Таинственная история Славы Карелина

– Хорошо, давайте пойдем по порядку. Значит, вы полагаете, что она влюблена в... – дядечка сверяется с тетрадкой, – Оксимирона, верно? Слава улыбается. Кажется, он впервые за кучу лет слышит, как человек произносит это слово с такой небывалой серьёзностью. – Я не полагаю, я знаю. Она сама об этом говорила. Даже записки мне оставляла с требованиями отстать от её кумира! Дядечка удивлённо вскидывает брови. – Как любопытно. И что же вы ей ответили? – Ничего, разумеется! Она же ненормальная, с ней общаться себе дороже. Сделает ещё чего... – Вы её боитесь? Слава опускает глаза. В кабинете на мгновение становится очень тихо. *** Когда Соня впервые пыталась их убить, Слава был к этому совершенно не готов. С победы над Оксимироном уже прошла целая неделя, но время совершенно не ощущалось. Славе тогда казалось, будто окружающий мир вовсе перестал существовать, что важны только он сам; Мирон с его омерзительно спокойным (не верилось в это спокойствие ни на грош) принятием поражения и гремящая от восторга толпа, бесконечно повторяющая: "Гнойный". Никто из них, конечно, понятия не имел, что никакого Гнойного в баре в тот день не было, как не было Дядьки, Лапы, Птичьего пепла, Бутер Бродского... Сони. Только Слава и его собственный, абсолютно самостоятельно написанный текст: сильный удар по раздутому эго лысого бога, неглубокие и излишне яростные панчи бездарного и аморального рэперка, вопли разочарованного фаната... Люди могли называть это как угодно, Слава на это плевал с высокий колокольни, у Славы приоритеты были другие. Приоритет, один единственный. Победить. То, что Соню его победа разозлит, Слава, разумеется, знал. Даже загадывал иногда, работая над раундом: как она отреагирует? Будет ли кричать, бить посуду, материться? Может, начнет плакать? Слава Соню знал только по рассказам друзей, твиттеру, запискам и паре баттлов: больше, чем было у него на некоторых, но всё ещё невообразимо мало. Она требовала покупать ей стремные шмотки, плохо красилась, страстно любила Окси и много пила: вот и всё, что о ней было известно точно. Соня была непредсказуема и Слава, по правде, ждал её появления с интересом и лёгкой насмешкой: если бы Ваня оказался прав и она разочаровалась бы в кумире так же быстро, как увлеклась им, то это было бы просто невероятное фиаско, о котором и трек отдельный записать не жалко. А если реакция показалась бы ну очень смешной, то, чем черт не шутит, даже целый альбом. То, что играть с собственным мозгом было плохой затеей, Слава понял слишком поздно: когда очнулся, крепко связанный по рукам и ногам, в собственной кровати. – Что за... – Лежи. Слава поднял голову. С края кровати на него смотрел хмурый и очень уставший с виду Андрей. На себя прежнего, веселого и отмечающего со всеми невероятную победу Хабаровска над Оксфордом, он был похож слабо и Слава быстро уловил: что-то пошло не так. – Да я это, я! Что случилось-то? Андрей посмотрел на него с такой подозрительностью, что Слава даже напрягся. Раньше никому и в голову не приходило притворяться с теми, кто про Славины "особенности" был в курсе. Напротив, личности отчаянно боролись за свою индивидуальность, требовали не путать их и называть поименно. Даже гардероб у многих свой был, отдельный, чтобы точно со Славой не ассоциироваться. Индивидуалисты они все были, как есть индивидуалисты, даром, что он КПСС... – Что последнее помнишь? Слава вздохнул и уронил голову на подушку. Вспоминать что-то после правления других было всегда сложно. Он будто пробирался через густой туман чужих, далёких воспоминаний, в которые его никогда не пускали, и искал в темноте собственные, хватаясь за урывки фраз и картин, как за единственное спасение. – Мы пили, отмечали победу. Угорали над чем-то, Ваня врубил... Хейтера, кажется? – Слава поморщился, припоминая, – Я зачитал. Потом захотел покурить, вышел на балкон, сигарету достал, как полагается... Дальше не помню. Андрей тяжело вздохнул и принялся развязывать. Слава ощутил странное облегчение: как будто бы его правда могли вот так и оставить, будто на