Eye of the Storm

— Отличный спектакль, Кеннеди. Я восхищен. Улыбка майора Краузера опять зацепила его взгляд. Как всегда. Из-за шрама — неровная, ассиметричная. Не улыбка — хищный оскал. Ты был готов убиться за эту одобрительную улыбку раньше, Леон… А сейчас? И сейчас тоже. Не ври себе. Он потащился в кухню и включил кофеварку. Какая по счету чашка кофе за эти сутки? Кофеварка пошумела, побулькала и замигала красным на панели. Блядь. Леон устало опустился на стул под очередное хмыканье. Насрать. Обойдется. Ему было все равно — если бы сейчас разбилось это пыльное окно, помыть которое Леон не мог вызвать клининг который месяц, он бы просто задернул штору. В лучшем случае. Сломавшийся кондиционер и протекающий второй месяц душ тому свидетели. Хотя надо просто позвонить… Майор протиснулся мимо него к столешнице, задев его плечо рукой и Леон непроизвольно дернулся — не от страха, нет. Он не боялся за себя. — За что ты так со своими друзьями? — майор занялся кофеваркой. — Пригласил бы. Познакомил с… кстати, кто я тебе, Леон? Леон. Лучше бы унизительное новичок. Тряпка. Слабак. — Инструктор. Командир. Враг. Леон спокойно перечислил этапы их взаимоотношений. То, что лежало на поверхности. Он рассматривал свои ладони и знал совершенно четко — майор кинул на его затылок насмешливый взгляд. Кому ты врешь, Кеннеди? — И они мне не друзья, — плевать, пусть смотрит и смеется. — Вы же знаете, сколько раз в год я вижу этих людей. Вы следите за моей жизнью с нездоровым интересом. Вот только зачем? Кофеварка возмущенно пискнула. Даже технике было смешно. — Я знаю тебя, Леон, — майор победил кофеварку. Впрочем, естественно — он всегда побеждает. — Ты готов пожертвовать собой ради тех, кто тебе дорог, — по кухоньке пополз запах свежего кофе. Леона затошнило. — Отшвырнуть от себя. Остаться в одиночестве. Чтобы враг, — хриплый голос был пропитан иронией и оскорбительной снисходительностью к глупенькому мальчику, — не подумал, что может надавить на тебя через них. Причинить им боль просто за то, что они — дороги тебе. Майор поставил перед ним чашку кофе и Леон подавил рвотный рефлекс. Его горло сжалось и он почувствовал горький вкус на языке. — Причинить боль им, — майор склонился к нему ближе, выдохнув в шею, — потому, что это будет эффективнее, чем причинять боль лично тебе… Леон обхватил чашку, стараясь унять озноб. Это не сработало, конечно. Майор уселся напротив и продолжил говорить, постукивая пальцами по столу в такт словам. Леон бездумно следил за ритмичными движениями. — Уникальный случай, — стук-стук-стук, — просрать жизнь ради какой-то соплячки, с которой ты провел, сколько, Кеннеди? Неделю? Две? Продаться в рабство. Рисковать жизнью. Леон вздохнул. — Они бы меня все равно не оставили в покое, — он говорил ровным тоном, стараясь показать, что этот разговор, длящийся уже сутки, его не цепляет. Майор явно устал от его лепета. — Помурыжили бы месяца три. Полгода. Ты упрямый и выносливый. Выдержал бы. Взяли бы обязательство о неразглашении и отпустили. Но они увидели в тебе то же, что вижу я… Твои слабые места — и твой талант. Леон молчал, думая о том, что может испытывать одновременно унижение и гордость, слыша этот полукомплимент-полунасмешку. Именно от него. — Кстати, каков был план, Леон? Отсидеться в очередном клоповнике? А потом? Вернуться в твой провинциальный Задрищенск, где тебя никто не ждет? Рассказывать о найденной сестричке обрюзгшему кассиру в супермаркете? Леон отхлебнул остывший кофе и задержал жидкость во рту. Его все так же тошнило. — Или ты ее удочерить хотел? Ты? — Леон не смог расшифровать