***
Следующие несколько дней были тяжёлыми. Шерон вроде бы спала, но беспокойно: часто плакала, металась по кровати… Джейсону показалось, что любое прикосновение к её коже причиняло ей боль, поэтому он старался не трогать её лишний раз. Жуткие раны на теле Шерон затянулись, и получившиеся шрамы стремительно — с каждым часом — выцветали. Только ступни выглядели плохо: совсем недавно стёртые до костей, они заживали медленнее всего. Джейсон спросил у Уолли, нужно ли ему накладывать на них повязки, но тот ответил: «как хочешь, смотри по её самочувствию». Джейсон решил оставить всё как есть, и не пытать Шерон дополнительными процедурами. Она начала приходить в себя только на четвёртые сутки: ненадолго открывала глаза, жадно ела яблочное пюре с ложки и тут же засыпала снова. Джейсон нервничал. Почему-то он рассчитывал, что она восстановится быстрее, и пообещал начальству, что уже к выходным вернётся на работу. Но дни пролетали, незаконный отпуск заканчивался, а Шерон по-прежнему почти не реагировала на окружающий её мир. Тогда он опять убедился, что в одиночку с личными проблемами, домашними заботами и параллельным ведением детективных расследований справляются только неуязвимые, бездушные роботы, у которых нет ни физических потребностей, ни эмоций. — «Брюс, если б оказался в моей ситуации, поручил бы Альфреду поухаживать за тем, кто пострадал, — вздыхал Джейсон. — Дворецкого у меня нет и не предвидится, гонять Уэста из Канзаса в Миннесоту по любому чиху — сомнительная затея… Уволиться я тоже не могу — жрать будет нечего. Ладно, попробую поверить в рыжулю, других вариантов-то у нас нет…» Накануне первого рабочего дня Джейсон написал записку для Шерон — огромную, больше похожую на рекламный плакат, и пришпилил её булавками к обоям прямо напротив кровати. Он надеялся, что если Шерон внезапно очнётся, то сумеет прочитать текст с листа, понять его смысл и остаться на месте, не пытаясь использовать сверхскорость. Но это не помогло ему расслабиться и успокоиться. Словно почуяв его волнение, к Джейсону нагрянула подзабытая уже бессонница; явилась, как хищный зверь — на запах крови. Всю ночь он мучительно провертелся в кровати и уснул лишь за жалкие час-полтора до того, как на него гильотиной обрушился звон будильника. Утром Джейсон, хмурый и злой из-за недосыпа, до самого последнего момента ждал, что Шерон откроет глаза, но чуда не случилось. Она так и не пришла в сознание — лежала на спине, раскинув руки, и глубоко, ровно дышала. Отвернувшись, он одним махом допил остатки крепкого чёрного кофе и невольно передёрнулся от горького привкуса пережаренных зёрен. Когда он, застёгивая куртку на ходу, вынырнул из тёплого гнёздышка на холодную и неприветливую улицу, ветер тут же мощно хлестнул его по лицу. Джейсон хмыкнул, поморщился и плотнее укутался в шарф — пошутил про себя, что даже местная природа рассердилась на него и влепила ему пощёчину за безответственность. Ещё неделю назад он смело сказал бы, что ему нравилась его работа, но в тот день он не мог сосредоточиться ни на чём. Тревога сжирала его изнутри, и Джейсон буквально отсчитывал секунды до возвращения домой, искоса поглядывая на часы. Разумеется, коллеги заметили несвойственную ему нервозность и полезли с расспросами, маскируя их под невинную беседу на общие темы. Не углубляясь в подробности, Джейсон соврал им, что его близкий родственник серьёзно заболел. Коллеги поохали, повздыхали, посочувствовали, предложили посильную помощь... Джейсон, мысленно обругав себя многоэтажным матом, отказался. Его тёмное прошлое, фальшивые документы и наличие сверхспособностей у Шерон заранее отсекали его от нормальной жизни. Заваливаться с ребятами в бар после смены, чтобы попить пива, и впускать их к себе домой — разные вещи; второе Джейсон себе категорически запретил, и не только из-за Шерон. Кто-нибудь из визитёров мог случайно обнаружить его пистолеты, ножи, тросы с особыми креплениями... Сплетни, слухи или анонимные звонки в полицию обошлись бы ему слишком дорого, поэтому он предпочитал отмалчиваться и не сближаться с коллегами до такой степени, чтобы те захотели напроситься к нему в гости. Но даже в таких обстоятельствах Джейсон знал, что не вернулся бы к Брюсу. Во-первых, ему бы снова основательно влетело за убийства участников преступной схемы. Во-вторых, его сразу разлучили бы с Шерон, заперли бы её куда-нибудь и отобрали у неё скорость, чтобы она не сломала пространственно-временной континуум. — «Она бы сейчас опять разворчалась, что я за неё решаю, — Джейсон, пока его никто не видел, ухмыльнулся. — Но это другое, это временно, как только рыжуля поправится, так сама начнёт думать своей башкой...» Протянулись, как нити расплавленной пластмассы, ещё несколько скучных дней. Шерон понемногу выздоравливала — всё чаще просыпалась, больше ела, но почему-то полностью перестала разговаривать. Джейсон водил её в туалет и душ, тщательно выполоскал остатки запёкшейся крови из её длинных кудрей, следил, чтобы пальцы на её заживающих ногах не спаялись друг с другом... Шерон от такой заботы краснела, смущалась, но молчала; её поведение пугало и настораживало. Помня о предупреждениях от Уолли, Джейсон попросил её пока не использовать сверхскорость. Возражать она не стала — наверное, потому что сил и энергии у неё было на самом донышке. По вечерам, вместе укладываясь в кровать, они смотрели какие-нибудь случайные фильмы или сериалы. Постоянно уставший от переживаний и новых хлопот, Джейсон засыпал где-то на середине и открывал глаза только утром. Шерон сладко сопела рядом с ним — тёплая, живая, невредимая на вид; и он, даже не пытаясь сдерживаться, начинал целовать её — в лоб, щёки, губы... Она улыбалась сквозь сон и лениво отмахивалась. Джейсон перехватывал её руки и целовал их тоже. Ещё в детстве он понял, что человеку для счастья нужно совсем немного, и повзрослев, остался при том же мнении — как только Шерон более-менее пришла в себя, у Джейсона за спиной словно выросли крылья. Она ещё не поправилась до конца, а он уже вприпрыжку носился на работу и обратно, вдохновенно пёк пироги в духовке, читал Шерон книги вслух... Она постепенно крепла, заново училась ходить и обслуживать себя самостоятельно. Её погасший, нездорово рассеянный взгляд потихоньку превращался в прежний — озорной, с хитрыми искорками. Джейсон обожал ловить его на себе — он ужасно соскучился по той дерзкой и шустрой Шерон, которая свалилась на него в Готэме. Ему не терпелось поговорить с ней, выяснить, что произошло, что заставило её загнать себя практически до смерти, осознанно ли она пыталась покончить с собой, или же это была трагическая случайность... В моменты, когда тревога побеждала здравый смысл, Джейсон звонил Уолли и, стыдясь своего поведения, задавал ему кучу сумбурных, бестолковых вопросов. Тот уверенно отвечал, что всё самое страшное уже позади, и что для полного восстановления Шерон нуждалась лишь в длительном отдыхе и качественном питании. За неимением альтернатив, Джейсон слушался и выжидал, не торопя события.***
