«Если ты можешь это прочитать — поздравляю, ты стал чуть умнее макаки, Алан»
— Кто это? — Том щурился, пытаясь отыскать какие-то знакомые черты в совершенно нечеловеческом существе, именующимся портретом. — Судя по.. Э-э, форме глаз, наверняка это Шейла, — старательно проигнорировав желание как-то прокомментировать исключительный расизм в рисунках панка, заключил Ноа. — А что тут написано? — Думаю это что-то, что нужно прочитать тебе самому. Том возмущённо фыркнул, явно недовольный таким отказом в удовлетворении своего любопытства. Дальше шла череда различных пейзажей, коротких записей, крайне кривых заметок, по внешнему виду едва ли отличимых от каракуль дошкольников. Алан запечатлевал на бумаге, кажется, всё, что видел: чердак, что служил ему комнатой в доме Шейлы; вид из небольшого мансардного окошка; несуразного вида машину ярко-рыжего цвета (и неясно, таким образом Алан пытался передать цвет или степень заржавелости средства передвижения). Совсем коротко можно было прочитать о том, как «сильна балел» живот, или о невероятном желании наконец-то «укалоца той штукой». Рассказы были краткими в словах, учитывая некоторую специфику умственных способностей автора, но их содержательная часть была более чем ясной и даже красноречивой. У Эн это вызывало какую-то трогательную улыбку, которая была реакцией на фантазийный образ Алана, который старательно выводил каждую буковку и тут же хвастался своими успехами Шейле, в то время как Том старательно пытался выловить эти воспоминания, залатывая дыры в памяти и составляя единую картинку. Творчество Алана прогрессировало с его приключениями: в какой-то момент страницы начали пополняться различными стикерами, приклеенными чеками, пакетиками с остатками травки, к которым подходила карандашная стрелка с краткой подписью «ЗАПАС». Иногда проскальзывали небольшие анкеты парней и девушек, составленные по одной единой структуре: венцом был кривоватый портрет, фиксирующий самые главные черты, затем — коряво написанное имя, а ниже — полная характеристика о предпочтениях, физических параметрах в виде символических рисунков, варьирующихся в зависимости от половой принадлежности. С какой целью Алану нужна была целая картотека, Ноа объяснить не смог, но у Тома внезапно появилось достаточно понятное объяснение, приглушённое его смущенным кашлем: «Чтобы не забыть». Точкой икс в этом повествовании являлась абстрактная карта США, на которой был проложен не менее самобытный маршрут, отображающий то, как в фантазии автора располагались штаты и как именно между ними проходил путь от Луизианы до Калифорнии: Арканзас и Канзас объединились в одну сущность, Нью-Мехико превратился в «Мексику», а северные части страны и вовсе поменялись местами друг с другом, да так, что на самой верхушке западного побережья теперь красовалась «Северная Дакота». Так или иначе, главным оставалось то, что владелец этого дневника обосновался в Калифорнии. — Он и вправду успел столько повидать за это время? — тихо спросил Том, который уже удобно расположил свой подбородок на изрядно схуднувшем за эти две недели плече модели. — Получается так. Алан говорил, что они с Шейлой бродяжничали, но я не знал, что они объездили почти всю страну. — Видимо, что-то произошло дома у Шейлы, раз они отправились в бега. Ноа тихо вздохнул, усаживаясь поудобнее и складывая ноги в позе лотоса. Плечо немного заныло от тяжести чужой головы, но гораздо сложнее было побороться с совершенно естественным желанием оставить лёгкий поцелуй на смуглой щеке или потереться кончиком носа о ёжик отрастающих висков. В голове всё ещё не укладывалось то, как в одночасье Алан стал другим человеком, хоть тело и лицо оставались теми же. Это было, пожалуй, самым тяжёлым: видеть, чувствовать то же тепло и запах, в котором табачной примеси хоть и было гораздо меньше, но притягательности своей не растерял. А успевший вкусить изрядную порцию окситоцина после первого секса мозг требовал новой разрядки, каждое утро делая для модели небольшим испытанием. — Эй, ты в порядке? — из раздумий Ноа вытянул голос Тома, который всеми силами старался не демонстрировать собственного смущения от такой близости с самым привлекательным лицом в его жизни (в этом их мнения с Аланом сходились), внутри борясь с внезапными непристойными и недопустимыми мыслями относительно юноши. — Да, прости, — стушевался Эн, снова уткнувшись в страницы дневника. — Просто не могу привыкнуть, что Алан больше.. Не здесь. Разворот с картой был «точкой икс» не просто так. Первая страница после неё была заполнена различными надписями от разных людей — это легко определялось по разному начертанию букв, по языку и по степени квадратности линий. Все они были пожеланиями удачи и наставлениями по продлению «завязки», обрамляя собой очень минималистичный крест, состоящий лишь из двух чёрточек. К странице был прикреплён небольшой кусок бумаги, на котором красовалась надпись:«..подтверждает, что Алан прошёл курс групповой терапии и находится в стадии ремиссии наркотической зависимости с 13 июля 20ХХ года».
