Цирк уродов и полупрозрачная блузка

Когда дверь в комнату открылась, Блитц не удосужился отвлечься от ленты с мемами. День был тяжёлый. Он устал на работе, устал слоняться туда-сюда по человеческому миру, устал выслушивать шквал обсуждения своих же отношений и получать непрошенные комментарии и полуусмешки в спину. «Королевская шлюха!» Так вот, как это ощущалось. Обидно. Ладно. В общем. Когда после тяжёлых двенадцати часов неблагодаргого труда он вернулся в обитель своего бойфренда за утешением, спокойствием и обнимашками — тот ответил «прости, я занят. Я работаю». То есть ни «привет, моя прелесть». Ни «я люблю тебя, милый». Ни «давай я помогу тебе расслабиться». Нет. Ничего. Он работает. Маленькая хуйня внутри Блитца, требовавшая всю его жизнь любви-внимания-заботы (да побольше-больше-больше!), свернулась клубочком и тихо заплакала, кусая изнутри его мозг до крови. Хотелось дать себе в ебало. Вот поэтому он раньше не позволял маленькой хуйне борзеть: слишком много на что влияет. Он ненавидел и обожал то, как много нового ему хотелось попробовать со Столасом. Главным из этого было «перестать вести себя, как ебанутый» — он не справлялся, так что решил переквалифицировать это желание в мечту идиота. Остальным были милашества самого разного формата. Блитц открывался медленнее, влюблялся тяжелее — но зато КАК открывался и КАК он влюблялся, дьявол! Всю свою жизнь приравнивающий «спасибо» к оскорблению, а «я люблю тебя» к признанию слабости и стыду Блитц вдруг начал разбрасываться нежностями направо и налево. Просто потому что ну не мог иначе. Зеркалом он начал отражать те чувства, что показывал ему наконец-то сумевший сломить стены на сердце партнёр, потом замечал, с каким трепетом и благодарностью это встречается — и остановиться уже не мог. Оказалось, для того, чтобы чувствовать себя нужным и любимым, не обязательно напиваться в огромной компании с рандомными бесами на вписке. Оказалось, что он тоже может быть достойным чего-то — и если бы Столас однажды решил спросить у него «ты счастлив?», то ответом бы определённо получил утвердительное «да»: без задней мысли про унижение и слабость. Но всё-таки для того, чтобы спросить, ему сначала пришлось бы отвлечься от ебаной работы. — У тебя пять секунд, чтобы объяснить, чем таким охуительно важным ты был занят половину вечера. В такие моменты самому себе он начинал напоминать Физзаролли, и это бесило во всех смыслах сразу. Во-первых, не хотелось представлять близкого друга в виде капризной ненормальной хуйни, помешанной на дэдди-кинке и не способной сделать самостоятельно хоть что-то, а во-вторых, не хотелось ассоциировать с этой хуйнёй себя. Но Столас сам виноват, это он его таким сделал. Периферийным зрением Блитц поймал мягкое движение слева от себя: принц, ничего не отвечая, обогнул кровать по кругу, чтобы привлечь к себе его взгляд. Потом матрас слегка прогнулся, и тонкая полоска чёрной ткани зазывающе мотнула прямо перед лицом. Галстук. Сраный галстук на его тонкой привлекательной шее. — Может, вместо этого мы потратим вторую его половину на что-то более приятное? Блитц сглотнул, не смея отвести взгляд от такого непривычного аксессуара. При нём, за исключением постели, на шее Столас носил максимум жабо: достаточно пафосно и без признаков излишней индивидуальности. Увидеть его в галстуке, в атласной красиво переливающейся серо-голубо-фиолетовым рубашке — в новинку. Охуенно. Просто вау. Один Сатана знает, каких страшных усилий ему стоило сдержать желание тут же схватить его, как за поводок, резко дёрнуть на себя и впиться поцелуем, будто в сраном дешёвом порнофильме. Бесом в отношениях был он, но главной бестией был Столас — бесспорно и решительно. — Я тебя ещё не простил, — произнёс он ниже и тише, чем обычно. Принц ухмыльнулся. — Тогда мне придётся хорошо попросить прощения. Блитц невольно облизнулся. Острым когтем он почти невесомо провёл по задней стороне галстука, немного притягивая к себе, как будто чтобы просто рассмотреть рисунок. Столас