Знамена в дыму

Он словно вынырнул из очень глубокого омута. Тёмного, холодного. Только это просто образ - он не знал где находится, и что произошло, не чувствовал собственного тела! Перед глазами стояло белое туманное молоко. Очень необычное ощущение - так никогда у него прежде не бывало: не явь, не сон, а нечто странное, полубредовое, располагающееся на стыке между ними… Впрочем, никогда не бывало… у кого!? Он вдруг с резкой, болезненной ясностью осознал, что не помнит собственного имени! Да. Он лишен воспоминаний, зрения, слуха и всех прочих органов чувств. Что вообще осталось, если всё это отняли? В голове было гулко и пусто. В голове? Он и ее не ощущал. В сознании. Иногда ни с того ни сего ему начинало казаться, что он не покоится, а крутится, или падает. Не слишком долго, но достаточно, чтобы испытать настоящий ужас. Ему сложно было даже предположить, сколько длится его пребывание в самозамкнутом нигде. Время как таковое – вещь трудноощутимая, а никаких ориентиров – событий или наблюдений – у него не было. Но понемногу он вроде бы стал вспоминать… что-то. Постепенно, медленно - во всяком случае, ему так казалось, начали появляться отдельные слова, какие-то вспыхивающие и затухающие образы. Он… Да, с этого стоит начать! Определённо он, мужского пола. А имя… Джереми! Да! Так его зовут! Джереми Готфилд! И… Как же он, чёрт подери, оказался в таком положении? Где он? Отчего? Но не успела в нём ещё схлынуть первая робкая радость от обретения себя, подарившая ему веру в возможность выкарабкаться из паутины пустоты, как стала приходить боль. Сперва медленно, будто лёгкое покалывание, а потом быстро прилила волной, которая заставила бы его скрежетать зубами, если б только он волен был управлять сейчас своим телом. Джереми (Готфилд! Джереми! Не позволить себе опять позабыть! Не дать боли украсть своё единственное достояние!) лежал… это точно. А ещё у него очень болело… всё. Ему казалось, что его прожарили на костре, как кусок мяса на гриле. Что он не может ничем пошевелить поскольку, видимо, ничего и не осталось. Мясо… Еда. Хм… Странным образом есть Готфилду совсем не хотелось. Однако название какого-то продукта постоянно нагло вертелось у него в уме, да только он никак не мог нащупать, схватить за хвост… Апельсин!!! Но почему? Да уж, наверное, именно так чувствует себя апельсин, когда с него сняли шкуру. Какая же дьявольская боль! Но что с ним случилось? Джереми… Зеро!!! Зеро? Проигрался в рулетку он что ли, а потом неудачно застрелился!? Нет – тут что-то другое. Он ведь военный, вспомнилось вдруг. Пилот найтмера. Он сражался, был ранен... И плотину прорвало! Воспоминания начали буквально толпиться и тесниться, так что Готфилд вовсе перестал что-либо соображать. Это было вроде калейдоскопа, или как если бы, вместо того, чтобы читать книгу страницу за страницей, вы неким непостижимым образом попробовали бы проглотить всё написанное сразу. Вернулась в голову и боль, одновременно начав ещё рельефнее и резче ощущаться в теле: если до этого болело всё и будто бы в равной степени, то теперь он, кажется, был уже в состоянии чувствовать свои руки и ноги… лишь для того, чтобы ощутить все различные оттенки боли в них! Но… он вспомнил! ЗЕРО!!! ПРОКЛЯТИЕ!!! КАК!!? Джереми был так близко! Что за красный дьявол преградил ему путь, чем эта штука стреляет!? Он… Джереми Готфилд вероятно, перешёл некий критический предел, который мог потянуть почти убитый, страшно изуродованный организм, а потому на смену белому туману резко и полно пришла тьма. Последнее, что он успел подумать, было: о, кажется, я всё-таки умираю – хорошо, так меньше боли. Готфилд пришёл в себя... кто знает, сколько времени спустя? Очнулся и… открыл глаза! Вернее, на самом деле только один. Левый глаз не мог видеть вообще ничего, и лишь правый крохотной щёлкой взирал на мир, казавшийся мутным и до болезненности ярко сияющим – какая-то сильная лампа прямо над ним. А потом Джереми вдруг осознал, что может слышать что-то – немного, глухо, не сразу ухватывая интонации и смысл, но всё же: - ...это и в самом деле весьма амбициозная идея и… - …ожоги до 80% кожи, страшные термические повреждения – он ведь почти что сварился, у него волосы сгорели на его собственной голове! На этом фоне пара переломов смотрится почти бледно. Довольно серьёзно пострадала нервная система… чудо, что до сих пор жив… Джереми подумал – неужели всё говорится о нём? - Именно это и даёт нам уникальные возможности. Его спинной мозг сильно повреждён. В обычных условиях это – тяжёлый инвалид. Но то, что сделаем мы, я подчёркиваю, впервые в мировой практике, может стать настоящим переворотом! Скажите, доводилось ли вам когда-нибудь задумываться о том, как вы дышите? - Да. - И что при этом происходило? Дышать становилось значительно труднее, не так ли? Но в то же время вы могли делать более или менее глубокие вдохи, задерживать дыхание и так далее. Головной мозг осуществляет прямой контроль над нашими конечностями, что позволяет нам осуществлять трудовую деятельность, осознанно отвечать на внешние раздражители… хотя бы рукой заслоняться от солнца, или мух отгонять. Задавались ли вы вопросом, почему у нас нет аналогичных возможностей по влиянию на работу внутренних органов? Отчего мы не можем