Медный крестик

— Вводите следующего.       Попов потирает глаза, усевшись на край дубового стола. Допрос идёт который час и пока не приносит никаких результатов. Никто ничего не видел, не слышал, не знает. Следователь, пока вводят нового сектанта, потягивается и зевает, на мгновение жмурясь. А когда открывает глаза на несколько секунд впадает в ступор, в последствии сменившийся удивлением. Полицейский уходит, хлопнув дверью, оставляет их со свидетелем наедине. — Привет, — Антон неловко улыбается, смотря себе под ноги. Шаркает носком ботинка, как провинившийся второклассник. — Какого..? — в голове мужчины на огромной скорости пролетает куча разных мыслей, но ни одна из них не хочет складываться в полноценное предложение. Шастун разводит руками: — Ну… вот так получилось. — Ты поэтому не хотел, чтобы мы встречались? Думал, что я стану тебя осуждать за принадлежность к… общине? Мужчина кивает, всё ещё не осмеливаясь поднять взгляд. Попов бросается к нему и заключает в крепкие объятия, едва не сбивая возлюбленного с ног. — Глупый. — Сам такой, — Антон неловко обнимает его в ответ, весело фыркнув. — Я думал, ты будешь ниже. — Уж каким родился. Попов утыкается ему в плечо. Белый балахон с розовыми манжетами пахнет свежестью и хвойным лесом. Этот аромат сейчас кажется приятнее любых диоровских духов, за которые отваливают кучу денег. — Теперь ты точно от меня никуда не денешься, понял? — Понял. Позволишь поцеловать? — Антон улыбается, а мужчина, недолго думая, кладёт ладонь ему на щёку и притягивает к себе.       Поцелуй выходит мягким и нежным, чувственным. Сектант действует умело и осторожно, ведёт языком по нижней губе, но углублять не спешит. Спустя пару минут они отстраняются друг от друга, в глубине зелёных глаз пляшут чёртики. Следователь гладит его по щеке, от которой руку так и не убрал: — Я думал, ты не умеешь целоваться. У вас же такое вроде как запрещено без брака. — Мне разрешено всё. Антон улыбается, разрывая объятия. Следователь проводит его к столу, усаживается на своё место, наблюдая за тем, как мужчина садится напротив: — Можешь рассказать, как ты вообще оказался в… этой общине? — Ты же знаешь, что мой предыдущий партнёр погиб в пожаре. Я после этого впал в депрессию, начал пить. Стас нашёл меня в баре, пытающимся порезать руки. Я тогда был слишком пьян, столовым ножом даже по запястью попасть не мог. Он рассказал об общине, забрал меня к себе. Вот, с тех пор я там. — Почему у тебя на балахоне ленты розовые, а у всех остальных голубые? — По иерархии голубые ленты носят обычные люди, а розовые — проповедники. Я как раз один из них.       Арсений хмурится, глядя ему прямо в глаза. Он безумно рад встрече, но тот факт, что Антон состоит в секте, да ещё и на немаленькой должности, заставляет напрячься. — Получается, ты веришь во всё это? — Отчасти. Мне не нравятся правила. Бог есть, но он никогда не запретит человеку делать то, что приносит ему удовольствие. Я очень сильно уважаю Стаса, благодарен за всё, что он делает, он мне как отец. И у меня, по сравнению с остальными, есть привилегии. Я, например, могу пользоваться телефоном и, когда захочу, выходить за пределы ворот. — И ты никогда не хотел уйти оттуда? Антон пожимает плечами: — Мне там нравится. Да и куда мне идти? Денег своих нет, дома нет, у родителей сидеть на шее не хочется. — Ты можешь переехать ко мне. — Давай сейчас не будем это обсуждать, ладно? Не хочу портить впечатление от первой встречи, — Шастун накрывает его ладонь, лежащую на столе, своей, а после смотрит на собеседника. — Тебе говорили, что у тебя очень красивые глаза? Арсений расплывается в улыбке, решив не спорить. Они смогут обсудить это позже. — Нет, ты первый. — Тогда вот, говорю. — А ты весь очень красивый. И мне очень нравятся твои волосы, особенно эти маленькие кудряшки. Они милые. Антон улыбается, чуть тряхнув головой, чтобы откинуть лезущую в глаза чёлку. — Спасибо.

