***
Доктор Уэйн больше не появлялся. Наверное, мама, испугавшись скандала в прессе, отказалась от сотрудничества с ним — сделала, как и думала Шерон, свой выбор. Сама Шерон вскоре перестала считать дни и сразу же потерялась в календарных датах — всё равно они теперь не имели для неё никакого смысла. Она просто лежала, слушая неравномерный писк мониторов, которые висели у изголовья её кровати, и ждала конца. Как ни странно, хуже ей не становилось — её состояние более-менее стабилизировалось. Шерон по-прежнему не могла ходить, но иногда, если погода позволяла, медсёстры вывозили её на крышу больницы, где была оборудована специальная площадка для прогулок. Закутанная в одеяло по самый подбородок, Шерон полулежала в кресле на колёсах и завистливо, едва сдерживая слёзы, оглядывала город — вечно ненастный, серый, но неуловимо цепляющий чем-то, с особой атмосферой. Внутри неё разрастались и крепли, набирая силу, злость и обида на тех, кто был здоров, спокойно бродил по улицам, посещал кинотеатры и концерты… Отчего-то в Шерон теплилась уверенность, что если бы не болезнь, то Сиэтл рано или поздно понравился бы ей, а так недоступная и от этого до предела желанная общественная жизнь буквально протекала мимо. Шерон как будто заманили в заброшенный поезд метро и заперли там; она безуспешно билась в окна, кричала, чтобы её заметили, спасли, вытащили, но пассажирам, которые торопливо сновали туда-сюда по платформе и переходам, не было до неё никакого дела. Она надеялась, что радио внутри вагона когда-нибудь оживёт, диспетчер объявит следующую станцию, и поезд тронется, наберёт скорость, понесётся по рельсам. Но динамики молчали, и обесточенный состав не сдвигался с места. Тусклая и безрадостная весна сменилась влажным, душным, дождливым летом. Обычно Шерон терпеть не могла это время года — рыжая и белокожая, она часто обгорала под солнцем; ожоги сильно болели и долго заживали. Но, как она поняла, солнце в Сиэтл заглядывало редко, и от этого ей стало ещё грустнее — будь она здоровой, то слонялась бы по городу каждый день. Шерон мечтала пройтись по берегу залива, покормить местных неправильных — коричневых! — белок, побывать в музее, сходить в знаменитый ресторан на верхушке причудливой золотистой вышки… Естественно, что всё это оставалось под запретом. Лишь иногда медсёстры разрешали ей посмотреть на закат с крыши, и Шерон каждый раз соглашалась — хоть какое-то развлечение. Оказываясь на улице, она старательно гнала прочь мысли о людях внизу — просто любовалась цветами, в которые окрашивалось вечернее небо. Где-то в душе у Шерон жил маленький художник, он требовал действий, творчества, новых картин, но из-за слабости она давным-давно не брала в руки ни карандаши, ни фломастеры, ни кисти. Примерно в середине августа мама пришла к ней в странном платье — длинном, до пят, и свободном, скрывающем контуры фигуры. Шерон удивилась, потому что обычно та предпочитала строгие и некомфортно обтягивающие её тело классические фасоны. Мама всегда была угловатой и сухощавой — Шерон подозревала, что унаследовала это от неё, но теперь будто бы поправилась, округлилась. — Как твоё самочувствие, Шерон? — спросила мама, не поздоровавшись, и села в кресло для гостей. — Нормально?.. — она боялась сказать «неплохо», потому что за последние месяцы болезнь сделала её суеверной. — У меня для тебя есть новость. — Давай, удиви меня, — буркнула Шерон. — Ты выиграла какую-нибудь крутую статуэтку, да? — Я беременна. — Чего?! — она в ярости подскочила на кровати, и датчики над её головой тут же тревожно запищали. — Да как вы… почему вы… Я, вообще-то, пока жива!!! — Как это связано? — мама приподняла бровь. — Я ещё умереть не успела, а вы уже рожаете мне замену! Предатели! — она хлопнула руками по матрасу и горько расплакалась. — Это не совсем… — мать зачем-то попыталась оправдаться, но гнев Шерон напрочь заглушил голос разума, затопил его волной жгучей лавы, и она не желала ничего слышать. — Вы что, не могли потерпеть чуть-чуть?! — она рыдала взахлёб. — Дать мне сдохнуть спокойно, а потом размножаться на здоровье? — Ты считаешь себя единственным на планете человеком, у которого появится брат или сестра? — мама тоже разозлилась. — Это абсолютно нормальная практика. Я бы озаботилась этим вопросом раньше, но возможности не было. Я работала. И если бы я не работала, — она строго прищурилась, выделяя голосом частицу «не», — то сейчас бы деньги на твоё пребывание в больнице уже закончились. — Я считаю, что вы затыкаете этим ребёнком дыру, которой пока нет! — упрямо твердила Шерон. — А я наивно понадеялась, что ты обрадуешься, — мама поднялась. — Обрадуюсь? — взвилась она. Спина Шерон взмокла от холодного пота, и синтетическая ткань рубахи противно прилипла к коже. — Обрадуюсь?! Я вас видеть больше не хочу! Ни тебя, ни… твоего мужа! Родите себе новую дочь и заботьтесь о ней! Может, со второго раза у тебя выйдет лучше? Без поломанных генов! — Если бы ты не болела, — сухим, лишённым всяких эмоций голосом процедила та, — то получила бы пощёчину за свои слова. Хорошо, Шерон, я тебя услышала, твоя позиция мне ясна. Мама сразу же ушла, но Шерон, которую душила и раздирала на части злость, продолжала так отчаянно трястись, что ей потребовался успокаивающий укол. Она задремала, и ей приснилось что-то тяжёлое, вязкое, гадкое. Чуть позже мама послала к ней отчима. Может, она полагала, что Шерон к нему будет милосерднее, чем к ней — ну, или отправила супруга на растерзание, чтобы не страдать в одиночестве. Шерон накричала на него прямо с порога, швырнула в него книгу — не попала, конечно, да и сил на