Первым её словом после возвращения из спидфорса стало его имя. Внутри Джейсона растеклось что-то горячее, как если бы его грудную клетку снова вскрыли и через воронку влили туда ведро кипятка. У него перехватило дыхание, и он обернулся. — Джейсон, — повторила Шерон, усаживаясь в кровати, — мы же сейчас не в Бостоне?.. — Нет, не в Бостоне, — его голос дрогнул. — И не в Сиэтле?.. — Не в Сиэтле. — А где?.. Что... что случилось?.. — она беспомощно моргала. — Тут очень холодно... Джейсон, я замёрзла, — Шерон зябко поёжилась и потёрла ладони друг о друга. — Я... разве я могу мёрзнуть? — она с недоумением посмотрела на свои бледные руки. — Что... — Это надо у тебя спрашивать, — он присел рядом с ней и вручил Шерон ещё одно одеяло, — преступница, достойная Блэкгейта. — А?.. — она совсем растерялась. — Колись, где тебя носило, — Джейсон вздохнул и помог ей укутаться. — Почему я преступница? — Потому что дырявишь пространство и не убираешь за собой следы. — Я... не понимаю, — Шерон нахмурилась. — Уэст сказал... — Так он мне не приснился?! — она подскочила на кровати и опять болезненно побелела. — Ты... ты на самом деле звал его сюда? Уолли Уэста? Но я же просила тебя не говорить ему обо мне! — Рыжуль, — Джейсон крепко, чтобы она успокоилась, схватил её за запястья, — что ты последнее помнишь? До Уолли Уэста, я имею в виду. — Я... — Шерон с трудом втянула воздух, черты её лица заострились. — Я обнаружила... я узнала, что... — она перешла с нормальной речи на свистящий шёпот. — Ладно, эй, — он испугался, — если тебе плохо, давай как-нибудь потом к этому вернёмся. — Уолли Уэст, он... — Шерон нервно облизнула губы, и Джейсон тут же протянул ей стакан со сладким соком. — Ты назвала его папой, и он изрядно охуел. — Да, так и есть, — она сжала в пальцах край одеяла, — он — мой биологический отец. Только не этот Уолли, другой. Я не сразу тебя заметила и посчитала, что всё-таки переписала историю. Я очень испугалась... потому что решила не делать этого. Когда ты вышел, он ругал меня... объяснял, чем грозят мои прыжки. Но я давно в курсе, Джейсон, — Шерон печально посмотрела на него. — В будущем мне уже читали такие лекции, и я не воспринимала их всерьёз. Ну... получается, я ошибалась. Недооценивала... масштаб проблемы. — Ты увидела в спидфорсе что-то, из-за чего передумала стирать таймлайн? — догадался Джейсон. — Да, — прошептала она. — Поделишься? — Если мне нельзя прыгать, если я всё запутываю... — с каждым словом она становилась бледнее и несчастнее, — то выходит, что у меня больше нет дома? Я застряла тут, без родителей, без друзей, без сестры... Я не то чтобы люблю её, но... но... — И без бабла, которое наверняка есть у звёзд. Не ссы, рыжик — заработаем новое. Или спиздим, — он подмигнул ей и толкнул её плечом, — у тебя вон какой опыт в этом вопросе. — ...ты же скоро меня бросишь, — расплакалась Шерон. — С чего бы? — удивился Джейсон. — Я тебе надоем! Я боюсь крови! И я... — Поменьше «я», — он обнял её и прошептал эту фразу ей прямо в ухо, — и побольше «мы». — «Мы»? — в изумлении переспросила Шерон. — Ты хочешь сказать... — Давай станем одной командой, рыжуля? — предложение вылетело у него спонтанно, но он ничуть об этом не пожалел. — Но ведь я не умею шить колбасу, — она всхлипнула. — Это не страшно. — Тогда... тогда давай, — Шерон несколькими судорожными глотками осушила стакан и поставила его на столик. — Ты мне очень нравишься, и... оказывается, — на её лице промелькнуло слабое подобие улыбки, — моя мама дружила с Джейсоном Тоддом! Но не с тобой. — Уверена? — У тебя же нет знакомых синего цвета, — Шерон приподняла брови. — Угу, тогда реально не со мной, — он расстроился. — Чё он там, адекватный? — Мама запомнила его подростком, Робином, которого убили. Больше они не виделись, потому что её засосало в прошлое — навсегда. — Кто конкретно его убил? — Джейсон напрягся. — Джокер, кажется?.. Во время миссии в Африке. — Сука! — он вскочил. — Эта тварь и в параллельном мире меня... — Мне, наверное, стоило сказать ей, что ты воскрес. Но я промолчала, потому что по факту это не ты... — Шерон замялась. — А тот тоже воскресал? Друг твоей мамы? — Сначала — да, но его потом опять убили, так что... Наверное, ей было бы плевать на то, что где-то в мультивселенной есть ещё один Джейсон Тодд — она ведь его не знает. Моя мама... своеобразная женщина. И не только потому, что синяя. — Где ты шароёбилась, рыжуля? — Джейсон, рассердившись на вселенскую несправедливость, сменил тему. — Уэст тебя еле откачал! Притащил свои лекарства из Канзаса, влил тебе по вене ведро какой-то жижи, чтоб ты из кровавой каши обратно на человека стала похожа... — Он... он помог мне? — оторопела Шерон. — Да, причём бесплатно. И мы с ним договорились не докладывать про тебя Грейсону. Прикинь, насколько Уэст уронит свой моральный облик, если раскроется — задолбается доказывать всем вокруг, что не блядовал в кризисы, ДНК-то у вас частично общая... — Можно... я попозже расскажу?.. — она сглотнула. — Когда я вспоминаю... меня до сих пор трясёт. — Конечно, — Джейсон порывисто чмокнул её в лоб. — Отдыхай, рыжик, набирайся сил. Жрать хочешь? — Хочу, — сразу же отозвалась она. — Завтра торт тебе куплю, — пообещал Джейсон, — с вишней. В Бостоне были вкуснее, но тут тоже ничего. — Правда?! — обрадовалась Шерон. — Угу. Заточим его вместе, отметим рождение новой команды. Кстати... Когда у тебя день рождения? — Первого февраля. — Ты его проспала, — Джейсон вздохнул, — придётся покупать два торта. — Не надо, — отмахнулась Шерон, — я всё равно сбилась со счёта, сколько мне лет.***