этом и закончится вся его сногсшибательная карьера! Как же это было бы забавно: победителя Оксимирона связали, а затем упекли в психушку его собственные друзья спустя неделю после победы. Мирон Яныч бы обрадовался, наверное. А может и нет, должны же психи своим как-то по особенному сочувствовать? Слава вот сочувствовал, честно, он про биполярочку читать плохое никогда не стал бы, чересчур серьезное, личное. Как там было у носатого классика? "Я пришел батлить не её, а тебя. Не твоих родаков, не мамин банковский счет, не случайные половые связи?" Очень благородно, Слава одобрял. – А дальше была Соня. Мы сначала не поняли ничего: просто ты что-то застрял на балконе и Ваня вышел проверить, что случилось. А она виду не подала. Пошла с нами на кухню, сидела... Всё расспрашивала, понимали ли мы, когда там стояли, что ты победишь, верили ли. Надо было, блять, догадаться. Андрей замолчал. Слава повел затекшими конечностями и с интересом приподнял брови: – Ну, и дальше? – А дальше она схватилась за нож. Слава рассмеялся. Шутка была забавная, хотя и, учитывая обстоятельства, не вполне неуместная, можно же было и поверить взаправду, что... – Подожди, ты серьезно? – Андрей пожал плечами, – Да быть того не может! Даже Гнойный так не делал ни разу, а он же бешеный, ты знаешь! А Соня... Ну, она читает агрессивно, это да, но я никогда не думал, что она на кого-то может... – А она не на кого-то. Она на себя, Слав. – Как это... На себя? – А так и есть. Приставила нож к горлу и орет, чтоб не подходили. Мы протрезвели от такой хуйни быстро. Слава неверяще покачал головой. – Да как же... Да зачем же ей? – А кто её разберёт? Орала, что ты все её шансы закопал, что Мирон никогда не простит, что она устала быть всего лишь твоей частью и что если она всё равно не главная и ей никогда не жить нормально, то... *** – Ненавижу! Я его ненавижу! Соня прижала нож ближе: он опасно касался шеи. Ей казалось, что нет ничего проще: всего одно движение и это закончится. Закончится... Навсегда? – Я... Я... Из горла вырвался всхлип. В глазах плыло от слез. Меньше всего на свете Соня хотела продолжать жить, зная, что она навсегда останется только одной из тысяч личностей ебаного Славы Карелина. Но решиться, наконец, на этот шаг, было страшно: Соня даже почти не знала, что такое смерть. Она подозревала, что была просто не создана для этого. Что этот страх, главенствующий, всепоглощающий, жил так глубоко внутри Главного, что ни с кем из них решил его не делить. Это было его личное глубокое переживание, его боязнь шагнуть в неизвестное, увидеть, почувствовать... – Ты ведь на самом деле этого не хочешь, правда? Я же тебя знаю, мы с тобой говорили уже много, Сонь, ну... Ваня мягко улыбнулся и сделал шаг вперёд: Соню тошнило от их показушного дружелюбия. Но больше всего тошнило от того, что страх Главного, страх, который всегда казался ей смешным и нелепым (разве можно умереть, если ты как отдельная личность никогда и не существовала?) обуял её. Быть может Сони, злой девочки, влюбленной в Мирона Федорова, никогда и не существовало для всех остальных, но она жила, действительно жила! Соня могла дышать, говорить, чувствовать... Если она всё это закончит, что будет потом? Пустота? Вечное успокоение? Соня закрыла глаза и на мгновение представила, как темнота пожирает всё вокруг: эту дурацкую квартиру, из которой Главный наверняка теперь переедет, срубив денег на своей бессмысленной победе; этих глупых людей; её саму... По телу прошла сильная дрожь. Соня бросила нож и рухнула на пол. Андрей подхватил её, не давая передумать, Ваня засуетился рядом. – Он даже это у меня забрал. Пожаловалась она слезливым шепотом. Андрей погладил её по спине, как маленького ребенка (как Соню, сироту от самого её рождения, никто никогда не гладил) и покачал головой. Соня замолкла. В полной тишине они привязывали её к кровати, в той же тишине выключили в комнате свет. И только в самом конце, когда Ваня нерешительно спросил, не хочет она ли выпить перед сном воды, Соня попросила: – Мирона, включите мне Мирона. И в спальне заиграл плейлист Главного.