---
—И что вы на это скажите, Товарищ Сеченов? —Он показательно кинул какой-то то документ на стол. Это был кем-то подготовленный компромат. Кто то очень долго составлял его, учитывая его содержание. Это было до смешного абсурдно. Там буквально расписывались обвинения в сторону гомосексуальности и коррупционерства Сеченова. И он даже не знал, что сказать в ответ. Особенно учитывая, что рядом с ним сидит человек, в интимной связи с которым его и обвиняют. Харитон задумчиво заламывал пальцы, уставившись в стол. О чем-то упорно думал, пока Политбюро ожидало реакции Директора Предприятия. Но потом тихим, родным голосом, от которого вроде навивает тревога, а вроде и спокойствие, начал: —Прошу прощения… —Его мирный тон эхом пронесся по залу. За это Молотов его и не любил. С Харитоном невозможно было спорить, когда он в позиции бесчувственной змеи, что готова в любой момент выплеснуть яд в виде неопровержимого аргумента или ответного обвинения. —Но вы всерьез приняли данный факт? —Он поднял серьезный и отдаленно напряженный взгляд на Молотова. —А как же? Не забывайте о должности Товарища Сеченова, это может серьезно повлиять на его и не только репутацию и положение в обществе, если не упоминать возможный срок! Это кстати и вас касается! —Что вы сказали? —Молотов недоуменно замер, он одной лишь фразой заставил его замолчать—Повлиять на его и не только репутацию? —Захаров заинтересованно склонил голову—На вашу, например, эта информация повлиять не может? Простите, но мне кажется вы очень даже должны быть заинтересованы в том, чтобы эта информация не вышла за пределы этого зала. А вместо этого, вы, получается, шантажируете? —Я? Причем здесь я? И вообще, как вы смеете обвинять тут кого то со своим то статусом?! —его голос будто чуть сорвался. Никто кроме этого гадкого мальчишки не осмеливался перечить ему с такой настойчивостью, а тем более обвинять его и переключать стрелки. —А как же? —он изобразил недавний тон Молотова—Мы же коммунистическое общество! Поймают Сеченова, начнут проверять и вас. Дмитрий сохранял спокойное выражение лица, в душе улыбаясь уголком губ. Это было одно из самых любимых им качеств Харитона, если конечно он не направлял свой гнев на самого Сеченова. Заговаривать зубы своими длинными и весьма увесистыми информацией монологами он умел мастерски. Харитон за годы жизни с ним сумел заставить его это признавать. Но вот в диалогах, под чужим давлением, давал слабину. Он не умел объяснять свою точку зрения тем, кто попросту не хотел его понимать. Он запросто общался и делился научными знаниями с коллегами-учеными, но с простыми людьми, которые в науке не очень разбираются, было очень сложно. Спорить и доказывать свою правоту до пены у рта— это стихия Захарова. И этим он не раз спасал друга от тщеславных лап лицемерной верхушки. Наверное это было единственным моментом, когда его ненависть к человечеству была действительно полезна. Появление на собрании Захарова, а потом на напряженном моменте его мелодичное «прошу прощение." Сразу же портило настроение всем присутствующим, кроме Сеченова. Быть может, их отношения не совсем похожи на дружбу. Особенно это было видно по Харитону. Если он чуть ли не брезгливо относился к любым более тесным чем рукопожатие касаниям от людей, то с Сеченовым мог позволить делать с собой все что угодно, в приделах разумного, конечно. Но при этом, Харитон всеми фибрами души презирал интимный контакт. Любой. Банально поцелуй был для него за гранью. Поэтому их отношения и не воспринимались отношениями, по крайней мере они так считали Да и в целом факт того, что они продолжают жить вместе, когда в этом уже нет нужды, и они как нормальные граждане могут жить отдельно, тоже может настораживать. Не даром некоторые шибко умные из Аргентума, не будем показывать пальцем, уже как по традиции зовут их «мама-папа» Смешно, да грустно. Харитон сейчас продолжал спорить с Молотовым, когда Дима наконец то выпал из раздумий. Товарищ Молотов был уже весь на эмоциях, пока Захаров сидел непробиваемым. Эмоции — главная человеческая слабость. Это пришлось признать Сеченову, и об этом очень долго толмил Харитон. Хотя и сам профессор эту слабость мог себе не со многими позволить Собрание закончилось на плюс-минус хорошей ноте. Того, кто решил нарыть компромата на Директора Предприятия во всю разыскивают. И у Харитона были очень хорошие отношения с Петровым, так что тут было понятно, что это не он. Как бы сильно он не ненавидел Сеченова, Захарова не захотел бы подставлять.От этой темы Молотов наконец отстал. Сам Сеченов по пути домой пару раз шутил, что если в этом разогревающемся скандале не учавствовал Харитон, то Молотов его еще долго бы этим гнобил. Захаров лишь усмехался, хотя оба они понимали, что это действительно так.***