— Он всё-таки это сделал, — облегчённо выдохнул Том, впервые за всё это время озарившись какой-то измученной улыбкой. — А ты что-то вроде хранителя его трезвости? Всё случилось ведь после того, как мы пошли отмечать Хэллоуин, и потом Алану стало плохо. Ты поэтому.. Эм.. Вернулся? — Я согласился на эту сделку только при условии, что Алан бросит это дело. После того, как Шейла давала это лекарство, протянуть день без него было ужасно тяжело, и Алан стал выходить наружу чаще. Затем и вовсе занимал собой почти всё время, и мне доставались только моменты, когда было невероятно плохо, хотя раньше с этим справлялся Алан. Он пообещал, что перестанет, и я снова вернусь, но когда это произошло, я сам.. — Том осёкся, отводя взгляд и отстраняясь от Ноа. — Ты сам?.. — после недолгого молчания подсказал юноша, пытаясь поймать ускользающие глаза. — Я понял, что в этом нет никакого смысла. У Алана было всё: друзья, какая-никакая работа, семья. Он не просто взял контроль, он стал отдельным человеком со своей историей, внешностью, предпочтениями. А у меня не было ничего. Я так и остался шестнадцатилетним юнцом. Если бы я вернулся, то он бы потерял всё это, потому что все решили бы, что он сошёл с ума. И я не мог так поступить с Шейлой. В конце концов, она спасла нам жизнь. — Так тот шрам.. — Ноа посетило озарение. Ещё во время секса он успел подметить большой шрам на бедре Алана, но спрашивать о таком в самый интимный момент не решился, а потом как-то не выдавалась возможность. — Да. Она нашла меня.. Нас в мусорном баке, когда собаки жрали ногу. Почистила рану, зашила. Если бы не она, не знаю, что бы случилось. — Какой… Пиздец. Ноа коснулся пальцами упомянутого бедра, заставляя Тома нервно вздрогнуть. — Так странно. Алан очень тактильный, и это мне всегда было неловко, когда он меня касался. А теперь наоборот. — Ноа усмехнулся. Он то ли пытался пожалеть себя, то ли таким образом извинялся перед Томом, который был явно менее привычен до прикосновений. Ноа становилось тяжелее с каждой минутой их совместных рязглядываний дневника. Сначала из–за того, что никогда не спрашивал Алана о его прошлом и тяготах, в то время как панк был достаточно глубоко погружён в личные проблемы своей пассии. Редко проявлял инициативу, точно так же как Том легко вздрагивая от каждого прикосновения не потому, что было неприятно, а потому, что было непривычно, что тебя впервые могут коснуться с нежностью. Никогда не говорил Алану приятных слов, пока тот пел дифирамбы внешности модели. От этого становилось гадко и стыдно, но как это всегда бывает — осознание собственной некомпетентности происходит слишком поздно, когда шансы на исправление равны практически нулю. Страницы дневника мерно шелестели, раскрывая читателям новую сторону жизни Алана — его любовников. Девушки, парни, в некоторых рисунках отражались непристойные действия с участием сразу нескольких человек. Подобные графичные зарисовки, не отличающиеся детальностью, но прекрасно передающие главные атрибуты соития и ключевые моменты столь интимного процесса, заставили Тома то ли в ужасе, то ли в удивлении