Цирк уродов и полупрозрачная блузка

— Папа, нет. Притащить с собой на шоппинг Вию с Луной сначала казалось ну просто волшебной идеей. Являясь достаточно близкими подругами и сведущими в молодёжном стиле, они могли неплохо так помочь, а заодно и пообщаться, раз уж теперь они практически одна семья. Но, увидев отца в чёрной рваной футболке с надписью «memento mori» и нелепым, будто сигаретным, дымом на фоне, Октавия моментально сдалась. Луна за её спиной зашлась громким ржачем и начала снимать на телефон. — Блитцу отправлю, это разъёб. — Стой, не надо! Это сюрприз! — тут же запротестовал Столас, размахивая руками. Луна закатила глаза и послушно убрала камеру с мыслью «один хуй оно сохранится у меня в галерее, и однажды Блитц наткнётся на это и умрёт от стыда». Но говорить вслух не стала. — Папа, это кринж, — критически произнесла Октавия, выгибая бровь, будто не понимая: он серьёзно или очень жёстко рофлит? Столас в ответ изобразил максимально понимающее выражение лица и осторожно кивнул, покашиваясь то на дочь, то на Луну. — Это… какое-то плохое слово? — аккуратно уточнил он, переводя озадаченный взгляд на принт на футболке, будто она знала ответ и обязательно могла бы его подсказать. Но футболка помнила о смерти и о том, что стоит, как чья-то девственность, ей было не до их разборок. — Ты старше Блитца всего на три года и не знаешь, что такое кринж? — гончая снова усмехнулась, на этот раз смотря на него с каким-то даже сочувствием. — Какой ты ботан. — Милая, я попрошу! Это слово я точно знаю, и оно обидное! Ой, ну да. В их недосемье всё было поровну: Блитц не понимал половину из того, что Столас говорит о своей работе и родственничках, потому что он использовал всякие заумные словечки и термины, а Столас не понимал, что говорит Блитц, потому что вся его речь была переполнена отсылками на мемы и непонятным молодёжным сленгом. Между числами тридцать четыре и тридцать семь ещё никогда не чувствовалось такой пропасти. Они были настолько разными в плане прошаренности в интернет-культуре, что бесу иногда казалось, что он общается с отцом, а не с бойфрендом: кто нелепо щурится, читая текст в Синстаграм-шортс, и переспрашивает, правильно ли понял очередной мем. Он мог бы подшучивать над этим, конечно, как его дочь, но это было бы идиотизмом. Столас не разбирается в тупой херне не потому, что он старый, а потому, что он умный: от его книг по ботанике, философии и эзотерике ломятся пятиметровые полки в его спальне — и каждый раз, листая ленту с мемами, Блитц отвлекался на неё и чувствовал вину за необразованность и тягу наконец-то повзрослеть. Но вместо этого продолжал залипать на видео с конями. У него, как и у всех циркачей, рождённых непосредственно под покровом шатра, было довольно скудное домашнее образование. Тилла, его мама, учила его писать и читать, рассказывала про историю Ада, что знала, показывала, как работает организм в украденном кем-то учебнике по биологии за восьмой класс. А считать он учился уже у отца: каждый раз, когда от выручки с продажи шариков ему отнимали семьдесят пять процентов прибыли, мол, теперь посмотри, сколько осталось, и поплачь. Блитц освоил счёт в идеале, чтобы Кэш перестал объёбывать его на деньги. Это была топ-одна вещь, за которую он правда мог сказать отцу спасибо. И каким же был его ахуй, когда он увидел жизнь наизнанку: где ты не скроллишь днями напролёт ленту, а читаешь умные книжки и ходишь в театры и выставки. Когда он понял, для кого нужно это нелепое слово «тригонометрия» и почему неплохо было бы знать хотя бы самые азы. Когда Столас до того душно и вовлечённо начал рассказывать про свойства каких-то некрасивых цветочков, только-только прорастающих у него на подоконнике, а Блитц не понял нихуя. И как же его это задело. Ох, как задело: ещё когда в его жизни был только зануда-но-такой-блять-по-факту-умный-чел Мокси. Блитц был выше его по должности, Блитц руководил каждым заказом и приказывал, куда идти, в кого стрелять и в каком баре и на какую пони потом сливать все деньги — но был тупее Мокси. Блитц стебал его за пристрастие к чтению, Блитц называл его святошей, потому что он почти не матерился — но был тупее Мокси. И Блитц мог хоть в лепёшку об асфальт разбиться. Эта лепёшка будет всё ещё тупее, чем ёбаный Мокси со страпоном в жопе! И тут даже навык быстрого счёта не поможет, если нет ни малейшего знания о финансовой грамотности. И в этом, сука, Мокси тоже его превосходил. Сучёнок. — Это… Столас… Никогда в жизни Блитц так не мялся. Даже первое его признание в любви было выдавить намного легче этой глупой просьбы. Стыдной просьбы. Стыднее, чем «выеби меня прямо сейчас» — раз в миллион. Принц отвлёкся от чтения книги, в названии которой золотыми латинскими буквами красовалось бесящее витиеватое «Stella» и что-то там