полноценный бросок ей не хватило, а потом начала демонстративно, с надрывом в голосе, звать охрану. Медсёстры хором осуждали её поведение, просили не обращаться с родителями так грубо… Она игнорировала абсолютно все попытки её урезонить. Если бы их семья расширилась раньше, то Шерон бы действительно обрадовалась появлению братишки или сестрички, но именно сейчас это выглядело издёвкой, стремлением срочно заменить умирающего ребёнка новым, здоровеньким, за которого не стыдно. То ли так удачно совпало, то ли она зарядилась силой чистой, первозданной ненависти, но к осени состояние Шерон внезапно улучшилось, и её выписали домой. В прошлой жизни Шерон любила осень — обожала собирать опавшие листья, жёлуди и каштаны, прятаться от дождя под разноцветным зонтиком, скакать по лужам в высоких резиновых сапогах. Она заранее выбирала наряды на Хэллоуин, подолгу вертелась в них перед зеркалом, кривлялась... Позже, когда наступали сумерки, Шерон отправлялась на улицу и выманивала у соседей праздничные леденцы, спрашивая — «сладость или гадость?!» Добытые трофеи она бережно складывала в корзинку и постепенно подъедала. Теперь все эти удовольствия доставались кому-то другому, не Шерон. Она точно так же тосковала в кровати, но не в больнице, а дома. Каждый день к ней приходили медсёстры, ставили ей капельницы, делали уколы, проверяли зонды, по которым поступала питательная смесь. Со временем Шерон научилась вводить её самостоятельно — готовила состав, брала шприц, подсоединяла его к трубке… Ей было страшно, но гордость не позволяла попросить помощи у мамы или отчима. Обыкновенную, «человеческую» еду ей приносила горничная, она же убиралась в спальне Шерон, меняла постельное бельё и помогала ей переодеваться. Она попробовала наладить с горничной контакт, разговорить её, подружиться, но та только вежливо улыбалась и испарялась из комнаты сразу после того, как заканчивала свою работу. От безысходности, одиночества и скуки Шерон освоила чаты в Интернете; целыми сутками она общалась там с посторонними людьми, чьи личности были скрыты за никами. Она примеряла на себя множество масок — представлялась то обычной школьницей, то моделью, то наркоманкой в реабилитации, то бандиткой в бегах… Играть разные роли было по-настоящему весело. Если её ловили на вранье, то она просто меняла профиль и начинала представление с нуля. К рисованию Шерон не вернулась — её, как и прежде, тянуло к бумаге и краскам, но мешал какой-то внутренний блок, и вместо работы над эскизами она снова открывала какой-нибудь чат, чтобы окунуться в неизвестность.***
Её младшая сестра родилась чуть раньше положенного срока — за четыре дня до Рождества, двадцать первого декабря. Шерон даже не удосужилась выглянуть из комнаты, пока мама с отчимом суетливо собирались в больницу — просто лежала и слушала, как они парой разбуженных бурых медведей топотали по первому этажу. Что-то пошло не так, и мама вместе с малышкой были вынуждены провести в больнице целую неделю. Шерон, стараясь не подавать вида, радовалась — боялась, что вопли младенца испортят такой замечательный праздник. Но рождественский семейный ужин всё равно получился скомканным и вымученным. Отчим выглядел ещё более хмурым и встревоженным, чем всегда, и разговор по душам у них не склеился, развалился на пустые фразы и затих. Шерон доела свой кусок сладкого пирога и ушла спать. Она больше не караулила звуки шагов на крыше — за минувший год разучилась верить в Санта Клауса, как и в кого-либо другого. Подарки ей тоже были не нужны — для чего мертвецу, например, игровая приставка или новые сапоги на платформе? Шерон обмакнула круглое печенье в молоко, надкусила его и тихо расплакалась. Когда они жили в Массачусетсе, всё было по-другому: за столом собиралась вся семья, приезжал дедушка — привозил подарки и вкусности, по телевизору шли глупые, но такие милые рождественские комедии... Мама играла на пианино, Шерон подпевала ей, и отчим слушал их со странным лицом — как будто стыдился того, что ему это нравилось. Теперь Шерон умирала от неизвестной болезни, мама готовила ей замену, дедушка категорически отказывался прилетать в Сиэтл; двадцать пятое декабря вместо чего-то священного стало просто безликой датой в календаре, двумя глупыми цифрами. Сестрёнку назвали Рут Роуэн — выбор мама не объяснила, да и Шерон нисколько не интересовалась, почему именно эти имена, в честь кого-то или просто так... Она внимательно смотрела на Рут, надеясь разглядеть в ней свои черты, но видела лишь уродливую гигантскую розовую креветку с мутными глазами и беззубым ртом. К тому же, от той исходил приторный, тошнотворный молочный запах, резкий и стойкий, не перебивающийся ничем — Шерон всякий раз передёргивало от отвращения, когда она оказывалась рядом с сестрой. — «Как люди вообще могут умиляться младенцам, они же мерзкие!» — думала она. — Я такая же была? — спросила Шерон вслух. — Да, только рыженькая, — ответил ей отчим. — И поменьше. — Жуть, — со вздохом констатировала она, осторожно встала с дивана и поплелась обратно в свою спальню. Шерон ходила, опираясь на штатив от капельницы — возила его с собой повсюду, и колёсики угрожающе скрипели, как в фильме ужасов. Родители, игнорируя все её намёки и предупреждающие сигналы, не оставляли попыток сблизить сестёр друг с другом — приносили малышку, показывали, как её держать, ворковали над ней, вовлекали Шерон в совместные игры… К весне она была готова свернуть своей мелкой замене шею — настолько её утомило само существование Рут. Постепенно в её голове созрел план — сомнительный, некрасивый, неприемлемый с точки зрения