Распутье

      Тэхёну шестнадцать. За прошедшие два года практически ничего не изменилось: от Хосока по-прежнему воняет гренадином, а Тэхёну всё также больно. Тем не менее, они всё ещё друзья, всё ещё встречаются, тусят вместе и даже распивали алкоголь. Тот вечер, правда, закончился не так радужно, как того хотелось бы. Пробравшись на частную территорию жилого дома, где жили обидчики Чонгука, устроили соревнование, кто ярче распишет забор и пристройки неприличными надписями. И всё, возможно, обошлось бы, если бы не внезапный спор между младшими о правильности написания матерщины. Огромный доберман нежданно-негаданно выскочил из-за угла, как чёрт из табакерки, и с громким лаем понёсся на них. Погоняв по двору всех троих, пёс подустал и, остановившись посреди двора, стал громко скулить, чем сбил с толку разбежавшихся в разные стороны парней. Хосок, успевший забраться на дерево, стал подавать сигналы младшим, чтобы выгребались за забор, вот только на горизонте была видна лишь торчащая из розовых кустов рыжая макушка Тэхёна. Куда подевался Чонгук — никто не знал. И как только Ким перевалился с громким ойканьем через забор, из пристройки показалась ярко-алая и взъерошенная шевелюра младшего Чона.       — Дуй давай! — крикнул ему слезающий с дерева Хосок. Тот помчал, вот только не в сторону их выхода, а того, который хозяйский. Да ещё так скорчившись, будто живот скрутило. — Куда! — только и успел ему вдогонку крикнуть брат, как вынужден был бежать следом: прямо на него мчала псина, перекур которой, очевидно, был окончен.       — Это ещё что за нахрен?! — выжал из себя запыхавшийся старший, глядя на крошечный комочек, что свернулся на руках Чонгука. — Ты зачем его спёр?       — Я не спёр! — возмутился младший. — Я его спас, — гордо, но тише добавил — уснувший щеночек заёрзал малость.       — Волкодав по ту сторону с тобой не согласен, — потирая бок, на который свалился, сказал Тэхён. За высоким забором всё ещё слышался лай, и по мере отдаления всё тише и тише.       — Шавка плешивая, его ребёнка чуть не затоптали, а я спас. Теперь он мой, — нежно поглаживая короткую шёрстку, приговаривал Чонгук. — Отец же не будет против? — внезапно в голову ударила рациональная мысль.       — Уверен, если он не будет гадить в доме, то он его даже не заметит, — забрасывая руку на плечо брата, говорит Хосок, — во всяком случае, пока он не начнёт воровать его завтрак прямо из тарелки или вылизывать лицо по утрам. Это огромная ответственность, ты уверен, что потянешь?       — Ну не тащить же его обратно, — Тэхён пристроился с другого бока и тоже почёсывал рыжий бочок щеночка. — А ухаживать можно по очереди.       — И как назовёте, новоиспечённые родители? — хохотнул старший, на что младшие тут же вскинули головы и уставились удивлённо.       — Бан! — воскликнул Чон. — Как bunny.       — Он же хищник, — запротестовал Ким, — пусть будет Тан! Танни.       — Как тунец? Фу!       — Идиот, — Ким покрутил пальцем у виска, — как выстрел .       — Может, тогда пусть будет Бантан? — предложил Хосок.       — Пуленепробиваемый, — в один голос с широченными улыбками пропели младшие. — Ему подходит.       Это был первый раз, когда они согласились друг с другом. Старший с облегчением выдохнул.       Однако, спустя всего две недели после случившегося, как снег, на голову Хосока свалился гон младшего брата. И если в случае с Тэхёном, что старательно сдерживал боль и желание, всё обошлось тихо и мирно, то с младшеньким — ой как наоборот. Тот бунтовал, бросался, Хосоку даже несколько раз прилетело по челюсти, но в итоге тот всё равно был заперт и накормлен подавителями.       Вот только подобный финт ушами прокатил лишь в первый раз. Во второй свой гон Чонгук показательно был паинькой, а после вывалился из окна второго этажа и был таков. Вернулся домой он спустя два дня — довольный и потрёпанный, как старая проститутка: под разорванной одеждой множество ссадин, царапин и синяков, а на лице блаженная улыбка.       — Будет непросто, — решил для себя тогда Хосок.       Не встретив привычно у школьных ворот старшего, Тэхён позвонил ему, но ответа не было. О том, что у Гука очередной гон, он знал, поэтому решил, что с мелким опять проблемы и Хосок его стережёт. Дождавшись автобуса, он решительно отправился к Чонам.       