Оковы

март, 1988 Алкоголь растворялся в крови быстро, окрашивая щёки Марины в ярко-алый. Её вело и кружило – как хорошо, что они предложили присесть, как бы она стояла? С каждой выпитой рюмкой – той самой столичной с кривой этикеткой – сигаретный дым, оседавший на волосах и одежде, казался всё менее едким и непривычным, а близость Кащея – всё менее неприятной. Напряжение постепенно спадало, и взгляды мужчин за столом будто притупились, перестали пронзать Марину насквозь. Замкнутое пространство каморки расширилось, она больше не жалась где-то в углу комком оголённых нервов – наоборот, расправила плечи, села удобнее. Диван оказался твёрдым, каким-то чересчур узким, покрытым чем-то колючим и старым; от него пахло. — На переводчика, говоришь? — спросил Кащей, подливая водку себе и ей. Марина кивнула и взяла со стола рюмку, — А переводить-то что собралась? Этикетки от колбасы что ль? — все вокруг разразились гоготом, противным таким, а кровь прилила к её лицу с новой силой, сердце застучало быстрее. Даже сквозь алкогольную завесу в сознании она почувствовала себя раздетой и как на ладони перед этими мужчинами – снова. Даже если и этикетки – какое им дело? Марина, нахмурившись, отстранённо произнесла: — Нет, почему? Литературу. Художественную, техническую там. — Чего напряглась сразу? Переводчик так переводчик, дело, в целом, хорошее, — Марина не сразу заметила, что его рука оказалась на её колене и через миг потянулась куда-то выше, замирая у края вязаного платья, — Ты пей-пей, не отвлекайся. Опрокинув очередную рюмку, она расслабленно откинулась на спинку дивана. А Кащей руку убирать не спешил, но и дальше её не поднимал, оставляя всё так же под кромкой платья. Марина и не сопротивлялась – да, эта мужская компания определённо доверия не внушала, но от выпитого её тело налилось такой тяжестью, что хотелось, замерев, просидеть всё время на одном месте, прижавшись к холодной стене подвала, пока тепло его руки согревало бы её ноги. — А чё сидим без дела? — кто-то из-за стола подал голос, — Раздавать будем? Марин, — его тон сделался хитрым, глаза сузились в наглом прищуре, — Ты в карты как играешь: с интересом или на просто так? А ей и думать было нечего. С интересом играть – себе дороже. Неизвестно ещё, чем такое обернуться может. Поэтому, улыбнувшись, она уверенно заявила: — На просто так! Знаю я эти ваши интересы, — из-за стола снова послышался смех. Кажется, среди таких людей – всё равно что на минном поле. Что ни скажи – им весело. Марина в картах сильна не была, но правила знала: отец учил. Сердце пропустило удар, когда первая взятка, предназначенная ей, ушла почему-то мужчине напротив, утянутая рукой с чернильными перстнями. Девятка червей в центре стола предательски пестрила своей краснотой, пока Марина сжимала в руках пиковую даму и пару крестей. — Опа! — выкрикнул Кащей, вне очереди кидая на стол свои карты, — а вот и малая Москва! — он хитро улыбнулся и забрал жирную взятку, коленом касаясь Марины будто невзначай. Под конец у её руки скопились карты рубашками вверх, а на счету – двадцать шесть очков. Рискнуть? Она видела, как росли стопки карт у оппонентов, наполнялись тузами. В любой момент они могли заявить о своей победе, поэтому Марина, собравшись с духом, вдруг произнесла: “Вскрываюсь!” Все взгляды устремились на неё, и будь Марина трезвее, она бы точно заметила в них хищный отблеск. “Пожалуйста, тридцать один. Тридцать один” – думала она, откладывая в сторону восьмёрки с девятками. Вот оно – дама. — Чё там у тебя? — Кащей, нагнувшись, заглянул через её плечо, всматриваясь в разложенные на столе карты. Его горячее дыхание осело где-то на шее, покрыв её кожу мурашками, — Двадцать шесть, ещё три – двадцать девять, Марин, — слова повисли в тишине, а она терпеливо ждала, что будет дальше. Проиграла и проиграла, с кем не бывает? Главное, что играла на просто так, не на интерес. Мужчина напротив, Гвоздь – кажется, так он представился – поднялся из-за стола, потирая руки в нескрываемом удовольствии. Золотой зуб блеснул в неярком свете лампы. — Ну, раз такое дело, — он осушил рюмку и с громким стуком опустил её на стол, — Кащей, первым пойдёшь? Или уступишь? — теперь его улыбка больше походила на оскал, а взгляд был направлен прямо на Марину, глаза в глаза. Он подошёл ближе, поправляя пряжку ремня. — А ты куда так подорвался, родной? — ладонь Кащея, напряжённая и тяжёлая, вернулась к ней. Марина чувствовала, как тёплые шершавые пальцы сжимают её над коленом; аромат одеколона окутывал её пьяную голову. Разум, кажется, совсем помутнел, бросило в дрожь, но отчего – она никак не могла понять, как и не могла понять, чего хотел этот Гвоздь и почему Кащей, до того сидевший расслабленно, теперь весь подобрался. — Так это, проиграла же. Или сам разломать хочешь? Ты только нам оставь, — он в нетерпении переступал с ноги на ногу, всё так же похабно улыбаясь. — Уж больно хороша, — и снова взгляд на Марину. Глаза Гвоздя, чёрные и мутные, напоминали поросячьи – они были такими же мелкими и бестолковыми. Марина замерла, теперь, кажется, окончательно понимая, что происходит: проигрывать было нельзя. Да что там проигрывать – садиться с ними за один стол и выпивать на голодный желудок рюмку за рюмкой. До двери всего несколько метров, но добежать не успеет – спровоцированные и разгорячённые водкой, они поймают её в два счёта. Марина судорожно пыталась рассчитать план отступления, но на ум, как назло, ничего не шло. Казалось, вот оно, спасение – в каких-то жалких десяти шагах, но одновременно так далеко. Как же легко, оказывается, её можно было провести, загнать в тупик. Рука Кащея, теперь на Маринином бедре, ужасала – он воспользуется её беззащитностью, а потом отдаст на растерзание другим. С комом, сжимающим горло, мешающим дышать, она ждала своей неумолимо приближающейся участи. — Ты что-то попутал, братец. Без интереса она играла, — Кащей опустил недокуренную сигарету в пепельницу, — Да, Марин? — она ощутила его стальную хватку на своём бедре, но не в силах произнести и слова, лишь кивнула – что ещё оставалось?.. Хотел Кащей помочь или, наоборот, отрезал последний путь к спасению, загоняя её в ещё больший тупик – для Марины оставалось загадкой, но где-то в душе белокрылым мотыльком затрепыхалась надежда. Гвоздь, сбитый с толку и явно недовольный происходящим, скрестил руки на груди, но возражать не спешил: так и стоял молча под пристальным взглядом Кащея, который, видимо, пользовался особым авторитетом в их кругах. Но зачем ему этот откровенный блеф? — Пацаны подтвердят, — Кащей посмотрел на остальных, всё ещё сидевших за столом, — Да, Дёмыч? Подтвердишь? Демид, невозмутимый и огромный как скала, встал, возвышаясь теперь над Гвоздём: — Подтверждаю. — Чёрт-те что тут развели, пока меня не было, — выплюнул он, больше не сдерживаясь. — А ты мне предъявить что-то собрался? Мы тебе, значит, грев с пацанами собирали, последнее отдавали, — Кащей, поднявшись с дивана и снова закурив, подошёл к нему вплотную, — И что в итоге? Вместо благодарности херня какая-то, не дело это, — вместе с этими словами он выдохнул дым в лицо Гвоздю: тот, кашлянув, отступил на шаг назад. Зажатый между Кащеем и Демидом, он взвешивал следующие слова, переводя взгляд с одного на другого. — Ладно, пацаны, не из-за шкуры же. Понял я, — попятившись, он взялся за ручку двери, — Пойду. В каморке повисла тишина: Демид, пожав руку Кащею, тоже вышел, уводя с собой ещё какого-то мужика из-за стола. Они остались вдвоём. Кащей докуривал, снова опустившись на диван рядом с ней – ближе, чем раньше, так, что она чувствовала тепло его тела. Вот и всё, они ушли, чтобы не мешать, и сейчас, он, подмяв Марину под себя, возьмёт её силой. Сигарета тлела, забирая с собой последние минуты спокойствия, и, когда она, наконец, оказалась в пепельнице, Кащей обернулся: — Чё бледная такая? Да не ссы, не трону, — он похлопал её по плечу, — Баба ты хорошая, Марин, но в карты играть не умеешь. Перед пацанами вон меня как подставила. Опять нехорошо получается – что ж ты будешь делать. — Как подставила? Я же не просила… — Ты посмотри, не просила она! Под Гвоздя бы легла что ль? Так давай обратно позовём, он у нас откинулся недавно, быстро тебя разломает. Повеселимся. — Не надо, — Марина опустила плечи и в попытке укрыться обняла себя руками. Неужели, ей повезло в этот раз? — Тогда расклад такой: должна ты мне теперь, сама понимаешь. Вдвойне. Перед ментами, так и быть, впишусь за тебя, но, как видишь, — он ухмыльнулся, — За просто так ничего не бывает. Есть тут у меня одна точка…

