The Road Ahead

Больничные будни оказались самыми скучными днями, скрашивать которые удавалось двумя путями. Первый оказался достаточно нетактичным: будучи в общей палате избежать случайно услышанных фраз, относящихся к чужой трагедии, было практически невозможно, и даже номинальная шторка не добавляла ощущения уединения. Ноа периодически слышал забавные истории: кто-то проглотил кусочек от конструктора, пшикнул не той стороной дозатора средства для мытья зеркал или столкнулся с самым обычным растяжением. Иногда градус страстей накалялся, привнося в перечень историй умирающих стариков, больных детей или женщин, столкнувшихся с побоями. Врачи в этом вальсе казались самыми безэмоциональными людьми планеты: спокойные, уставшие, они продолжали шелестеть ворохом бумажек, в сотый раз зачитывать рекомендации по реабилитации, давали вызубренные ещё на парах в университетах списки лекарств и процедур. Ноа успел заметить полную эмоциональную безучастность ещё в первый день, когда только-только отошёл от наркоза и едва ли понимал, где он находится. Врач что-то пролепетал про его состояние, и мозг был неспособен усвоить ворох непонятных слов, именуемых «диагнозом»‎, тем более когда всё тело так ужасно болело. Единственное, что Ноа уловил — запрет на прикосновения к своему лицу, которое, как оказалось, было в странной бинтово-пластырной маске. Улыбаться, хмуриться, в целом напрягать мышцы лица оказалось очень болезненным и неприятным занятием, из-за чего Ноа походил на безэмоциональную куклу. Но это его мало волновало на фоне то и дело всплывающих воспоминаний о последней «встрече»‎ с отцом и полного непонимания произошедшего. Память словно бы специально избавилась от всех самых травмирующих воспоминаний, не позволяя юноше даже прикинуть степень серьёзности полученного урона. Второй способ отвлечься от произошедшего был чуть приятнее, однако Ноа он доставлял ещё больше дискомфорта, чем его побитое тело. Том приходил с завидной регулярностью: каждый день по несколько часов он проводил у койки Ноа, неся какую-то полную чепуху и делая это с несвойственной для себя манерой: экспрессивно, с более ярким говором. То и дело стремился то взять за руку, то лез в душу, пытаясь поднять настроение. Ноа не понимал, для чего святоша внезапно накинул на себя такую маску, но по началу наблюдать за этим было даже весело — говорить у Ноа не особо получалось из-за боли в горле и всеобщей потерянности в пространстве. В очередное такое посещение Ноа всё-таки не выдержал и спросил то, о чём он думал последние несколько дней: — Том, зачем ты пытаешься вести себя как Алан? Эта догадка появилась совсем неожиданно: громкость, манера речи, проскакивающие то тут, то там ругательства, неоднозначные намёки — всё это больше походило на поведение панка, нежели фанатика, целью которого было как можно быстрее попасть в свой религиозный мирок и вернуться в привычные условия. Ноа смутно помнил моменты своего пробуждения, но посчитал, что Том прекрасно осведомлён о том, что тревожит Ноа такое долгое время, и из чувства сострадания постарался сделать его пребывание в больнице чуть более приятным, пытаясь прикинуться Аланом. Ноа, конечно, был благодарен за эти усилия, но отделаться от ощущения, что перед ним — всего-лишь пародия, а не оригинал, снова вселяло тоску по спасителю и предмету воздыхания. В чудеса он уже не верил и, желая избежать очередного приступа самокопания в таких малоприятных условиях, всё-таки решился задать вопрос в лоб. Реакция Тома, однако, была странной. Его настрой тут же улетучился, а лицо вытянулось в таком искреннем удивлении, что Ноа даже почувствовал себя виноватым за то, что решился спросить такое. — Эн, ты чё? Какой «Том»? — парень нервно рассмеялся, театрально оглядевшись в поиске того, к кому обращался модель, но наткнулся взглядом лишь на баррикаду из медицинского оборудования. — Это