The Road Ahead

Вместе с погодой мрачнел и Ноа: его постепенно накрывало осознание происходящего. Он больше не пытался найти для себя причин, почему всё это может быть лишь глупой шуткой; не злился на Тома за то, что он «отнял» у него самого важного человека. Не пытался спрашивать что-либо и искать объяснение тому, как так вышло, что из всех людей на планете, да даже из всех американцев, его судьба свела именно с Аланом (который, по сути, и «человеком» в общедуховном смысле не является), Ноа мог только гадать. Гадать и винить себя в том, что его любопытство в клубе довело до угара какой-то неизвестной дрянью, которая выбила весь дух из его партнёра и сделала абсолютно другой личностью. В прикуску с раздумьями он то и дело заливал в себя что покрепче. В какой-то момент Ноа даже перестал интересоваться тем, что именно содержится в его бокале, послушно вливая в себя всё, что могло хотя бы на некоторое время оторвать его от бессмысленного самокопания и попыток найти решение этой проблемы. Ни Том, ни Ноа понятия не имели, как можно вернуть Алана. Хотя исключать вариант того, что святоша просто предпочёл не раскрывать эту великую тайну во имя собственного спасения, тоже было нельзя. Единственным оплотом поддержки оставался Рави, сделавшийся вмиг крайне учтивым и заботливым: без лишних вопросов он всегда понимал, когда нужно заговорить с предметом своего обожания, а когда стоит просто устроиться с ним на диване и плеснуть в дизайнерский бокал спиртного. Индийским коршуном он порхал вокруг модели, позволяя плакаться в свои плечи, засыпать на коленях и будить себя посреди ночи, потому что Ноа снова не смог сдержать своих деструктивных рвотных позывов. Пока Ноа горевал, Рави не мог нарадоваться собственному счастью: наконец-то он оказался с юношей ровно в той ситуации, когда стал единственным другом, спасителем и помощником. Ни отец, ни Алан, ни Том, ни кто-либо ещё не могли больше управлять временем Ноа, не пытались отнять эту драгоценность из его рук. Он сделал всё, чтобы стать для Ноа «тем самым», каждый вечер читая в пьяных глазах тихую благодарность за то, что он просто есть рядом. Но радость сменялась жадностью. В какой-то момент Рави перестало хватать неловких полуобъятий с сонным Ноа, который клевал носом от количества выпитого под очередной третьесортный фильм. Хотелось большего, хотелось физически доказать собственную власть над моделью, тем более когда потенциальный соперник запёрся в комнате и больше не показывал своего носа. Клубы стали таким же способом забвения, как и алкоголь — в окружении столь же пьяных и убегающих от рутины людей проблемы переживались проще. Ноа мог забыть о том, что в их с Аланом комнате теперь обитает абсолютно странное создание, которое проводит целые дни за мольбами и попытками прочесть дневник заново (Ноа не раз заставал Тома за его «ритуалами»). Ноа мог забыть, что теперь он в мире совершенно один; о том, сколько раз думал о собственной невезучести и об ужасной иронии судьбы, которая позволила ему лишь едва насладиться плодами и радостями первой влюблённости. В неких обрядных танцах клубной панихиды он уже хоронил свои чувства и надежды на светлое будущее, совершенно беззащитно позволяя Рави касаться себя чуть настырнее, чем хотел бы, и чуть ближе, чем стоило. Разум уже не мог отсечь плохое от хорошего, заставляя лишь искать крохи мимолетного счастья и чувства важности, позволяя делать с телом всё что угодно. Ноа списывал на всеобщее помешательство неловкие поцелуи в щёку, которые оставлял Рави; находил жесты поддержки в тесных объятиях в очередях на баре и не придавал значения пылким признаниям со стороны фотографа. Он лишь плыл по течению, оглушённый собственным горем. Ведь лучше так, чем остаться покинутым всеми. В очередной вечер, уже еле доползая до квартиры, Ноа понял собственную ошибку. Вседозволенность и безропотность взрастила в Рави то самое чувство, которое толкало людей на поступки более важные и интимные. И когда чужие руки уже жадно скользили по телу, грозясь забраться под одежду, Ноа наконец-то очнулся, демонстрируя первое неповиновение. — Ноа, ты же тоже этого хочешь.. Расслабься.. — разгорячённым шёпотом хитрого лиса пытался успокоить свою жертву Рави, чуть сильнее сжимая ещё больше исхудавшую талию. — Рави, я так не могу, — ловя себя от падения из-за кружащегося мира, едва ли сопротивляясь, промычал Ноа. Рави не слушал просто потому, что не считал это сопротивление «настоящим». Ноа дал достаточно знаков для того, чтобы фотограф чувствовал полную уверенность в своих и чужих намерениях: для него эти ужимки не были пустыми, и, раз в ответ не следовало