Сборник драбблов и зарисовок по черепашкам-ниндзя

Донателло знал, насколько мучительным может быть голод. У всех бывали трудные времена, и даже ему порой приходилось выживать, питаясь лишь кровью мелких зверьков из ближайшего леса. Мерзкий тошнотворный привкус, казалось, навсегда остался в его памяти, фантомно ощущаясь на языке и губах всякий раз, стоило ему лишь подумать о том периоде. Простые смертные - не более чем еда. Его приемы пищи редко составляли более одного человека за раз - то есть, в день. Когда-то Дон любил подвергать свой завтрак разного рода пыткам: при выбросе адреналина кровь приобретает специфичный привкус, полюбившийся ему, но со временем его предпочтения переменились, а интерес к крикам жертв угас. Загорелся другой. Если голодные годы были ужасны, то зависимость ощущалась невыносимо. Микеланджело стал для Дона личным сортом героина, десертом, которым хотелось наслаждаться вечно. Если природа когда-то и создала нечто идеальное, то Майк был его воплощением - самой сутью шедевра, идеально сбалансированным сочетанием всего, что только могло приносить высшую степень удовлетворения. Короче говоря, Донателло был влюблен - насколько может быть влюбленным вампир, не испытывающий сочувствия ни к животным, ни к человечеству, ни к иным существам вроде тех, коими оба они являлись. Майки был странным - насколько странным может быть для мутанта другой мутант. Донателло никогда не мог понять его мыслей и порой сомневался, думал ли тот вообще или действовал, руководствуясь исключительно рефлексами и эмоциями. Микеланджело был единственным из его пленников, кто ни разу не пытался сбежать. Разумеется, он был напуган, особенно в их первую встречу, когда Дон загнал его в ловушку в лесной чаще и набросился, обнажив клыки. И в те первые несколько дней, что он провел в одиночестве в камере за железной решеткой, прикованный цепями и лишенный солнечного света. И в тот раз, когда пленитель впервые пришел к нему. Он не проронил ни слова, лишь молча разглядывал Майка, словно загипнотизированный. Майк не менее заинтересованно глядел на него в ответ. Наконец Дон повелел: - Дай руку. Любопытство пересилило инстинкт самосохранения (как это всегда и бывало), и узник протянул руку между прутьев решетки. Донателло почти ласково придержал предплечье, невесомо провел пальцами по внутренней стороне, медленно приблизился и впился клыками в запястье. Вампира с головой накрыло то же чувство, что и при первом укусе, в лесу. Это было почти благоговение перед всем, что представляло из себя сидевшее перед ним создание, и сама его суть была сконцентрирована в его крови. Божественный, соблазнительный, непостижимый. Ни в одном из человеческих языков не нашлось бы слов, способных описать этот вкус. Тогда, в лесу, Дон отпрянул, не ожидая ощутить нечто подобное. Вернее будет сказать, он даже не знал, что подобный вкус... подобное живое существо может быть - и встретиться именно ему. Что это в принципе возможно, не говоря уже о том, что реально. Донателло был ошеломлен, почти испуган, пока не понял, что нашел золотую жилу. И какой бы сильной ни была его жажда, он намеревался растянуть удовольствие на как можно более долгое время. Если он вдоволь упьется крови Микеланджело и тот умрет, Дону самому не захочется продолжать жить с фактом, что он так бездарно растратил ценнейший ресурс, какой только мог отыскать. Слова "удача" и близко не было достаточно, чтобы описать то, насколько ему повезло: это больше, чем один шанс на миллион, намного больше. И потому он не мог позволить Майку умереть. Он приносил в его камеру еду - крупный скот из ближайшей деревни в приготовленном виде и плоды из леса. Узник всегда съедал все без остатка, но никогда не ел при нем. Прошли недели, и за это время двое мутантов понемногу привыкли друг к другу. Донателло позволил себе поверить в то, что Микеланджело действительно не собирается сбегать. Майки больше не цепенел и не трясся так сильно, когда Дон заходил в его камеру. Пару раз он даже подметил, что вампир забыл запереть дверь, и если бы он хотел, то мог бы попытаться сбежать... Но в Доне было что-то необъяснимое. То, с каким трепетом он проводил кончиками пальцев по коже и как будоражил каждый его острый укус. То, какие красивые фиолетово-алые следы он оставлял после себя. Возможно, его острые клыки впрыскивали в кровь Майка яд, подавлявший его волю. Возможно, это Донателло сделал Майка зависимым от себя. Им обоим было все равно. Их встречи становились дольше с каждым днем. Они по-прежнему не говорили друг другу ни слова, лишь Дон изредка ограничивался командами вроде "дай руку" или "садись". Майк всегда беспрекословно слушался, неизменно сгорая от любопытства и, если честно, нетерпения. Никогда ничто в его жизни не было столь волнующим, как эти светившиеся в темноте бордовым глаза и длинные острые клыки, протыкавшие его кожу снова и снова. Возможно, он был бы и не против умереть вот так, полностью поглощенным этим таинственным созданием. Микеланджело знал подобных им существ, но никогда не встречал вампиров. Со временем у них