ж я, Алан. Ты себя не очень чувствуешь? Может позвать врача? Настало время Ноа удивляться. На мгновение юноша задумчиво уставился на смуглое лицо, пытаясь оценить, насколько искренним было удивление на нём. Затем нахмурил единственную видимую бровь, скрестил руки, покрытые синяками, на груди и продолжил свой допрос: — Том, это несмешно. Я очень ценю, что ты пытаешься сделать мне приятно, но.. — Чел, я реально не понимаю, чё ты несешь. Какой «Том»? О чём ты ваще? За шторкой началась какая-то суета: видимо, привезли первого на сегодня пострадавшего. Зашумели шаги, забренчали стетоскопы и колёса каталок, но Ноа старательно не замечал внезапно проснувшейся жизни. Он недоверчиво смотрел на панка, который, в свою очередь, в полном непонимании и некотором беспокойстве разглядывал лицо модели (точнее то, что было не скрыто за бандажами), пытаясь понять серьёзность ситуации, и насколько необходимо прямо сейчас обратиться ко врачу, чтобы унять приступ бреда у Ноа. — Как мы встретились? — Чего?.. — Отвечай. Если ты действительно Алан, ты сможешь ответить на вопросы. — Ноа чуть поерзал на месте, усаживаясь чуть удобнее, и тут же вернулся к своей позе прокурора. — Ну? Панк пытался совладать со своим удивлением, рассеянно оглядевшись по сторонам. От серьёзного, с каплей тревоги взгляда Ноа было буквально некуда деться, но ситуация была настолько странной, что не оставалось ничего, кроме как принять участие в этом бреду: — На парковке торговчика. — Сколько мне лет? — Двадцать четыре. Эн, ты в порядке..? — Отвечай на вопросы, — Ноа уже растерял всю свою серьёзность, неохотно веря в ту реальность, которая перед ним сейчас раскрывалась. — Какие ты куришь сигареты? — «Мальборо айс бёрст». Эн, всё ок? Может позвать кого? Ты меня реально.. — Если ты Алан, тогда поцелуй меня. Алан никогда в жизни ещё так сильно не удивлялся. Как юная дева, он растерянно похлопал глазами, смотря на Ноа, который вот-вот был готов разрыдаться, судя по блеску в его уцелевшем глазу и подрагивающих разбитых губах. Он смотрел на панка с такой надеждой, словно бы от этой просьбы зависела вся его жизнь. — Ну? — напористо окликнул Ноа. — Бля, Эн, ты реально башкой ушибся что ли? — Алан внезапно смутился — поцеловать Ноа для него не было проблемой, но так прямо его он ещё никогда не просил о подобном. Алан приподнялся с табуретки, опираясь рукой о край больничной койки. Вторая рука аккуратно легла на израненную щёку Ноа, аккуратно притягивая лицо юноши ближе, чтобы дать ему то, о чём он просил. Наверное, это был самый грустный поцелуй за всю жизнь Алана. То, как руки Ноа тут же обхватили его шею, едва ли он успел прикоснуться к чужим губам, то, как модель расплакалась, не скрывая дрожи в теле, заставило что-то внутри Алана щёлкнуть и защемиться. Ноа нетерпеливо углубил поцелуй, неуверенно управляясь с разбитыми губами, из-за чего Алану пришлось послушно податься вперёд, лишь бы юноша не раскрыл едва зажившие ранки. Руки Ноа беспорядочно оглаживали плечи, затылок и спину, словно бы прощупывая тело Алана и пытаясь удостовериться, что всё происходит на самом деле. Когда на языке Алана, который пытался поспевать за нетерпеливым темпом Ноа, внезапно расцвёл привкус крови, он тут же отстранился, руками оттаскивая бьющуюся в истеричном состоянии модель. — Эй, ты чё? — как можно мягче спросил Алан, аккуратно утирая слёзы в уголке глаза Ноа, чтобы те не попали на свежие швы на щеках. — У тебя же губы все разбиты. Я никуда не денусь, ещё успеем нацеловаться. Ноа жалобно всхлипнул, тщетно пытаясь остановить свой всплеск эмоций. Все эти дни он был уверен, что мысль о том, будто Алан вернулся — всего лишь его жалкое желание найти что-то хорошее в текущей ситуации. Но сейчас, услышав ответы, которые мог дать только Алан, вспоминая события прошедших дней и наконец-то принимая всё происходящее, Ноа всё никак не мог