За окном ночь. Тихо и спокойно. Слышны лишь звуки чиркающей ручки. —Дима.. ? —приподнялся на локтях Захаров, рукой пытаясь нащупать очки. Он в последнее время стал часто просыпаться посреди ночи. Дмитрий сидел за столом, о чем то напряженно думая, будто не с первого раза услышав обращение —А? Прости, Тош, не хотел тебя разбудить. Сейчас допишу и лягу. —Кого допишешь? —Харитон начинал постепенно просыпаться. Встав с кровати, тот пошагал к столу, чуть скривишись, когда взглянул на лампочку. Она была единственным ярким источником света. Дмитрий с силой сжимал ручку, а на листке был написан явно не какой нибудь отчет, а просто переживания и размышления, похожие на план. —Коллектив 2.0, Коричневая Чума, Америка, Атомная бомба… —Зачитывал партнер— Атомное сердце и …и много чего еще… Он поправил очки, чуть опустился, стараясь заглянуть в глаза —Что не так? —Ты серьезно? Что не так?! —Он резко повернулся в сторону Захарова. —Все не так, Харитон, все! Вновь опустил взгляд на листок, и вернул его на друга. Тот также спокойно стоял. Сеченову стало стыдно за свою несдержанность, ведь Харитон сейчас был не виноват. Он судорожно выдохнул —Прости, Тош, я не должен был кричать. —Ну вообще, это естественная реакция нервной системы, учитывая частые стрессовые ситуации… Харитон не умел поддерживать. Совсем. Он был мизантропом и относительным интровертом. И в целом всю жизнь избегал контакта с людьми. Но, он был ученым, и живя с таким же ученым приобрел особенность. Когда он «поддерживал», то на автомате начинал говорить научными терминами. И Сеченов знал это. На душе становилось теплее, как только этот родной спокойный голос начинал выдавать научные факты, будто пытаясь разрядить обстановку. Но, также Дима любил подмечать, что в диалогах Харитон умеет не только спорить. Он постепенно выпутывает из человека все его переживания, заставляя поверить, что они не так важны или же страшны. А в общем просто находит проблему посерьезнее, чтобы на фоне нее изначальная казалась вполне себе решаемой. Сейчас он осторожно сел рядом, взглядом находясь в листке. А Сеченов смотрел на друга. Он ощущал себя неопытным ребенком, что ждет покровительства и защиты мудрого взрослого. Хотя, теоретически, все должно быть как раз наоборот. —Я… Не сильно разбираюсь в политике, но… —Он старался сделать вид уверенности, будто совсем не сомневается в своих словах, но при этом все же не смотрит на партнера, продолжая держать взгляд на листке. —Но если тебе тяжело, я попробую… Искренность.Чистое желание помочь. Беспокойство, смятение, сопереживание. Из всего этого ссостояла фраза, выдвинутая Захаровым. Диму невольно охватил табун мурашек. Такой он бывает редко. —Ты итак делаешь слишком много, я не могу столько на тебя складывать… —Много? И чего же я делаю много? —Ты — всего лишь начальник отдела по нейробиологии. Но при этом учавствуешь на собраниях по обсуждению политики, постоянно проверяешь каждый мой чертеж нового робота, а иногда даже помогаешь мне его собрать! —Это моя работа —Работа ученого в отделе нейробиологии? —Нет, моя. —он сказал это слишком напряженным тоном, будто его задели за живое. — Уже забыл о моей неуравношенности? Забыл, что я не стабилен? Или вдруг запамятовал о моей биполярке?! —он проговаривал каждое слово с нажимом. Ах, точно. Он действительно забыл об этом. Потому что попросту привык. Привык к постоянным перепадам настроения. Привык, что в любой момент партнер может заявить, мол их отношения бесполезны и бесплодны, ровно также как и его тело. Петлями своих мыслей он строит совсем нелогичную для Сеченова цепочку. В связи с тем, что он ученый, осознавать мир даже в приступах он продолжает как ученый. И в такие моменты ему как воздух нужно доказать, в первую очередь себе, что он полностью отрабатывает свои заскоки и в целом является полезным, а не обузой. Ну да, а академик сказал ему, что тот делает все зря. Вот чего он так завелся. —Дело не во мне! Не переводи стрелки. Если ты боишься, что я, разобравшись в политике, захочу отобрать у тебя Коллектив, то сильно ошибаешься.