ещё. И космос прикольный на обложке. — Столас, а… ты не мог бы… ну типа… я, наверное… ну… Блять. — Ага, это очень интересное предложение, Блитци. Понять бы ещё, что оно означает, — хихикнул Столас в ответ, находя смущение на лице беса безумно забавным и интригующим. Не часто его таким увидишь, прямо carpe diem. — Слушай… Блять. Клянись не смеяться! — тот поднял руки в жесте «сдаюсь», мол, и в мыслях не было. — Я, короче, тут подумал… Мне, наверное… может… есть какие-то курсы по… ну знаешь, всей вот этой «школьной программе» или типо того… Я типа… ну… АААААА БЛЯТЬ, ПОЧЕМУ ТАК СЛОЖНО?! Он ударил себя ладонями в лицо, закрывая его от пристального взгляда, будто Столас на него давил и заставлял произнести эти слова под угрозой для жизни. На самом деле он просто ничего не понимал. — Конечно. Есть репетиторство, если вдруг оно понадобилось, можно натаскать кого угодно. Почему ты спрашиваешь? «Это для Луны?» — чуть не спросил он, но вовремя прикусил язык, когда до него постепенно дошло, что в этом случае Блитц бы так не мялся. В груди вспыхнул какой-то огонёк очарования от этой мысли: Столас прекрасно осознавал, куда он клонит, но играл дурачка, чтобы бесёнок наконец-то научился использовать рот не только для минета. Но Блитц на вопрос не отвечал, смотря сквозь щель в пальцах в его глаза и надеясь, что он произнесёт заветные слова сам, а ему останется лишь кивнуть с тихим еле неразборчивым «да». Итак, они оба просто пялились друг на друга, как идиоты. До неловкого долго. — Ну ты же всё понял, Столас… — жалобно протянул бес, чуть ли не хныкая. — Ты же не тупой, в отличие от меня… — Блитци, ты не ту— Тут же руки с лица спешно закрыли ему клюв. Блитц, ещё более красный, чем обычно, тряхнул головой, резко выдохнул, как перед шотом, дал себе ещё одну небольшую паузу и выпалил так быстро, как только смог: — Я хочу получить хотя бы какое-то образование, потому что я и так придурок, а на твоём фоне так вообще какой-то чмошник безнадёжный. Ты тут книжки свои читаешь, а я типа даже по слогам не всегда блять справляюсь, хотя уже половину жизни прожил — это хуйня какая-то ненормальная. Это вообще не из-за тебя, я давно из-за этого комплексую, сколько себя помню, так что сейчас ты можешь мне очень сильно помочь, и тебе не нравится, когда я тебя не прошу, так что сейчас я это делаю, да. Помоги мне, пожалуйста. Всё. И прижался к его груди, прячась в перьях, за неимением мест для побега. Ответ-то ему всё ещё надо было услышать, но смотреть при этом на весь спектр эмоций на лице Столаса он готов явно не был, понимая, что там сейчас изображена смесь умиления с восхищением, а он так ненавидел быть милым. В такие моменты начиналась игра «кто хочет стать миллионером», где вместо четырёх вариантов ответа тысяча и нельзя угадать, на какой именно из них бес поймает триггер и убежит в истерике. А вместо выигрыша — спокойное существование под одной крышей без эмоциональных качелей и избегания взгляда друг с другом следующую неделю, пока Блитц не разберётся со своей башкой и тараканами, живущими в ней. И слава Сатане, они вместе не первый месяц. Потому что теперь Столас знал: протягивать очарованное «оууу, Блитци-и-и» нельзя ни в коем случае, стараться вывести всё в шутку нельзя ни в коем случае, заставлять его сказать что-то ещё нельзя ни в коем случае — остальные варианты, в принципе, доступны с разной степенью эффективности и безопасности. Отношения с Блитцем — это всё ещё минное поле, но совместными усилиями его получается постепенно-помаленьку разминировать. — Хорошо, милый, — тихонько сказал Столас, не смея активно эмоционировать. Сейчас важнее усмирить своим спокойствием до безумия стрессующего бесёнка — повосторгаться его решением можно и потом, при первых достижениях особенно. Достижениям Блитц и сам радовался, как ребёнок, и позволял тискать его хоть до посинения: тогда принц всё ему и выскажет о том, как им гордится и как это всё мило и прекрасно. Но не сейчас. Пока не время. — Только я думаю, тебе немножко придётся поменять график. Это очень сложно, учиться и работать полный день, особенно, если ты не хочешь, чтобы всё растянулось очень надолго. — О нет, я не доверю Мокси свой бизнес, он же его расхуячит, — промычал разочарованно Блитц, слабо обнимая. Почувствовал безопасность. Плюс тысяча очков. Аплодисменты. — Ты можешь попробовать пока заниматься после работы и на выходных по-маленьку, — Столас обнял его в ответ, откладывая в сторону книгу. — Чтобы привыкнуть и не сильно менять рутину. Я просто правда волнуюсь, что это может быть сложно, милый. — Ты в меня так сильно не веришь что ли? Вопрос номер два. Времени на размышление секунд пятнадцать, не более. — Я хочу, чтобы ты не напрягался, потому что обычно ты большой любитель. И мне важно, чтобы ты был в порядке, потому