The Road Ahead

Время текло невыносимо медленно. Пресный белый свет больничных ламп отражался в натёртом до блеска глянцевом полу, однако блики тут же съедались слегка пожелтевшей краской на стенах. Однотипное убранство коридоров, по которым то и дело проносились безликие врачи в одинаковых халатах и робах, нагоняло тоски ещё больше. Больницы всегда навевали жуткое чувство. Изо дня в день, каждый час, чья-то жизнь обязательно висела на волоске — и за эту жизнь приходилось бороться часами и днями. Каждый из обитателей этого места, не облачённый в белый халат, обязательно нёс на своих плечах тяжесть утраты, горя или тревоги. За близкого, за друга, за ребёнка. Одним словом, атмосфера была угнетающей, и Алану она не помогала. За пару часов, что он здесь, Алан уже успел изучить коридор вдоль и поперёк: ряды потрёпанных кресел, горький запах лекарств вперемешку с хлоркой, монотонный звон больничного телефона, трелью раздающийся на стойке регистрации; запомнил уставшие лица работников, изредка подходящих к автомату с кофе и вылавливающих пару минут сна, пока напиток заваривался в пластмассовом стаканчике. Вокруг было невыносимо тихо и оглушительно громко одновременно, и деться от этого было некуда. С каждой минутой ожидания Алан сдирал кожу с пальцев всё яростнее, и едва ли мог остановиться даже почувствовав металлический привкус на языке. Люди удивленно поглядывали на его испачканный кровью Эн рукав куртки, явно пытаясь построить свою версию произошедшего с незнакомым парнем чудаковатого вида. Алан с завистью наблюдал за покидающими это место семьями, радостно собирающими в стопку документы о выписке и мчащимися в этот холодный ноябрьский день в свои дома, и всё надеялся, что вот-вот на их месте будут они с Эн. Надеялся, но понимал, что так быстро этот кошмар не закончится. Алан тщетно пытался вспомнить, что произошло. Пытался понять, как так вышло, что Эн исчез из его поля зрения, и оказался в таком ужасающем состоянии. Почему они вообще разделились? И чем занимался Алан, раз не смог защитить юношу? Тяжесть незнания усугублялась жгучим чувством вины, которое поселилось в груди почти мгновенно. Алан чувствовал вину, но не понимал за что. Он знал, что ответ вот, уже на поверхности, но мозг как-будто бы не хотел раскрывать эту правду, отправляя рыться в своих поломанных воспоминаниях, заставляя найти ответ самостоятельно. Из головы не уходило окровавленное лицо Эн, его обмякшее тело, казавшееся совсем невесомым. Исхудавший сильнее прежнего, с холодными руками и испачканной одежде, в любимой жилетке Алана, он был сломанной фарфоровой фигуркой, испачканной в густой алой крови. За синяками и опухшими губами, щеками, глазом невозможно было разглядеть некогда спокойного, умиротворённого выражения лица. Аккуратные красивые ладони безвольно болтались вдоль тела, а ногти были обломаны почти под корень. Думать о том, что пришлось пережить Ноа в одиночестве, Алану было страшно. Всё могло бы быть иначе, просто окажись он рядом. Он бы непременно защитил Ноа, уберёг бы от этого кошмара даже ценой собственной жизни просто потому, что модель и так настрадалась вдоволь за свою жизнь. А Алану и терять-то особо было нечего — оттого ему было ещё обиднее, что пострадал в итоге тот, кто заслуживал этого меньше всех. В какой-то момент Алан разрыдался — от собственной беспомощности и потерянности, от бесконечных провалов в памяти, от непонимания, как всё дошло до такой крайности. Эта безысходность съедала изнутри, заставляя ещё активнее калечить свои руки, сдирать остатки чёрного лака и надеяться, что с Ноа всё будет хорошо. Алан был готов поверить