—Он старался поддержать, хотя в итоге все равно источал негатив. —Не забывай, что изначально мы сошлись не из-за твоих проектов. А как двое обычных врачей-ученых, у которых единственный общий фактор — интерес к науке. Не знаю, как ты, но я продолжаю придерживаться этого принципа. Ну может чуть больше. Но суть не в этом, я могу помочь тебе в любой твоей идее. Поддержать и стоять как тыл в любой задумке, но пожалуйста, не пытайся отстранить меня! Дима сидел запутавшись, не зная, какую эмоцию использовать. Он понимал, Харитон старается дать понять, что не собирается идти против него и в любой момент будет рядом. Но сейчас они оба были морально измотаны, хотя буквально ничего страшного не делали, и сегодня даже на пятичасовой операции не стояли. А сейчас просто было сложно. Диме было стыдно, но иногда он действительно пропускал мысли о предательстве Харитона из-за его зависти. Тот не любил внимания, и в целом не искал одобрения общества. Но все же ему нужен человек рядом, который будет убеждать его самого, что он делает все верно. Психика то у него действительно пошатывалась. Если подумать, это на грани тревожного типа привязанности. Во многом он винил себя, наверное даже сейчас, хотя он от своего мнения не отречется, но помнить будет долго. Бывало, что сам для себя тот становился главной проблемой Сеченова: отчитали за невовремя выполненную работу — его вина, не уследил; Некоторые группки людей из персонала начинают чуть ли не заговоры против Сеченова плести, хотя негатива к Захарову не имеют — его вина, он перетягивает одеяло, мешая карьере друга. Да даже сейчас, его вина- ведь он делает недостаточно. Но видимо Харитон устал таращиться на застрявшего в своих мыслях друга, потому резко встал, почти приказным тоном сказав: —Ложись. Утро вечера мудренее. Завтра нормально поговорим. —Харитон… —Дима? Мы имена вспоминаем? Ложись, говорю На вопросительный взгляд товарища добавил —Можешь со мной. Если тебе так хочется, главное прекрати теребить свои бедные виски, на них скоро дырка появится. —Обязательно. Только перед этим выпей лекарство, ты вечером не пил кажется? —Он встал из-за стула, наблюдая за мечущемся по комнате Захаровым, не зная, куда бы деть свое тело. А после повернулся, и уставился на него. Смотря на партнера возмущенным взглядом. —Дима! —Харитон? Вновь повисло молчание. Атмосфера стала чуть менее напряженной, и расслабляясь вместе с атмосферой, Захаров сдался —Ладно. Только ложись уже. Не вижу конечно нужды в таблетках, но раз тебе очень хочется. —Тебе лишним не будет—С улыбкой на лице произнес Сеченов —Намекаешь? —спать ложись! —Захаров на это отмахнулся, тут же заваливаясь на кровать, прижимаясь ближе к стенке. Дмитрий осторожно подполз и лег рядом, чувствуя тепло тела партнера, а иногда слыша стук его сердца. Вечно холодного сердца, что готово расстаять только для него. Может, Харитон со своей капризностью и не ангел, но ведь и Сеченов не святой. Они привыкли как обвинять так и защищать друг друга. Слишком много лет прошло, чтобы что-то менять, да и не хочется уже. Вот только все равно Захаров как боялся и так и боиться только одного. Что однажды его не очень крепкая психика просто сдаться, и он решится променять свои взаимоотношения. Они часто ссорятся, по пустякам, но ссорятся. А ему нужен человек, что приведет его в чувства. И если такового не будет рядом, страшно представить, что он может сделать. Поэтому Харитон иногда все же переступает через себя и даже свою гордость, уступая и соглашаясь с Сеченовым.***
—неудачная сегодня погода, да? —Начал академик, разбавляя тишину и звук дождя своим голосом. —Угу. Вот только погода не бывает «неудачной». Зато Аргентум как раз на свежем воздухе закаляется Дмитрий усмехнулся —Надо же, эти тебе уже доложили? —"эти" Мне в первую очередь пожаловались.