Входная дверь была не заперта, что показалось Киму странным. Он несмело приоткрывает её, и буквально сразу в нос ударяет ядерной смесью феромонов, отчего перехватывает дыхание. Зажав нос пальцами, он делает пару шагов вглубь дома и замирает, когда слышит отчётливые омежьи стоны. Пальцы медленно разжимаются, нос любопытно втягивает воздух, а мозг мгновенно выдаёт ответ: смесь цитруса и граната. Ноги сами делают пару шагов вперёд, чтобы глаза, затянутые пеленой слёз, смогли лицезреть то, что сердце отказывалось принимать. Полностью обнажённый омега, выпятив округлый зад, был прижат грудью к столешнице. Его длинные ноги согнутые в коленях то и дело разъезжались, руками же он цеплялся за противоположный край. Скрежет наманикюренных ногтей о деревянную поверхность будет фантомно преследовать Тэхёна ещё долгое время. Омега под ритмичные толчки альфы сверху поскуливал, стонал, а когда рука того резко схватила за горло, стал хрипеть. Ему определённо было хорошо, а вот Тэхёну — нет. Короткий всхлип, нечаянно вырвавшийся из груди, заставил альфу притормозить и обернуться.       — Тэхён? — рука с омежьей шеи исчезает и альфа убирает ей вспотевшие волосы назад. — Ты вовремя, я почти всё, — хриплый смех заполняет комнату. — Эта течная сучка может принять ещё одного. Давай, не стесняйся, займись пока его ртом, я скоро уступлю, — как ни в чём не бывало говорит и возобновляет толчки в тело, напоминающее больше тряпичную куклу, нежели живого человека.       — Чонгук, — очередной бесконтрольный всхлип, — он же… он же… — Тэхён захлопывает рот ладонью, разворачивается и несётся к выходу. Но прямо за дверью сталкивается с Хосоком.       — Тэхён? Ты чего здесь? — старший хмурится от непонимания, а после замечает слёзы на щеках Кима. — Он что-то сделал? Этот паршивец тебя чем-то обидел? — он порывается войти внутрь, но Тэхён его останавливает. Крутит головой, прижимается всем телом и воет. Чувствует запах машинного масла от старшего, глубже вдыхает, пытаясь вобрать побольше, нащупать такой нужный сейчас аромат нужного цитруса. Хосок не вырывается, стоит, мягко поглаживает его по растрепавшимся рыжим волосам, таким же рыжим, как и у него самого. Выпускает побольше феромона, пытаясь успокоить младшего. Тэхён затихает, водит носом по замызганному свитеру, но больше не плачет. И как он только мог спутать свежесть лимона с приторной сладостью красного апельсина?       — Не ходи туда, — обретает голос младший. — Он не один.       — Тэхён, — голос старшего спокоен, но вот сердце скачет галопом, он, ещё стоя за дверью, почуял знакомый аромат, — он больше не мой омега, — говорит, когда младший поднимает на него взгляд. — То есть, он никогда и не был моим, но… в любом случае, те отношения закончились ещё два месяца назад.       — Твой крайний гон…       — Да, мы помогали друг другу с этим, но я чётко дал понять, что больше не стану делать этого. Видимо, его это не остановило, вот только дома оказался не тот Чон.       — И тебе совсем не больно? — Тэхёну вот больно. От одной мысли, что там мог быть Хосок. А ведь он и был. И, наверняка, много-много раз.       — Может быть немного. Но это, скорее, неприятно, нежели больно. Чонгук мой брат, моя семья, уверен, будь этот омега моим, он никогда бы не посмел сделать что-то подобное.       — Да он чокнутый! — пробурчал Тэхён, зарывшись обратно в грудь старшего и не желая его отпускать.       — Он вырос среди двух альф, взросление одного, при этом, наблюдал во всей красе. Его можно понять.       — Всегда хотел спросить: а где его папа? — о том, что братья были родными только по отцу, Ким уже знал.       — Мой папа уехал от нас через два месяца после того, как отец встретил своего истинного — папу Чонгука. А когда родился Гуки… он бросил его и сбежал. Где-то через два года позвонили из полиции и сообщили о том, что его тело было найдено в одном из отелей. Передоз.       — Ох, — только и смог выдавить из себя Тэхён, новость, мягко говоря, шокирующая. — А почему ты не уехал с папой?       — Уезжать в неизвестность с маленьким ребёнком — такое себе. А после я сам не захотел: школа, друзья, Гуки. Он иногда приезжает, мы видимся, но туда-сюда из Бостона не наездишься.       — Бостон? Это тот, что в Америке? — удивляется Ким.       — Ага — тот самый Центр Вселенной.