в любого бога, сделать ему любое подношение и прочесть любую молитву, лишь бы это хоть немного помогло бы Эн, который сейчас был окружён врачами в операционной. Красный свет небольшой таблички над широкой дверью мозолил глаза: яркий, угрожающий, он орошал своим цветом всё вокруг, словно бы напоминая о том, какие вещи происходят в больницах, и с чем изо дня в день сталкивается человеческий род. Боль утраты, страх за близкого, невыносимая боль и осознание того, что жизнь разделилась на «до» и «после». Алан видел это в глазах больных на колясках и каталках, в неокрепшем взгляде маленьких детей и в пустых глазницах стариков. Молча каждый из них пребывал в этих стенах, окутанных запахами болезней, человеческих выделений и бесплотной горечи дезинфицирующих средств. Жизнь утекала и замирала одновременно, часы длились бесконечно долго. Алан не мог найти себе места, боясь даже выйти на улицу, чтобы успокоиться за очередной сигаретой — его уже не было рядом однажды, и допустить такую вольность повторно он не мог. Шёл третий час, как Алан беспомощно изводил себя и ковырял носком тяжелого ботинка идеальный, блестящий пол. Слёзы и страх ушли на второй план, оставляя свои места полной безнадёге и истощению, как красный свет внезапно погас, погружая коридор больницы в серо-зеленую дымку. — Кто здесь сопровождает парня из Манхэттена? Голос врача раздался шумом, скачущим меж стен. Алан подскочил на месте, поднимая руку и с тревогой глядя на врача, что-то задумчиво чиркающего на старом планшете для бумаги. — Вы? — задумчиво протянул он, оценивающе пробегая взглядом по растерянному панку. — А вы ему, собственно..? — Я.. Эм, — Алан запнулся, явно не решаясь назвать себя «парнем» после всего случившегося. — Я его друг. — Вот как. Что ж, с формальностями разберёмся потом, — мужчина прервался, чтобы сделать какую-то очередную пометку в бумагах, но для Алана это мгновение длилось вечно. — Жить ваш друг будет, но травмы серьезные. На лице достаточно глубокие порезы, есть сотрясение, нос собирали, по сути, заново. С телом, кроме ушибов, всё в порядке. Только вот.. В сердце что-то кольнуло. Рассказ врача звучал размыто, как если бы они попытались поговорить под водой, и слова, произносимые мужчиной, не желали никак укладываться в голове. Стало настолько страшно, что Алану показалось, будто он успел поседеть, а голова так болела от стресса, что отказывалась воспринимать вообще что-либо. — Что? — дрожащим голосом спросил Алан, наблюдая за нахмурившимся лицом врача, что-то изучающим перед собой. За дверью операционной слышался грохот колёс каталки и какое-то копошение. — Его глаз.. Как бы сказать, — врач прокашлялся. — Его нехило так приложили, и, если говорить прямо, мы не уверены, что он сохранит способность видеть им. Нужно понаблюдать некоторое время, провести обследование, чтобы сказать точно. Но, раз вы его друг, хочу сказать, что самое тяжелое — впереди. Мы переведём его в палату, пригласим вас, как ваш друг отойдёт от наркоза. А пока — заполните эту форму, пожалуйста. Оставите её у койки, медсестра заберёт на обходе. Врач ушёл так же быстро, как и появился, всучив Алану в руки какие-то бумажки. Только вот панку на них было плевать — он стоял, как облитый водой, слепо глядя в непонятные каракули на бумаге, пытаясь переварить всё, что он услышал сейчас. Конечно, он был рад, что с Эн всё хорошо, и он не умрёт. Но тот факт, что он может остаться слепым на один глаз, подкосил Алана ещё сильнее. Именно в тот момент весь груз вины и ответственности, обещаний, которые не сдержал, осел тяжелой гирей на сердце. Настолько тяжелой, что было сложно