Прошла ещё примерно неделя перед тем, как Джейсон впервые вывел Шерон на улицу. После долгого сидения взаперти это мероприятие далось ей нелегко — она дёргалась от непривычно яркого света, щурилась, озиралась и отчаянно цеплялась за рукав его куртки. — Что это за город?.. — Шерон сделала несколько робких шагов и остановилась, испуганно вжимаясь в бок Джейсона. — Не узнаёшь? — Не-а, — пробормотала она. — Точно не Готэм. И не Сиэтл. — Миннеаполис, — Джейсон поправил на ней смешную шапку с помпоном. — А на противоположном берегу — Сент-Пол. — Вот почему так холодно, — Шерон с облегчением выдохнула, улыбнулась и посмотрела на него. — Я никогда не жила здесь... но пробегала мимо. Красиво. Чем-то напоминает Кейстоун... — ...не поверишь, но я то же самое подумал, когда меня сюда занесло, — перебил её Джейсон. Она приподняла брови и рассмеялась. Всё его волнение схлынуло в один момент — он уже выучил, что если у Шерон были силы на звонкий и искренний смех, то она чувствовала себя хорошо. В неспешном, расслабленном темпе они погуляли по пешеходным мостам, побродили по торговому центру, заскочили в кондитерскую, попили там кофе с пирожными... Приближалась весна — дни удлинялись, закаты становились живописнее. На обратном пути Шерон замерла посреди улицы и долго стояла на месте, задумчиво глядя куда-то за разноцветные полосы горизонта. В оранжево-розовых лучах заходящего солнца её торчащие из-под шапки кудри казались ещё ярче. Джейсон периодически растирал её плечи, чтобы она не замёрзла, и ждал, пока она заговорит. — Как ты считаешь, — спросила Шерон, не оборачиваясь, — Уолли Уэст поможет мне добыть новый костюм? — Шерон, но тебе нельзя... — Бегать по вашей вселенной вы мне не запретите, — она фыркнула и картинно сложила руки на груди. — Я уточню у него. — Просто мне... — Шерон оглянулась, — неудобно самой к нему обращаться. Звать его по имени, а не «папа»... дикость какая-то. И его дети мне не нравятся! — Ревнуешь, — ухмыльнулся Джейсон. — Ревную! Нарожают замен... — Ты уже созрела для откровений, м? — ...дома, — Шерон накинула широкий капюшон поверх шапки и сгорбилась. Сумерки стремительно наползали на город, высасывали из него краски и делали его отдалённо похожим на Готэм. — Обсудим этот вопрос дома. Стоя к Джейсону спиной, она не заметила, что на слове «дома» он засветился, как маяк. То, что Шерон Мэри Страна-Чудес теперь считала его съёмный дом их общим, согревало ему сердце. После прогулки она долго собиралась с силами — мерила шагами прихожую и комнату, выглядывала в окна, за которыми было уже совсем темно, нерешительно бродила вокруг кровати... Наконец, притомившись, Шерон осторожно села на её край и спросила: — Ты сможешь держать меня за руку, пока я буду говорить? Мне страшно. — Конечно. Я сок и чипсы приготовил, — Джейсон кивнул в сторону столика. В её глазах заблестели слёзы, но она выровняла дыхание и справилась с собой. Джейсон мысленно восхитился — Шерон быстро училась лучшему. Немного помолчав, она сосредоточилась, деликатно хмыкнула и завела длинный, подробный, изобилующий эмоциями и деталями рассказ.***
С самого детства Шерон догадывалась — с её семьёй что-то не так. Её первое осознанное воспоминание было странным: она стояла на чём-то вроде каменного парапета, под которым простиралась бескрайняя водная гладь, и от неё, как от огромного зеркала, отражался слепящий солнечный свет. Где-то сбоку виднелись зловещие ветви гигантских деревьев; даже в безветренную погоду они покачивались туда-сюда — наверное, под собственным весом. Шерон хныкала, потому что они её пугали; она боялась провалиться в бесконечное сияющее пространство и угодить этим деревьям прямо в хищные лапы. Она вертелась, елозила по парапету ногами, пыталась выскользнуть из маминой хватки, спрыгнуть на землю и убежать, но мама никак не хотела отпускать её. Шерон не знала, что было дальше — картинка гасла, и воспоминание обрывалось. Лет до шести она считала, что этот эпизод ей просто приснился — ну, или она увидела похожую сцену в кино и примерила её на себя. Всё изменил обычный осенний день, когда мама попросила её прибраться в гостиной. Шерон обожала лохматую разноцветную щётку с пушистым ворсом — кривлялась и пела в неё, как в воображаемый микрофон. Увлечённая своей игрой, она смахивала пыль с семейных фотоальбомов и нечаянно столкнула один из них на пол. Тот, упав обложкой вверх, раскрылся на случайной страничке. Шерон подняла его, отряхнула, пригляделась внимательнее и испуганно ахнула. Едва веря своим глазам, она уставилась на пейзажную фотографию, сделанную в том самом месте — кирпичное ограждение, большое озеро, сосновый лес на заднем плане... Только солнце не светило — небо было затянуто мрачными дождевыми тучами. Шерон осторожно вытащила снимок и перевернула его, но он оказался не подписан. Её затрясло от страха, и петь ей расхотелось. Дрожащими руками Шерон всунула фотографию в прозрачный «карман», захлопнула альбом, пристроила его обратно на полку и выбежала из комнаты, напрочь позабыв об уборке. После этого ей начали сниться кошмары. В них она, подобно уменьшенным героям мультфильмов, которых запускали в человеческий организм, бродила по запутанным сетчатым туннелям. Ей было больно наступать босыми ногами на ледяной, изъеденный ржавчиной, жёсткий металл, и Шерон плакала. Она звала на помощь маму, отчима, дедушку, но никто не приходил. Из проволочных стен высовывались чьи-то полупрозрачные руки; они, как ни странно, не пытались задушить Шерон, ударить или оцарапать её. Наоборот, они гладили её по волосам, плечам, цеплялись за её ночную рубашку, словно бы просили остаться и поговорить, поиграть с ними. Каждое утро Шерон просыпалась уставшей и измотанной, но родители не обращали на это никакого внимания. Мама пропадала на работе — уезжала ещё до завтрака и возвращалась ближе к полуночи. У отчима расписание было относительно щадящим: он сидел в своей конторе с девяти утра до шести вечера. Но на нём висели все домашние хлопоты, и он раздражался, если Шерон отвлекала его от готовки, стирки или уборки. Тем