***

      Тэхёну семнадцать. Прошло больше полугода, как Хосок уехал учиться в столицу, и видеться они теперь стали хорошо если раз в месяц. От него больше не пахнет гренадином, теперь Тэхён может уловить едва слышимые нотки сочного персика или пряной клюквы, но аромат всегда разный. Каково это, провести вместе с Хосоком несколько дней, не вылезая при этом из постели? Каково это, когда его крепкие руки жадно сминают твои бока, ягодицы, когда он без устали трахает тебя, оставляя множество горячих следов от поцелуев на влажной от пота коже? Каково это, когда тебя любит Хосок?       Тэхён не знает.       Шумная вечеринка по случаю приезда брата и его успешной сдачи первой сессии — была полностью идеей Чонгука. Большую часть толпы Тэхён видел впервые, остальных — лишь мельком в школе, среди ближайших соседей и даже, если память не подводит, был омега из маркета напротив.       Когда не сильный, но весьма ощутимый шлепок оседает на его заднице, Тэхён, зависнув на мгновение, всё же оборачивается:       — Какого хрена?! — ошарашенный взгляд Чонгука застаёт его врасплох.       — Ким?! Да блядь! Ты чего так вырядился? Я мысленно уже разложил эту задницу и выебал во всех мыслимых и немыслимых позах. Фу, блядь! — неподдельное отвращение заиграло всеми красками на лице Чона.       Тэхён сегодня затянул свои вытянувшиеся, ничуть не хуже модельных, ноги в узкие черные джинсы, сверху же бесформенно болталась ярко бирюзовая атласная рубашка, приоткрывая вид на тонкую шею, обмотанную таким же атласным шарфом, и выпирающие ключицы. Всё это великолепие дополняли выкрашенные в соломенный блонд короткие волосы и контактные линзы серо-голубого света.       — Засунь свои гендерные предрассудки в зад какого-нибудь неприхотливого омеги, а от меня отстань, — бросает раздражённо Ким и уходит в сторону импровизированного бара. Нужно срочно чем-нибудь унять дрожь в коленях, от повышенного внимания уже голова кругом шла — возможно, он всё же немного переборщил с преображением.       Допивая уже третий по счёту стакан чего-то приторно сладкого, но отлично дурманящего, Тэхён наконец слышит родной голос, а после и видит любимое лицо. Хосок стоит ближе к выходу и весело обсуждает что-то с другими парнями. На нём всё ещё лёгкая ветровка, значит, он только пришёл. Завидев младшего, он тут же направляется к нему.       — Привет, — широко улыбается, глазами ласкает весь образ Тэхёна, но замирает, когда добирается до глаз. Улыбка медленно исчезает. — Хорошо выглядишь, — нагло врёт. Тэхён видит это в его глазах. Становится мерзко от самого себя. Он то хотел как лучше, а вышло…       — Спасибо, — отвечает, пытаясь изобразить подобие улыбки. Хочется исчезнуть, раствориться, так, будто никогда и не существовало ни его, ни чувств к этому альфе, ни сильного желания понравиться. Пауза затягивается. Обмен любезностями окончен — можно расходиться.       — Хосок! — доносится из толпы и старший отвлекается.       Тэхён ловит момент и ускользает. Поворачивая за угол, он видит, как светловолосый омега крепко обхватывает альфу за талию и что-то говорит на ухо. Тэхёна снова мутит. Он протискивается сквозь толпу, резко распахивает дверь туалета и чертыхается.       — Какого чёрта! — стоя на коленях, очередной омега старательно отсасывал Чонгуку. К слову, гордился тот не зря — было чем. — Да блядь! — возмущённо выкрикнув, захлопнул дверь обратно и ринулся в ванную на втором этаже. Благо та была свободна, и он, прикрыв за собой дверь, выдохнул с облегчением. В глазах щипало: и от скопившихся слёз, и от натирающих глаза линз. Включив воду и сполоснув руки, решительно снял одну, проморгался и потянул руки за второй, но дверь внезапно распахнулась. На пороге, замерев, стоял Хосок. В отражении Тэхён видел, как часто вздымалась его грудь, как лихорадочно бегали глаза, стараясь зацепиться за что-то, видел, как тот шагнул вперёд и медленно закрыл за собой дверь. А после повернул замок.       Тэхён боялся даже пошелохнуться. Так и замер, глядя в отражение.       — Почему сбежал? — голос непривычно тихо прозвучал, так ласково, вызывая табун мурашек у младшего.       — Я не… — солгать не успевает, Хосок резко обхватывает его талию и тесно прижимается со спины.       — Я скучал.       Вот так, выстрелом в спину прямое попадание в сердце. Тэхён беззвучно плачет, сцепив покрепче губы, позволяет слезам бесконтрольно течь, пока тот, кто ранил, продолжает уничтожать остатки самообладания. Своими небрежными касаниями губ на загривке, холодными пальцами, что, скользя по атласной ткани, пробираются под рубашку и осторожно проводят вдоль рёбер, горячим дыханием и мокрыми поцелуями в шею. Тэхён заканчивается прямо здесь. Хриплый стон вырывается из распухших от терзаний губ, контроль окончательно потерян.       Ладони сами ищут лицо любимого, оглаживают, получают такую нужную сейчас ласку, возвращаются, цепляются за руки старшего, что несдержанно сжимают его тело. Тэхён хочет развернуться, увидеть лицо вблизи, получить долгожданный поцелуй в губы, но Хосок не позволяет. Крепче прижимает к себе, опускает ладони ниже, ещё ниже, добирается до пуговицы на джинсах и расстёгивает их. Запускает ладонь в бельё и осторожно сжимает налитый возбуждением член младшего.       Тэхён снова стонет. В голос, не сдерживает больше себя, он слишком долго ждал хоть какой-то реакции со стороны старшего. Дождался. Дорвался. Больше он его не отпустит.       — Хён, — шепчет, запрокидывая голову назад, выгибается навстречу, трётся задницей о топорщащуюся ширинку Хосока.       — Маленький мой, — опаляет дыханием тонкую кожу шеи и снова целует. Грязно, влажно, слегка царапая кожу небольшими клыками. — Соскучился по ласке? — губами припадает к запаховой железе, целует коротко, а после лижет, чем вызывает очередной табун мурашек у младшего и несдержанный громкий стон. — Как давно у тебя кто-то был?       Тэхён замирает. Отстраняется немного, поворачивает голову и смотрит расфокусировано в налитые ярким цветом глаза старшего:       — У меня никого не было ещё, хён, — Тэхён смущён, но всё же не отводит взгляда, смотрит на то, как Хосок хмурится, мечется взглядом по его лицу и молчит. — Хён, — не выдерживает младший, — поцелуй меня.       Тэхён собирает по крупицам смелость, тянется за поцелуем, но Хосок отстраняется. Смотрит загнанно, будто внезапно пришло осознание неправильности происходящего. Ему противно? Тэхён не успевает ответить на этот вопрос.       — То есть как это не было? Совсем? Ни с кем? — звучит укоризненно.       Тэхён теряется. Неужели это так плохо? Отпихивает старшего, молча отворачивается и быстро застегивает джинсы.       — Тэхён, — от его голоса по-прежнему сердце трепещет, — почему?       — Потому что люблю тебя, — младший не поворачивается, но застывшие в глазах слёзы старший может видеть в отражении. — Всё в порядке, хён, забей, ладно? — он пытается улыбнуться. — Давай сделаем вид, будто ничего не случилось. Ничего ведь, в общем-то и не случилось, так? Мы всё ещё друзья, хён. Не грузись, — он похлопывает его по плечу, обходит, дрожащей рукой поворачивает замок и быстро выходит. С каждым шагом чувствует, как накрывает волной истерики, он бежит, не замечая поднимающегося вверх по ступеням Чонгука, выбегает на улицу и несётся прочь. Вот только от чувств всё равно не сбежать.       