***

      В отеле они оказываются уже поздно вечером. Антон отпросился у Станислава, пообещав, что приедет завтра утром. Арсений, допросив оставшихся человек, вместе с ним возвращается к себе в номер. Шастун, как только разулся и помыл руки, замечает большую двуспальную кровать, на которой сразу разваливается звёздочкой. За окном уже давно темно, а приглушённый свет двух ночников, стоящих на тумбочках, создаёт уютную атмосферу. — Ты не представляешь, как давно я не лежал на большой кровати.       Арсений, повесив шарф на тот же крючок, где висит пальто, идёт вымыть руки. После он устраивается на краю кровати рядом с ногами мужчины, гладит по голени. Антон, приподнявшись, обнимает его за шею и притягивает к себе, заставляя лечь рядом. — Сюда иди, целовать буду.       Попов послушно отвечает на поцелуй. В этот раз, раскрепостившись, Антон решает, что невинными поцелуями его возлюбленный не отделается. Длинный язык ловко пробирается в приоткрытые губы, очерчивает передний ряд зубов, исследует рот и сплетается с чужим языком. Арсений за талию притягивает мужчину ближе к себе, заставляя прижаться грудь к груди, а когда отстраняется, Шастун иронично замечает: — Кое-кто обещал меня приковать наручниками к батарее и отжарить. — Батареи нет, зато есть изголовье кровати.       Антон, заведя руки над головой и скрестив запястья, кидает на него ожидающий взгляд. Попов, усмехнувшись, вытягивает наручники, взятые с собой на всякий случай, из кармана. Как только он тянется к запястьям мужчины, тот резко переплетает их ноги и переворачивается вместе со следователем так, чтобы оказаться сверху. Юркие пальцы быстро сковывают запястья металлическими браслетами, щёлкает замок. — Ты думал, что будет так просто?       С этого ракурса Антон выглядит ещё красивее. Растрёпанные кудрявые пряди, спадающие на лоб, блестящие похотью глаза, от которых отражается свет ламп, и лукавая улыбка. В этот момент он больше напоминает дьявола. Но, если дьявол в действительности выглядит так, Арсений готов отдать ему свою душу безоговорочно, даже не потребовав ничего взамен. Подарить свою душу такому дьяволу уже и есть огромная честь.       Шастун, торопливо расстёгивающий пуговицы на его рубашке, ёрзает на бёдрах, вызывая шумный выдох. Как только расправляется с пуговицами, он наклоняется, начиная оставлять поцелуи вперемешку с лёгкими укусами по всей шее, широкими ладонями оглаживает худую грудь. Мужчина поднимает глаза — в таком освещении глубокие и тёмные — находясь в паре сантиметров от его лица. — Позволишь оставить засос? — Тош, можешь даже не спрашивать. Тебе я позволю всё, что угодно.       Антон, выглядя как довольный кот, снова припадает губами к шее, оставляет ярко-красное пятно. В брюках становится тесно; тело, давно отвыкшее от ласк, активно отзывается, а партнёр явно это чувствует, потому что потирается ягодицами о чужой стояк. В голову приходит шутка, из-за чего мужчина непроизвольно издает смешок. Антон смотрит с непонимаем, поэтому Арсений торопится пояснить. — Надеюсь, ты, в лучших традициях священников, не тренировался на маленьких мальчиках. — Нет, — проповедник шлёпает его по бедру за неуместное высказывание, — но всю эту ночь буду оттачивать своё мастерство на одном большом мальчике, пока он не попросит пощады. — Поверь, этого не случится. — Вот и узнаем.       Шастун одним лёгким движением стягивает с себя балахон, под которым ничего нет; лишь на груди болтается крестик из меди. У следователя перехватывает дыхание, он не может оторвать взгляд от этой картины. Тело мужчины выглядит ещё лучше, чем на фото, лучше, чем в экране ноутбука. Если бы все проповедники были такими — в мире не осталось бы атеизма. — Ты очень красивый. Антон скользит рукой вдоль подтянутого живота, заставляя толпу мурашек пробежаться по телу, касается ремня брюк. — Спасибо, папочка, — он вновь целует его, рукой накрывая пах. Арсений до этого считал, что такие прозвища слишком глупые, но из уст Антона это звучит так грязно и развратно, что он готов слушать вообще что угодно, даже «малыш» или «господин».       Следователь приглушённо стонет, жмурясь от удовольствия, когда длинные пальцы касаются стояка, начинают ездить по нему вверх-вниз, то и дело заставляя вскидывать бёдра, чтобы толкнуться в руку сильнее. Шастун слегка покусывает губы, сплетает их языки, а Арсений понимает, что одним разом они не ограничатся.       Серёжу вводят в зал. Сегодня должен пройти обряд венчания, поэтому новенького позвали посмотреть на это. В помещении высокие потолки, под которыми висит громадная люстра с зажжёнными свечами; стены красные, а пол, на котором в определённые узоры выложен паркет, тёмный. Окна отсутствуют совершенно, Серёжа и не предполагал, что такой зал может располагаться в доме. Никакой мебели нет, только в противоположном конце комнаты виднеется резная кровать с объёмным балдахином. Она выполнена из тёмного дерева, а сам балдахин, также как и постельное бельё, красного цвета.       