не менее, кошмары настолько её утомили, что однажды она вытащила фотографию из альбома, подошла к маме и прямо в лоб спросила её: — Мам, а скажи, где это? — Неважно, — равнодушно ответила та, — больше мы туда не поедем. — Почему? — не унималась Шерон. — Я же там была, да? С тобой. — Она не может помнить... — начал отчим, но мама метнула в него убийственный взгляд, и он замолчал. Шерон поняла — в их семье когда-то произошло нечто неладное. Сразу после ужина её отправили спать, но любопытство родилось раньше, чем сама Шерон; оно подстёгивало её изнутри, заставляло сердце биться чаще, а ладошки — потеть от волнения. Она ни за что не уснула бы, пока вокруг неё вилось столько секретов: поворочавшись в кровати около часа, Шерон встала, выскользнула в коридор и на цыпочках прокралась к двери родительской спальни. Мама с отчимом напряжённо обсуждали что-то. Шерон насторожилась и тут же приникла ухом к стене. К сожалению, до неё долетали только отдельные слова и несвязные обрывки фраз. Когда от неподвижности у неё затекли ноги, Шерон вздохнула, ссутулилась и расстроенно побрела обратно к себе. Выяснить что-нибудь полезное ей так и не удалось. Разочарованная, она долго колотила подушку кулаками, а потом отключилась от усталости. Странности продолжались: впервые за последние недели Шерон спокойно — без кошмаров — проспала всю ночь. Едва разлепив глаза следующим утром, она бегом бросилась в гостиную и дрожащими от смутного плохого предчувствия руками сняла с полки тот самый альбом. Почему-то она догадывалась, что после вчерашнего мини-скандала фотография пейзажа с соснами волшебным образом испарится. Так и вышло.***
Но её интерес никуда не делся — Шерон не терпелось узнать, что от неё так тщательно скрывали родители. Она не понимала, почему они просто не могли рассказать ей, кто, где и когда сделал это фото. Чем активнее мама и отчим увиливали от ответа, тем сильнее укреплялось её любопытство. Она не отставала с расспросами до тех пор, пока мама грубо не накричала на неё и не отправила её заниматься уроками вместо «всякой чуши». Шерон разревелась от обиды — ей не доверяли, не считали её достойной посвящения в семейные тайны. Она боялась новой волны кошмаров, но почему-то не хотела, чтобы картинка стёрлась из её памяти навсегда. Так Шерон начала переносить пейзаж из головы на бумагу — один и тот же, день за днём. Как-то раз она, надеясь нарочно разозлить родителей, прикрепила очередной рисунок магнитом на дверцу холодильника и с невинным лицом уселась за стол. Шерон долго дожидалась, пока на кухню кто-нибудь придёт — извелась до зевоты, когда наконец услышала тяжёлую поступь отчима. Внезапно она дёрнулась — передумала, посчитала, что совершала большую глупость, но было уже поздно что-то исправлять. Он нырнул в дверную арку, приветливо махнул Шерон рукой, бросил беглый взгляд на холодильник... В одну секунду его лицо изменилось — он так посерел, словно из него вытекла вся кровь. — Бельчонок, — дрогнувшим и слишком низким, каким-то чужим голосом попросил отчим, — пожалуйста, убери это. Шерон вскочила, сорвала лист, смяла его на ходу и унеслась к себе в комнату. По её щекам градом покатились слёзы — она чувствовала себя так, будто предала единственного человека на планете, который тепло относился к ней. Тем более, похожая ситуация между ними уже случалась. Пока мама запиралась в студии, работая над своими песнями, они с отчимом часто ездили в парк, чтобы покормить белочек — заранее покупали орехи, рассыпали их по мешочкам... — Я тоже белка, белка! — кричала Шерон, бегая по траве. — Разве же ты белка, — отчим неожиданно ласково потрепал её по волосам. — Бельчонок ещё, маленький. Шерон демонстративно вгрызлась в орехи, и он вдруг рассмеялся. Это случалось крайне редко — раза три в год, наверное, и Шерон сперва решила, что ей послышалось. Но нет, он и вправду хохотал — радостно и беззаботно, как она сама. Шерон была счастлива, что сумела развеселить угрюмого отчима; она скакала среди деревьев ещё какое-то время, изображая гигантскую белку и пытаясь жонглировать шершавыми сосновыми шишками. С того дня он и начал звать её бельчонком — мама от этой клички снисходительно закатывала глаза и цокала языком, но терпела. Помимо парка, Шерон и её отчим иногда заглядывали на передвижные ярмарки за сувенирами или угощениями — там можно было найти причудливые деревянные бусы, резные фигурки, фейерверки, кукол, колоды гадальных карт; поесть чего-нибудь вкусного, но вредного... Если в районе, где они жили, не обнаруживалось никаких красочных шатров, Шерон с отчимом просто бродили по вечерним улицам, чтобы нагулять аппетит и успокоить нервы. С папой, пусть и не родным, она чувствовала себя увереннее, чем с мамой — он не сравнивал её с одноклассниками, не ругал за ошибки и не говорил, что она чем-то хуже остальных. Шерон благодарила его, надеясь в ответ услышать нечто вроде «я тебя люблю», но вместо этого он спрашивал — «кто я такой, чтобы судить тебя, бельчонок?» Ей нравилось быть собой и не притворяться примерной девочкой. Их вылазки почти всегда заканчивались тем, что Шерон перемазывалась в грязи по самые уши, набивала полные карманы сосновых шишек и бежала по дороге домой вприпрыжку, громко выкрикивая любимые песни. Как-то раз она обернулась, чтобы взглянуть на его лицо — проверить, не осуждал ли он её за спиной, как мама. Отчего-то он смотрел на неё с такой болью, как будто ему секунду назад отсекли бензопилой обе ноги. Шерон испугалась, растерялась, замолчала и застыла на месте; несколько шишек выпали из её карманов и, шурша, покатились по тротуарной плитке в разные стороны. В тот миг шарм их совместных с отчимом прогулок испарился. И теперь она, наверное, окончательно добила его этой дурной выходкой с рисунком. — «Он больше никогда не засмеётся!» — в отчаянии думала Шерон, с ненавистью разрывая все свои работы на мелкие клочки. Матери она ничего не рассказала, потому что боялась её до дрожи в коленях. Та обращалась с Шерон очень строго и холодно — не ворковала над ней, не умилялась её новым достижениям, не обнимала и не целовала её на людях… Даже дома, где все свои, выпросить у неё сказку или колыбельную на ночь было практически невозможно. С малых лет Шерон жила в