Чонгук ошарашено бросает взгляд вслед пронёсшемуся мимо Тэхёну, поднимается на этаж и слышит крик брата. Пулей мчится по коридору, распахивает дверь в ванную и столбенеет: часть умывальника и зеркало разбиты, грудой из неровных кусков, осколков и крошки улеглись у ног брата, что, заломив окровавленные руки, беззвучно продолжал кричать. Он делает несмелый шаг вперёд, тянет руку к плечу брата, но быстро одергивает её обратно, когда замечает мерцание амарантовых всполохов в отражении уцелевшего куска зеркала.       — Брат, — негромко зовёт Чонгук, — Хосок, что случилось? — тот вертит головой, скулит и продолжает рвать волосы на себе. — Хосок! — не сдерживается, рявкает младший. — Что, блядь, случилось? Вы с Тэхёном член не поделили? Он вылетел отсюда как ошпаренный. — Хосок резко оборачивается и злобно рычит на младшего. — Что?! Думаешь, я слепой или тупой совсем? Ты ему присунуть хотел, а он не дал? Ты поэтому тут всё расхреначил?       — Закрой. Свой. Рот, — сцепив зубы, гневно цедит сквозь зубы Хосок.       — Хрена с два! Пока нормально не объяснишь, буду стоять и капать на твой одурманенный мозг. К хуям такую дружбу, если башку к херам собачьим сносит от спермотоксикоза!       — Чонгук, хватит! — старший с нехарактерным визгом оседает на пол. — Я сволочь, мразь, скотина, — гнев сбавляет обороты, голос становится тише, — тупое животное, которое трахает всех подряд. Я не достоин его, не достоин его любви. Он ведь всё для меня, всегда, с самого начала у него был только я… а я… я хуже грязи, я гной на его кровоточащем сердце. От таких как я нужно избавляться, чтобы не допустить развития сепсиса.       — Хён, — так же тихо начинает младший, — ты ему что-то сделал? Ты… — то, каким взглядом одаривает его брат, заставляет Чонгука замолкнуть. — Понял, тогда почему он сбежал?       — Потому что я трус. Я боялся признаться даже самому себе в том, как сильно люблю его. А сегодня, как только увидел его, мне чуть крышу не сорвало. На него смотрели все, блядь, все, понимаешь? — Чонгук молча кивает, у самого рыльце в пушку. — А он хотел привлечь лишь моё внимание. Какой же я идиот, — Хосок зарывается лицом в ладони.       — Так может стоит ему сказать о этом? Ну, не то, что ты идиот, — это ведь и так очевидно, — а то, что любишь его.       — Ну скажу я ему, и что дальше? Насколько хватит наших отношений? Я ведь альфа, Чонгук, — звучит жалостливо. — Думаешь, его семья примет меня в качестве его пары? Я сломаю ему жизнь. У него всё впереди, встретит какого-нибудь доброго, красивого, невинного омегу и всё у них будет замечательно, — кивает сам себе, а лицом кривится. — Так ведь?       — А как же ты? Твои чувства разве не важны?       Хосок нервно хмыкает:       — Ты с чувствами тех, кого трахаешь, тоже считаешься?       — Это другое, — протестует Чонгук.       — С меня не убудет. Переживу, — он медленно поднимается с пола, отряхивает мелкие осколки и протискивается к выходу. — Чонгук, — старший останавливается, — если когда-нибудь встретишь того, без кого жизнь покажется беспросветной тьмой, — не упусти, вцепись в него так сильно, так только сможешь. И люби, каждое грёбанное мгновенье своей жизни.       Чонгук хмурится. Нет уж, спасибо, дерьма под названием любовь он в свою жизнь не впустит.