— Профессор повернулся в сторону товарища. Они сидели в кабинете Сеченова на мини-диванчике, места на три. Академик аккуратно приобнимал друга за плечо. —И кстати, где сейчас «эти»? —На западе Захаров осуждающе цокнул —а я советовал на Юг. —Я знаю, спасибо, но посчитал разумным отправить их на запад. Профессор еще несколько секунд подержал безразличный взгляд, после чего молча встал, еле выпутавшись из рук любвеобильного товарища. Тот с явным недовольством прокоментировал: —Серьезно? Ты даже из-за этого обидешься? Харитон, это уже слишком! Ты хуже ребенка, ей богу! И вообще, мы кажется договаривались больше не впутывать личные отношения в рабочие. Тот, что до этого стоял спиной, повернул одну лишь голову, смотря все теми же безразличными глазами. —Наоборот. Рабочие в личные. —После повернулся всем телом. —Я всего лишь встал. Прекрати принимать меня за какое то жалкое существо, хуже того же ребенка или беременной женщины. То, что я не улыбаюсь тебе в лицо, и не говорю благодарности за любой твой вздох, совсем не значит, что я обижен или рассержен. —Если бы, вот только в такие моменты ты им и являешься. Ох, любимое ими молчание. Напряжение в атмосфере сродни электричеству. —а что такого? Думаешь, один можешь оскорблять всех направо и налево? Хватит уже. Захаров возмущенно устаивился на коллегу, все еще сидящего на диване, сложившего руки на груди. В глазах читалась злость и обида. Он понимал, что ни к чему хорошему это не приведет, но когда ближний, которому он доверял буквально себя, встал на сторону чужих людей, это наравне с предательством. —Что, сказать неч-.? —Заткнись Теперь уже Сеченов удивленно таращился на собеседника Через пару секунд в дверь постучали. —Товарищ Сеченов, срочное послание, и решение нужно принять прямо сейчас! В зал ворвался запыхавшийся Штокхаузен. Он отвлекся от бумаг на своих руках только когда открывал дверь, и еще одного человека заметил не сразу. Но потом все же поднял глаза —Т-товарищ Захаров…? Здравствуйте! Простите, но не могли бы вы выйти…? Дмитрий злостно зыркнул на заместителя, заставив его растеряться еще сильнее, а потом направил взор на друга, и не отводя глаза сказал —Нет. Не стоит. Пусть Профессор останется здесь Захаров выдавил из себя самый осуждающе-презирающий взгляд темно-карих глаз в мире, но упорно молчал —Н-но как же?.. Дмитрий Сергеевич… —Что не так? Докладывайте, раз срочно. Михаэль, примерно поняв, что здесь происходит глазами начал искать то самое послание. По хорошему бы конечно культурно выпроводить Захарова, для конфиденциальности так сказать. Но сейчас какая разница, если его начальник все равно передаст все товарищу. Да и он, какой бы рабочий статус не имел, не в праве тягаться с лучшим другом шефа, в каких бы контрах они не были. Штокхаузен пока докладывал стоял рядом с сидящем на кресле Сеченовым, стараясь говорить как можно тише, чтобы услышал только рядом сидящий. Захаров, слава богу, у стола не стоял, нервно расхаживая вокруг него, стуча ботинками о пол. Но старания Заместителя не имели смысла, Дмитрий отвечал в полный голос, будто Захарова тут и не было. И сейчас не поймешь, делал он это специально или действительно не вмешивал личные отношения в рабочие. После установления вердикта, Михаэль должен был удаляться в свой кабинет, оставив этого питона и его анаконду дальше шипеть друг на друга. Но Лариса в последнее время только о состоянии Захарова и говорила: «Представляешь, профессору прямо на операции поплохело, впервые такое!" , " Сегодня у Товарища Захарова давление поднялось. Ну, по крайней мере, он так сказал. Никого в кабинет к себе не пускал! " Товарищ Захаров то, Харитон Радеонович сë. Он о нем наверно информации больше услышал, чем о самой Ларисе. Уж слишком она переживает. Хотя, это ведь она с ним постоянно ходит, быть может, у нее действительно есть основания для переживаний? Но Михаэля интересовало другое. Петров тоже под бок Захарову пробился, Профессор из очень-очень немногих, кто его театральный бред слушает и терпит, даже Михаэль иногда позиции сдает. А ему лишь бы собеседника, как казалось Шктохаузену, вот и он уже готовый верой и правдой служить. Как бы показно это не выглядело в итоге, но морда он хитрая. Стоит Захарову пальцем ткнуть, как тот уже сбегает, узнает и доложит. И они с Ларисой, соответственно, гораздо чаще пересекаются. Объединяет их Радеонович, так сказать. А значит есть потенциальная вероятность, что если сейчас он вытащит явно раздраженного Захарова из лап шефа, тот хоть как нибудь да Ларисе расскажет, и у него шанс на успех в отношениях хотя бы на долю процента увеличится. —Я, кстати, Товарища Филатову видел, она просила вас зайти… —Товарищ Филатова подождет. Идите, Михаэль. Сеченов сказал это предупреждающим тоном, чтоб мол не лез и не нарывался. Впервые они так заинтересовано ссорятся. Но делать нечего. Он сделал все, что мог. Пусть и дальше шипят на друг друга, раз им это так в кайф. После того, как заместитель