вечном ожидании новых упрёков, претензий, обидных сравнений в чью-то пользу. Чисто сыграла этюд на экзамене? Разве это успех? Это обязанность, повседневность, основа — тех, кто постоянно ошибается, отчисляют из музыкальной школы. Нарисовала красивый натюрморт на уроке? Ничего особенного, все одноклассники Шерон сделали то же самое; у Райана, вон, композиция удачнее вышла, а у Шелли — цветовое оформление… Как итог, Шерон прекратила все попытки выделиться и подлизаться к маме — устала биться в глухую стену. Её успеваемость просела, потому что у Шерон закончились причины стараться. Рядом всегда находился кто-то лучше, умнее, способнее, а учиться для себя ей было совсем не интересно. Она грезила о том, что однажды испечёт самый вкусный кекс в классе, напишет самое звучное стихотворение, решит трудную задачу быстрее остальных, и учительница её похвалит… Но ничего подобного не происходило — наверное, в небесной канцелярии для Шерон не выделили никаких выдающихся талантов. Мама страдала из-за того, что её дочь — посредственность. А Шерон мечтала, чтобы её полюбили такой, какая она есть.***
На робкие вопросы о том, куда подевался родной отец Шерон, мама тоже не отвечала. Отчим был на маминой стороне — неловко улыбался и повторял, как робот, одну и ту же фразу: «вы мне достались уже готовыми, бельчонок». Из обрывков подслушанных разговоров Шерон выкопала страшный факт — мама просто не помнила, откуда у неё взялась дочь. Узнав об этом, Шерон погрязла в тревоге, практически перестала спать и не вылезала из простуд. Она была в курсе, как делались дети: в школе для ребят проводились специальные классные часы и лекции. Шерон точно знала — чтобы создать малыша, нужны мама и папа, по-другому никак не выйдет. Мама у неё была, хоть и неправильная, неласковая, но что же произошло с папой? Его посадили в тюрьму? Он умер? Бросил их с мамой вдвоём, потому что они ему надоели? Чем назойливее Шерон расспрашивала маму, тем сердитее та становилась, пока, в конце концов, не объявила эту тему запретной и не пригрозила ей строгим наказанием. В знак протеста Шерон чуть не сбрила волосы, но в последний момент передумала, вернула машинку на место и расплакалась. — «Что, если родной папа любил бы меня по-настоящему? Я должна найти его!» Шерон начала внимательно следить за всеми рыжими мужчинами, которые жили поблизости, но понимала, что у неё не было ни одной — даже самой крохотной — зацепочки. Чувствуя себя Дорой-следопытом, Шерон взяла в привычку самозабвенно рыться в маминых документах и вещах. Правда, вскоре она пожалела о том, что ввязалась в это приключение. Мама оказалась гораздо загадочнее, чем Шерон могла себе представить. Вся жизнь отчима с лёгкостью читалась по его фотографиям, которые покоились в толстых альбомах. Вот он, совсем крошка, тянул в рот какую-то мягкую игрушку, вот он пошёл в школу, играл там в футбольной команде — затянутые в яркую форму мальчишки на снимке выстроились по росту… Он даже не прятал снимки с первой женой, которая умерла от какой-то невероятно редкой, неизлечимой формы рака. Маму же как будто сбросили с летающей тарелки или создали сразу взрослой. В их доме не хранилось ничего из её прошлого — ни фото, ни открыток, ни школьного аттестата... — Расскажи, как вы с мамой встретились? — Шерон изобразила самый жалобный взгляд, на который была способна, и хитро прильнула к отчиму. — Ты же знаешь эту историю, — тот вздохнул. — Мы познакомились на групповых занятиях у психолога. Я потерял жену, а твоя мама сбежала из дома... — Она когда-нибудь училась в школе? — не сдавалась Шерон. — Конечно, — отчим слегка округлил глаза. — В какой? — Она из другого штата, бельчонок. — Из какого? — Из Нью-Джерси. — И как тогда вы оказались в одной группе? — прищурилась Шерон. — Лучше спроси у мамы сама, — с тяжёлым вздохом он отстранился от неё и посмотрел в окно. На небе сгущались тучи — собирался дождь. — Она ничего не скажет, — её голос задрожал, а к глазам подступили слёзы. — Я обещал... — пробормотал он, но не закончил фразу и замолчал на несколько секунд. — Мы с твоей мамой договорились не обсуждать прошлое, потому что оба совершили очень много ошибок. — А... а как же я? — всхлипнула Шерон. — Я хочу знать, кто я, откуда я появилась, и почему мама меня не любит! — Бельчонок, мне жаль, но я не могу тебе помочь. Я клянусь, — он положил ладонь себе на грудь, — что я не в курсе, кто твой родной отец, и где он прячется. По поводу мамы ты... заблуждаешься. На самом деле она очень любит тебя. Она сейчас работает над тем, чтобы у нас всех была лучшая жизнь. — Не похоже! — вскинулась Шерон. — Потерпи ещё чуть-чуть, — отчим взял её за руки. Она с удивлением и огромным опозданием заметила, что у него тоже были зелёные глаза, только уставшие и больные, как будто он долго плакал или плохо спал накануне. — А почему ты не разрешаешь мне звать тебя папой? Ненавидишь меня? Злишься за рисунки, да? — Нет, — он покачал головой, — вовсе нет. Я просто не заслужил этого, Шерон. Глотая горькие слёзы, она убежала в свою спальню и заперла дверь изнутри на замок. Дождь с грохотом обрушился на крышу, по оконным стёклам поползли, сливаясь в узоры, мутные струйки. Не «бельчонок» — Шерон. Обращения по имени хватило ей, чтобы понять — мама и отчим не любили друг друга, между ними не было ни капли романтики. Их связывала какая-то жуткая общая тайна, о которой они не рассказали бы даже под страхом смертной казни. Никому.***