***

      Тэхёну восемнадцать. Впереди выпускной год, цели на будущее и огромная дыра вместо сердца. Его он бережно уложил в тёмную коробку и убрал на самую верхнюю полку, так, чтобы никто не потревожил. В тот вечер он долго проплакал, потом ещё и ещё. В конце концов слёз не осталось, как не осталось и желания жить. Так ему казалось. Однако, Тэхёну очень повезло, ведь в его жизни — самой настоящей, счастливой, полноценной — был и есть шебутной, но очень проницательный папа. Его энергии и терпения хватило с лихвой, чтобы вернуть пусть и не самые яркие краски, но достаточно тёплые, чтобы растопить ледяные цепи, сковавшие душу.       — Привет, — присаживаясь рядом на автобусной остановке, здоровается Чонгук.       — Привет, — Ким кивает в ответ. Они стали куда реже общаться, хоть и до этого они не то чтобы и были друзьями. Но совместная опека над щеночком, что вымахал в здоровую псину, сближала. — Как Тани?       — Жрёт как не в себя и не краснеет, — ухмыляясь, делится Чон. — Отец его сегодня утром выпер из дома, потому что он стянул его контейнер с аккуратно сложенным обедом. Но через пятнадцать минут сжалился. Ты ведь знаешь, с какой виноватой мордой он может скулить. Вот и отец не устоял.       — Я зайду в выходные, возьму его на прогулку, если ты не против, — глядя куда-то вдаль перед собой, говорит Тэхён.       — Угу… Только… Чёрт, я не должен этого говорить, но, — Чон тяжело вздыхает, — брат в субботу приезжает. Знаю, что у вас там мрак, уныние, печаль, просто… может вы поговорите нормально? Я уже задолбался видеть ваши кислые рожи.       — Он тебе что-то говорил? — настороженно поворачивается Ким и смотрит в упор.       — Много чего, — Чонгук отводит взгляд, — но я не трепло, ясно?       — Ясно, — поникнув, коротко ответил Ким.       — Короче, я тебе ничего не говорил, лады? — Чонгук подрывается, замечая приближение нужного автобуса. Тэхён в ответ просто кивает.       Может им и правда стоило поговорить, закрыть гештальт, так сказать. Но было страшно. Пиздецки страшно. При одной мысли, что старший снова будет рядом, смотреть на него, говорить, пустота в груди больно сжималась, а плотина, тщательно выстроенная для предотвращения слёзно-сопливых затоплений, норовила прорвать ко всем чертям.       Чонгук не сказал во сколько хён будет дома, потому уже с утра в субботу Тэхён сидел как на иголках. Он не собирался никуда ходить, но шило в попе не давало сидеть на одном месте, а ноги сами то и дело подгоняли его к шкафу и подначивали руки открыть его и вынуть что-то парадно-непарадное.       Так он промаялся до глубокого вечера. Уже усевшись полностью готовым ко сну на кровать, он решил, что завтра всё-таки стоит зайти и хотя бы поздороваться, по Бантану он всё же тоже очень соскучился. Внезапное копошение под окном насторожило. Он и так за день извёлся весь, нервы не к черту, а тут ещё это. Гулко сглотнув, собрал свои яйца в кулак — альфа он в конце концов или кто?! — подошёл к окну и медленно отодвинул край занавески.       — Срань господня! — мигом отскочил, как только увидел фиолетовое свечение, промелькнувшее прямо под окном. В груди тудумкало не по-детски, и живот скрутило очень даже по-взрослому.       — Тэхё-о-н, — послышалось хриплое за окном. Очко поджалось ещё сильнее, это что-то позвало его по имени. Но голос до боли знаком — на периферии сознания маячит колокольчик о входящем сообщении.       — Хосок? — любопытный нос высовывается за занавеску и вглядывается в темноту.       — Открой окно, — так же хрипло, но теперь ещё и с легким шипением.       И тут до младшего доходит: под окном-то его папа, как и все уважающие садоводство омеги, высадил розовые кусты «остинок», а те, между прочим, славятся не только красотой и буйством алого, но и колючими побегами. Он быстро распахивает окно и переваливается через подоконник.       — Ты как? — шепчет в темноту.       — Как будто меня пронзили тысячи стрел Амура, — бормочет Чон, кряхтя и медленно поднимаясь. — Твой папа определённо против того, чтобы к его сыну таскались ухажёры, — говорит, когда окончательно поднимает свою тушку с примятых кустов. От него исходит лёгкое амбре смеси крепких алкогольных напитков, и Ким невольно морщится.       — Для этого есть дверь, — вглядываясь в лицо, слабо освещенное тусклым светом исходящим от ночника, он не мог не заметить, как оно изменилось. Круглые щёчки куда-то подевались, на их месте теперь заостренные скулы, всегда падающая на глаза чёлка теперь острижена и торчит в разные стороны, а глаза, всегда искрящиеся теплом и мягким светом, сейчас источали ещё и тихую грусть. — Зайдёшь?       