все оттенки голоса. — Ты — сам еще ребенок. Естественно. Тогда, а для него — навсегда. Ребенок, мальчишка, щенок, салага... Хотя сейчас прозвучало это чуть ли не нежно. Или ему хотелось так думать. Толкового плана не было, конечно. Просто хаотичное метание по штату, за границу которого они так и не успели выехать. Ну хоть Клэр повезло… — Или это трогательное сопливое чувство к загадочной даме в красном… — Леону показалось, что в ироничном хриплом голосе прозвучало что-то еще. Что могло бы ему польстить. Леон наконец сглотнул кофе. Зря, Кеннеди. Пришлось подскочить, добежать до туалета и нырнуть лицом в унитаз. Не то чтобы ему было чем блевать, конечно. Просто сухие спазмы, кофе и желчь. Умылся, почистил зубы и вернулся, как осужденный на эшафот. Майор приподнял брови с вежливым любопытством. — Меня от вас тошнит, майор Краузер, — Леон наконец посмотрел ему прямо в глаза. — К чему это? Какой-то идиотский метод вербовки? Его собеседник хрипло рассмеялся. — Вы тратите время зря, — Леон устало потер глаза и зажмурился. Теперь еще и голова заболела. — Мое время — не твоя проблема, Леон. Естественно. Это не твоя проблема, Кеннеди. Выполняй приказ. И получить в качестве компенсации за жесткий тон утешительный приз — тяжелую руку на плече. Или растрепанные быстрым жестом волосы. И, твою мать, у них все получалось, верно? Тебе было хорошо с ним, Леон. Спокойно. У тебя не было проблем. Если ты слушал приказы и подчинялся, как должен. Леон напрягся, пытаясь вспомнить, был ли хоть один приказ майора Краузера нелепым, глупым, непродуманным. Не смог. — Чтобы тебя завербовать, не нужно разговоров. Просто подсунуть тебе под нос очередного сирого-убогого-невиновного, и ты обязательно прикроешь его своим телом. Ледяные глаза окинули его потрепанную испанской вылазкой фигуру. Краузер прищурился и мотнул головой в сторону коридора. — У этого, — видимо, речь о брате Клэр, — в голове все четко. Хорошие и плохие. Он — настоящий солдат. Майор Краузер легко поднялся и подошел совсем близко. — Ты — другой. Будешь прикрывать двуличную бабу, которая тебя использует. Думать, кто хуже — один полоумный террорист или группа благообразных господ в дорогих костюмах, с их воняющими говнецом делишками и интересами. Пауза. — Или не напишешь в отчете о своем командире, — снова кривая усмешка. — Потому, что слишком много думаешь. Видишь не только черное и белое. Понимаешь и… Из хриплого голоса вдруг ушла ирония и майор стал очень серьезным. — И чувствуешь… — Леон сделал шаг назад. Ему внезапно захотелось убежать. В своих чувствах он копаться не любил. Справедливо опасался того, что он может обнаружить. Например, к майору Краузеру. — Пришлите чек за сеанс психоанализа по почте, — он развернулся спиной к майору. — Хотя я вас об этом не просил. — Живешь как дерьмо, — прозвучало в спину и Леон застыл в дверях. Он не мог уйти — командир отчитывает его за проступки. Надо обернуться, смотреть в глаза и обтекать. Как ты и делал раньше.        Он больше не твой командир, Леон. Он хотел тебя убить. Он — биологическое оружие. В разы опаснее других. Хитрое. Умное. Не мычащий тупой зомби. Кроме него по миру таких еще меньше десятка человек. По каждому есть четкие инструкции — не приближаться. Сообщить немедленно. Ждать. А он всю ночь просидел в кухне — выслушивал острые и холодные, как осколки льда, слова. И эта была не первая встреча после Испании. — Я же сказал тебе, что мы еще встретимся, Леон. Ага. Он никогда не врал ему. И тогда, в Испании, честно дал ему шанс вонзить нож в сердце. Леон не знал, было это забавной игрой или майор Краузер действительно