вышел, раздался уже более миролюбивый голос —У тебя хороший слух… —С учетом моего зрения и тебя, это вполне ожидаемо Это была попытка помириться. Что то прервало их дисскусию, и после они сделали вид, что и не ссорились вовсе. Кидаться ехидными шутками, а затем просто обсуждать погоду было самым лучшим исходом событий. Никто из них не умел признавать поражение. Точнее, каждый считал себя правым. Все таки в дружбе противоположностей есть маленькие, но минусы. Но с годами, они научились смешивать свои мнения. Немного принимать правила партнера. Захаров — любил науку, Сеченов — человечество и общество. И компромисс они находили друг в друге. Для Сеченова из сотни тысяч людей был лишь один самый важный, для Захарова партнер был единственной слабостью, что он мог себе позволить на пути к абсолютному свету разума. И это Идилия. Их Идилия. Что запросто сломается, как карточный домик, если один из них забудет об этом выжженном на их разуме правиле. —Меня? Хах, причем здесь я? —Только ты не идешь, а крадешься в мой кабинет. Так даже Нечаевы не делают. Они оба устало посмеялись, ради приличия. Сеченов метнул взгляд на диван, а после на друга, негласно приглашая сесть. Тот послушно подошел и опустился на сидение, пока сам Дмитрий сидел в кресле. Раздавался лишь шум капель. Дождь все еще не прекратился. И в той столь спокойной обстановке змея внутри Захарова не выдержала и выплюнула —Не занимаю ли я слишком много вашего рабочего времени, «шеф»? Но его махинация не сработала —Не занимаешь. Нам все равно скоро домой ехать. Харитон оживился. Вспомнил, почему вообще сюда пришел. —Да что ты? Дима, не порть и так буйную погоду! Академик С облегчением выдохнул. Если Харитон был счастлив, что к слову, бывает редко, ему на автомате лучше. Его пассия очень заразительна в плане настроения. Трудно улыбаться, когда он рядом с ним поник, и трудно плакать, когда Захаров начинает как машина выдавать научные термины. Но работу доделать надо. Главное что теперь это было легче. Нейробиолог смирно сидел, машинально насупившись, что его оставили без дела. Ох уж эти наклонности трудоголика. Сеченов полностью сосредоточился на бумагах перед глазами, уже почти не реагируя на посторонний шум. Захаров в сотый раз осматривал огромный зал. Ему не сильно нравилась планировка, по вкусу были более закрытые помещения. Он другу об этом так и сказал. Ведь врать было бессмысленно, его недовольство было на лице написано, Дима лишний раз расстроился бы больше из-за того, что ему врут. Они любили ругаться. Как бы странно это не звучало. Им просто нравилось сопоставлять свое мнение с чужим, а потом доказывать свою правоту. Хотя прям в кайф цапаться по поводу и без было только Захарову. Но и для Сеченова было полезно. Он был широк амбициями, но ему не хватало уверенности доказать это тем, кто вовсе и не хотел его слушать. А Харитону было плевать. Хотят его слушать — пусть слушают, не хотят — придется. И сначала, когда его недавний товарищ, единственный человек из его не столь обширного окружения, по достоинству оценил и осознал гениальность его самого масштабного изобретения — полимер, Сеченову многое в жизни пришлось поменять. Тогда он с ним согласился. Ну а потом начал спорить, на другие темы конечно. И Сеченов молча кивал. Харитон был младше его, на три года, хотя во взрослой жизни это не смертельная разница, по факту они все равно в одной лодке. Но говорил он слишком убедительно. Иногда Дмитрий терял нить возмущений друга, окунаясь в размышления " А откуда это в нем вообще? Неужели заложено? Или что же там с ним делали в детстве, что он так ободряется, когда что то доказывает» Сам Захаров о своем детстве ни разу не рассказывал полностью. Его рассказ начинался с погибшей жены, когда ему было 19, и все. Пока сам Сеченов на эту тему ему душу излил подчистую. Но своим напором Харитон "Воспитал" В нем уверенность. Ему хотелось доказать партнеру что либо, а после хотелось и остальным. Получалось непрофессионально, но уже эволюция. Они знали границы своих ссор. Обижаться и не разговаривать могли сколько угодно. Но никогда не один из них не позволял поднять руку или воздействовать используя преимущества своей должности. Сколько бы не ругались, защищали друг друга перед своими подопечными. Действительно, двое одни из самых светлых умов СССР, что однажды слились в одно целое. Они стоили друг друга, и оба прекрасно это знали