морали, но Шерон всё ещё болела, ей хотелось покоя и уединения, а не наполненных фальшивым восторгом семейных посиделок. Однажды, дождавшись глубокой ночи, Шерон украдкой выбралась из своей комнаты. Предательски скрипящий штатив она оставила в спальне; без опоры её мотало из стороны в сторону, как будто пол под ней шатался. Она шагала неспешно, осторожно и боязливо, опираясь иногда на стены, пока не остановилась напротив входа в детскую. Перед тем, как положить ладонь на прохладный металл дверной ручки, Шерон помедлила пару секунд — колебалась, но всё же приняла решение. Замок еле слышно щёлкнул, створка бесшумно распахнулась, и Шерон скользнула внутрь. Ночник в форме пухлого полумесяца наполнял комнату нежным, мягким жёлтым светом. Рут мирно сопела в своей кроватке, но сразу же поморщилась и открыла глаза, когда сестра угрожающе склонилась над ней. — Я тебя ненавижу, — Шерон собрала в своём голосе всю злобу, что копилась в ней с прошлого лета. — Я бы с удовольствием взяла вон ту подушку и придавила тебя, — она покосилась на радионяню, — но меня же поймают. Я не хочу сидеть в тюрьме из-за тебя, тупая замена. Хотя... ты же знаешь, что мне нечего терять? Рут не могла понять, что ей говорят — улыбнулась, наоборот, закряхтела, загулила и радостно задёргалась, ожидая, что её возьмут на руки. — Заткнись, гадина, — прошипела Шерон и ткнула сестрёнку в центр груди указательным пальцем. Та смешно квакнула и вытаращила глаза. — Знаешь, я мечтаю, чтобы в окно твоей спальни влетел метеорит или шаровая молния... Нет! Лучше пусть тебя похитят, пока нянька гуляет с тобой, а та-ам… Договорить она не успела — прибежавшая мама с силой оттащила её от колыбельки за рукав халата и наотмашь ударила по лицу. Шерон больно упала на пол, но ей захотелось расхохотаться, а не заплакать. — Что ты себе позволяешь? — мать подняла её за плечи и с силой встряхнула. — Ты что, чокнутая? Пошла вон из этой комнаты, и если ты ещё хоть раз приблизишься к Рут, то я запру тебя в психушке, ты поняла меня?! Поняла?! Шерон изобразила виноватое лицо, даже слезинку из себя выдавила, но под этой маской она ликовала и праздновала победу. Её план сработал на все сто пятьдесят процентов — теперь родители уж точно перестанут навязывать ей идиотские игры с Рут. Шатаясь и хромая, Шерон вернулась к себе. Полностью удовлетворённая морально, она с облегчением улеглась в кровать и закрыла глаза. Где-то её едва уловимо царапала крохотная заноза совести, но Шерон упорно отмахивалась от этого ощущения. Она не просила мать рожать второго ребёнка, не стремилась заботиться о младенце, но, видимо, родителям потребовалась наглядная, хорошо отрепетированная накануне демонстрация, чтобы до них, наконец, дошло. Засыпая, Шерон подумала, что актриса из неё получилась бы лучше, чем художница.***
Из маленького скрученного бублика Рут быстро превратилась в крепкого, сытого бутуза, научилась садиться, потом поползла, сделала первые шаги… Отчим снимал всё это на камеру, и его вечно печальное лицо всё чаще озаряла улыбка. Шерон не знала, как к этому относиться — вроде бы, ревновала, но вяло и неактивно, потому что ей было жаль тратить на Замену и без того ничтожное количество энергии. С каждым днём она воспринимала наличие Рут всё спокойнее, мысленно проговаривая фразы вроде «ну, есть — и есть, назад уже не всунешь, даже если очень хочется, и вообще, она почти милашка, когда не орёт». Но мама не забывала о весеннем ночном инциденте: она успевала и работать, и рьяно следить за тем, чтобы Шерон больше не оставалась с сестрой наедине. Рут росла маленькой копией матери: тёмные, пушистые ещё волосы закручивались на её макушке в забавные спиральки, а ярко-голубые, как у многих малышей, глаза постепенно тускнели, их оттенок менялся — становился приглушённым, серым. Рут не капризничала по поводу еды, хорошо спала, любила смотреть мультфильмы с песнями и лупить молоточком по пластинкам металлофона, чем приводила маму в восторг. — «Я, может, тоже играла бы в детстве на металлофоне, — про себя ворчала Шерон, — если бы он у меня был. А так… держи сосновые шишки и не выделывайся, белка недобитая». За свою горячность и гнев она расплатилась с лихвой — где-то спустя полтора года после рождения Рут её болезнь не просто вернулась, но и стала гораздо злее. Сначала Шерон храбрилась, притворялась, что всё в порядке, но вскоре у неё опять отказали ноги, голова постоянно кружилась, сердце колотилось в темпе бешеного галопа, становилось трудно дышать. В итоге всё повторилось — карета экстренной помощи, больница, отделение интенсивной терапии, хмурый доктор Коэн, примелькавшиеся когда-то уже лица медсестёр… Шерон лежала, вся опутанная проводами и катетерами, и непрерывно стонала от боли, потому что лекарства на неё практически не действовали. — Тут живут коричневые белки, — лепетала она куда-то в потолок, если наркотики всё-таки срабатывали, — коричневые... белки. Моя замена... будет... коричневой белкой?.. Попросите её... пусть будет, а то как же без... как же... С каждым днём её состояние ухудшалось, усиливалась и боль; протяжные стоны Шерон перешли в дикие, пронзительные, душераздирающие вопли. К этому моменту ей было уже не до белок. Она, словно заевшая музыкальная шкатулка, просто повторяла одну и ту же фразу, выкрикивая её без пауз, на длинном выдохе — «пустьэтопрекратится!!!» Если бы её попросили описать эту боль словами, то Шерон сказала бы, что кто-то огромный, размером с небоскрёб, пытался сломать ей все кости разом, выкрутить мышцы, выжать её, как банное полотенце, а потом растянуть на дыбе. Её поле зрения заволокло плотной чёрной пеленой, в ушах звенело, но иногда среди этой какофонии мелькали лица — врачей, мамы, отчима и сестрёнки. Однажды ей даже почудилось, что её навестил доктор Уэйн — мощный и строгий; он что-то говорил, но Шерон не сумела прочитать речь по его губам... А потом всё вдруг исчезло.***