Как ни странно, насчёт «лучшей жизни» отчим оказался прав. Спустя несколько месяцев после их разговора мама ввалилась в прихожую непривычно разгорячённая, вдохновлённая и румяная; она не поставила туфли, как всегда, ровно, а швырнула их в угол. Шерон вытаращила глаза и спряталась за дверной косяк — на всякий случай. — Готовьтесь, мы переезжаем в Сиэтл, — торжественно объявила мама. — ...куда?! — в ужасе икнула Шерон. — Зачем?! — Контракт подписали, всё-таки? — обрадовался отчим. — Стойте! Стойте! — Шерон паниковала. — А как же дедушка?! Мы что, бросаем его одного? — ...дорогая, — пробормотал отчим и потёр лоб, — кажется, у нас проблема. — Переговори со своим отцом, — отмахнулась мама, — я думаю, что он сам за себя решит. В крайнем случае, мы всегда сможем его перевезти. — Ава... — кажется, сложность всей ситуации доходила до отчима постепенно, — а что насчёт... Он оборвал фразу, но мама поняла его и так. Она расправила плечи, вздёрнула подбородок и процедила: — Ты слышал, что я сказала Шерон пару лет назад? Если забыл, я повторю: туда мы больше не поедем. Впрочем, ты волен делать всё, что тебе хочется — никто не держит тебя на привязи. — Ава... — И давно ты там был в последний раз? — мама сложила на груди руки и приподняла бровь. Отчим опять стал серым — точь-в-точь как в тот день, когда Шерон повесила рисунок с пейзажем на холодильник. Не говоря ни слова, он наспех обулся и вышел на улицу. Дверь громко хлопнула, и от этого звука по спине Шерон пробежали мурашки. — Мам... — робко пробормотала она, — он... навсегда? — Вряд ли, — та была спокойна, как каменная статуя. — А вдруг... — Куда он от нас денется, — мама совершенно не волновалась. — А если и навсегда... то туда ему и дорога. Начинай собирать вещи, Шерон, ты должна успеть до выходных. — Но, мам... — Если мистер... — она назвала его по фамилии, — надумал пуститься в сольное плавание, то ему придётся меня убить, потому что я слишком много знаю. Он не сделает этого по двум причинам. Одна из них — ты. — А... а вторая какая? — у Шерон пересохло в горле. — Неважно, — мама нахмурила брови, и на её лбу обозначились две глубокие морщины.***
Накануне путешествия Шерон закатила настоящий скандал. Она упорно отказывалась садиться в бизнес-класс, потому что там в ряду было только два кресла, а ей требовалось три. Шерон хотела держать за руки обоих родителей, сидя между ними, но мама ощетинилась — «я не для того пахала столько лет, чтобы теперь летать через всю страну в экономе, прекрати меня позорить!» Сопротивляться маминым распоряжениям было бесполезно, и Шерон сдалась. Стюардессы ахали и охали вокруг неё, пока она тряслась и сжимала в заледеневших от страха пальцах бумажный пакет для рвоты, но Шерон почти не замечала их — думала о своём и мысленно прощалась с мирной жизнью в глубинке Массачусетса. Сиэтл встретил их проливным дождём и густым туманом. Верхушки высоток тонули в нём, будто бы растворялись, сливались с небом. От долгого перелёта Шерон мутило, у неё болела и кружилась голова, её тошнило и начинало знобить. Она притихла и старалась не смотреть на движущуюся ленту транспортёра — ей моментально казалось, что пол уплывал у неё из-под ног. Всё вокруг было каким-то ненастоящим, нереальным, как фильм в замедленной съёмке. Шерон думала, что они, дождавшись чемоданов, выйдут из аэропорта и сядут в обычное такси, но на парковке её семью уже караулил водитель, нанятый корпорацией, в которой работала мама. Шерон ущипнула себя за бедро — убеждалась, что не спала — и послушно уселась в роскошный чёрный внедорожник. В такую промозглую погоду рассмотреть город было практически невозможно, поэтому Шерон откинулась на сиденье, прикрыв глаза. Она очень устала, ей не терпелось вымыться и отдохнуть. Машина долго петляла по улицам, пока не остановилась у большого двухэтажного дома с панорамными окнами и плоской крышей. Участок вокруг него был огорожен глухим каменным забором, который с одного края соседствовал с чужой «живой» изгородью — высокими плотными кустарниками, увядшими и полинявшими поздней осенью. Их тоненькие ветви сплетались так тесно, будто замёрзли и боялись отпускать друг друга. Водитель отдал маме пульт от ворот, а потом помог отчиму вытащить из багажника чемоданы. — Остальные вещи приедут позже, — предупредила мама, — я отправила их в контейнере. Идём, быстрее, погода — кошмар. По внутренним ощущениям Шерон, их новый дом был ровно в пять раз просторнее старого. Она, как и раньше, выбрала себе спальню на втором этаже. К ней примыкала ванная комната — огромная, с угловой чашей ванны и душевой кабинкой сразу. Шерон бы с удовольствием поплескалась в горячей воде, но слишком устала, чтобы ждать, и не знала, разрешит ли ей мама такую трату. Поэтому она торопливо сполоснулась под душем и плашмя бухнулась на кровать — тоже большую, двуспальную, с необычным матрасом, который словно подстраивался под контуры её тела. — «Вау», — только и успела подумать Шерон, засыпая.***
Жизнь и вправду изменилась. Из среднестатистической семьи, барахтающейся кое-как от зарплаты до зарплаты, они внезапно превратились в элиту. Мама всё чаще появлялась на экране телевизора — так Шерон и узнала, что кучу прилипчивых песен, которые постоянно доносились изо всех радиоприёмников, написала именно она. Вместо обычной школы, где никому не было дела до того, как одеты ученики, Шерон теперь посещала престижную гимназию и носила ненавистную строгую форму. Там выделиться у неё тоже не получилось — в одном классе с ней учились дети актёров, режиссёров, писателей, успешных бизнесменов... Шерон снова оказалась где-то на дне негласного социального рейтинга. Чем больше времени она проводила в новом коллективе, тем сильнее скучала по старому. В предыдущую школу Шерон ездила на автобусе, ещё до начала уроков она могла поболтать с приятелями, обсудить свежие сплетни, пожаловаться на учителей... Раньше её дразнили за цвет волос, но без особой злобы, просто так, и она отшучивалась в ответ. Здесь же, когда Шерон — совершенно внезапно, опережая сверстниц — начала превращаться из девочки в девушку, к ней прилепили омерзительную, просквозившую из какого-то молодёжного фильма кличку «огненный лобок». Женская раздевалка у бассейна стала для Шерон настоящей камерой пыток. Конечно, она тут же сбрила пробивающиеся волоски и на ногах, и в паху, но было уже поздно — в неё буквально тыкали пальцами и хохотали. К тому же, Шерон плохо плавала и боялась прыгать с вышки, что нисколько не прибавляло ей уважения в глазах других. Учителя относились к ней равнодушно — не унижали, но и не хвалили. Шерон хотела пожаловаться школьному психологу, но побоялась усугубить ситуацию. Поэтому она просто терпела, стискивая зубы, и мечтала вырасти как можно скорее, чтобы вернуться в Массачусетс — спрятаться там от папарацци, журналистов, маминых поклонников и ненавистников. Если бы у неё была такая возможность, Шерон бы с удовольствием отмотала время назад и убедила маму оставить её с дедушкой. Как гласила известная пословица — «бойся своих желаний, они могут сбыться».***