уложить в голове, как так вышло. Ведь он был уверен, что придётся жить с мыслью о том, что даже попрощаться с Аланом у него не было возможности, что уже говорить о вероятности хотя бы ещё одной встречи. — Это правда ты? — проскулил Ноа, одним глазом пытаясь разглядеть смуглое лицо, которое держал в своих руках. — Я думал, ты уже не вернёшься, я так.. Ноа снова разрыдался, не обращая внимания ни на взмокший нос, ни на неприятные ощущения в лице и теле. Ноа чувствовал облегчение и тяжесть одновременно от осознания, что Алан правда вернулся. — Канеш, кто ж ещё-то? — взволнованно воскликнул Алан, пытаясь как-то исправить ситуацию. — Эн, пожалуйста, не плачь. У тебя ж так все швы разойдутся. Ты чё так распереживался, принцесса?.. — Но ты же.. Ты же исчез. — спазмирующим от нехватки воздуха голосом ответил Эн, утирая сопливый нос. — И он.. Он сказал, что ты можешь не вернуться. Я так испугался.. Я всё это время думал, как я буду.. Без тебя.. Ноа снова унесло на волне чувств от пережитого за последнее время стресса: тревога, гнетущее чувство вины, страх одиночества и страх перед миром, усугубившийся встречей с отцом. Ноа было так страшно и одиноко всё это время, и он ни дня не провёл без напоминания себе о том, что, если бы они тогда не согласились пойти с тем пареньком, его бы Алан был бы на месте. — Эн, пожалуйста, успокойся. О чём ты ваще? Я же тут, рядом, всегда был. — Алан принялся помогать Ноа утирать слезы и, гладя того по волосам, пытался хоть как-то успокоить модель. Потребовалось пару минут, чтобы Ноа хотя бы смог усмирить свое дыхание. Он сделал несколько глубоких вдохов, пару раз шмыгнул носом и с видом спасённого щенка посмотрел на обеспокоенного Алана. — Всё, вот так, умница.. — облегчённо выдохнул Алан, наблюдая за тем, как Ноа успокаивается. — Может расскажешь, чего ты так взволновался? — А ты не помнишь? — тихо спросил Ноа, сжимая ладонь парня в своей, ещё недостаточно уверенный в том, что он действительно никуда не денется. Алан задумчиво почесал затылок, обратно усаживаясь на табуретку и хмурясь в попытке вспомнить последнее, что с ним происходило. — Ну.. Э-э.. Мы были в клубе, да? И там к нам такой слащавый чел ещё подошёл, мы с ним разнюхались какой-то херней, — Алан неуверенно посмотрел на Ноа, словно бы ища в нём доказательства правоты. — Э-э.. Ну была штука какая-то забористая, поэтому я не совсем помню, чё там было. — А потом? — А потом.. — Алан запнулся, пытаясь разобраться в собственной памяти. Ему уже приходилось умело лавировать среди своих провалов — особенно после вечеринок, и в большинстве случаев эти «чёрные дыры» не пугали панка. Всё прекрасно сочеталось с употреблением чего-либо, и списывалось на блекаут, тем более что по времени выпадало максимум несколько часов. Но сейчас даже Алан прекрасно понимал, что были тревожные несостыковки. Самая главная из них — реакция и первичное недоверие Ноа. Отчего бы ему так плакаться, если Алан просто забыл конец тусовки? И как так вышло, что он сам упустил момент, когда Ноа какой-то мудак (или мудаки) довели до больничной койки, а сам он оказался рядом только в конце, когда Ноа мог и вовсе помереть? На улице заметно похолодало, но списать это можно было бы на непостоянство атлантического климата. А вот то, что Ноа был в совсем другой одежде, нежели на вечеринке, и выглядел, мягко говоря, сильно больше истощённым, чем Алан запомнил его в последний раз, наталкивал лишь к одному понятному выводу: В этот раз Алан мог забыть целые дни. — Потом.. — теперь настала очередь Алана чувствовать вину. — А потом я нашёл тебя на улице, всего в крови. — И ты не помнишь, что было после клуба? — раздосадовано спросил Ноа. — Ты знаешь, какое сегодня число? Алан застыл на месте. К нему подбиралась нервная паника. Чисел он боялся, потому что из-за собственной безграмотности едва ли мог различить календарные дни. Но