рискнул жизнью, чтобы проверить его… на что? На то, что он — тряпка? Слабак? Не настоящий солдат? Слишком мягкий, чтобы сделать то, что должен? Относится к майору Краузеру…особенно? Подождал минуту и откинул от себя, легко и без всякого напряжения. Плавно поднялся на ноги и снова стал человеком, загнав эту пугающую трансформацию глубоко в тело. Окинул презрительным взглядом. — Ты хорошо смотришься, стоя на коленях, Кеннеди. Нож считай подарком. Леон, сдерживая стоны, пытался подняться на ноги, но не мог. И смотрел на Джека Краузера снизу вверх — ничего нового, собственно. Пока он соображал, что делать, — его бывший командир развернулся и ушел, кинув через плечо: — Я неплохо тебя обучил. Но — недостаточно хорошо. До встречи, новичок.        Он больше не твой командир, Леон. Ага. Леон послушно обернулся и взглянул в серые спокойные глаза. И снова чувствовал себя нашкодившим мальчишкой. Обтекай, Кеннеди. — Живешь, как неумное дитя. Точнее — не умеешь жить. Ему вынесли очередной приговор. Да, наверное. Леон умел выживать. А жить… — В доме — бардак. Это не мой дом. Я просто тут сплю иногда. Леон молчал, гадая, видит ли майор Краузер в его глазах вину за плохое поведение? Судя по тону, да, конечно. — Жрешь помои по дешевым забегаловкам. Мне все равно, что есть. — Забил на спорт. С меня две недели назад сняли швы… — это должно было звучать смущенно и виновато, как звучало раньше… Будто он хоть раз принял от тебя оправдания. Лишь «Ты — можешь. И сделаешь». Всегда утвердительно. И Леон делал. Чтобы увидеть эту улыбку изуродованных губ и услышать краткое «неплохо, Кеннеди». — Твои травмы в Испании — не оправдание, — еще бы. Это звучало, как надо. Уверенно и без сомнений. Треть травм — пара треснувших ребер, одно — сломанное, разбитые пальцы, по которым потопталась рельефная подошва армейского ботинка, длинные болезненные порезы от ножа хирургически выверенной глубины, ушибы грудной клетки, колено, локоть — работа мастера. Того, кто стоял сейчас перед ним, сложив мускулистые руки на широченной груди, и отчитывал. — Не отдыхаешь, — жесткие губы скривились в отвращении. — Работа-дом, Кеннеди? Выжрать полбутылки виски и лечь спать? На самом деле Леон не любил алкоголь. Просто на третий визит майора к нему он достал бухло из шкафчика и молча пил, свернувшись в комок на кровати, затравленно посматривая на майора сквозь отросшие волосы. И молчал. А должен был просто связаться с Ханниган, назвать код — и через пять минут его квартиру окружили бы специалисты по борьбе с биотеррором. А Леону потом пришлось бы объяснять, почему знакомый ему майор Краузер в отчете был обозначен как «неустановленное лицо». Ему ничего бы не сделали. Допросили бы с десяток раз. Накололи ли бы химией и наконец выяснили бы, что агент Кеннеди — сентиментальный идиот. Но он исправился, сдал бывшего командира и будет прощен, как ценный специалист. Стали бы следить да прослушивать, как в первый год работы. Всего-то. Он так и заснул, глядя в холодные глаза. А майор молчал и смотрел на него. Леон гадал, о чем думает его гость? И с утра обнаружил, что с него стащили джинсы и свитшот, которые он обнаружил в шкафу позже, естественно — аккуратно развешенными, и укрыли одеялом, что валялось у него в ногах, пока он надирался. Леона тогда охватили нелепые стыд и смущение перед Джеком Краузером. — Ты даже не трахаешься, Леон, — он наконец вышел из странного ступора. Привычного состояния времен обучения — молчаливой покорности и смирения перед этим человеком. Извращенно комфортного для него тогда. И, как выясняется, сейчас. — Надеюсь, у вас в личной жизни все замечательно, — развернулся спиной. — Радует, что это дерьмо в вас не передается половым путем.        