В первое время Шерон списывала своё плохое самочувствие на постоянный стресс и перепалки в школе. У неё часто поднималась температура, её то тошнило, то, напротив, на неё приступами нападал какой-то зверский, волчий голод, и Шерон, не разбирая вкуса еды, сметала всё, что находила в холодильнике. Отчим пытался деликатно донести до мамы, что такое поведение не совсем нормально, и Шерон следовало бы показать доктору, но та только отмахивалась — «они в препубертате все такие, не мешай мне работать». — Бельчонок, — спросил он у Шерон, — ты же не... употребляешь наркотики? — Наркотики?.. — поморщилась Шерон. — Почему... — Я поискал в Интернете твои симптомы, и они меня, если честно, слегка пугают, — отчим передёрнул плечами, его взгляд был встревоженным. — А, ты про это, — она приоткрыла окно, потому что её опять бросило в жар. — Я не знаю, почему так. Мама говорит, что само пройдёт. — Я запишу тебя к врачу, хорошо? — ...ладно, — пробормотала Шерон. Она с детства не болела — вообще ничем, кроме простуд, и из докторов встречалась только с травматологом, потому что очень активно знакомилась с окружающим её миром. Мир не всегда оказывался дружелюбным, и Шерон периодически разбивала в кровь лоб и нос, вывихивала руки, ноги, обжигалась, резалась нечаянно... Но о серьёзных проблемах со здоровьем она никогда не задумывалась — они словно бы существовали где-то отдельно, не касаясь Шерон. Её состояние ухудшалось стремительно: руки стали трястись так сильно, что Шерон едва могла удержать ручку или фломастер, её часто лихорадило или, наоборот, знобило до дрожи и стука зубами. Каждое утро она просыпалась уставшей и взмокшей от пота — притом, что кошмары ей давным-давно не снились. На этой стадии забеспокоилась и мама. Правда, не потому, что внимательно следила за здоровьем дочери, а потому, что школьная медсестра позвонила ей и сообщила, что Шерон упала в обморок на перемене. По дороге в больницу Шерон думала, что каждый день теряла бы сознание, если бы мама ради этого отпрашивалась с работы. Но подобие радости быстро переросло в страх: у Шерон взяли какое-то немыслимое количество анализов, провели кучу диагностических процедур; после всего этого к ней в палату пришёл доктор и сообщил, что Шерон должна будет остаться в больнице до окончательной постановки диагноза. — У вас... у вас есть какие-нибудь идеи? — отчим почему-то побледнел и начал заикаться. — Девочка нормально питается? — доктор внезапно взглянул на Шерон с осуждением. Она удивилась — неужели даже в своей болезни была виновата только она сама? — Когда как, — пожала плечами мама. — Иногда капризничает, иногда ест огромные порции... Я была такой же в переходном возрасте. — Ава, — напомнил отчим, — ей десять лет. — Десять?.. — доктор слегка удивился. — На рентгене возраст костей Вашей дочери соответствует примерно тринадцати годам. — Я прекрасно помню, когда её родила, — процедила мама. — Первого февраля девяносто пятого. — Тест на наркотики... отрицательный, — врач задумчиво пожевал губу. — Шерон, пожалуйста, если ты поддалась на чьи-то уговоры и попробовала что-то, чтобы лучше учиться, больше запоминать... Скажи нам сейчас, не бойся. От этого будет зависеть тактика лечения... ну, и сроки выздоровления. — Я никогда бы... — Шерон разревелась от обиды и унижения, — я ничего... — Ш-ш, бельчонок, — отчим взял её за ту руку, в которой не было капельницы. Я тебе верю. — Значит, ждём результаты остальных анализов. Не волнуйтесь, мистер и миссис... — мама отчего-то каждый раз передёргивалась, когда к ней обращались по фамилии мужа, — ваша дочь будет в порядке. Мы сделаем всё возможное. Но с каждым днём врачи озадачивались всё сильнее. Показатели крови Шерон смутили их — такая картина обычно наблюдалась у людей, которые долго голодали или страдали тяжёлыми формами расстройств пищевого поведения. Шерон, которая могла за один раз проглотить целую пиццу и запить её поллитровым стаканом колы, оторопела. Ей бы и в голову не пришло осознанно ограничивать себя в еде. Её кормили пять раз в день, но она всё равно худела, дрожала, и лучше ей не становилось. Доктор Коэн, который курировал её, с каждым появлением в палате казался всё мрачнее. В какой-то момент Шерон потеряла способность ходить — она, как обычно, попыталась встать, но её ноги подломились, и она рухнула обратно на кровать. Она попробовала снова — результат был тот же самый. Тогда её впервые охватил всепоглощающий, первобытный страх смерти; Шерон от ужаса забыла, как дышать. — «Я умираю! — паника обдала её ледяной водой, затянула в свой водоворот. — Я не вылечусь, мне врут!» С тех пор она целыми днями лежала, безнадёжно уставившись в потолок. Отчим приходил чаще, чем мама — читал Шерон книги вслух, как если бы она снова стала маленькой. Он выглядел просто ужасно — похудел и осунулся до неузнаваемости, хоть и не болел. — У меня тоже супер-редкий рак, да? — прошептала Шерон. — И вы мне не говорите, чтобы я не отчаивалась? — Нет, рака нет, — он вздохнул, — но доктора не знают, что с тобой такое. Ты на поддерживающей терапии... — его голос оборвался, и он мучительно, тяжело сглотнул. — На поддерживающей, — повторила она, сомневаясь, стоило ли ей спрашивать, что скрывалось за этим термином. — Мама ищет врачей по всем штатам, Шерон, — собственное имя покоробило её, — мы не бросим тебя. Ни за что. — Мне страшно, — пробормотала она. — ...