Когда Шерон неожиданно очнулась, то поняла: она не могла дышать. Что-то твёрдое застряло в её горле и насильно проталкивало ей воздух в грудь. Она запаниковала, задёргалась, датчик пульса противно запищал, и рядом с ней моментально материализовалась медсестра. — Тише, тише, не дыши, сейчас, — одним движением та вытащила у неё изо рта нечто длинное и изогнутое — похоже, трубку. Шерон скорчилась в рвотном рефлексе, перевалилась на бок и тут же шумно вдохнула, потом — ещё раз, ещё… Мир вокруг постепенно прояснялся, обретал краски и форму. Чего-то не хватало, но Шерон была пока не в состоянии сосредоточиться и сообразить, чего именно. Медсестра отошла на несколько шагов и начала что-то активно, но неразборчиво диктовать в свою рацию. Шерон, беспомощно моргая, пыталась осмотреться — потолочные лампы слепили её, всё вокруг было чересчур белым, и от этого у неё заслезились глаза. Она медленно подняла руки и с изумлением вытаращилась на них, потому что они выглядели… слишком нормально. Не кости, обтянутые кожей, какими она их запомнила, а обыкновенные, хоть и худые, девичьи руки — бледные, с редкими рыжими волосками и россыпью веснушек на предплечьях. Она нахмурилась и поджала губы, потому что ничего не понимала. Медсестра юркнула за дверь палаты, оставив Шерон в одиночестве. Воспользовавшись моментом, Шерон упёрлась ладонями в жёсткий матрас и попробовала сесть. К её огромному удивлению, у неё получилось. Стены на миг качнулись, но дурнота продлилась всего несколько секунд. Шерон аккуратно пошевелила ногами, спустила на пол одну, вторую… И тут она догадалась, чего конкретно ей не хватало. Боль пропала. Шерон больше не чувствовала боли. Но вместо этого у неё возникло странное ощущение: её ноги будто горели изнутри. Шерон приспустила компрессионные чулки и растёрла икры, но не заметила ни сыпи, ни раздражения — внешне всё было в порядке. Окончательно осмелев, она встала с постели. И ей это удалось. Тогда Шерон просто вытащила длинный зонд из носа — делать это тоже было страшно и мерзко, оторвала от лица пластырь, под которым кожа нестерпимо зудела, и так же храбро выдернула катетер из локтевого сгиба. На пол брызнуло несколько капелек крови, и Шерон зажмурилась, чтобы не смотреть на них. Дальше ничего не случилось — не закружилась голова, не нахлынула привычная слабость, её не бросило в дрожь… — «А, так это просто сон! — догадалась она. — Или я умерла и превратилась в призрак. Пойду, напугаю кого-нибудь!» Шерон словно бы направляли и поддерживали какие-то мистические силы — она вышла из палаты твёрдой, уверенной походкой. Отделение, в котором она очутилась, было для неё новым, незнакомым, поэтому Шерон ориентировалась по табличкам и указателям, а не по памяти. Всего за несколько минут она миновала длинный коридор, поднялась по служебной лестнице и оказалась на крыше. С неба накрапывал мелкий дождик, стояла ночь, но Шерон не поняла, замёрзла она или нет — она совсем не ощущала дискомфорта. Она развела руки в стороны, с наслаждением сделала глубокий вдох и закричала куда-то в туманную высоту космоса: — Э-э-э-э-э-и-и-и-й-а-а-а-а! В здании тут же началась суета. Шерон испугалась — неужели всё это ей не снилось?! Доктор Уэйн разработал лекарство, от которого ей полегчало, и она выздоровела? Но думать было некогда — из дверного проёма высыпалась целая толпа медработников; в своих костюмах они были похожи на рой светлячков. Шерон попятилась. Жжение в ногах стало нестерпимым, и она, зачем-то подпрыгнув на месте, добежала до края крыши, без труда перескочила через сетчатое ограждение и рухнула, как пикирующий самолёт, вниз. — «Господи! Что я делаю? Я умру, я разобьюсь!» Её охватила паника. Шерон замахала руками и ногами, как будто это могло замедлить её падение, и внезапно это сработало — она завертелась вокруг своей оси, застыв футах в сорока от земли. — «Что со мной такое? Во что я превратилась, пока была в отключке? Я теперь умею летать? Как, блин, этим пользоваться?!» Вопросов было много, но Шерон понимала — реагировать нужно быстрее, иначе всё кончится плохо. Кое-как она сумела приземлиться — шлёпнулась в облезлый сухой кустарник, расцарапав до крови всю спину. Со стороны ворот к ней уже приближались охранники. Шерон вскочила на ноги и побежала им навстречу, не разбирая под собой дороги. Ей померещилось, что по пути она снесла шлагбаум — услышала громкий треск, рёв сигнализации и недоуменные возгласы, но не обернулась, чтобы не споткнуться и не упасть. Она не знала, куда спрятаться, чтобы всё обдумать и переждать бурю, почти не ориентировалась в городе, поэтому наугад рванула как можно дальше от дома — на юг, к аэропорту Ситак. Где-то справа промелькнула золотая вышка Спэйс-Нидл, переливающийся огнями центр в один миг остался позади… Шерон попробовала остановиться и не смогла — её ноги бежали сами по себе, уносили её прочь от больницы, города, округа и даже штата. Она в ужасе закричала, но все звуки пропали, заглохли; мокрый асфальт под её ступнями превратился во что-то неопределённое, как если бы Шерон неслась прямо по воздуху — тормозить было нечем, не за что цепляться. Небо стало ярче, рухнуло на землю и рассыпалось на цветные полосы — синие, красные, зелёные, жёлтые, белые… Приглядевшись, Шерон сообразила — это были не плоские ленты, а объёмные полупрозрачные коридоры. Сплетаясь