что я люблю тебя. Таймер. Столас почти слышал, как в голове мерно постукивает молоточек, а его предыдущие слова небезопасно подсвечиваются жёлтым. Он тихонько гладил беса по голове и спине и вкладывал в свои слова всю до последнего искренность: лишь бы поверил и всё правильно понял, лишь бы не обиделся и не сбежал. Лишь бы научился говорить о своих «хочу», хоть даже на уровне малышки-капризули. Блитц тихо усмехнулся. — Спасибо, Столас. Плюс две тысячи очков, победная музыка. — Не за что, брось, — и так много слов хотелось сказать. От «я рад, что ты попросил» до «ты сейчас такой хорошенький», но произнеси их — и весь капитал отправится в топку. Не сейчас. Не сейчас. Держись. Он даёт тебе честность, ты даёшь ему тихое понимание — такова ваша новая негласная сделка, что никак нельзя нарушать. — Я присмотрю тебе несколько репетиторов, ты выберешь потом, какой покажется тебе менее занудным и странным. Они все обычно такие, но если заплатить им немного побольше, станут душками. — А если я им пушку к виску приставлю, они станут душками без лишних затрат. — Боюсь, их этим не напугаешь. Но идея супер, — он хихикнул. — И… «Проси у меня помощи», — нет. «Если тебя будут обижать…» — нет. «Если ты будешь что-то не понимать…» — нет. Нет, не так. — И если что, я всегда рядом. Я всегда с тобой, любимый. Блитц тихонько промурчал и обнял крепко-крепко: ваш выигрыш составил три миллиона, поздравляем победителя! Как долго Столас не понимал, что проблема закрытости его беса отчасти кроется в нём же самом: в его острых реакциях, в его снисходительности, в неспособности видеть Блитца себе равным, многосторонним и самостоятельным. Его воспитали с мыслью, что импы это всего лишь прислуга, которая способна только подавать-подносить-подчиняться, и что бы он ни чувствовал на первых порах своей влюблённости, оно было не совсем нормально. И до этого пришлось дорасти. Блитц виделся ему маленьким миленьким малышом, который нуждается в том, чтобы быть защищённым и при этом казаться главным в отношениях. С ним хотелось сюсюкаться, хотелось общаться тупым выдавленным голосом и совсем не хотелось слышать «нет» и «нельзя». Столасу снесло башню от влюблённости так, что он даже не замечал, как приставал и домогался, не ставя мнение беса совершенно ни в хуй и очень удивляясь его резкой реакции на это. А Блитц просто держал границы. Установленные. Блять. Ими же. Границы. Оттого он и пресекал романтику, хотя испытывал такую же влюблённость, оттого он бегал и прятался — потому что Столас вёл себя, как ебанутый, и не видел этого вплотную, выставляя себя жертвой несчастной любви при любом удобном случае. Для этого осознания ему пришлось пережить ошпаривающий поток обвинений и посыланий в пизду в лицо на «последнюю полнолунную сделку», для этого пришлось пожить с Блитцем в постоянных стычках и бесконечных выяснениях, как можно, а как нельзя, для этого пришлось порой засовывать свои хотелки поглубже ради компромисса: но оно того стоило. Любовь Блитца, которую он получил в итоге, окупила всё и даже больше. И сейчас, вспоминая себя прошлого и анализируя своё ебанутое поведение, Столас испытывал полнейший… Как его там? Кринж? — Мы вроде за крутыми шмотками пришли, чтоб ты стиль поменял. А не вот за таким, — прокомментировала Вия, наблюдая, как отец возвращает футболку на вешалку. — Да, ты права, прости, — тот неловко хихикнул. Луна прошлась по Столасу оценивающим взглядом: какая-то узенькая рубашка, красная жилетка поверх и чёрные брюки. Только сейчас она задумалась, что, возможно, такие скованные осторожные движения, присущие ему большую часть времени, это результат странной одежды в обтягон, которая на вид даже немного хоть ради приличия не тянется. Сама она носила исключительно открытые вещи: футболки и топы с откровенными вырезами, короткие шорты и рваные джинсы. Она не любила быть гончьей, но быть гончьей помогало ей оставаться в своём стиле: она была сильной, что позволяло отбиваться от извращенцев и фриков, и не боялась холода благодаря своей шёрстке. Смотреть на своего уже второго недоотца, одетого, как первоклассник с иголочки, ей было попросту больно. Из огромной гардеробной у Столаса было всего две-три любимые вещи, которые не стыдно было носить, остальное — замашки от Стеллы. — Я думаю, Блитцу понравится, если ты наденешь вот это, — она ткнула на пустую вешалку и хохотнула, прикрывая рот рукой. Октавия злобно ткнула её в плечо. — Что? В чём я не права? — Было бы это всё ради Блитца, милая. Столас мягко улыбнулся в ответ на её шуточку. Что-то подобное у него самого промелькнуло в голове, и был бы здесь его любимый бес, он бы обязательно не сдержался и сам пошутил — но перед дочками было как-то стыдно. Радует хотя бы, что Луна реагирует на эту тему проще, чем Октавия. Может, потому что она