мне тоже, — ответил вдруг отчим. — А?.. — Шерон округлила глаза. — Ничего, ничего, — он потёр лоб, — извини, бельчонок. Принести тебе что-нибудь?.. Однажды она случайно подслушала разговор мамы с доктором — они стояли за полупрозрачной ширмой, и их силуэты вырисовывались сквозь ткань, как будто Шерон вместо больницы внезапно очутилась в театре теней. — Знаете, миссис... — протянул доктор, — в общем и целом... состояние Вашей дочери напоминает гиперметаболический синдром, спровоцированный патологией щитовидной железы. Но... положительного ответа на терапию нет, и некоторые симптомы выглядят весьма противоречиво. — Что Вы хотите мне сказать?.. — Как бы Вам объяснить человеческим языком, — он прошёлся туда-сюда, сцепив руки за спиной. — Если сложить все результаты обследований в одну картину, то мы получаем вывод — у Вашей дочери по неясной причине резко ускорился обмен веществ. — Но, если дело всего-навсего в щитовидной железе, почему бы её просто не удалить? — не поняла мама. — Насколько мне известно, люди могут жить и без неё. — Для проведения оперативного вмешательства Вашу дочь необходимо стабилизировать, а достичь этого у нас не получается, — тон врача прозвучал виновато. — И, миссис... — Да? — На девочку не действует наркоз. Наши анестезиологи пробовали разные дозы, составляли расчёты... бесполезно. Они отказываются работать с Вашей дочерью. Поймите, если она не проснётся после операции или очнётся на хирургическом столе... — Ясно, — гулко отрубила мама. — Сколько ей осталось? — Мы впервые столкнулись с таким случаем, поэтому Вам никто не обозначит даже примерный промежуток времени. Кстати... — Что? — Я посоветовал бы Вам обратиться к специалисту по генетике. — Зачем?.. — Генетические поломки могут проявляться по-разному, — ответил доктор. — Вполне вероятно, что мы имеем дело с какой-то хромосомной патологией. — Порекомендуете конкретного генетика? — поинтересовалась мама. — Боюсь, что нет. Но Вы вправе пригласить специалиста из любой другой клиники. — Ясно, — повторила мама, и их с врачом силуэты исчезли из поля зрения Шерон.***
Молодого доктора, который появился в палате через несколько дней после этой беседы, звали просто и коротко — Брюс Уэйн. Он был такой крупный, что ему пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой о дверной косяк. Шерон слабо улыбнулась — почему-то этот жест рассмешил её. — Здравствуй, Шерон, — доктор Уэйн аккуратно устроился на стуле, который стоял напротив её кровати, и закинул ногу на ногу. — Как твоё самочувствие? — Ну, я умираю, — она еле ощутимо приподняла брови. — Или слегка торопишь события? — пронзительный взгляд его голубых глаз заставил её поёжиться. — ...это уже не мне решать, — вздохнула она, будучи совсем не в состоянии спорить. Он долго расспрашивал её — выпытывал, чем Шерон болела в детстве, подвергалась ли она сильному стрессу перед тем, как проявились первые симптомы, имелись ли среди её родственников похожие случаи... — О, Вам к моей маме надо, — Шерон оживилась. — Почему же? — доктор Уэйн нахмурился. — Она не помнит, откуда я взялась. — В каком смысле? — даже если он и удивился, его лицо осталось непроницаемым. — В прямом. Она забыла, кто сделал её беременной. — То есть, её муж — не твой отец? — Не-а. Я никогда не видела родного папу... и уже не увижу, наверное, — ей опять захотелось плакать. — Плохо, — посуровел доктор Уэйн. — ...почему? — всхлипнула Шерон. — Для работы мне нужны образцы ДНК обоих твоих родителей, — пояснил он. — Поищите их у мамы, — Шерон зевнула и неожиданно для себя провалилась в сон.***
Всю неделю Шерон томилась в ожидании и изводила медсестёр своими капризами. Те терпели — то ли из-за денег, которые платила клинике мама, то ли из жалости. Когда доктор Уэйн вернулся, от него веяло холодом. Шерон поймала его взгляд на себе и нервно кашлянула. — Я хотел бы обрадовать тебя, Шерон, — в этот раз садиться он не стал, — но увы. У меня плохие новости. — Я умираю, — она убедилась в этом окончательно. — Я не смог вытянуть из твоей матери ни капельки информации и трижды уличил её во лжи. — Про... про папу? — Да. Сначала она соврала, что подвергалась насилию и была вынуждена сбежать от возлюбленного в социальный приют. Я спросил — когда, где? В ответ — нечто невразумительное. Потом она сослалась на амнезию, якобы попала в аварию, ударилась головой и полностью потеряла память. Естественно, она не уточнила ни город, ни даже штат, в котором это всё произошло. Я настаивал на важности информации, и тогда твоя мама выдала мне безумную версию о путешествии во времени. Я не полицейский, Шерон, и не сотрудник службы госбезопасности. Но я передал твоей матери, что ей стоит тщательно задуматься и сделать выбор в пользу чего-то одного. — К-какой выбор?.. — заикнулась Шерон. — Чистая репутация и успешная карьера или жизнь её единственного ребёнка. — Это соревнование я проиграю, — по её щеке покатилась горячая слеза. — Мистер Уэйн, но зачем Вам мой настоящий отец? Что он скажет? — Видишь ли, Шерон, — он всё-таки сел, чтобы не возвышаться над ней, как кладбищенская статуя. — Генетические мутации могут быть наследственными или спонтанными. Если твой родной отец дожил до возраста, в котором он был способен оплодотворять женщин, то либо он был здоров... либо его когда-то сумели вылечить. — А, вот в какую сторону Вы копаете, — догадалась Шерон. — Но... мама принесёт меня в жертву, не сомневайтесь. — Я поговорю с ней снова. Если возникнет необходимость, мы привлечём к делу правоохранительные органы. На всякий случай я взял образец ДНК и у твоего отчима. Он, в отличие от супруги, говорил правду — вы с ним действительно не родственники. — Представляете, как обидно будет, если мой отец окажется здоровым? — горько усмехнулась Шерон. — Поэтому я не тороплю события. Есть ещё одна гипотеза... но она не понравится ни тебе, ни твоей матери. — Это какая? — Шерон посмотрела на доктора Уэйна, и их взгляды встретились. — Твоей маме подлили наркотик, допустим, в напиток, а потом... надругались над ней, воспользовались её беспомощностью. Этим можно объяснить одновременно и амнезию, и мутации — не зря же при беременности категорически запрещено употреблять, к примеру, алкоголь или другие вещества, влияющие на формирование эмбриона. Шерон вспыхнула от стыда — подумала, что лучше бы мистер Уэйн обругал её в лицо «огненным лобком», чем озвучил такой страшный сценарий. Но было в этом что-то логичное. Мама ничего не помнила, и позже её дочь родилась больной... Она отвернулась к стене, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Доктор Уэйн тихо попрощался и покинул палату. Шерон бурно разрыдалась. Посредственность, неудачница, дочь насильника, зачатая под наркотиками. Неудивительно, что мама её никогда не любила, как бы отчим ни доказывал обратное. Шерон хотела жить, но теперь была не уверена в том, что достойна этого. Засыпая, она мысленно возвращалась на ту площадку с озером и соснами — представляла, как карабкалась на парапет и прыгала вниз, в слепящую лазурную неизвестность.