никакого сопротивления, в их искренности можно было не сомневаться. Именно так считал Рави. Поэтому когда его губы едва коснулись тонкой шеи, Рави не понял, почему в ответ получил хлёсткую пощечину. Не понял, почему из посеревших глаз Ноа снова полились слёзы, а изо рта полились едва различимые крики. Разве он не сделал для него всё, чего хотел Ноа? Разве не заботился, не помогал, не развлекал его? Хорошие бары, рестораны, самые лучшие вечеринки — всё это Рави давал Ноа. Но в момент своего едва начавшегося торжествования, он снова наткнулся на имя этого вонючего панка. Ноа кричал что-то о том, что ему тяжело, что ему нужен только один человек. Срывался на оскорбления в сторону своего друга, говоря о том, как он ничтожно воспользовался его трагедией. Рави не понимал и от этого злился. Молча сносил все те унижения и гадости, что летели в его сторону. Шквал горечи и злости, накопившийся внутри Ноа, затих с громким всхлипом. Юноша расплакался, голова трещала от перенапряжения и едва начавшего выветриваться алкоголя. Ноа бессильно развёл руками и уже было вошёл в комнату, как решил поделиться собственным решением: — Спасибо за заботу, Рави. Но я думаю, что будет лучше двигаться дальше. — Ты очень ошибся, Ноа. Ошибся, выбрав не меня, — стоило двери захлопнуться, пробормотал себе под нос Рави, чуть ли не разрывая пуговицы на рубашке ни то от злости, ни то от нетерпения и раздражения. — Но ничего. Все же мы ошибаемся, да? Съедаемый злостью и жгучим чувством обиды Рави, пропустив пару стаканчиков горячительного из домашнего мини-бара, последовал примеру модели и отправился в свою комнату. Ноа же, в очередной раз переживающий что-то жуткое между панической атакой и полным нервным срывом, успел споткнуться о спящего на полу Тома, беспощадно и болезненно вытягивая того из сна. Ещё не успев выбраться из своего сна, первым, что встретил Том, стал сгорбившийся силуэт на кровати, хлюпающий, мычащий и подрагивающий в собственной беспомощности. — Что случилось? — сонно промямлил Том, едва узнавая сонную хрипотцу в собственном голосе. — Ты в порядке? Ноа не спешил реагировать на пробуждение соседа и уж тем более отвечать на его вопрос. В темноте его фигура выглядела исхудалым камнем, который метался в болезненной статуре по простыням, хватаясь пальцами с содранной кожей от новых пятен, которые повылезали на тыльных сторонах ладоней, на тонкой коже фаланг. Ноа физически было больно и плохо от того, чем обернулось его желание свободы и простых человеческих радостей. И во всём этом он винил собственный эгоизм: тот злополучный поход в клуб, необдуманное решение сблизиться с Аланом, сея в себе ростки будущего разочарования в себе и обиды на предмет воздыхания. Том молча наблюдал за всем этим, в очередной раз чувствуя себя лишним и неправильным. Его нахождение здесь, его существование казалось какой-то большой ошибкой, которая принесла боль и горечь если не самому Алану (хотя как объяснить щемящее чувство, проявляющееся где-то в грудине каждый раз, стоит увидеть Эн?), то точно модели. И будь у Тома хотя бы какие-то варианты помощи, он обязательно постарался бы сделать хоть что-то — в конце концов, его верования и убеждения никогда не были деструктивными, и при всём религиозном флёре являлись гиперболизированными моральными устоями. Том мог бы рассказать многое о физической боли, ощущение которой со временем стало для него приятным, но о моральных терзаниях он не знал ничего. Всю свою жизнь он был в некой изоляции, общаясь с такими же юными фанатиками, как и он сам. Работы над собой, хозяйственных дел, было слишком много для того, чтобы забивать голову глупостями. Лишь одна сумела проскользнуть в его чистый разум — и её результаты знатно отравили жизнь святоши. — Если я помогу тебе добраться до Техаса, ты вернёшь мне Алана? — голос Ноа достал Тома из сонной ностальгии. Отреагировать он не успел — в темноте тут же засверкали два грустных глаза в относительной близости. Том тут же зажмурился, уже готовясь к очередному захвату воротника. — Я не знаю, что мне делать, — проскулил Ноа, ложась на край кровати и беря Тома за руки, чувствуя лёгкую дрожь в смуглых кистях. — Я хочу просто поговорить с ним. Обнять его. Побыть с ним хотя бы немного. Я даже не попрощался с ним. Ноа почувствовал, как глаза снова щиплет от слёз, отчего пришлось проморгаться, прежде чем продолжить. — Поэтому, если я выполню твою просьбу, ты дашь мне эту возможность? Том растерянно посмотрел в прозрачные очертания глаз, что так сливались с общим мраком и тусклым светом из никогда не спящего пейзажа Нью-Йорка, не выдержал гнетущей атмосферы и отвернулся, неуверенно