раскрыть глаза. В некотором любопытстве святоша позволил себе зацепиться взглядом буквально на пару мгновений, прежде чем стыдливо прикрыл страницу ладонями, отворачиваясь. Кровь сразу же прилила к щекам и шее, заставляя сердце биться чаще от недостатка воздуха, вызванного возмутительным «Ох!» и «Ах!». — Алан, каков.. — Тому потребовалось некоторое время на перебирание вариантов, из которых самым религиозно верным оказался: — .. Идиот! — Судя по тому, что я слышал, это ещё цветочки. — не без укола не то зависти опыту Алана, не то ревности к самому панку, подлил масла в смущение Тома Ноа. Только на парочке человек внимание дневникового Алана заострилось, который решил дать им дополнительные характеристики вроде места знакомства, рода их отношений и дополнительной информации. Ноа зацепился за парня по имени Алекс, приписка к которому гласила:«ЁБАНЫЙ МУДАК. УШОЛ И КИНУЛ МНЕ ПОКЕТИК ГЕРЫЧА»
Как дополнение к крайней степени возмущения, портрет был несколько раз перечёркнут ворохом чёрных полос, намекая на то, что данный индивид был буквально и фигурально вычеркнут из жизни панка. Ноа продолжал листать страницы, стараясь запоминать каракули-лица на будущее, чтобы при внезапном совпадении судьбы знать каждого потенциального врага в лицо. И когда он в очередной раз вглядывался в нарисованный портрет, то тут же застыл, уставившись на картинку, которая была детализирована чуть лучше остальных. Острое, почти треугольное лицо с большими чёрными глазами, аккуратно уложенные чёрные волосы, а над головой: простенький нимб с отходящими от него лучиками, символизирующих свет. Это был он. Ещё до всех новшеств в своей внешности, со странным выражением лица, выведенным рукой Алана. На странице не было уже обычного вороха информации. Вместо этого она была непривычно заполненной, причём не картинками, а словами — они были разбросаны по всей странице, то кланяясь вниз, то падая на бок, при этом умудряясь сохранять читабельность: «Н. МИЛЫЙ ПАРИН. СИЛЬНА ХАЧУ. ЙЕДЕМ В НЮОРК» «Н ОЧИН КРАСИВЫЙ. ЙЕМУ ИДЁТ ПИРСИНГ. Я САМ ДЕЛАЛ» «НАКУРИЛИС С Н В ПОИЗДЕ. ОН ПЛАКАЛ А Я УТИШАЛ. ЦЕЛОВАЛИС» «ПРИЗНАЛСЯ Н. ОН СИЛЬНА НРАВИЦА. ОН СКАЗАЛ ШТО НИ ПРОТИВ. БУДИМ ВСТРЕЧАЦА» «СВИДАНКА ПАНРАВИЛАС. Н УЛЫБАЛСЯ. ПАТОМ ВСТРЕТЕЛИ РАВИ. ОН МУДАК» «СИВОДНЯ Н МИНЯ ТРАХНУЛ. ЧУТЬ НИ ПРИДУШЫЛ. ПИЗДЕЦ» «С НИМ ХАРАШО. ПАЧТИ ПЕРЕСТАЛ БЛИВАТЬ. ХАЧУ ПАЗВАТЬ НА СВИДАНЕЕ» «СИВОДНЯ ХЕЛОВИН. Н ПИЗДЕЦ КРАСИВЫЙ. Я НАКРАСИЛСЯ. НАДЕЮС ЕМУ НРАВИЦА» Помимо записей, на странице были различные каракули — приличные и не очень — отражающие какие-то ключевые моменты в их двухмесячном приключении. Пока Ноа читал своеобразные признания Алана, дышать стало тяжелее, а из глаз полились слёзы. Мысль о том, как трепетно панк пытался запечатлеть каждый момент, чтобы не забыть его, сжимала Ноа изнутри, заставляя поперхнуться воздухом. Том заметил состояние своего собеседника только после того, как на бумаге образовались мокрые пятна. Удивлённо посмотрев на Ноа, он тут же виновато нахмурился, наблюдая за тем, как на юношу накатывают новые волны грусти, смешавшиеся в цунами с лужами накопленного стресса. Через