двигаться и дышать. Из-за него Ноа может стать инвалидом. Из-за него он оказался здесь. Если бы Алан не появился на той парковке, возможно, Ноа помог бы кто-то другой. Кто-то как Рави, у кого есть крыша над головой и деньги на еду и одежду. Кто-то, кто не водил бы его в сомнительные места, не заставлял бы скитаться по улицам и спать в грузовых поездах на холодном деревянном полу. Кто-то, кто смог бы защитить, уберечь, помочь, а не настроить воздушных замков и беспочвенных обещаний. Руки не слушались, заходясь в панической дрожи. Голос внутри стенал от осознания произошедшего, но не в силах справиться с этим чувством вины. Алану просто хотелось увидеть Ноа и убедиться, что всё не так плохо. Увидеть его живым, услышать голос и упасть перед ним на колени, чтобы попросить хотя бы крупицу прощения. Вскоре к Алану подошла медсестра, любезно ему улыбнулась, хотя в этой улыбке отчетливо читалась усталость и вымученность, и пригласила его в палату. Алан никогда раньше не был в больницах, потому представлял в голове, что Ноа будет лежать в отдельной комнате, как обычно это показывают в фильмах. Но реальность безденежья оказалась куда прозаичнее: за двустворчатой дверью оказался просторный зал с десятком коек, часть из которых была закрыта синими, угрюмыми шторками. Вокруг то и дело носились врачи, что-то записывая, выкрикивая друг-другу или бубня очередной перечень рекомендаций для пациентов. По пути к Ноа мимо Алана пронёсся кортеж из носилок и трёх медсестер, одна из которых намертво прижимала к лицу пациента пластмассовую маску. Алану становилось не по себе, он чувствовал себя непозволительно здоровым в этом маскараде хвори и потерь. Он мог ходить, мог стоять, у него ничего не болело, в отличии от многочисленных пациентов, и почему-то такое положение лишь усугубляло его чувство вины. Может ли он вообще просить прощения у Ноа, который сейчас наверняка еще не в сознании после операции? Должен ли он вообще появляться у него на глазах после того, как позволил ему оказаться в таком состоянии? — ..Сэр? — у одной из шторок медсестра остановилась, старательно пытаясь привлечь внимание сникшего, уставшего и измотанного Алана. — Вы заполнили бумаги? — А?.. — Алан рассеянно похлопал себя по карманам, пытаясь отыскать то, о чем его просили, и когда смятый клочок наконец-то оказался в его руках, панк сконфуженно скривил лицо. — А. Я.. Это.. Я типа не умею писать. Лицо девушки впервые за последние минуты выразило искреннюю эмоцию, неподдельно растянувшись в удивлении. — А читать? — И.. И читать.. — с тоном обиженного и пристыженного ребёнка произнёс Алан, чувствуя, что если он прямо сейчас не увидит Ноа, то снова разревётся. — Слушайте, можно я увижу своего друга, а? Мне щас, блять, не до ваших бумажек! Медсестра тяжело вздохнула, забирая помятый листок и молча распахивая шторку, приглашая Алана внутрь. — Ему нужен покой, поэтому будьте аккуратнее. Я зайду чуть позже проверить его состояние. Если что — кнопка у койки. Алану потребовалось некоторое время, чтобы собраться с духом. За время ожидания его фантазия успела нарисовать все самые чудовищные картины: от полностью обезображенного Ноа до его полного вегетативного состояния. Алан понимал, что сейчас он встретится со своим промахом лицом к лицу, увидит, к чему привела его осечка, причину которой он до сих пор не мог найти. Алан едва ли успел зайти, как тут же остановился на месте. На койке, опутанный какими-то проводами и трубочками, лежал Ноа: одинокий, беззащитный, с огромными пластырями на щеках, лбу, с горкой гипса на носу и перебинтованной в несколько слоев половиной лица. Один глаз