хуже всего было то, что Ноа задал самый раздрайный, самый убойный вопрос из всех возможных, попав прямо в цель. — Эм.. Наверное, начало ноября? — неуверенно спросил Алан, проводя по шершавым ранках на своих пальцах и наблюдая за тем, как Ноа обеспокоенно вздыхает, легко сжимая руку парня и смотря на него с какой-то.. Неприятной жалостью и сочувствием. — Алан, ты.. Ты не пугайся, ладно? — пытаясь усмирить нарастающую в панке панику, мягко начал Ноа, смотря тому в глаза. — Я думаю, что нашёл причину твоих провалов в памяти. Но правда тебе может.. Не понравится. — Блять, Эн, я клянусь, если ты будешь так тянуть, у меня инфаркт случится нахуй! — Алан нетерпеливо выпалил, со страхом смотря в глаза Ноа. — Чё искать-то причину? У меня же.. Я же просто набухиваюсь, и память отшибает, вот и всё. Да? Ноа лишь помотал головой, набрал в лёгкие воздуха, и принялся рассказывать Алану всё: про Тома, про детство в Техасе, про то, откуда у Алана появилась зависимость, как он получил часть своих шрамов, о Шейле и о том, что Алан на самом деле всего лишь личность целого человека. Говорить было тяжело и почему-то стыдно. Ноа казалось, будто он рассказывает чью-то тайну, но нести это бремя в одиночку он не был готов. Ещё одна потеря Алана точно станет для него фатальной. Ноа говорил и наблюдал за реакцией парня, которому только что раскрывали всю подноготную его жизни. Он видел замешательство на его лице, видел оттенки неверия, сомнений, паники. Но Алан внимал каждому слову, даже задавал какие-то вопросы и успевал делать свои выводы. Такой ушат информации нужно было переварить. Алану въелось в голову то, что он, по сути, даже не человек, и полноценно его не существовало ровно до тех пор, пока Том не позволил ему этого. Если бы не зависимость, не было бы ни Шейлы, ни десятков романов, ни попыток вылезти из собственного дерьма. Если бы не Том, они бы с Ноа никогда бы не встретились. «Хозяин» продолжал бы жить свою спокойную жизнь в родном месте, ходил бы на свои проповеди и строил бы жизнь праведного фанатика, не задумываясь о внешнем мире. Алан чувствовал себя каким-то злом, которое явилось в этот мир с одной прихотью, и осталось по причине других — секс, знакомства, тусовки, поиски себя. Вся жизнь Алана была пропитана неведением, с которым он вполне научился справляться, и даже был бы счастлив, не узнай этого до самой смерти. Его забывчивость стала частью шарма, ровно как и безграмотность; вокруг него было достаточно близких людей, с которыми уже давно Алан выстраивал новую жизнь, и, в какой-то момент, ему и вовсе стало плевать на свои корни. Он не испытывал зависти по отношению к Шейле за то, что она знала своих родителей, которые всегда, в конце концов, были готовы принять свою взбунтовавшуюся дочь обратно. Все последние несколько лет Алан занимался своей жизнью, раскрашивая её новыми людьми и событиями, строил планы на будущее и был полон беззаботности и радости от будничных мелочей. И когда тебе говорят, что всё это не имеет смысла, что тебя могло бы и вовсе не быть, если бы не морфий, то.. Что нужно делать? Как жить дальше с мыслью о том, что твоё тело и жизнь могут в один момент исчезнуть просто по чьей-то прихоти? И как быть теперь с Ноа? Имеет ли Алан вообще право быть вместе с ним после того, как не смог даже отвоевать своё право на существование, заставив его страдать две недели? «Извини, я не смог сдержать обещание по поводу своей.. проблемы», — эти слова лишь добавили градуса к бушующему чувству беспомощности, бесполезности и нереальности восприятия самого себя. — Какая-то сложная херня.. — растерянно прокомментировал Алан, пытаясь понять, что он вообще чувствует по этому поводу. — И что теперь? Этот Том типа может в любой момент просто взять и.. Стать мной? — Я.. Я, если честно, не знаю. Он попросил меня помочь ему доехать до Техаса, но.. Случилось вот это. Ноа пожал