между собой, они образовывали запутанный тугой клубок, сверкающий время от времени вспышками молний. Она попала в зелёный маршрут, и он постепенно сужался, сдавливал её… Не в силах притормозить, Шерон с хрустом проломила его границы и вывалилась куда-то наружу. Когда осколки зелёных стенок погасли, она оказалась в зловещей чёрной пустоте. Вокруг больше не было ни полос, ни звуков, ни молний; только далёкие, едва различимые цветные отблески танцевали где-то на воображаемой линии горизонта. — Помогите, — пробормотала Шерон, но не услышала своих слов. — Помогите мне! Пожалуйста! Кто-нибудь! Она не двигалась, застыла в пространстве, но её мотало по сложной спирали — «восьмёркой», как сказал бы дедушка. Шерон изо всех сил гребла руками и ногами, словно барахтаясь в толще густой болотной жижи, но это было бесполезно. Наверное, она и в самом деле умерла, а теперь её ждал ад — за злость на маму, за ревность к Рут, за любопытство, за дерзость… — Мам, — Шерон заплакала, — я тебя не ненавижу! Я всегда хотела, чтобы ты меня заметила! Похвалила! Полюбила! Мама! Мама, помоги, пожалуйста! Мне страшно! Мрачная пустая бесконечность ей не ответила. Шерон звала родителей, дедушку, даже сестру и доктора Уэйна — а вдруг? — но тишина пожирала все звуки. Тьма неумолимо смыкалась над её головой, горизонт угасал, пляшущие вдали блики практически померкли. — Папа, — вырвалось у неё, — папочка! Если ты меня слышишь, забери меня отсюда! Черноту внезапно прочертила красная полоса: вползла откуда-то тоненькой змейкой, развернулась, становясь всё шире и ярче. Шерон затянуло в новый коридор с бешеной скоростью — такой, что из её лёгких вышибло воздух. Она летела, билась о стенки, кувыркалась, захлёбывалась криком и слезами... Потом она вдруг ощутила на себе дуновение холодного ветра, и всё вокруг озарил обычный солнечный свет; небо вновь стало голубым и далёким. Шерон больно ударилась всем телом о твёрдый грунт и с облегчением потеряла сознание.***
— Эй! — звонко прозвучало над её головой. — ...а? — Шерон слабо приоткрыла глаза и попробовала сжаться в комочек — замёрзла. Она лежала лицом вниз на чём-то твёрдом, сухом и шершавом. Каждое движение причиняло ей боль — похоже, она временно превратилась в одну большую ссадину с рыжими кудрями. От больничной рубахи и высоких чулок остались лишь лохмотья, которые трепыхались на ветру. — Ты меня слышишь? Поднимайся! — настаивал неизвестный парень. — ...да ты с ума... сошёл, — пробормотала она. У неё кружилась голова, во рту пересохло, а мышцы ныли так, будто Шерон накануне пробежала марафон вдоль всего Западного Побережья — от Сиэтла до Лос-Анджелеса и обратно. — Вставай же! — он крепко ухватил её за плечи и резко, не заботясь о её комфорте, усадил. От неожиданности, боли и наглости незнакомца Шерон охнула — никто до сих пор не обращался с ней так грубо. Когда она отдышалась и проморгалась достаточно для того, чтобы чётко различать окружающий мир, парень плюхнулся с ней рядом, скрестив ноги по-восточному. Шерон поняла, что точно не встречала его раньше — нигде, включая странные сны. Он был совершенно неопределённого возраста — от восемнадцати до тридцати пяти, невысокий, сухой и поджарый, с густой вихрастой копной светло-каштановых волос; весь его облик отлично укладывался в характеристику «лохматый гончий пёс». На нём красовался оригинальный костюм из тонкой эластичной ткани, бежево-бордовый, с золотистыми вставками и таинственной красной полумаской. Рассматривая его, Шерон невольно вспомнила цирковых гимнастов, которые болтались на подвижной планке под самым куполом и выполняли разные трюки. Глаза незнакомец отчего-то прятал за плотно прилегающими к лицу, как у пловцов, защитными очками, только линзы в них были не синими, а тускло-жёлтыми. Шерон с любопытством таращилась на него, гадая, кем этот человек мог работать. Актёром? Каскадёром? Ассистентом иллюзиониста? Музой поехавшего модельера? Сотрудником дельфинария? Аниматором в игровой комнате для детей? — Ешь, — парень достал из маленького кармашка на рукаве сплющенный батончик в пёстром фантике и протянул его Шерон. — М-мой отчим учил меня не б-брать угощения у незнакомцев, — заикаясь от озноба, отрезала она. — Пользоваться спидфорсом тебя тоже он учил? Передай ему, что педагог из него так себе. — Пользоваться... чем? — не поняла Шерон. — И двигай челюстями поживее, пожалуйста, а то мне придётся всю дорогу тащить тебя на плече. Я и так уже устал. — Дорогу... куда? — ахнула Шерон. — Стоп, я... Мне нужно домой! Или в больницу! Или... — Ешь, — повторил незнакомец и закатил глаза. — От сердца отрываю, между прочим. — Н-не надо от сердца, — испуганно пробубнила Шерон и дрожащими пальцами вскрыла упаковку. Вкус у батончика был странный — как жжёный сахар без добавок, но ещё слаще, сконцентрированный и перенасыщенный. Шерон с опаской поглощала кусочек за кусочком и мечтала о паре литров воды, чтобы запить это приторное безумие. Когда в её руке остался пустой фантик, она почувствовала себя чуть лучше — нахмурилась, задумавшись, и смяла хрустящую обёртку с неизвестным логотипом. Обстановка напрягала и настораживала её. Вокруг не было ни души — они с незнакомцем сидели в центре пустыря. Шерон машинально следила взглядом за скользившими по растрескавшемуся от засухи грунту тенями — где-то наверху в такт порывам ветра покачивались провода в толстой оплётке. — Пойдём, — парень встал, стряхнул прилипший к костюму песок и подал ей руку. Не ожидая от него такой щедрости, она ухватилась за его предплечье и с нескольких попыток сумела подняться. Каждая её нога словно весила тонну, а