скрывался под перевязкой, дополнительно укрытый слоем квадратиков ваты и марли. Короткие волосы были спутаны от остатков запёкшейся крови, создавая на подушке жутковатое подобие венца. Медицинская аппаратура размеренно пищала, на экране выводя какие-то непонятные загагулины, цифры и линии. Койка была широкой, с различными выпуклостями по бокам, и выглядела скорее как какое-нибудь кресло космолета, чем кровать для пациентов. —Эн.. — Алан запнулся, чувствуя, как его горло сжимается от вновь нахлынувших слёз. Смотреть на юношу было.. Больно. Сломанный во всех смыслах, он превратился в израненную костлявую тушку. Складывалось ощущение, будто без медицинских приблуд он бы и вовсе не выжил. Алан сел на небольшую табуретку на колесиках рядом с койкой, придвинулся поближе и аккуратно взял модель за руку. «Холодная», — с замиранием сердца отметил Алан, аккуратно сжимая безвольные пальцы. Панк опустился ниже, прижимаясь щекой к ладони, уже не пытаясь сдержать слёз. — Эн, прости.. Прости меня.. Я, блять, так облажался.. Пожалуйста, прости меня.. — панк сгорбился, словно пытаясь спрятаться в ладони Эн. — Прости, что меня не было рядом.. Я.. Я правда не знаю, что произошло.. Алан громко всхлипнул, сжимая пальцы Ноа ещё сильнее, второй рукой нежно поглаживая запястье так, будто пытался согреть замерзающего юношу. Хотелось кричать во все лёгкие и от несправедливости, и от слабости, и от кошмара ситуации. Алан никак не мог помочь Ноа, никак не мог излечить его и спасти его глаз, избавить от опухших синяков, что окрашивали самое красивое лицо в пурпурный цвет. Край одеяла потяжелел от слёз, но Алан внезапно почувствовал копошение. Раздался рваный вздох, в сторону которого панк тут же повернулся, ловя на себе опьянённый наркозом взгляд уцелевшего глаза. — Алан? — хрипло спросил Ноа, тут же закашлявшись от сухости в горле. Внутри все саднило от недавно введённых дыхательных трубок, но кашель отдавался жгучей болью в животе и рёбрах. Алан учтиво уложил Ноа обратно на огромную подушку, и протянул оставленный на тумбе стакан с водой, из которого торчала одноразовая цветастая трубочка. — А-аккуратно. Вот, попей. — запинаясь от спазмирующих лёгких, прохрипел в ответ Алан, придерживая одной рукой перебинтованную голову Ноа и помогая ему попить. Ноа с послушанием ребёнка утолил жажду, устало возвращаясь в полулежачее положение и растерянно оглядываясь по сторонам. — К-как.. Как ты себя чувствуешь? — боязливо спросил Алан как можно тише, боясь своим извечно громким голосом доставить дискомфорт только проснувшемуся Ноа. — Сильно болит? Сорян, я ничё не принёс, но.. — Ты правда Алан? — Ноа словно был не здесь. Ещё немного затуманенная голова плохо соображала, и Ноа, истерзанный по всем фронтам, еле-еле ориентировался в происходящем. Его рука вяло приподнялась, оглаживая влажную щеку Алана, из-за чего тот снова чуть не разрыдался. Расковырянные смуглые пальцы прижали холодную ладонь, а панк, с выражением виноватого щенка, благодарно потёрся о сухую кожу лицом, оставляя лёгкий поцелуй. «Прости, Алан. Пожалуйста, прости меня», — где-то совсем рядом прозвучал знакомый голос, из-за чего Алан вздрогнул. Он уже был готов оглянуться по сторонам, но встретился с плачущим Ноа, который морщился от боли в лице. — Я думал.. Я думал, я тебя больше не увижу.., — всхлипнул Ноа, инстинктивно дотрагиваясь руками до лица и тут же всхлипывая от боли. Алан печально улыбнулся, приподнимаясь и аккуратно обнимая Эн, пряча лицо в его шее. — Прости меня, Эн.. — пальцы слегка сжали полупрозрачную больничную рубашку. — Я больше не оставлю тебя одного. Прости, Эн. Прости меня..