предвкушающе вздрогнул, оба заметили, но ни один не подал виду. — Звёзды. А чё так банально? — Это не просто звёзды, милый, — он хихикнул, переходя на шёпот. — Это Пегас. Созвездие такое. — Я узнал, — Блитц погладил пальцем Большой Квадрат и легонько потянул галстук на себя. Будто бы не специально. Столас поддался. Будто бы не понял. — Не смотри на меня так. Мой королевский ахуенный бойфренд занимается астрономией — естественно первым же делом я узнал, есть ли на небе лошади. Ой. Блять. Как прозвучало-то. Неправильно. Принц снова усмехнулся. — Все лошади попадают в рай. — В том и суть жизни: никто не выбирается живым, — пропел бес с игривой ухмылкой невпопад. Резко он обмотал галстук вокруг кулака и дёрнул на себя, вырывая из Столаса удивлённо-удовлетворённое уханье. Между их лицами осталась жалкая пара сантиметров, сбившееся дыхание погладило губы натягивающего ткань беса. Но продолжения не последовало. Блитц то ослаблял, то увеличивал натяжение, с трепетом следя за тем, как его партнёра стремительно плавит от этих действий — и ничего не делал. — Чем ты занимался весь вечер, Столас? Принц крупно вздрогнул, услышав сухой тон. Потянулся к губам, как загипнотизированный — но поцелую не позволили произойти. — Я повторяю. Чем ты занимался весь вечер? — Мечтал о том, как ты меня трахнешь, — ответил подрагивающий, тихий и сладкий-сладкий голос. Он врал, но так опытно и обольстительно, так страстно и нежно, что невозможно удержаться. Нет путей отступления. Как и минусов. — В этом галстуке. Как будешь затягивать сильнее, заставляя меня задыхаться за каждое не понравившееся слово. Как будешь долго и жёстко вдалбливать меня в кровать, пока я буду громко стонать твоё имя. Твоё прекрасное имя… Блитц… Мой Блитц… — Хм… — он протянул с хитрым прищуром. Вторая рука щекотливо прошлась по пёрышкам на шее, поднялась краем коготка по подбородку и подушечкой погладила-приоткрыла клюв. Столас ластился к ней, как домашний зверёк, кажется, уже даже не совсем отдавая отчёт своих действий, и смотрел бездонными глазами в упор, вымаливая продолжение. Поцелуй. — Мой охуительно наглый совёнок снова захотел пожёстче? — Мхх… Да. Узел затянулся сильнее, вырывая из принца рваный выдох. Воздуха постепенно переставало хватать, а Блитц тихо следил, как он начинает задыхаться, с внимательным прикрытым взглядом. — Захотел настолько, что решил подразнить меня этой опасной штучкой? Столас, — ухмылка постепенно превратилась в оскал, острый кончик хвоста с нажимом прошёлся между ног, засталяя раздвинуть их сильнее. У принца мелко дрожали руки. У принца перехватывало дыхание. Он слушался. Он подчинялся. — Отрабатывай прощение. Узел резко ослабился в тот самый момент, когда мир перед глазами начал медленно темнеть и плыть. Блитц сжалился. Позволил отдышаться практически в последний момент. Ходить по тонкому льду между страстью и травмами им совсем не в первой — но Столас бы соврал, если б сказал, что не хотел бы однажды потерять сознание от удовольствия в процессе. Звучит-то как. Так приторно, что «нет» не скажешь. — Можно поцеловать тебя? — прошептал сбивчиво принц, не смея действовать без разрешения. Если этого ещё не случилось, значит, скорее всего, ответ отрицательный — но как будто его это остановит. Он своего добьётся. — Я расстроен твоим поведением, — Блитц строго опустил брови, проводя по галстуку сверху вниз и кидая взгляд то на него, то на еле заметные зрачки-сердечки. Сжал. — Нельзя. Столас сдавленно простонал. Хвост снова погладил промежность. — Пожалуйста… — узел затянулся сильнее. — Прости меня… Прошу прости… — «Прости за то, что я…» — Прости за то… — он прервался от нехватки воздуха. Горло так приятно напряглось, удушье сладко расслабляло. — …за то, что я пропадал весь вечер и не сказал, где. Блитц медленно наклонил голову влево. Потом вправо: в раздумии «простить или нет». Простить или нет — лица почти вплотную. Столас послушно не суётся. Столас покорно ждёт. Столаса не слушаются собственные руки, но он не