головокружение не прекращается. - Донни, открой рот, - просит Майк, и тот послушно открывает, даже не задумываясь о том, зачем. На языке ощущается что-то тонкое и холодное, и Дон наслаждается этими несколькими... предположительно, минутами, пока Майк не повторяет просьбу. - У-у-у, это и для человека высоковато, - комментирует он, рассматривая градусник. Дону смешно: они что, в детском мультике? Хотя это же Майки. Донателло пытается посмеяться со своих мыслей, но из горла вырывается кашель такой громкий, что закладывает уши. Или это из-за давления? Под пластроном и ребрами просто разрывает - видимо, легкие. Майк помогает Дону принять сидячее положение и подкладывает одну подушку ему под спину, а вторую - сверху на нее, под голову, и теперь ученому представляется, будто он за рулем автомобиля в компании дрифтеров. - Донни, просто дыши. Я приду через минуту, - обещает Майк, на секунду легонько сжимая его запястье, и действительно возвращается ровно через одну минуту (Дон считал). - Тебе нужно выпить таблетки. Давай, одна из них сладкая. Донателло, не ощущая уже своего тела, глотает таблетки, мысленно ловя брата на лжи: сладких там целых две. Майк молчит о том, что обе они - конфеты. Лучше бы он говорил хоть что-то: на его голос ориентироваться проще, чем на пустоту. Эта самая пустота охватывает сознание гения и затягивает в себя на долгие пару суток - к счастью, без кошмаров. Иногда он просыпается, чтобы выпить воды, но не помнит этого. Зато он помнит влажную прохладу на лбу и под шеей (Майки регулярно меняет полотенца), вкус абрикосового детского пюре (последнего из запасов) и чужое сердцебиение, которое наконец заглушило сбившиеся часы. - Майки, - шепчет он, - напомни завтра поменять батарейку.