старше. — Так, ладно. Судя по твоему характеру, нас интересует что-то в классическом минималистичном стиле, сначала собираем базу, потом играем в выебоны. — Корсет, — невпопад произнесла Луна. — Что, прости? — Корсет, — повторила она. Хихикнула. — И галстук. Только не в одном аутфите, а то мы сбежать не успеем. Столас и Вия удивлённо переглянулись, пока гончая с самым довольным лицом из всех листала подобранные заранее референсы в телефоне. Больше она никак не прокомментировала своё заявление, лишь изредка посмеиваясь то ли фантазиям, то ли воспоминаниям — и пришлось гадать: либо Блитц сам рассказал ей о своих эстетических предпочтениях, либо она случайно их обнаружила и радовалась необычной находке, либо это вообще не относится к Блитцу, и обе совы просто не поняли какую-то внутреннюю шутку. Внутренних шуток у этих двоих было пруд пруди — только Луна над ними специально никогда не смеялась. Как и вообще все: смеяться над шутками Блитца, казалось, табу для всех, кто хоть раз встречался с ним на жизненном пути. — Так. Тебе самому нравится? — Октавия наклонила голову, оценивая первый собранный в примерочной лук. Из-за отцовской нерешительности ей пришлось составлять его полностью самой, мол, посмотришь, что понравилось, а что нет, будет хоть от чего отталкиваться — и представлял он из себя что-то не особо отличающееся от того, что он носил обычно. Та же сковывающая, но немного менее сковывающая рубашка с жабо, тот же благородный до тошноты красный, те же формы, подчёркивающие, какой он маленький и дохлый — в целом, он был уверен: дочь старалась. Но, видно, таким его сама и видела. Привыкла. Этот образ был хотя бы собран со вкусом, хотя бы пытался быть эстетичным, но на Столасе просто не смотрелся правильно. И он не мог понять, в чём дело: это одежда портит его лицо или его лицо портит одежду? — Ну… это… довольно неплохо… — Ему не нравится, — категорически отрезала Луна. Столас активно замахал руками, посмеиваясь от неловкости. — Нет-нет! Почему сразу «не нравится»? Это чудесный образ, просто, наверное, я ожидал чего-то другого — и мне приятно, конечно, безумно приятно твоё старание, моя звёздочка, но просто… — Да, ему точно не нравится, — согласилась Октавия, пропуская половину слов отца мимо ушей и снова открывая папку с референсами, тяжело вздыхая. Он всегда таким был. Обходительным, осторожным, боящимся сказать «нет», особенно ей — и это… бесило. Она не до конца понимала, каково ему жилось последние восемнадцать лет: и особенно первые семнадцать из них, до момента развода с мамой. До появления Блитца они не выносили конфликты на её обозрение так явно, предпочитая орать друг на друга за пределами её видимости — в детстве она вообще не знала, что они ссорятся. Думала, их молчанка это следствие какой-то несерьёзной обиды, типа «твой папа опять забыл убрать плотоядные цветы из нашей спальни, и они сожрали мою помаду, вот он мудак», а не многочасовой ежедневной ругани, пока она тусуется на улице со специально подосланной поиграть с ней прислугой. Когда папа сидел ночами на кухне после этого с мокрыми дорожками на щеках и держал кусок льда под глазом, она иногда могла его застукать и спросить, в чём дело. Он отвечал, что цветки в его оранжерее совсем посходили с ума и пытались его укусить, а то и сожрать, но только врезали в глаз. Их пришлось срубать, поэтому он плачет. Всё-таки потратил много сил и времени на их выращивание и даже не сможет использовать по назначению. Сейчас он допьёт свой чай и пойдёт спать. А чай всегда был слишком холодный и слишком светлый для того, что папа обычно заваривал крепко и пил за работой. Так Октавия узнала о том, что такое коньяк. И чем она становилась старше, тем больше начинала понимать: ведь лет с четырнадцати уже никто не выводил её на улицу. Ей приходилось слушать, какой её отец еблан за ужином — а с появлением Блитца, ещё и за завтраком и обедом. Блитц сделал хуже. С тех пор, как папа впервые обмолвился о разводе, Стелла вообще потеряла тормоза, уже не жалея ни дочь, ни мужа, ни прислугу. Вся хуйня, что они так долго держали за дверьми и миллионом замков, повалилась на её голову: не спасали даже счастливые семейные фотографии тут и там на стенах. Позже мама стала их срывать и разбивать. Папа продолжал улыбаться. Она думала, что ему плевать, и он растворился в своей новой любви, забыв про жену и дочь — но как же она оказалась неправа. Он просто её защищал — закрывая от боли собственным телом. Может, потому что в нём так много ран, оставленных её мамой, он не мог даже сказать «мне действительно не нравится, давай переделаем»? — Извини, Октавия, — Столас обнял себя за плечи, ощущая такой груз вины, будто за то, что ему не подошёл первый же собранный на скорую руку аутфит, на него наорут, обидятся и бросят одного. Луна