смеет упасть. Не позволено. — Какой послушный, — белую щёку нежно гладят пальцы. Голос становится шёпотом. — Умница. Можно. Горячий поцелуй. Несдержанно принц постанывает в его губы от удовольствия: можно, разрешил, похвалил, можно, разрешил, можно! Блитц в два отточенных движения толкает его на кровать и возвышается, не прерывая поцелуй. Языки скользят, воздух наполняется пошлыми звуками — и так жарко-жарко-жарко, что можно одуреть. Столас кусается, Столас гладит его шипы и рога, Столас требовательно-сладко мычит и растворяется — Столасу и много, и мало сразу. И это охуенно. Блитц садится на его живот, гладит хвостом бёдра. А потом резко, неожиданно — затягивает галстук до скрежета ткани и впивается зубами в шею. Столас кричит, путаясь в словах, царапая когтями: «Ах, блять, да-да-да-да!», Столас просит, прерываясь на стоны: «Ещё, сильнее! Да!.. Блитц!», Столас открывается, подставляется, водит головой по подушке, не смея себя контролировать. Узел ослабляется. Новый укус — долгий, сильный, до потемнения в глазах. Горячее рваное дыхание опаляет чувствительную кожу под пёрышками — ещё жарче. Жарче-жарче-жарче! Ещё укус. Ещё-ещё. Послабее, посильнее — много-много раз. Сладкая боль пульсирует импульсами. Сладкая боль повторяется снова. Воздуха мало. Потрясающе. Охуенно. — Люблю, — шепчет Столас, когда бес возвышается над ним снова. Смотрит на него: распалённого, взлохмаченного, так очаровательно мило хлопающего светящимися глазками — и взгляд его такой тёплый, восхищённый, ласковый. Глаза зеркало души. Минутная заминка, слом образа. — Люблю тебя. Блитц берёт его руку в свою и оставляет поцелуй на тёплой ладони. — Ты как? Готов дальше? — тихо и внимательно. Без издёвок. Видимо, вид у принца оказался ну слишком уж заведённый — что даже заставил о себе волноваться. Глупость какая. Прекрасная глупость — до бабочек в животе, до нелепой улыбки. — Готов, — ладонь оказывается на красной щеке и нежно по ней проводит. Голос дрожит, в глазах расплывается — но они не остановятся, нет. Ни за что. — Мне очень хорошо. — Я вижу, — усмехается. — Щас будет ещё лучше. Нелепый полушутливый чмок переходит в глубокий мокрый поцелуй, заставляя Столаса снова постанывать. И ничего не понимать: есть Блитц, его сбивчивое дыхание, его горячий язык, его губы — а дальше как будто через пелену. Через пелену спешно ослабляют узел галстука, через пелену нетерпеливо срывают дорогую одежду — через пелену он сам, его же руки помогают бесу раздеться, жадно ведут по его телу, расстёгивают ширинку. Через пелену на его шее оставляют ещё один поцелуй и стягивают в пару движений брюки. Столас закусывает запястье, отголосками сознания понимая, что иначе будет чересчур громким. Но Блитц тут же тянет его руку на себя, запрещая. И входит одним плавным движением до упора. Принц практически скулит, следя за каждой эмоцией на его лице, ловя каждый сбивчивый вдох, каждый резкий толчок. Как и всегда: нетерпеливо, горячо, заставляя прогибаться в спине — Блитц наклонился, направляя член так правильно в самую глубь, и Столас впился когтями в его плечи, не понимая, куда себя деть. Тихие-громкие стоны. Шипение. Глухие хлопки. Белые полосы на красной коже. Блитц наклоняется ещё, и теперь жадные укусы остаются уже на его шее — он закусывает губу и издаёт какой-то злобно-удовлетворённый полурык, толкаясь сильнее и чаще. Столас жмётся к нему, насыщается и снова начинает шептать «люблю». Мысленно ему отвечают тем же. Блитц переплетает их пальцы, держит за руку — как бы ни было неудобно. Наконец тело под ним сильно сжимается. Дрожит. Он сам кончает, наслаждаясь видом разгорячённого обмякшего принца. Вокруг него россыпь маленьких серо-голубых пёрышек, верхние глазки то и дело хлопают и закрываются. Столас после оргазма — лучший вид из всех, и особенно сейчас: с ослабленным, но так и не снятым галстуком и нежной светлой тканью, обнимающей тонкие плечи. — Я прощён? — шепчет он, легонько усмехаясь. — На первый раз прощён. Но только из-за галстука с Пегасом.