мышцы налились свинцовой тяжестью. Шерон сделала пару несмелых шагов и замерла: город, который простирался вдалеке, ни капельки не напоминал Сиэтл. — Где я? — с опозданием поинтересовалась она. — Ты кто такой? Что происходит? — В Метрополисе, — незнакомец нетерпеливо потянулся, — на родине нашего неповторимого Супермена. — На чьей родине? — в другой ситуации она рассмеялась бы и сказала, что у человека, который называет себя Суперменом, должно быть, чертовски высокая самооценка. — Ты не знаешь Супермена?! — Шерон догадалась, зачем парень носил очки — чтобы его и без того большие глаза ненароком не выпали от удивления из орбит и не заскакали по земле, как упругие мячики. — Нет, не знаю. — Вот те раз, — присвистнул он. — А Бэтмена? — Забавное прозвище, — хихикнула она. — Он что, крылатый? Или спит вниз головой? — Надеюсь, ты не скажешь это ему в лицо. Хотя... я бы глянул на его реакцию, — парень широко, с хитринкой, ухмыльнулся. — Отпусти меня домой, пожалуйста, — заныла Шерон. — Я есть хочу, у меня всё болит, я заблудилась, мама волнуется... — Обязательно, но попозже. Сначала надо сделать кое-что. — А? — забеспокоилась она. — Я обязан доложить нашим, — парень повернулся к ней, — что по стране бегает бесхозный спидстер. Такие вот правила. — ...кто? — Шерон совсем растерялась. — И почему это бесхозный?! Ты вообще в курсе, кто моя мама?! — раньше бы ей и в голову не пришло «козырять» знаменитыми родителями, но какой-то чудик в цирковом костюме откровенно похищал её посреди бела дня, и она запаниковала. — Понятия не имею. И кто же? Она назвала имя мамы, её творческий псевдоним, упомянула пару известных композиций, но парень только пожал плечами. — Не слышал про такую. — Не может быть, — упиралась Шерон, — она же просто везде, и продаёт свои песни, и сама поёт... — Ну-ка, — он прищурился, — а тебя как зовут? — Шерон. — Шерон?.. — на лице парня отразился какой-то бурный мыслительный процесс. — Ты Шерон, а твоя мама, Ава, сочиняет песни? — Д-да, — она съёжилась, но теперь причиной этому был не холодный ветер. — Ни фига себе, — он восхищённо ахнул, — кого я нашёл! Побежали, скорее, ты даже не представляешь, сколько лет вас обеих ищет вся команда! — Я никуда с тобой не пойду! — закричала она и выставила перед собой руки. — Помогите! Кто-нибудь! Эй! Меня убивают! Грабят! Насилуют! — Шерон взвыла, как пожарная сирена. — Не хочешь по-хорошему, значит, — парень вздохнул. — Тогда будет вот так. Он не делал ничего подозрительного — даже не касался её, просто стоял рядом, но в один миг Шерон ослабла настолько, что её ноги подкосились, и она бы рухнула обратно на землю, если бы незнакомец её не поймал. Она порывалась оттолкнуть его и броситься бежать, однако едва могла пошевелиться — её тело стало неповоротливым, одеревенело. В отчаянии она дёргалась, брыкалась, извивалась, пока силы не оставили её, и Шерон опять не провалилась в небытие.***
Шерон очнулась в больничной палате с необычной, как из фильмов про будущее, техникой: вдоль светло-серых стен выстроились мигающие разноцветными лампочками приборы, о назначении которых она могла только догадываться. Из обеих рук снова торчали капельницы, а в горле чувствовался надоевший до зубовного скрежета тонкий зонд для питания. Разъярившись, Шерон тряхнула головой и обнаружила, что была крепко пристёгнута к кровати. То ли от страха, то ли от гнева она ощутила мощный прилив адреналина: её щёки вспыхнули, ладони взмокли, лихорадочно затрепетало сердце... Шерон сделала глубокий вдох, выгнулась и истошно завопила: — А-а-а-а-а-а-а-а! Она продолжала кричать и биться лбом в борта кровати до тех пор, пока створки, что вели в палату, не разъехались, и на пороге не появился высокий, крепко сложенный, широкоплечий пожилой мужчина с прямой, как у солдата, осанкой. Шерон всмотрелась в его лицо, поперхнулась, подавившись воздухом, и издала короткий придушенный хрип. Вне всяких сомнений, это был постаревший доктор Уэйн: она узнала его даже не по чертам, а по пронизывающему насквозь взгляду. — Здравствуйте, доктор Уэйн, — осипшим от воплей голосом пробормотала Шерон. — Доктор? — его тембр остался практически таким же: с возрастом стал грубее, но ещё не приобрёл типичное стариковское дребезжание. — Да. — Доктор чего? — мистер Уэйн был непрошибаемо спокоен. — ...генетику изучаете, — робко пискнула Шерон. — Вы говорили моей маме, что у меня гены поломаны, и я умру, потому что это не лечится. — Когда? — он осторожно, но методично приближался. — Э-э-э, — Шерон принялась отгибать пальцы, — года три назад, в две тысячи пятом? Но Вы... блин, обидно будет, наверное... это самое... Как Вы так постарели за три года?! — выпалила она и от стыда залилась румянцем до самых пяток. — Придумали лекарство, чтоб я выжила, и на себе попробовали, что ли?.. Простите! — Года три назад, — гулким эхом повторил мистер Уэйн, — в две тысячи пятом. Постарели. Ясно, — он, ничуть не оскорбившись, помолчал несколько секунд, словно бы размышлял над чем-то. — Шерон, если я скажу тебе, что сейчас две тысячи тридцать второй, что ты ответишь? — Ну... — она икнула, — в принципе, раз Вы старый... Может, и тридцать второй тогда. Я всё равно, кажись, свихнулась, и мне... — Шерон, — мистер Уэйн сел у изножья её кровати. — Ты не лишилась рассудка. Ты спидстер — человек, обладающий силой скорости. А ещё ты, видимо, умеешь перемещаться между временными отрезками. Расскажи, пожалуйста, в подробностях, как ты сюда попала. — Меня похитил тощий парень в жёлтых очках, вертлявый такой... — До этого. — Вы мне не поверите, — Шерон взглянула на него исподлобья. — Поверю. Просто