посмотрела на него с сочувствием. И замялась. Вия не предала робкому извинению никакого значения, уже давно привыкшая к такой коммуникации с отцом, но со стороны это ощущалось так… неправильно как-то. Хотелось вклиниться и вставить своё никому нахуй не сдавшееся слово — у них с её недоотцом-номер-один это общее. — Эй, Столас, — начала она, тут же прижимая к голове уши в нерешительности. Её взгляд забегал: слишком поздно она поняла, что правда позвала его и собиралась подбодрить. Блять. Ну хоть Блитца здесь нет — и на том спасибо. — Ты… вроде хотел стиль поменять, чтобы стать поувереннее. А ведёшь ты себя, мягко сказать, очень нелепо. Прости. Но пока ты не начнёшь делать то, что хочешь, от новых шмоток толку не будет. Я типа… ты красивый там, умный, кровь у тебя королевская — чего ты боишься? Того, что кто-то там скажет, что тебе не идёт? Ну так… как бы… похуй! Раз ты решил начинать новую жизнь, нужно действовать уверенно, нет? Она пересеклась взглядом с Октавией и стало ещё более неловко. Блять. Луна же даже не родная дочь ему, с чего она взяла, что имеет право давать советы? Они крутились в основном где-то втроём, сама она редко принимала приглашения потусить в особняке Гоэтии и общалась со Столасом раз в пятилетку: он казался ей каким-то слишком возвышенным, чтобы хотеть с ней дружить. Но Блитц любил его до глубины души, так что иногда приходилось делать не самые желанные исключения — и в эти моменты она чувствовала себя такой маленькой и беспомощной рядом с ним и хотела сбежать-сбежать-сбежать, чтобы случайно не оказаться скулящей в его объятиях. Иногда у них даже выходило поговорить по душам, и это безумие какое-то: как ей хотелось, чтобы такие моменты случались чаще. Приёмному отцу она смогла приоткрыться только спустя несколько лет упорных попыток, а здесь за пару встреч к ней уже проникли в сердце, утешили, успокоили и заставили чувствовать себя хорошо. Их отношения развивались настолько стремительно, что однажды она чуть не ляпнула Столасу «папа» — хорошо хоть успела себя одёрнуть: Блитц бы не пережил такого предательства. — Ну… ты… — продолжила Луна, не зная, куда себя деть. — Я не знаю, что там у тебя было с твоей… ну, этой… бывшей женой, но сейчас у тебя есть такой шанс показать себя. Какой ты есть на самом деле. Просто… тебя любят. И примут. Ты настоящий твоей семье нужен больше, чем ты идеальный. Наверное… наверное, так. «Ой, какая ты тупая», — она поморщилась сама от себя, вжимая голову в плечи. На неё плохо влияло общение с Гоэтиями: она начинала вести себя так, будто ей не плевать. И смотрелись её никчёмные попытки — она была уверена — настолько стыдно, что сейчас над ней точно посмеются, скажут идти домой, назовут идиоткой и… Её внезапно крепко обняли. — Спасибо огромное, Луна. Ты не представляешь, насколько это ценные слова. Спасибо. Она вздрогнула. Её руки замерли в воздухе в нерешительности: хотелось, наверное… обнять в ответ? Но она просто тупо зависла. Не смогла пошевелиться. — Да не за что… ты же тоже типа… ты же тоже мне помогаешь. Правда, не за что. Столас никогда не делил их с Блитцем дочерей на «свою» и «чужую», и с первого же дня их запоздалого знакомства относился к Луне, как к родной. Он видел её на заданиях I.M.P., Блитц много рассказывал о ней, закуривая прямо в постели очередную сигарету за ночь — но познакомились они официально лишь спустя месяц с лишним отношений, когда все вчетвером собрались погулять. Это было неловко и странно, это был тяжёлый экспириенс, но под конец вечера хотя бы Луна и Вия нашли общий язык и сдружились. И после этого из дома стали пропадать уже вдвоём на страх и риск своих отцов (в особенности, Столаса). Луна оказалась безумно похожей на своего приёмного отца. До подозрительного похожей. Несмотря на то, что жила она с ним всего-то с семнадцати лет и за всё это время даже не стала сильно близка, они делили слишком много общих черт. Наверное, думал Столас, поэтому он её и выбрал. — Я не особо понимаю в любви, — сказала она после одной из первых их ссор, когда вместо своего пропавшего из особняка парня принц обнаружил в офисе I.M.P. пустоту. — Но вам бы проблемы решить. А то так и будете бегать друг от друга и за другом. Вроде как тогда он слинял в бар. Столаса впустили из вежливости подождать, и он остался сидеть у окна, когда Луна подошла с сигаретой и тихонько закурила. — Мы стараемся, милая. Просто мы разные, и он закрывается. Можно? — обычно он пиздил сигареты у Блитца, но рядом его как на зло не оказалось. Был бы он немного менее на стрессе, не решился бы просить их у малознакомой дочки своего парня, но в такой ситуации иначе не смог. Она протянула ему пачку, чем заставила улыбнуться. Те же сигареты курит её отец. — Ты слишком остро реагируешь, — начала она вполоброта от него. — Блитц не такой