сознательным усилием воли заставить быстрее переваривать наш желудок, или вырабатывать больше гормона какую-нибудь железу? Ведь в этом могла бы быть немалая польза при определённых обстоятельствах. Наш собственный организм предохраняет нас от расшатывания такой тонкой и точно налаженной системы, каковой он сам является, и накладывает естественные ограничения! Они заложены у нас в строении. Однако в рамках данного эксперимента можно будет снять эти блоки! - Но ведь изначально речь шла о повышении когнитивных способностей подопытного? Стоп, стоп, стоп! Уж не из него ли они собираются сделать подопытного кролика? Нет! НЕТ!!! Джереми Готфилд хотел крикнуть, но понимал, что не может. Что он – кусок мяса на столе, который эти невидимые для него господа будут готовить и фаршировать по своему усмотрению! - Да, но приоритеты сменились по мере углубления исследований и нашего понимания, коллега. О, этот человек сможет творить удивительные вещи, скажу я вам! Например, представьте себе, что вы по собственному желанию способны вбросить себе в кровь порцию адреналина, причём куда как больше и быстрее, чем это происходило бы естественным путём. Что явится результатом? - Сильное стимулирующее воздействие на организм, кратковременное увеличение мышечной силы. Повысится скорость реакции, чувствительность рецепторов и выносливость, а также болевой порог. - Именно. И не только это. Ускоренное по воле мозга свёртывание крови за счёт усиленного выброса тромбоцитов и образования белка-фибрина, что позволит выдерживать очень серьёзные проникающие ранения! Направленный и усиленный запуск регенеративных функций! И это – далеко не всё! - Но, профессор, а как быть с тем самым уже указанным вами моментом, что при подобном «прямом управлении» будет нарушена вся естественная система работы организма? Ведь такой человек сможет проявлять свои... способности очень непродолжительное время, а затем неминуемо умрёт. - А вот это – главная изюминка в технической стороне проекта. Взгляните на устройство данного аппарата – он будет подсоединён напрямую к мозгу испытуемого… Одну минуту, полагаю, что пора уже давать наркоз. Сопротивляться было нечем, протестовать – невозможно. Молча, без единого движения, но со стылым ужасом внутри Джереми провалился во тьму… чтобы выйти из неё другим. Это было похоже отчасти на его первоначальное состояние, но в чём-то и противоположно ему: он был в некоем подвешенном положении, глаза закрыты, тело недвижимо. Боль ушла – в самом начале Готфилд был почти счастлив этому. Он спал и не спал одновременно: образы, то реальные, то фантастические – с каждым разом это становилось труднее разобрать, проносились мимо его мысленного взора, но Джереми отделял себя от них. Больше того, каким-то странным шестым чувством он точно мог сказать, что находится в большом стеклянном баке, вроде исполинской пробирки. Иногда Готфилд ощущал – причём это было уверенное, твёрдое знание, что кто-то входит, приближается, стоит рядом с ним. Жизнь его стала очень странной. Он ничего не ел - по крайней мере, это не было для него отдельным процессом, не справлял естественных надобностей, или, во всяком случае, не замечал этого, не спал и не бодрствовал в полном смысле этого слова. Время начинало превращаться в мучителя для его рассудка, оставленного наедине с собой. То ли всё тем же шестым чувством, то ли простой логикой Джереми Готфилд понял, что рискует сойти с ума. Нужно было срочно отыскать что-то, способное удержать разум. Якорь, точку опоры, к которой можно всякий раз возвращаться. И он нашёл её. Зеро! Ненависть к этому человеку - жгучая, похожая на раскалённый добела металлический прут, всякий раз ожигала его, когда Готфилд слишком глубоко погружался в дикий и странный мир собственного подсознания. За имя и облик Зеро, словно за канат, он вытягивал себя из омута. Джереми почти полюбил его ненавидеть. Зеро! Он - причина всему! Он дал старт безумию со своим распроклятым апельсином! Он всё отнял: положение, честь, веру в себя. Он почти убил его, сделал Готфилда калекой, но… Он просчитался! Джереми Готфилд вернётся – не всю же оставшуюся жизнь ему сидеть в этой банке! Эксперимент завершится. Его извлекут наружу. А когда это произойдёт, то… он догадывался, что его готовят как некий проект Секретной службы, или что-нибудь в подобном роде. Что ж, пускай! Это его устроит – не хуже и не лучше другого. Но он попросит, потребует в обмен на сотрудничество, поставит непременным условием одно – пусть они поручат ему убить Зеро! Преступника! Врага страны, лишившего жизни принца Кловиса. Они разрешат! Должны, обязаны позволить! Они и создают Джереми таким, какой он теперь есть, для каких-нибудь секретных операций. И тогда ни маска, ни все его безумные трюки Зеро не помогут – Джереми Готфилд чувствовал в себе, хотя пока ещё и не имея возможности проверить её на деле, силу. Огромный потенциал. Однажды Зеро испытает его на себе! Он падёт! И будет молить о пощаде, но не получит её! Сперва Джереми насладится видом ужаса на лице своего врага, сорвёт с него маску. А потом Зеро умрёт! В своём беспомощном заточении Готфилд повторял это раз за разом, как молитву, словно символ веры, более важный, чем любые происходящие вокруг ужасы. Зеро умрёт! Зеро умрёт!!! ЗЕРО УМРЁТ!!!