говори. Чем больше информации, тем лучше. Она начала издалека: вспомнила, как они жили в Массачусетсе, потом переехали в Сиэтл, в их семье появились приличные деньги, мама замелькала на экранах, зазвучала из магнитофонов... На новом месте Шерон заболела, ей становилось всё хуже. Врачи обследовали её и сказали, что она скоро умрёт, но мама не расстроилась — подсуетилась и быстро родила себе новую, здоровую дочь. Из-за этого Шерон так взбесилась, что даже вышла в ремиссию, но ненадолго. Примерно через полтора года ей опять поплохело, её забрали в больницу... А дальше случилась странная кома, не менее странное пробуждение и внезапный забег через фантастическую площадку с цветными извилистыми коридорами. Шерон старалась не упускать ни одной детали, потому что мистер Уэйн терпеливо и внимательно слушал её бредни, не сводя с неё взгляда. — Ты готова встретиться с отцом? — поинтересовался он, когда она замолчала, и в воздухе повисла неловкая тишина. — Он же насильник! — ляпнула Шерон и прикусила губу до боли. — Ой, извините, это Вы предположили, что мою маму когда-то напоили и... ну... — Я ничего подобного не говорил, — мистер Уэйн покачал головой. — Но... — Существует множество параллельных миров, Шерон. В одном из них вы с мамой и застряли. Если честно, этот факт меня не удивляет. Что меня на самом деле беспокоит, так это временной скачок и частичная амнезия твоей матери. Но мы разберёмся с этим позже. — Параллельных миров?.. — она почувствовала себя тупицей. — В них всё наоборот? Небо зелёное, трава синяя? — Смотря в каких. Зависит от конкретной вселенной. — То есть, — протянула Шерон, — Вы не доктор, а мой папа нормальный? — Всё верно. Они с твоей мамой состояли в законном браке, женились по любви. Более того, у тебя есть старший брат. — Правда?! — она подскочила на кровати. — В чём смысл лгать? — Тогда покажите, покажите мне их обоих! — Шерон в нетерпении заёрзала по матрасу. — И папу, и брата! Пожалуйста! — Я могу убрать это, — мистер Уэйн кивнул на ремни, которыми она была привязана, — в обмен на твоё обещание вести себя прилично и не пытаться сбежать. Помни, Шерон: если ты в своём текущем состоянии воспользуешься сверхскоростью, то погибнешь. Ты ослаблена до предела. Чтобы вернуться в строй, тебе надо восстановиться, окрепнуть и подрасти. — ...а мне опять будет плохо, как... — от воспоминаний у Шерон мучительно пересохло во рту, и она не договорила. — Мы постараемся не допустить этого, у нас есть опыт работы с детьми-спидстерами. Так что, ты обещаешь? — он строго взглянул на неё. Она с энтузиазмом закивала. Мистер Уэйн отцепил крепления специальным электронным ключом, и ленты ремней втянулись куда-то в матрас. Шерон выдохнула и расслабленно растеклась по кровати, радуясь относительной свободе. — Но зонд и капельницы пока придётся потерпеть, — предупредил он. — Ты физически не в состоянии употребить столько еды, чтобы перекрыть все дефициты. Не переживай, это временная мера. — ...ладно, — угрюмо буркнула она.***
Когда створки, что вели в палату, открылись снова, сердце Шерон пропустило несколько ударов. Почти всю сознательную жизнь она мысленно — и не только — рисовала разные образы своего отца. Теперь он стоял в считаных футах от неё — живой, материальный, настоящий. Одет он был совершенно обычно — в белый спортивный джемпер с капюшоном, джинсы и кроссовки на липучках. Она не знала, сколько ему лет, но папа выглядел гораздо моложе мистера Уэйна. Седина ещё не успела погасить огненную рыжину его волос — даже на висках, на коже не прорезались глубокие морщины, овал лица не поплыл... Он подошёл ближе, и у Шерон вырвался судорожный всхлип. На папу она оказалась похожа куда сильнее, чем на маму: тот же оттенок волос, цвет, разрез и посадка глаз, форма носа, тон кожи — сложно ошибиться, перепутать, списать на совпадение и общий типаж. — Шерон, девочка... — пробормотал папа, закрыл лицо руками и затих. Только через добрую минуту она догадалась, что он плакал. — ...привет, — робко заговорила Шерон. — Я тут это, случайно прибежала... Он молнией метнулся вперёд и стиснул её в объятиях быстрее, чем она успела моргнуть. Шерон сдавленно запищала, но даже не подумала сопротивляться — столько лет мечтать о встрече с папой, а теперь оттолкнуть его? От него пахло необычной смесью повседневных вещей: одеколоном, кофе, жжёным сахаром, как от парня с пустыря, резиновыми перчатками и чем-то химическим. — Извини, я... — он утёрся ладонью, — только что вернулся с работы. Даже бахилы снять забыл, — папа отцепил с голенища кроссовка крохотный клочок голубого полиэтилена и нервно рассмеялся. Шерон последовала его примеру — её эмоции судорожно искали выход. — А где ты работаешь? Кем? — В полицейской лаборатории. Улики изучаю. — Ого! — Шерон прижала ладони к щекам. — Круто! Как тебя зовут? — Уоллес. Уоллес Рудольф Уэст. — Такое редкое имя, — она мечтательно подпёрла подбородок кулаком. — Уол-лес. Красиво. Мне нравится. — Расскажи, пожалуйста, про свою маму, — папа взял её за свободную руку. — Куда вас занесло? Я искал вас четыре года, потом подключил Барта, но даже так мы не нашли... — Барта? — перебила Шерон. — Парня, который принёс тебя сюда. — Он странный, — скривилась она. — Есть немного. Кстати, Барт тоже не из нашего времени — случайно прискакал из будущего и застрял, а потом привык к нам. — Ты сейчас расстроишься, — предупредила Шерон. — Почему?.. — Мама замужем, — вздохнула она, — и мой отчим — очень сомнительный тип. У них с мамой нет любви, но развестись они не могут, потому что тогда им придётся грохнуть друг друга. — ...чего? — папа изумлённо округлил глаза, и их с Шерон сходство стало почти фотографическим. — Ну, грохнуть. Убить, то есть. Хотя... они родили совместную дочь, когда я заболела, и я уже не уверена... — Стоп, что? Как — дочь? — он оторопел. — Два разных биологических вида дали потомство?! — Ты о чём?.. — не поняла Шерон. — Ладненько, это мы с тобой обсудим попозже, — задумчиво пробормотал он. — А сейчас я принесу нам ужин. Что ты любишь? — Всё! — искренне ответила она.***