появились собственные ритуалы. Майк ловил взгляд Донателло и, следуя их негласной сделке, протягивал ему свои руки, чтобы тот сделал один молчаливый укус - обязательно только один, и не дольше пятнадцати секунд, иначе это плохо скажется на здоровье его... питомца? Дон и сам не знал, кем для него был его пленник. Объектом обожания. Сокровищем. Жар-птицей, пойманной в клетку. Взгляд Майка всякий раз мутнел и сердце заходилось, когда он чувствовал клыки под кожей. От слуха Донателло не укрывалось, как он вздыхал и шипел... от боли, наверное. Вампир не позволял пролиться ни одной лишней капельке крови, но не был особенно аккуратным. Он бы соврал, если бы сказал, что ему не нравились эти звуки. В один из дней вместо того, чтобы, по обыкновению, прильнуть к столь желанной тонкой коже, Дон дольше обычного рассматривал руки Микеланджело. Сначала одну, потом вторую. Майк робко смотрел на него снизу вверх в непонимании и ожидании. Наконец вампир заглянул прямо в его глаза, и вид у него был то ли виноватый, то ли озадаченный. Он по-прежнему не говорил ни слова, но Майк скоро и сам сообразил: из-за этих укусов на его руках не осталось живого места, в которое можно было впиться зубами. Он открыл рот, но тут же закрыл его, так и не издав ни звука, и неуверенно вытянул ноги на холодном каменном полу перед собой. Удивленный взгляд Донателло скользнул по его бедрам и коленям, чуть задержавшись на голенях, и, по-видимому, вампир остался доволен таким предложением. Он вновь поймал растерянный взгляд Майка и кивнул в сторону его койки, мол, садись. Тот молча подчинился и пришел в шок, когда Дон действительно опустился перед ним на колени. Бедра и ляжки Майка были довольно пухлыми, но голени и ступни - заметно более стройными, притом это выглядело гармонично и естественно. Изящность и плавность изгибов его ног завораживала. Донателло уже привычно ласково провел пальцами по голени, и тело Майка отреагировало мурашками. Прикосновение оказалось почти щекотным. Затем Дон приблизился и вместо того, чтобы совершить укус, прижался губами к щиколотке. Нежно, если вампиры вообще способны на нежность. И, поднявшись чуть выше, вобрал в рот небольшой участок кожи и начал медленно, смакуя каждую микрокапельку, высасывать кровь из капилляров. Майк проскулил и прижал ладонь ко рту, затем судорожно задышал. Дон усилил давление, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не пустить в ход клыки раньше времени. Кожа Микеланджело была мягкой, тонкой и податливой. Такой гладкой, и тоже с необыкновенным вкусом. Вампир не смог отказать себе в удовольствии провести по ней языком, прямо вдоль берцовой кости. Майк почти задохнулся и низко простонал, когда он наконец прихватил зубами небольшой участок. Он мысленно довольно усмехнулся и не спеша повторил это несколько раз, вызывая у того приятную нервную дрожь и странную тяжесть в груди. Майк впился пальцами в койку, а мутными расширенными зрачками - в Дона, не в силах отвернуться. Наконец Донателло обнажил клыки и медленно, словно по миллиметру погрузил их под кожу - на самом деле совсем неглубоко, чтобы рана потом затянулась достаточно быстро. Когда тонкие теплые струйки потекли вниз, он стал жадно зализывать укус, как всегда не упуская ни одной капли. Влажные прикосновения языка доводили Майка до исступления; он едва сдерживался, чтобы не дернуться и случайно не помешать Дону, пока тот смаковал каждую секунду. Майк сходил с ума от ноющей боли и от того, как будоражаще горели, поглядывая на него снизу, темно-алые глаза. Дон продолжал вылизывать и выцеловывать голень Майка и после того, как кровь остановилась полностью, - вовсе не больно, впрочем. Наконец он удовлетворился, насколько мог себе позволить, и уже собирался оставить своего пленника, жаждавшего... он сам не знал, чего. Рука сама потянулась и схватила за край черного одеяния. Обернувшись, Дон бы умер на месте от не знакомого ему прежде умиления - если бы, конечно, мог умереть. Поддавшись порыву, он вновь встал перед ним на колени и обхватил его плечи ладонями, чувствуя неровности на коже, истерзанной его укусами. Эти следы делали Майка принадлежавшим только ему, Донателло, и весь свет никогда не увидит это невозможное создание. Майк тоже никогда не увидит света, но его это не волновало. Теплые руки Дона значили для него гораздо больше. Как и теплые губы, внезапно прикоснувшиеся к его собственным. Микеладжело не понимал, что означают поцелуи. Донателло же знал слишком многое, чтобы они продолжали иметь для него значение. Но этот... о, этот был наполнен всем. Всей привязанностью, на которую могли быть способны мутанты. И кровью в прокушенной губе. Дон задавался вопросом: ощущал ли Майки свою кровь на языке? Знает ли, как восхитительна она на самом деле? Так же или иначе для него ощущаются вкусы? Он бы ни с кем не поделился этим невообразимым сокровищем... ни с кем, кроме самого Майка. Пожалуй, он заслуживает один раз ощутить, что на самом деле подарил Дону, попавшись в его западню. Майки ощутил это в полной мере - не на вкус, но в прикосновениях клыков к его коже.