плечами, покачав головой. — Точняк! — Алан постарался сменить тему, понимая, что его тугой мозг вряд ли переработает всю информацию прямо сейчас. — Чё за мудак это с тобой сделал? Какие-то подонки с улицы, да? Из-за этих сук нам приходится тут торчать. Слуш, мне тут врач какую-то бумажку пихнул, но я хуй знает, чё в ней писать. Если ж я твое имя укажу, они ж и батьку настучать могут.. — Он.. Он больше не будет меня искать. Этот день был просто что-то с чем-то. Одно открытие наслаивалось на другое, из-за чего у Алана уже неплохо разошлась мигрень. Лицо уже устало удивляться, поэтому скривилось оно теперь в полном непонимании: — То есть как это? — Это.. — Ноа указал жестами на своё лицо и тело. — Он. Он нашёл меня. Это был последний гвоздь в крышку вины, бесполезности и беспомощности Алана. Из-за него Ноа оказался здесь. Из-за него Ноа может остаться без глаза. Из-за его бессилия и отсутствия хоть какого-то чувства ответственности, Ноа мог и вовсе не дожить до этого момента. Он мог заблеваться до смерти, он мог так и умереть в той подворотне избитым и изрезанным, окажись Алан (или Том?) в другом месте. Алан не может защитить себя, так для чего он согласился помочь Ноа? Из-за шила в заднице, одиночества или желания просто трахнуть симпатичную мордашку? — Прости. Это.. прости, Эн, я не.. — Прошу прощения, — вторглась в разговор медсестра, явно уставшая повторять одну и ту же фразу. — Время посещений закончено. Пожалуйста, покиньте палату. Алан шмыгнул носом, глядя на расстерянного Ноа. Панк поднялся на ноги, натянул дежурную улыбку и наклонился к юноше, легко целуя того в лоб. — Всё будет нормас, Эн. Не забивай голову. Я приду завтра, обещаю. А ты не выебывайся и поскорее поправляйся, понял? Не думай о дерьме. Эн старался. Правда старался следовать этому наставлению, приняв решение Алана изображать, что всё в порядке. Не обращал внимания на то, как Алан стал тише и спокойнее. Не задавал вопросов о том, как он себя чувствует, и что решил делать дальше. Молча наблюдал, как Алан то и дело выпадает, размышляя о чём-то своём и теряясь в мыслях всё чаще и чаще. Алан проводил ночи за подработками в больнице, где договорился с врачом о том, что ему позволят посещать Эн без документов и прочих бумажек, а ночевать можно будет и на пожарной лестнице. Изо дня в день он приходил в палату, отодвигал синюю шторку и пытался сделать самое меньшее — подбодрить Ноа. Пресекал попытки заговорить о Томе и отмахивался, что всё в порядке, и это жизнь. Алану не хотелось давать пустых обещаний о том, что он всегда будет рядом, и что всё будет хорошо, зная о прогнозах, которые давал врач в отношении Ноа. Алан правда старался. Но были вещи, которые он никак не мог бы исправить. И это было отвратительно. Спустя неделю Ноа наконец-то отправили на осмотр ко врачу. По тому, что знал Алан, ему должны были дать окончательный вердикт по поводу целости глаза, хотя Ноа даже не подозревал о том, как всё серьёзно. И Алан провёл весь день как на иголках, ожидая в холле приглашения в палату. Сегодня Ноа должны были снять первые швы, и Алан боялся, насколько все плохо окажется с эстетической точки зрения. Видимо, это то, что тогда хирург обозначил как «самое тяжелое ещё впереди», и Алан, надо сказать, был вообще не готов столкнуться с этим лицом к лицу. Он постарался подготовиться — на оставшиеся деньги сходил в магазин, прикупить Ноа что-нибудь вкусного и наконец-то отвлечь от больничной еды, которая юноше снилась уже в страшных снах. Постирал его одежду и надеялся вывести того на прогулку — погода выдалась необычайно приятной для ноября. Алан собрался с духом, входя в палату и стоя напротив шторки. Но стоило ему приоткрыть её, издав характерное шуршание кольцами, как силуэт, коим был Ноа, тут же метнулся куда-то в сторону, издав настолько истошный крик, что Алану физически стало больно: — НЕ ЗАХОДИ!