«с горечью понимаем: была вничью сыграна эта партия…»
Разбиваться на сотни мельчайших частиц. Стирать кровь с разбитой губы, а потом ломать чужие носы. Выпивать дохера алкоголя, чтобы создать подобие анестезии. Курить так много, что от дыма начинает кружиться голова. Цеплять глупых девочек, которые доставят удовольствие, а позже забывать их имена и наутро выставлять за дверь с хрипло-болезненным «Съебись, блять». Штапич всё это умеет и активно практикует. А ещё он практикует мысли о девчонке, чей позывной синоним рубцу на его ладони — во время поиска напоролся на сук. Миша прожигает эту девчонку нечитаемым взглядом. Сказать хочется многое, но не совсем приятное, а потому Штапич молчит. Шрамик же сидит на широком подоконнике, докуривает сигарету до фильтра, и тушит окурок о стену. На обоях остаётся тёмное выгоревшее пятно. Сотня таких же и на душе у Миши. Кире он, к слову, оставил этих пятен не меньше. Девчонка отворачивается от окна, за которым живёт ночная Москва, и облизывает нижнюю губу. На кончике языка усиливается горький привкус никотина. Спрашивает, можно ли одолжить футболку, указывает на свой топ — он испачкан кровью и пылью — и идёт к шкафу. У Киры выезд сразу не задался. Сначала в лесу накрылся фонарь, затем ревнивая бабёнка, чей муж потерялся с любовницей, в порыве праведного гнева заехала рукой по лицу волонтёра, которая пыталась остановить драку. Шрамик сперва пялилась на окровавленные пальцы и шмыгала разбитым носом, а потом вдруг залилась хохотом. Да настолько нездоровым, что даже всякое повидавший Хрупкий осторожно спросил, не отъехала ли у Киры крыша. Миша тогда от неё отвернулся. А Хрупкому ответил, что Кира отбитая на голову с рождения. Теперь же Штапич шипит от боли, когда случайно задевает бутылкой пива разбитую губу, и отводит взгляд в сторону. Кира, стянув с себя топик, повернулась к нему спиной. Роется в запасных вещах отряда, пытаясь среди одежды отыскать на полках Мишину футболку. Могла взять первое, что под руку подвернётся, но вместо этого хватает именно вещь Штапича. Говорил же, отбитая. На правом боку, словно пятно от кофе на столешнице, разливается синяк. Завтра он будет тёмно-лиловым, похожим на цвет грозовой тучи, что нависла над апрельским городом. Гематома — проявление отцовской любви. Она не первая и не последняя. Кира вопросы отрядных на корню рубит, и только Штапичу спускает на тормозах брошенное сквозь зубы: «Батя ублюдок, а ты — терпила». Миша думает, что не только для него этот апрель стал хреновым. А потом в номер вламывается этот блондин. Юра. От его излишне громкого голоса у Штапича голова начинает пульсировать болью. За блондином на сером ковре и вовсе остаются следы весенней грязи. Миша недовольно хмурится. Зид вечером снова будет долго зудеть, а потом заставит тащить ковёр в чистку. Штапичу на это похуй. Ему похуй на всё, кроме Киры, которая сейчас целует своего хлыща. Странно чувствовать нечто щемящее в груди. Оно так сдавливает рёбра, что Миша тяжело выдыхает, останавливаясь на пороге ванной комнаты. К слову, смежной со спальней, так что в отражении зеркала Штапич видит, как Шрамик смотрит на него. Нужно чем-то занять себя. И новая — третья по счёту — бутылка пива не кажется Мише лишней. Наоборот, чувствуя горьковатый привкус хмеля на языке, он усмехается. С каким-то наслаждением ощущает пульсацию в губе, когда нажимает на неё горлышком бутылки, и слизывает выступившую кровь. Кто там говорил, что замена моральной боли физической — херня? Этот человек был неправ. Чертовски неправ. Парочка уходит. Но прежде Юра бросает на Мишу такой взгляд, будто это он разбил Кире нос. Столько обвинений в глазах блондина. Столько невысказанных слов. Чувствует, урод, что Штапич для его девушки не просто товарищ по отряду. Интересно, Кира рассказала ему? Миша готов на последнюю пятихатку поспорить, что да. А Шрамик молча салютует и выходит вслед за Юрой, чью руку сбрасывает с талии. Тишина в номере напрягает. Пьяный рассудок желает шума. Штапич набирает сообщение Хрупкому, а потом рассылает на все его телефонные номера, записанные в мобильник. Хрупкий, блять, симки меняет чаще, чем проститутки партнёров. Этой ночью Миша снова напьётся, потому что иначе терпеть всё происходящее не получается. Хотя бы на пару часов он избавится от мыслей о Шрамике, лапая какую-нибудь девчонку. Штапичу, честно говоря, сейчас глубоко плевать, кто будет отсасывать ему этим вечером. И потом, оставшись наедине, он перекроет образ Киры. Затмит её кем-то другим всего на одну ночь. Всего лишь на одну, потому что Кира навечно, блять, поселилась в голове Штапича. Даже Куклу сдвинула с пьедестала. И с каждым днём внутри него будет появляться чернь, похожая на апрельскую грязь. Этот апрель станет для него адом. А ад — всей жизнью. И чёртов апрель будет длиться вечность.