Где твои крылья?

...из темноты, освещаемый лишь лунным светом, вышел Франц. Сальери обернулся и уставился на него красными от слёз глазами. Его губы беззвучно что-то зашептали. Розенберг лишь скрестил руки на груди и опёрся об стену. -Что ты сделал?! - крикнул Антонио. Голос дрожал и срывался. Розенберг не ответил. Он лишь смотрел на мёртвого Моцарта, которого, по его вине, уже не вернуть. Антонио сидел на коленях и тряс тело Вольфганга, прося его проснуться и открыть глаза. В конце он сдался и просто прижал голову Амадея к груди, глотая горькие слёзы. -Что ты же ты наделал, что ты наделал... - шептал он покачиваясь. -Антонио, так будет лучше для тебя и для всех нас. - поспешил оправдаться Франц. -Как будет лучше? Без Моцарта будет лучше кому угодно, но не мне. -Антонио... Розенберг присел рядом с Сальери и положил руку на его хрупкое плечо, но тот одёрнул его. -Антонио, - повторил он. - выслушай меня, пожалуйста. -Нет, нет. Я не хочу тебя слышать. - запротестовал Сальери задыхаясь. -Антонио, пожалуйста. Ты сейчас не в себе. -Вон отсюда. - тихо сказал он. Глаза его смотрели в пустоту. -Что? - спросил Орсини. -Вон отсюда! Прочь! Я сказал убирайся! Убийца! -Сальери, послушай... -Прочь! Франц поднялся и поспешил покинуть комнату. Идя по коридору он заметил старую женщину в ночнушке, выглядывающую из комнаты со свечой. Не обращая на это внимания Розенберг продолжал идти к выходу их поместья. В ту ночь в доме не спал никто, а из комнаты Антонио доносились тихие всхлипы и беззвучные рыдания. *** На следующий день Антонио не появился в театре. И на послеследующий тоже. Через неделю его так же не видел никто. Но Розенберг начал беспокоится по настоящему, когда он не явился на приём императора и об этом стали писать в газетах. Спустя ещё две недели Франц решился пойти к нему домой. Зайдя во двор поместья Орсини увидел, что он весь завален листвой. Почему здесь не убирают? Пройдя по разбитой дорожке он постучал в дверь. Не открывали очень долго, но после пятого раза затворка наконец щёлкнула и дверь открыла не привычная пухлая улыбчивая женщина, а сам Антонио. Он был болезненно бледным. Даже сероватым. Худее, чем обычно. Но самое страшное было его лицо. Искусанные губы, огромные синяки под глазами и щетина. Он был растрёпан и без парика. Паучьи дрожащие руки сжимали дверь, а пустые серые глаза смотрели в лицо Розенбергу. -Антонио, что с тобой? - ужаснулся он. -Всё лучше, чем то, что произошло с Вольфгангом. Сальери пытался придать своему тону ядовитости, но у него не получилось. Голос его был слишком слаб. Франц на это ничего не ответил. -Где твои слуги, почему здесь так грязно? - спросил он. -Я их распустил. Мне они больше не нужны. Франца поражала пустота тона Сальери. Обычно в его голосе был холодок или безразличие, но теперь он был пуст. Абсолютно пуст. В нём не было не единой эмоции. -Впустишь? - спросил Розенберг. Антонио отрицательно покачал головой. -Ладно. Ты планируешь выходить в театр? -Нет. -Почему? Тебя не было уже месяц. На мгновение Антонио скрылся в дверях, но через секунду вернулся с мятым конвертом. -Вот, держи, Франц. Ты же всё ещё директор? Я ухожу в отставку. - проговорил он. -Но Антонио.. -Я всё сказал. -Я не принимаю заявление. Ты можешь вернуться когда пожелаешь. -Я не вернусь, можешь быть уверен. До свидания, Франц. - сказал Сальери и захлопнул дверь перед носом Розенберга. -Я всё равно не уволю, ты меня знаешь. До свидания, Антонио. - сказал Орсини смотря на облезлую дверь. Но ему никто так и не ответил. Да и на вряд ли уже ответит. Розенберг развернулся и зашагал прочь от поместья. Он увидел Антонио, но легче не стало. Даже наоборот. С этим что-то нужно делать. *** После внезапного визита убийцы возлюбленного настроение Сальери ухудшилось ещё более. Он вернулся в уже загрязнившуюся постель, которая некогда была идеально белой, и впал в раздумья. "Что было ему нужно? Зачем ему я? Не хочет ли он убить меня, следом за Моцартом?" Антонио сморщился. Он не мог упоминать это имя. Без последствий. Тут же в глазах всплыл образ улыбающегося мальчишки, машущего ему рукой с нотами. Такого радостного, живого искреннего... Его больше нет. Живот Сальери свело от боли. Он