Молодожёнов пока нет. Матвиенко не знает, кто женится, да и его, если честно, это не особенно волнует. Он встаёт рядом с тремя другими свидетелями, среди которых замечает настоятеля, чему-то ехидно улыбающегося. Он жутко напоминает крысу, особенно в отблесках свечного пламени его длинная тень кажется каким-то древним монстром, выбравшимся из преисподней, чтобы поживиться свежей человечинкой. За спиной слышатся тихие перешёптывание, а в руки Сергею дают чёрную свечу — символ прощания со старой жизнью, такую же, как у всех других собравшихся.       Через пару минут в зале появляется Отец. Он одет в неизменный белый балахон, но поверх него накинут плащ с красным подбоем из той же материи. Все разговоры разом стихают, а Станислав поднимает руку, демонстрируя, что требует внимания. — Как вы все знаете, сегодня обвенчаются наши брат с сестрой. Прошу ввести молодожёнов.       Из двух дверей, находящихся друг напротив друга в дальнем конце зала, выводят мужчину и женщину. На них обычные балахоны, только красного цвета, без каких-либо манжетов. На головах капюшоны, так что лиц разглядеть не удаётся. — Я рад, что в этот торжественный день мы скрепим сердца двух людей. Ещё одна пара обретёт союз, чистый перед Богом. Он простит вам ваши грехи, потому что вы оплатите их своей любовью друг к другу. Прошу, снимите капюшоны.       Пара покорно исполняет просьбу. Присмотревшись, Серёжа едва не роняет свечу из рук. Мужчиной оказывается не кто иной, как Дима. Вот настоятель, крыса поганая. Точно приложил руку к тому, чтобы Позова, который, о боже, поцеловался с мужиком «направили на пусть истинный» и побыстрее женили, потому что тогда он точно перестанет интересоваться мужчинами.       Матвиенко переводит взгляд на настоятеля, который совсем не смотрит на молодожёнов, а пялится на него, упиваясь чужой злостью, будто энергетический вампир. Девушкой оказывается Ида. Что ж, видимо, и её решили излечить от «страшного греха» – рукоблудия. Станислав подходит к ним и просит дать свечу. Сергей автоматически протягивает её мужчине, не зная, что сейчас будет. Отец возвращается к постели, на которой уже уселись молодые. Ида радостно улыбается. Видно, что она рада такому раскладу и совсем не против свадьбы, а вот Позов наоборот выглядит подавлено. Девушка садится к нему на колени лицом к лицу, берёт за руку, переплетая пальцы. Стас, встав так, чтобы не загораживать вида, начинает лить раскалённый воск на замок из двух рук. Невеста вскрикивает от боли, сразу закусывая нижнюю губу, а Дмитрий тихо шипит. — Сейчас начнётся испытание воском. Молодожёны должны будут совершить акт любви так, чтобы воск не потрескался. Если он останется целым — Бог принимает их союз. Если же нет — брак не состоится.       Станислав перестаёт лить воск и возвращает свечу Серёже, сам встаёт рядом, наблюдая за тем, как Ида валит Диму на кровать. Она, не расцепляя руки, задирает подол балахона мужчины и устраивается на его бёдрах. Оставив лёгкий поцелуй на губах, перекидывает длинные тёмные волосы на другую сторону. Обзор Серёже закрывает тёмная опора кровати, держащая балдахин, но он без труда замечает реакцию Димы. Тот лежит, не двигаясь, безучастно смотрит в потолок.       Девушка проводит рукой по его паху, а затем по низу живота. Вялый член отказывается поддаваться ласкам. Ида оглядывается на Стаса, не зная, что делать, тот лишь кивает, мол, продолжай. Невеста, слегка приподняв подол балахона так, чтобы он не мешался, осторожно насаживается, помогая себе свободной рукой. С губ слетает шумный стон, непонятно удовольствия или боли. Серёжа сжимает в руках подсвечник до побелевших костяшек. Если бы он был стеклянным — разбился на тысячи осколков, впился в руку. Хотя и так, возможно, металл прогнётся под отпечатки от пальцев. Кожа бледнеет, а желваки на лице ходят ходуном. По комнате разносится звук кожи, которая бьётся о кожу, и негромкие женские охи. Тёмная коса с каждым движением опускается на утончённую спину. Дима смотрит в потолок равнодушно и безучастно, ждёт, когда это всё наконец закончится.       Матвиенко хочется подойти и врезать Станиславу, размозжить его голову об стену, чтобы все красные обои покрылись того же цвета разводами, заставить вымаливать прощение, но ноги будто прирастают к полу, а пальцы, впивающиеся в подсвечник до вмятин, не могут разжаться. Он пытается дёрнуться в сторону постели, но сильные руки тут же преграждают путь, а лица других свидетелей беззвучно намекают, что мешать не стоит.       Эта пытка тянется бесконечно долго, время, как будто специально издеваясь, замирает. Серёже противно смотреть на то, что происходит, противно слышать стоны Иды и разглядывает безэмоциональное лицо друга, но он не может отвести взгляд, как бы ни пытался. Появляется злость на девушку. Разве она не видит, что Диме это не нравится? Разве не чувствует, что ему неприятно? Омерзительно. Эта секта омерзительна. Станислав омерзителен. Их религия омерзительна.       Через минут десять они заканчивают. Отец проверяет, не потрескался ли воск и, как только видит утвердительную картину, торжественно объявляет, что свадьба состоится в ближайшее время.