пожав плечами. — Я постараюсь. Если честно, я не знаю, как это работает, но я постараюсь сделать всё возможное, чтобы отблагодарить тебя за возвращение домой. — пальцы Ноа сжали ладони сильнее, словно краткий всплеск радости, из-за чего Том все же пересилил себя и посмотрел на Ноа, который, кажется, впервые улыбнулся. — Но я не уверен, получится ли.. В конце концов, времени ещё много, может, я что-то узнаю новое о своей.. Особенности. — Спасибо, — Ноа закивал головой в благодарном поклоне, закусил губу и снова задумался. Будь бы здесь Алан, точно бы рассказал ему о происшествии с Рави, но Тому было необязательно знать о таких нюансах. После недолгого молчания юноша всё-таки озвучил свою идею: — Тогда предлагаю завтра выдвигаться. Мы на севере, поэтому будет лучше убраться отсюда пока совсем не похолодало. Я не такой эксперт в бродяжничестве, как.. — Ноа запнулся и покачал головой. — Неважно. Нужно выспаться. Поэтому.. До завтра? Извини, что разбудил. И спасибо. Ноа уснул так же быстро и неожиданно, как ворвался в комнату десятью минутами ранее. Тому удалось посмаковать ощущения от нового прикосновения к себе, затем — ещё немного усилий пришлось приложить на усмирение очередного приступа сентиментальной тахикардии перед тем, как окончательно уснуть. Утренний Манхэттен был похож на муравейник: пока на часах числилось всего десять утра, люди неслись из одного здания в другое с такой скоростью и самоотверженностью, будто помимо уже выполненных пяти пунктов из списка «важных дел» у них оставалось всего полчаса на выполнение остатка дел в том же количестве. Прощание с Рави прошло холодно, планами Ноа не делился. Собрав вещи и приняв душ, Ноа на похмельную голову попытался придумать план дел, и во время раздумий в очередной раз восхитился поразительной живучести Алана. Всегда ли он был таким? Испытывал ли когда-нибудь животный страх за свою жизнь? Были ли у Алана ситуации, когда он не знал, что делать? «Думай, думай.. Что бы сделал Алан сейчас?» — мысленно тужился Эн, барабаня по пальцам и наблюдая за утренней молитвой своего соседа. Для начала нужно было затариться едой и подумать о том, как можно добраться до Флориды. Водить Ноа пусть и умел, но никогда не пробовал себя в этом деле за пределами автошколы, да и документа у него тоже с собой не было, что уж говорить о деньгах на аренду машины. А заниматься кражей ему точно не хотелось. Не придумав ничего дельного, Ноа и Том направились в небольшой супермаркет прямо у дома — один из тех, в котором обязательно работает индус, делающий одни из самых лучших сэндвичей. — Я догоню, иди без меня, — приспуская вниз маску, скомандовал Ноа. — Хочу перекурить, а ты, подозреваю, табачный дым не жалуешь. Главное не потеряйся среди полок. — с лёгким смешком он подтолкнул растерянного Тома, внешне ничем не отличающегося по стилю от Алана, в сторону раздвижных стеклянных дверей с наклейкой-маскотом. Ноа достал из кармана джинсовки Алана пачку сигарет, которую тот всегда убирал в один и тот же карман, и едва ли успел сделать первую затяжку (курить он начал с какого-то очередного похода в клуб), как рядом остановилась слишком помпезная для буднего утра машина. Даже среди богатого убранства Манхэтенна, где наряду со старыми автобусами разъезжали последние модели спорткаров, чёрный седан был слишком.. Загадочным. Ноа бы с удовольствием продолжал игнорировать его существование, усмиряя в животе нарастающую тревогу, вызванную слишком уж знакомой моделью машины. Они всегда были неизменным атрибутом парковок самых злачных мест Нью-Йорка, демонстрируя зевакам, что на данное мероприятие вход только по приглашениям. И приглашение Ноа получил. Сухая костлявая мужская рука со всей маслянистостью вытянулась ветвью из тьмы кожи салона, призывая никого иного, как юношу, подойти поближе. Потребовалось лишь два движения, чтобы Ноа, в первый раз не совсем поверивший в то, что зов предназначен ему, всё-таки опасливо подошёл к двери, рассеянно зажав сигарету меж пальцев. Не прошло и минуты, как затылок отозвался глухой болью, умело смешавшейся с мигренью на фоне похмелья. Послышался щелчок задней двери, которая гостеприимно впустила в себя худощавого гостя, которого водитель со всей «нежностью» протолкнул на широкое сидение. — Эй, полегче, — от знакомого голоса по спине Ноа прошёл рой жалящих мурашек, заставляя забыть про звон в голове. Оказавшись на животе, Ноа запоздало проследил за закрывающейся дверью, как в волосы на затылке тут же вцепились жилистые пальцы, одним движением заставляя прогнуться в спине до хруста в пояснице. — Здравствуй, сын. Не думаешь, что твоя шалость немного затянулась?