поджал ноги и вернулся в клубок. В горле опять застрял ком, а слёзы полились градом. Любое воспоминание о Моцарте приносило слишком много боли. Итальянец старался не думать о Вольфганге. Но воспоминания наоборот накрывали его с новой силой. А чувство вины стискивало до невыносимой боли. "Если бы я не отпустил его в тот вечер, он бы остался жить!" Сальери всего трясло. Он не мог пошевелиться. Эмоции разрывали. "Я должен прекратить это. "Я должен прекратить. Я должен..." Антонио, не смотря на сильнейшую тряску, заставил себя сесть. Рука маэстро потянулась к ножу, спрятанному в тумбочке. Слабыми движениями он провёл по коже пару порезов. От них остались лишь белые полоски. Тогда Антонио надавил сильнее. И ещё сильнее. Он стал фанатично изрезать кожу, закусывая губу. Опять потекли слёзы, но уже от боли физической, а не душевной. Сделав ещё один порез Сальери лёг на кровать. Чувства отпустили. Не осталось ничего. Лишь ноющая боль в запястье. Голова потихоньку тяжелела и маэстро начал проваливаться в сон. По комнате раздался тихий стук ножа об пол. Антонио шёл по тёмному тоннелю, но в конце видел свет. Этот лучик надежды заставлял его идти вперёд. Пустота тоннеля давила на уши. Это была не та тишина, которую приятно слушать. Вдруг мрак прохода начал поглощать всё. Свет, тишину, самого Сальери. Не осталось ничего. У маэстро подкосило ноги. Он упал. Грохот от его падения разнёсся по всей бесконечной пустоте и это было оглушающе. Антонио лежал на чём-то твёрдом. Будто на стекле. Хотел встать, но не мог. Итальянец и сам не знал сколько так пролежал. Ему показалось: вечность. Но вдруг всё озарило внезапным светом, который ослепил Сальери. Неведомая сила подняла маэстро на ноги. Он чувствовал, как давящий на лёгкие мрак начал рассеиваться. Всё затянуло блаженным светом и откуда-то с небес раздалась прекрасная нежная песня под переборы арфы. -Где я? - спросил Антонио не открывая глаз. -А где бы ты хотел оказаться? - раздался до боли знакомый голос. Сальери не слышал его уже больше месяца. Забыл, что он может быть таким мягким и ласковым. -И открой ты уже наконец глаза. Антонио осторожно распахнул веки и увидел Его. Вольфганга. Он ничуть не изменился. Всё такой же счастливый. Растрёпанные светлые волосы, нежные руки и искренние ясные глаза, в которых можно утонуть, если быть неосторожным. Вольфганг... Нет, здесь он был Амадеем*. Амадей был босой, одет в белую рясу, которая была ему великовата и развивалась от еле уловимого ветра, непонятно откуда взявшегося. Над головой у него висел нимб, но почему-то не такой золотой и немного поцарапанный. Для образа ангела не хватало одного самого главного – крыльев. Сальери силился их увидеть. Он даже представлял, большие, белые и пушистые. Но не видел, не видел. Их просто не было. -Антонио, я теперь ангел! - провозгласил радостный Амадей. -Но где же твои крылья? - спросил Сальери и улыбнулся любимому Моцарту. Он шагнул ближе, но Амадей отстранился. Ангел не переставал ему улыбаться. Он просто отошёл и начал снимать рясу, которая чудесным образом превратилась в рубашку. Амадей медленно начал расстёгивать пуговицы. -Что же ты делаешь? - спросил Антонио. Бескрылый ангел не ответил. Он продолжал улыбаться, смотря в глаза, и расстёгивать рубашку. Наконец он справился со своим занятием и стянул одеяние, оголяя спину. Рубашка повисла на руках, а Амадей развернулся спиной к Сальери. Маэстро ужаснулся. На бледной гладкой спине виднелись шрамы. Свежие, старые. Много-много. Но больше всего Антонио пугал не факт их существования, а то, что эти порезы были точь в точь, как на его запястье. Сальери взглянул на него, и ужаснулся, сверяясь. Амадей же развернулся, смущённо улыбаясь. -Это сделал со мной ты. В этот момент ангел исчез, комнату стремительно поглощал мрак, рубцы на запястье заболели с новой небывалой силой, а маэстро начал задыхаться. Антонио проснулся. Он сжимал мокрое одеяло. Музыкант тяжело дышал, со лба лился холодный пот. -Вольфганг... - прошептал он и крепче сдавил одеяло. По щекам потекла новая дорожка горячих слёз. -Вольфганг, Вольфганг, Вольфганг... - бесконечно повторял он, стискивая одеяло и представляя любимого. Как будто это могло помочь.