Разговор с папой затянулся на часы. Шерон вывалила на него всё, о чём болела её душа. Она рассказала ему гораздо больше, чем мистеру Уэйну — про себя, маму, отчима, дедушку, сестру... Её больше не заботила реальность происходящего. Спала ли она, лежала в коме, улетела в рай — разве это важно, если рядом настоящий, тёплый, смешливый и многословный папа?.. Когда фонтан её жалоб на жизнь иссяк, Шерон внезапно вспомнила о таинственной площадке с озером и соснами. Она схематично набросала пейзаж на бумаге, и папа пообещал, что непременно поищет это место через виртуальную карту. Тому, что мама стала звездой, он ничуть не удивился, но почему-то продолжал беспокоиться из-за факта рождения Рут, как будто этого не могло случиться, и Шерон всё придумала. — На момент нашей с ней первой встречи твоя мама была не в себе, — разоткровенничался папа. — Из-за смерти твоей бабушки она замкнулась, переживала горе внутри, мучилась... Я захотел утешить её, поддержать как-то, сам не знаю, почему. Её тоже помотало по параллельным мирам, и сначала я просто жалел её — в том смысле, что не влюбился с первого взгляда. Но потом... Ава — потрясающе талантливый че... — он вдруг замолк на полуслове. — Талантливый кто?.. — Шерон нетерпеливо дёрнула его за рукав. — Ты бы всё равно выяснила, рано или поздно, — виновато произнёс папа, отстранился и встал. — Подожди минутку, я покажу, — он сквозняком вылетел в коридор. Она рассеянно моргнула, застыв с открытым ртом — поток воздуха растрепал её кудри. Папа быстро вернулся и открыл на большом квадратном планшете серию картинок. Шерон нахмурилась, пристально вглядываясь в них. С экрана на неё недоверчиво смотрело диковинное существо: молодая женщина с фиолетово-синей кожей и мерцающими кремово-жёлтыми провалами на месте глаз. Торчащие дыбом волосы незнакомки сияли таким же цветом — неровно, как пламя костра или сигнальные палочки. Простое летнее платье с растительным орнаментом совершенно не подходило к её образу, его словно дорисовали при монтаже. — Что это? — не поняла она. — Кто это? — ...твоя мама, Ава, — выдавил из себя папа. — Ей здесь двадцать три года. Человеческих. — Почему она синяя и светится?.. — ужаснулась Шерон. — Что с ней такое? — Потому что инопланетянка, — судя по его голосу, отец не шутил. — Вот, — он двумя пальцами смахнул снимок, и на дисплее возникло другое изображение, — это твой старший брат, Ирвин. Наш с Авой сын. — Хорошо, что я рыжая, — она с опаской изучила фотографию юноши, который выглядел, как мужская версия мамы — разве что, ростом повыше. — Надо же, — папа рассмеялся, — а меня в детстве дразнили за цвет волос. Когда ты подлечишься, я вас познакомлю. — Но почему... — ...он не любит бывать здесь, — папа и без слов понял, что хотела спросить Шерон. — Не может быть! — она запоздало возмутилась и сжала руки в кулаки. — Мама обычная! Бледная, кудрявая, высокая... худая. — Значит, Ава опять лишилась способностей, — он опустил голову, — и забыла, кто она такая. У её расы есть возможность маскироваться под представителей других видов... в том числе, людей. Ирвин так и живёт — скрывает своё происхождение. Конечно, я не осуждаю его. — Да, у мамы серьёзные проблемы с памятью, — Шерон коснулась его плеча, чтобы утешить. — Доктор Уэйн, не тот, который тут командует, а другой, молодой, думал, что мама соврала ему про путешествие во времени. Получается, что, — она охнула и приложила руку к груди, — мама говорила правду, она не запутывала следы, она честно хотела меня вылечить... — Шерон расплакалась. — Ш-ш, — папа поцеловал её в лоб. — Всё хорошо. Всё будет хорошо. Уже поздно, тебе нужно поспать. — ...ты же вернёшься?! — Конечно, Шерон. Прямо завтра, после работы. Прибегу и расскажу тебе, как потерял вас с мамой. Обещаю, — он протянул ей мизинец, и она пожала его, улыбаясь сквозь слёзы. — Я буду ждать, — Шерон шмыгнула носом и затравленно посмотрела на папу. Он снова обнял её так крепко, что у неё едва не затрещали рёбра, и в этот миг Шерон остро ощутила — это не бред, не сон, она действительно переместилась в далёкое будущее. Папин силуэт растворился во тьме коридора. Шерон плотнее закуталась в одеяло и поёжилась. В палате не было ни телевизора, ни окон — всё, что ей оставалось, это закрыть глаза и пытаться уснуть. — «А вдруг мама помнит, что она инопланетянка?.. — Шерон встрепенулась. — И мой отчим как раз этим её шантажирует? Но зачем ему было соглашаться на рождение Замены? Неужели он не боялся, что Рут получится такой же синей и жутковатой? Я пока не смогу вернуться и помочь им... Надо уточнить у папы, был ли Ирвин таким сразу или посинел с возрастом, потому что с Заменой теперь сложная ситуация, — она беспокойно перекатилась на бок. — Я дам ему координаты на карте и назову год, из которого я убежала. Если папа хорошо ориентируется в этих коридорах, то он найдёт... — Шерон вцепилась в подушку похолодевшими пальцами. — Но тогда семья развалится, будет скандал, а Замена ещё мелкая, и мама — звезда... Почему так тяжело?!» Вдоволь наревевшись, она наконец уснула, и ей опять виделось путешествие, только теперь рядом с ней по цветным маршрутам неслись быстро, как ветер, папа и Барт.