***

февраль, 1989 Всю ночь Вадиму снилась Москва, отчего-то именно зимняя и солнечная. Небо, свободное от серой тяжести облаков, радовало глаз синевой; пар, скованный холодом, клубами поднимался над городом, а лучи рано заходящего солнца, отражаясь от золотых куполов церквей, провожали день. Вадим вёл Марину за руку по Каланчёвской улице, улыбаясь каким-то своим мыслям. Они остановились у высотки на Красных Воротах, задрав головы вверх, туда, где остроконечная звезда разрезала небосклон. И всё в этом сне было реальным – тепло солнца на лице, звуки проезжающих машин и звон колоколов. Вадим обернулся не в силах определить источник звука – казалось, он шёл со всех сторон, постепенно нарастая до оглушительной громкости. Вадим открыл глаза. В горле пересохло, а тело затекло после сна. Который час? Убедившись, что времени до поезда у них с Мариной было ещё много, он собирался уже лечь обратно, но звук – тот самый назойливый звук из сна повторился, только, как оказалось, это был никакой не звон, а самый обычный стук – стук в дверь. Проходя по коридору к прихожей, Вадим остановился у Марининой комнаты и, осторожно приоткрыв скрипучую дверь, заглянул внутрь: собранная сумка на стуле, смятое постельное бельё – и никого. Его сердце пропустило удар. В дверь стучали всё настойчивее, и Вадим, не раздумывая больше ни секунды, кинулся открывать, надеясь увидеть на пороге Марину. Первым, что бросилось в глаза, был чужой кожаный плащ. Повеяло холодом – до мурашек. Вадим замер, всматриваясь в его лицо: Кащей стоял, ухмыляясь, а где-то в глубине подъезда, за его спиной, пряталась Марина. — Ну, здравствуй, Вадимка! Разговаривать будем.