***

На кухне привычным до боли осуждающе-избегающим взглядом Блитца встретила Октавия. Хоть она и сидела как всегда весь вечер с затычками в ушах, проигнорировать кучу свежих следов на его шее она не могла ну никак. А там подростковый мозг уже сам дорисовывал: да так детально, что становилось до ужаса стыдно. Поэтому она и ненавидела шуточки, упоминания и разговоры про их секс: представлять, что твоего отца ебут аж до первобытного желания искусать-расцарапать так страшно все плечи и спину, было не только смущающе, но и пугающе до абсурда. А не представлять не получалось. Блять. — Вы там жрёте друг друга что ли? — бросила она, выгнув бровки, пока доставала с полки какое-то красивое печенье. С появлением Блитца в особняке ночным крепким кофе со вкусняшками начали баловаться они вместе. Прикольно было поговорить о ерунде перед сном: напиток для, казалось бы, прибавления энергии не брал их обоих, хоть в отличие от беса, Вии подобные приколы позволял распорядок дня. Ему же самому влетало от Столаса, пока его дочь вступалась, мол, ладно меня отчитываешь, но Блитц твой парень, а не ребёнок. Ей нравились эти посиделки. И всё б ничего, если бы периодически он не появлялся на них… таким. Блять. — Хоть бы прикрыл чем-нибудь. Блитц растянулся в улыбке, делая глоток горячего чёрного кофе. — Ну давай в шарфе буду ходить в собственном доме. В какой именно момент он начал называть особняк принца «собственным домом», пропустили, кажется, все. Но никто не противился. Как-то правильно это звучало — так привычно и мило. Сладко потягиваясь, на кухню впорхнул Столас, поправляя на таких же искусанных плечах мягкий багровый халатик. Признаться честно, он уже выглядел получше: не видела бы Вия Блитца, даже не подумала бы, чем он занимался совсем недавно. Казалось, папа всегда выглядел аккуратно: всегда приглаживал пёрышки на шее, закрывая следы укусов, укладывал растрёпанные волосы в причёску — и выходил радостный, окрылённый, летящей походкой. — И этот тоже не стесняется, — вздохнула совушка, следя за тем, как отец плавно наклонился и чмокнул беса в щёку. Блитц закатил глаза: такой довольный он, только когда основательно выебан. — Не стесняюсь чего? — принц похлопал глазками, опираясь руками о столешницу. — Ты осуждаешь нас за то, что у нас есть сексуальная жизнь? — Октавия брезгливо поморщилась, присаживаясь за стол напротив беса. — Не волнуйся, милая. Твоему папаше не долго осталось. Столас чуть не кукарекнул: вразрез возможностям физиологии. — Чего?! — Я сказал, что ты старый, — хохотнул Блитц в ответ. — Импотенция начнётся, ещё какая-то хуйня. Будешь стакан воды просить у Вии. — Извини меня, — Столас нахохлился и угрожающе повысил голос. Однако его недовольство всё равно было встречено наглой усмешкой. Блитц игриво высунул язык. — Но во-первых, мы не в ясельной группе, чтобы такая маленькая разница в возрасте решала хоть что-то. А во-вторых, я не старый! — Старый. — Нет! — Да. — Нет! — Да-а. — Нет! — Люцифер, спаси мою душу, — простонала Вия, следя за их идиотской перепалкой. Но они не успокоились. — Я посмотрю, Блитц. Я посмотрю. Чей фронт падёт в этой неравной битве первым и кто кого не выдержит и сдастся. У тебя шансов нет. — Ну-ну, — хитренько прищурился бес, крутя из стороны в сторону хвостом. — Если тебе так живётся легче, милый, то продолжай придерживаться этого мнения. Вот только оно тебе не поможет, когда твои боевые отряды последний раз поднимут в небо твою ракетницу, махнут белым флагом на прощание и ливнут с поля боя навсегда, если ты понимаешь, о чём я. На удивление, Столас не ответил. Только вдруг улыбнулся, заставляя Блитца мысленно прокрутить в голове собственные слова и проверить на возможность вызова такой резкой смены настроения. — Что? — Ты назвал его «милый», — пояснила Октавия, с интересом и лёгкой усмешкой наблюдая на лице беса сначала грандиозный шок от осознания, а потом резкое и очень хуёво скрываемое смущение. Он приставил кружку к губам и отвёл взгляд, будто закрываясь от них обоих. — Ну… Назвал, и чё, — буркнул негромко. — Он как бы типа мой парень, имею право. Вы так реагируете, пиздец. Яблоко и яблоня, блять. Всё. Спокойной ночи. И тут же поспешил ретироваться с кухни, не удосужившись даже убрать за собой кружку. Вия и Столас переглянулись. — Ну, что-то никогда не изменится. — Зато теперь я не «куриная задница». И на том спасибо, — Вия рассмеялась в ответ. — У меня есть предложение. — Руки и сердца? — Руки и сердца оставим Блитцу, — он подмигнул. — Что думаешь насчёт ещё одного похода по магазинам, звёздочка?