закрытый гандон, каким он тебе кажется. Он вообще-то пиздец надоедливым бывает, если только повод дать. — Дело во мне? — грустно хмыкнул Столас, выдыхая едкий дым. — Дело в вас обоих. Просто… Блитц скрытный, его нужно понять, чтоб существовать с ним рядом и не огребать вагон пиздюлин за каждое второе слово. Я… мы, наверное… в этом с ним схожи. И я знаю… как себя чувствует такой, как я, человек, когда с ним перегибают палку со своей заботой и приступами умиляющегося долбоёба. Его тоже бывает чересчур. И это неприятно. Столас покрутил сигарету в руках. — Мне вообще не реагировать? Я просто правда не понимаю, Луна. Мне непонятно, почему он бежит. — Нет, не вообще. Реагировать надо, когда это уместно, а не просто потому что ты вдруг решил, что перед тобой сидит милая маленькая хуйня, которая не сбежит, если резко вцепиться в неё объятиями. Столас, — она повернулась, смотря ему в глаза, — он сам придёт к тебе, когда поймёт, что ты теперь нормально относишься. Он сам тебя будет сюсюкать так, что ты задохнёшься, и обсыпать словами о том, какой ты хорошенький и классный. Потому что он сам такой, он любит всю эту хрень. Просто ему нужно чувствовать, что его эту хрень примут спокойно, а не так, будто он ручной зверёк в зоопарке! Он такой же взрослый прошедший через говно мужик, как и ты — и если ты не готов это принять, то лучше расходитесь! Тут же она помотала головой, понимая, что сказала лишнего. Но не извинилась. И оказалась права. В самый первый раз отсутствия умилительных визгов и посыпаний миллиардом поцелуев просто за то, что он прикольно дышит, Блитц нахмурился недоверчиво и спросил: «Ты ок сегодня?» Столас не смог нормально объяснить, с чем связана эта перемена. Обещал Луне, что её отец (на слове «отец» она скривилась) не узнает, что это она выруливает их отношения из пизды, раз они сами не могут. Видимо, она боялась стать жертвой его любви аж настолько — принц раньше даже представить не мог, что такое бывает. Он просто сказал, что, кажется, понял, почему Блитцу было некомфортно. Пообещал исправиться — и даже не воспользовался случаем, чтобы пристать к нему. Просто сидел рядом. Даже когда Блитц, не отрывая подозрительного взгляда, видимо, проверки ради, чмокнул его в щёку. Ноль реакции, только небольшая искренне смущённая улыбочка. «Ахуеть…» — произнёс бес на выдохе. «Ахуеть, он меня услышал», — подумал он восхищённо. Его руки медленно легли на мягкую шею, нежно поднялись вверх. Пальцы погладили белые щёки. Блитц смотрел ему в глаза и ждал, когда же он сломается, не веря своему счастью. Столас покраснел, в его глазах метались белые зрачки, но он не визжал, не вёл себя, как придурок, не тискал и не держал его. Он просто реагировал так, как чувствует, без лишней хуйни — и оказалось, что так можно. Блитц максимально медленно, максимально мягко прикоснулся губами в поцелуе. Без языка и лишних пошлостей. Поглаживая перья и волосы, прижимаясь ближе всем телом. Целовал так, как никогда до этого не делал — заставляя принца рвано дышать не от возбуждения, а от нежного трепета в груди. Долго-долго, чтобы оба растворились в моменте, чтобы голова закружилась от нереальности этих ощущений. Блитц его целует. Блитц сам его целует, просто потому что хочет. Всё ещё никаких резких действий. Столас глубоко дышал, покорно смотря в его глаза, как только он отстранился. Не завлёк в ещё один поцелуй, не сказал, что это было неожиданно, но приятно, не свёл всё к ебле. Хотя хотел. Пиздец, как хотел. Но держался. Блитц ухмыльнулся. Финальная проверка: шёпотом, искренне. — Я люблю тебя, Столас. Вот тут он уже никак не смог сдержать восторженный сдавленный писк: его разрывали эмоции. Но осознав, что оказался повержен, он тут же обречённо захныкал, не зная, сочтёт ли бес его реакцию обидной и было ли всё зря. Он зажмурился, прижался к нему в объятиях и тихо протянул: «Ты блять такой жестокий, Блитц», готовясь к худшему исходу. Но бес в ответ только мягко усмехнулся, поглаживая его по волосам. — Я не слышу. — Я тоже тебя люблю, Блитц. Мой милый, мой замечательный. Так сильно люблю, что… — Перегибаешь, — Столас снова громко протестующе замычал, вызывая своим поведением ещё один смешок. — Так сложно что ли меру соблюдать? — Ты не представляешь… Блитц закатил глаза. Но уже не злобно: Столас старается и не делает ему ничего назло. Не говорит непрошенных комплиментов, не тискает — держится, чтоб ему было комфортно. И это… так приятно. Приятнее, чем миллион признаний в любви. — У тебя есть одна минута. Принц усмехнулся. — Звучишь, как Луна. — Ну а что поделать. Первое время будем так, чтобы и мне, и тебе. Я думаю, тебе просто надо высказаться за все годы несчастного брака, а потом ты успокоишься, романтик. Действуй, у тебя таймер. Тут же его радостно повалили на спину и стали покрывать