Чон тут же забрасывает руки на подоконник и подтягивается вверх. Как же хорошо всё-таки, что окна комнаты Тэхёна на первом этаже их огромного дома. Ким не успевает даже отойти, как прямо перед носом возникает нализавшаяся моська с чрезвычайно манящими губами, что на мгновение прикусываются зубами — невозможно не засмотреться.       — Привет, — тихо говорит Хосок, так же разглядывая красивое лицо младшего, по которому безумно соскучился.       — Я имел в виду дверь, — мямлит Ким, отводя взгляд в сторону. — Привет, — нехотя делает шаг в сторону и позволяет привлекательной тушке окончательно забраться внутрь.       — Не думаю, что твой папа будет рад меня видеть, — Хосок слегка отряхивает от невидимой пыли чёрные карго.       — Почему? — Тэхён замирает. Он не говорил папе о случившемся, во всяком случае, имени Хосока он точно не называл, неужели сам обо всём догадался? — Ты говорил с ним? Он что-то сказал?       Хосок делает паузу, набирает побольше воздуха в лёгкие и говорит:       — Я сделал очень больно его сыну. Прости меня, Тэхён. — Плотина даёт трещину. — Я больше не потревожу тебя, я пришёл попрощаться. Просто пообещай, что обязательно будешь счастлив, пожалуйста, — смотрит в глаза Тэхёна, ждёт ответа, но тот, словно статуя, замер.       — Почему мы не можем быть счастливы? — первая слеза предательски срывается вниз.       — Тэхё-о-н, — сокрушённо тянет Чон, делает шаг вперёд и осторожно касается щеки младшего, большим пальцем прерывая путь солёной капли.       — Неужели я настолько противен тебе? Это потому, что я альфа? Или потому что неопытный? — глаза полны слёз и толики безумия.       — Что? — Хосок теряется.       — Я же не слепой, я же вижу, что тебя тоже тянет ко мне, почему ты тогда так яро противишься этому? Что со мной не так?! — нервный всхлип вырвался из горла.       — Нет, нет, нет, маленький мой, — Хосок любовно оглаживает его лицо, глазами, искрящимися амарантовым, заглядывает прямо в душу. — Ты самое совершенное, что только может быть в этом мире, ты с каждым годом расцветаешь всё ярче и пахнешь до одури маняще. Это сводит с ума, — Хосок утыкается лбом в лоб младшего и прикрывает глаза. — Я не посмею погубить такой прекрасный цветок. Я слишком сильно люблю тебя.       — Что? — тихим шёпотом оседает на губах старшего вопрос Тэхёна.       — Тэхён, — Чон в испуге распахивает глаза. Он не должен был, не должен был…       Мягкость врезавшихся губ несравнима ни с чем. Хосок замирает. Тэхён целует неумело, но пылко, периодически всхлипывая, заново тянется, просит о большем, а сладость, осевшая на губах от поцелуя, только раззадоривает.       — Пожалуйста, хён, — молит, замирая в миллиметре от плотно сомкнутых губ Чона.       Будь ты хоть тысячу раз сильный с непоколебимой волей и стальным характером альфа, никакой выдержки не хватит с таким, как Тэхён. Хосок сдаётся. Целует в ответ, самозабвенно, с напором, едва сдерживая желание поглотить его полностью, и ненавидит себя ещё больше: за слабость, за то, что снова причинит боль, за то, что не может остаться. Возможно, стоило рассказать Тэхёну всё как есть, но это было бы слишком эгоистично. Хосок в этом уверен.       Сладость от поцелуя патокой разливается по разгорячённым телам, руки младшего ловко стягивают куртку с плеч, забираются под майку, ласкают раскалённую и чуть вспотевшую кожу. Неприятного запаха алкоголя Тэхён больше не чувствует, зато явственно ощущает приятный сладковато-пряный вкус, который хочется пробовать и пробовать. Запах его мятного феромона заполняет комнату, смешивается с цитрусовой кислинкой Хосока, забивается в нос и вызывает обильное слюнотечение — альфу буквально хочется сожрать. Где-то на фоне слышится звук фейерверков, а после приглушённый шмяк — с той самой верхней полки свалилась запылившаяся коробка, что бережно хранила невинное сердце. Тэхён снова чувствует его стук, больше нет пустого места в груди, жизнь вновь заиграла яркими красками.       Каждое прикосновение дарит целую гамму ощущений, каждый поцелуй наполняет тело приятной истомой. Лёжа на кровати и сгорая под безбожно красивым телом Хосока, Тэхён думает, что готов провести так вечность.       Как жаль, что, проснувшись утром в холодной постели, Тэхён поймёт, что вечность длилась всего одну ночь.