пару секунд Эн уже сгорбился, закрыв лицо руками и тихо скуля: от несправедливости, от обиды, от жалости, от чувства вины. Он окончательно понял, что Алан — совсем далёкая сущность, которая не имела практически ничего общего с Томом. Тот не шутил, не говорил часами, не ладил с людьми. Целыми днями он сидел в комнате, отстранённо здороваясь с Ноа и стараясь никоим образом не взаимодействовать с ним. По утрам не было привычного панковского терроризма в виде сильнейшего захвата в свои объятия; они не ели и не готовили вместе, Том не плевался в сторону Рави, не рвался позаботиться о вновь расцветших пятнах на теле модели. Он был другим, он был не здесь и не хотел находиться рядом с Ноа, которого видел скорее как способ достичь желаемого, чем само желаемое. Он был другим и был главным. Он заменил Алана и не собирался возвращать его обратно, называя его лишь «фантазией». — Я так скучаю по нему.. — всхлипывал Ноа раз за разом, едва набирая в лёгкие воздуха. — И всё это из-за меня. Если бы я тогда.. Алан бы.. Том не знал, что сказать. Он продолжал сидеть рядом с Ноа, виновато уставившись в пол. Он прекрасно понимал свой статус «разлучника». Прекрасно понимал, что его желанию не суждено сбыться, и что на его существовании был поставлен крест ещё пару лет назад, когда он, струсив, согласился на что-то очень близкое к суициду. И вот сейчас, когда он должен был ликовать, смаковать каждую каплю собственной свободы и победы, он не чувствовал ничего, кроме вины. Ему было стыдно перед Ноа за то, что он отнял у него близкого человека. Было стыдно за то, что чувство зависти съедало изнутри, принуждая сказать какую-нибудь колкость и отстоять своё чувство достоинства. Том тоже хотел любить. Том тоже хотел повидать страну и мир, завести друзей, завтракать в дайнерах и спать под открытым небом. И всё это он сделал, только ни черта из этого не запомнил, да и был он кем-то другим. Кем-то более успешным, открытым и интересным для внешнего мира, чем забитый мальчишка, у которого кроме веры ничего за душой нет. Обида, словно язва, разъедала каждую клеточку всё сильнее. И Том не удержался, наконец-то доведённый до точки кипения котла вины и жалости: — Я ведь сказал: он больше не вернётся. Я не прощу его за то, что он сделал с моим телом и моей жи.. Раздался звонкий хлопок. Затем — шорох, вызванный Ноа, который тут же повалил Тома на кровать, вцепился в его воротник и вжал в кровать с такой силой, что тот лишь сипло охнул. — Ты хоть понимаешь, что он для меня значит?! Ты за всё это время ни черта не сделал! Ходил тут и молился своему божку. А где, блять, он был раньше? Пока ты тут изображаешь великомученика, Алан бы уже придумал, что с этим делать, — Ноа шикнул, отпуская воротник, не в силах выливать агрессию на всё ещё алановскую внешность. — Ты и ногтя его не стоишь, понятно? То, каким человеком был Алан, тебе может только сниться. Иди нахуй.. Блять! Ноа всхлипнул, тут же покидая комнату и зло захлопывая за собой дверь. Том удивлённо уставился ему вслед, затем перевёл взгляд на свои руки, оглядывая окрашенные в чёрный ногти, и устало закрыл глаза.