поцелуями, говорить, какой он хороший и чудесный. И Блитц не закрывался, не бежал. Блитц улыбался смущённо-снисходительно и просто принимал всё-всё-всё-всё, пока не закончится отведённое время. От таймера они впоследствии избавились, правда, не потому что у Столаса кончились слова. Просто он начал видеть, когда ему можно, а когда ему нельзя. Начал чувствовать, когда Блитц сам не против глупо помилашиться. Просто бесёнок сам стал приходить к нему обниматься и лепетать о том, какой он прекрасный и самый лучший. А Луна после того дня нашла у себя под кроватью небольшой подарок. Вия помогла отцу подобрать ей украшений и маленьких штучек по вкусу, а Столас красивым почерком вывел на самодельной открытке «спасибо за помощь тем, кто вырос, но не повзрослел» и размером поменьше «не говори об этом папе», нарисовал в уголке портретик улыбающейся Луны и положил внутрь несколько крупных купюр. Так они и подружились. — Итак! Хорошо! — Столас деловито хлопнул в ладоши с улыбкой на лице. Он прямо загорелся искрой энтузиазма, будто вспомнив, для чего они в принципе этот поход затеяли. — Пока мы ходили, я заприметил здесь неплохой костюм, и если я его не примерю, считайте, что мы пришли сюда зря! Дайте мне минуту, девочки, сегодня мы устроим покушение на весь отдел максимально дорогой и максимально пафосной одежды! — Тебе надо меньше с Блитцем общаться, — усмехнулась Вия, аристократично прикрывая клювик рукой. — Ни. За. Что! — он покрутил пальцем в воздухе, нарочито обиженно фыркнул, будто ему папенька запрещает общаться с любимым Ванечкой-дурачком, и ускользнул за шторку, оставляя дочерей переглянуться и закатить глаза. Нашлись придурки по уши влюблённые. Однажды Столас начнёт говорить, как пират, а они не заметят, пока не приедет дурка. Вия тихонько толкнула Луну кулачком в плечо и прошептала «спасибо, ему стало легче». Луна смущённо улыбнулась. Может, стоило бы всё-таки тусить с Гоэтиями немного чаще.

***

— Ты уверен, что перед детьми можно? — крикнул Блитц, обращаясь к Столасу, переодевающемуся в новые вещи в другой комнате. Готовился он уже довольно долго. Причём начал ещё до того, как бес и девочки заняли свои места на небольшом диванчике — чем подвесил такую интригу, что ждать уже стало просто невыносимо. Луна закатила глаза от его реплики. «Дети»… Блитц был в своём репертуаре, но непонятно: или со своим «мои маленькие хорошенькие девочки-припевочки, утю-тю, первый класс вторая четверть», или с «наши общие недодети в нашей общей недосемье — со мной, нелепым недоотцом, и моим охуенным недомужем». В принципе, она могла поверить в оба сразу: не впервой. — Мы как бы вместе всё покупали, — заметила Октавия. — Там нет ничего, что нам нельзя видеть. — Жаль, — хохотнул он в ответ. — Значит, будет унылый модный приговор, и я, его ведущий Комплето Шемо, усну от скуки. На самом деле Блитц даже не представлял, зачем он здесь. Зная Столаса и некоторую хуйню королевского этикета и дресс-кода, он мог ожидать только всю ту же самую одежду, только другого цвета — поэтому к тому, чтобы как-то реагировать, ему пришлось даже морально готовиться. Ну типа, что он скажет? «Вау, охуенная позолоченная окантовка у твоего камзола оттенка бисмарк-фуриозо! А какие роскошные септумы в поствикторианском стиле, какой пушистый норковый воротничок — ну просто загляденье, сударь! Ну-с, девицы наши покорпели на славу, и к алтарю не совестно вести!» Он усмехнулся от этой мысли. Нет, лучше уж промолчать тогда: и без того достаточно хуйни от него исходит по поводу королевских штучек Гоэтии. И, переговариваясь с девочками о всяких глупостях, он не заметил, как Столас тихонько вошёл в комнату. — А… оу, — всё, что Блитц сумел произнести. Это… было неожиданно. Он вообще не был уверен, не показалось ли ему и на самом ли деле в проходе стоит его парень, а не случайное наваждение. Вроде сегодня даже не пил — а Луна и Вия как-то уж слишком понимающе захихикали над ним, когда он стал переводить на них глупый потерянный взгляд — по очереди. Так что, это правда он?.. Волнами крупных рюш нежно струилась белая лёгкая блузка, перетекающая в объёмные рукава-фонарики. Они же свисали с кистей широкими длинными лентами — и Блитц невольно представил, как мягко они коснулись бы его груди, если бы Столас захотел погладить его по щеке в поцелуе. С одного плеча спадала накидка глубокого тёмно-синего цвета, скрывающая под собой почти всю его руку. Она походила на звёздное небо из-за россыпи маленьких камней: будто бы млечный путь случайно разлили на плотную ткань по заказу мудрого и прекрасного демона астрономии. Тонкую талию затянул кожаный корсет на шнуровке, по которому в хаотичном узоре рассыпались едва заметные золотые линии и камни, оформляя его торс в красивую аккуртаную форму, от которой наконец-то не веяло неблагородным: «Смотрите, я дохлый!» Длинные брюки того же оттенка, что и накидка, так же кончались двумя слоями крупных рюш, отсылаясь на блузку и дополняя нежную гармонию. На шее бабочкой затянулась чёрная кружевная лента, в сердцевине которой находился красный камень, сочетающийся с глазами принца. На манер серёжек свисали вниз аккуратные золотые украшения, закреплённые невидимками в волосах. А на голове вместо привычной нелепой (а по словам Столаса, крайне модной среди аристократии) шляпы с изображением короны — настоящая небольшая тиара. И макияж. Чёрный, но такой, блять, яркий макияж, придающий ему каких-то особых черт во взгляде. Причём настолько непривычных, что можно было бы подумать, что он это наколдовал, поменял образ, обманул систему. Но, кажется, нет. Кажется, это Столас. Его Столас. — Блитц, приём, — Октавия пощёлкала у него перед лицом пальцами, еле как сдерживая усмешку. Таким охуевше-восхищённо-влюблённым взглядом он до этого смотрел только на лошадок, мирно поедающих травку в интернете — но тогда он хотя бы через силу мог отвлечься. А сейчас никак. Смотрел, почти не дыша, и не отвечал на её слова. — Мы его потеряли, папа. Что ты наделал. Блитц восторженно неровно выдохнул. В такой ситуации говорят «не знаю, какую эмоцию юзать», потому что не подходит, как назло, и ни одна, и все сразу. Во время того разговора в постели он даже подумать не мог, насколько другим может стать Столас, если дать ему немного свободы выбора, двух готичных девчонок-подростков в помощь и один день на перемены в стиле. Это было что-то… очень новое. Его старая одежда пыталась сделать его мужественным, статным. Подчёркивала те черты характера и внешности, которых у него нет и никогда не было: просто потому что вроде бы так надо, вроде это модно и вроде так не стыдно — здесь картина до того другая, что даже противоположная. Эта нежность, лёгкость и при том королевская строгость: кожа и рюши, острые камни и кружево, чёрный драматичный макияж и белая невинная блузка. Противоречия, что так подходили ему, так подчёркивали его прекрасный характер. Наконец от его фигуры не отдавало болезненной худобой: она превратилась в аристократичную хрупкость, аккуратность. От нового Столаса не создавалось ощущения, что он слабый, от нового Столаса создавалось ощущение, что он изящный, лукавый и далеко не глупый. Для эстетики не хватало только бокала в его руке и пары шушукающихся Гоэтий неподалёку. Тогда бы он едко хихикнул, подошёл к ним и протянул: «А я тоже знаю один секретик, господа». Столас мягко посмеялся, отчего, кажется, сердце Блитца пропустило удар, и подошёл, присаживаясь напротив. И тут бес чуть не взвыл: от него ещё и пахнет вкусно. Какими-то сладко-горько-лёгкими духами, от которых хочется и чихнуть, и нюхать без конца, пока не задохнёшься. Принц медленно наклонился до опасной близости к поцелую и томно прошептал: — Ничего не говори. У тебя на лице всё написано. — Ахуеть… — вразрез его словам так же прошептал Блитц. Его взгляд забегал то по лицу Столаса, то вниз на его одежду — и так туда-сюда, туда-сюда, как у котёнка, увидевшего дразнилку. И он вообще много чего хотел сказать, но его мозг это «много чего» выдавать настойчиво отказывался. Девочки посмеивались в стороне. — Ахуеть… — Ну мы точно его сломали, — продолжила Вия, обнимая подушку для удобства. — А ты не верил, что ему понравится. А я говорила, что… ой! Тут же подушку из её рук резко выхватили. Блитц уткнулся в неё, издал какой-то странный полусдавленный счастливый писк и, вертя головой, протянул: «Блять, это мой парень, ахуе-е-еть». Спустя пару секунд поднял на Столаса смущённо-радостный взгляд, всё ещё лежа на подушке лицом, убедился, что это не мираж (во второй раз оказалось даже лучше, чем в первый) — и повторил всё снова, на этот раз протягивая только лаконичное «ахуе-е-еть». Принц рассмеялся, чувствуя, как сам покраснел от такой реакции, и мягко погладил Блитца по макушке. От этого он поднял голову и они снова встретились взглядами. — Будь моим мужем. Пожалуйста. Умоляю. — Обязательно, милый. Даже без «пожалуйста» и «умоляю». — Ты такой красивый. — Спасибо. — Нет, правда, ты очень красивый. — Правда спасибо, — Столас хихикнул и чмокнул беса в губы. Блитц блаженно прикрыл глаза и с пьяной улыбкой еле слышно, но крайне восторженно прошептал: «Я встречаюсь, блять, с принцем, нахуй, вау». — До тебя только дошло? — вклинилась Луна, подпирающая рукой щёку и снисходительно-пренебрежительно наблюдающая за всей этой романтикой. — Нет, но я каждый раз в ахуе, как в первый. И так показ мод продолжался ещё какое-то время: лучшие образы сегодняшнего дня, которые встречались детским восторгом и неозвученной дилеммой: «я хочу быть тобой, я хочу быть с тобой или я хочу быть в тебе?» Все, кроме одного особенного. С галстуком.