Когда он вышел из душа, промучившись с протекающей кранбуксой, его гость уже ушел. За этот месяц Леон уже понял — у него есть пара-тройка дней до следующего визита. Хотя визиты учащались и становились длиннее. Словно Джек Краузер потихоньку сжимал вокруг него кольцо, сужал возможность для маневра. Вгрызался ему под кожу все глубже. Один вопрос — что ему нужно от тебя? И что тебе нужно от него?        Он посидел с полчаса в тишине, отдыхая, и вышел прогуляться. А позже обнаружил, что прошел мимо простенькой закусочной, где он привык завтракать, обедать и ужинать «помоями» и оказался в ресторанчике «вкусной и здоровой пищи». И наконец нормально поел, избавившись от тошноты. Просто признай, Кеннеди, что он — прав. И он никогда не делал тебе плохо. Его наказания всегда были справедливы. А ответ на вопрос, почему ты даешь ему права руководить твоей жизнью, даже сейчас… Может быть, потому, что до майора Краузера твоя жизнь была хаосом?        С детства. Он ни разу не закончил учебный год в той школе, в которой его начинал. Они часто переезжали. Обычно — внезапно. Даже ночью. Просто мать хватала сонного ребенка на руки, укутывала одеялом, а в машине их уже ждал отец. А маленький Леон мог лишь тянуть ручку в сторону забытой на кровати любимой игрушки. Или уютной курточки, которую ценил как подарок от мамы с папой. Или вспоминать милое личико девчонки, которая ему понравилась в новом классе. Или пару мальчишек, с которыми он вроде бы подружился. — Не переживай, Леон, купим новую. Но новое с каждым разом нравилось ему все меньше. А со временем он понял, что лучше не привязываться к вещам. И к людям. — Не переживай, Леон, познакомишься с другими ребятами. Новая школа, новый класс. Всегда чужой. Всегда новенький. Смерть родителей. Приют. Полицейская академия. Раккун-сити. Заключение, допросы, давление. Обучение. Работа на правительство — вы находитесь здесь.        Он научился подстраиваться под любую неожиданность. Выживать в бурном течении реки, которой была его жизнь. Но разучился близко сходиться с людьми. Даже с теми, кто был ему очень дорог.        Всегда чужой. Всегда новенький. Новичок. Когда майор Краузер, тогда — незнакомый офицер, считавшийся самым суровым и самым лучшим командиром, впервые назвал его так, Леону показалось, что этот человек знает про него все. Майор называл всех рекрутов по фамилии, ни разу не перепутав. И только Леон Кеннеди был «новичком». Или «мальчишкой». Или длинным списком обидных эпитетов. А потом обнаружил, что первое обращение по фамилии от этого человека — лучшая награда. Когда он удостоился «Леона» — это было хорошо. Пугающе хорошо. До идиотской слабости в коленках. С майором Краузером в его жизни появились правила. Четкие и простые. Делаешь — будет хорошо. Не делаешь — будет плохо. Стабильность. Надежность. Система. Забота. Да, Джек Краузер заботился о нем. Жестко, подчас лишая свободы, уничтожая право на личное мнение, на малейший протест, но… ему было хорошо. Леон не мог сказать, что его работодатель о нем не заботился. Но он знал — он просто слишком дорого стоит. Просто ценный ресурс. А майор Краузер, даже на этапе обидного «новичка» относился к нему… лично? Таскал за шкирку жрать, когда Леон, терзаемый очередной кошмарной ночью, пропускал завтрак, не желая оказаться в толпе людей. Ему казалось, что вот-вот — и лица сокурсников изменятся, превратятся в уродливые маски, руки будут тянуться к его телу, повалят на землю и будут рвать на куски, как в том городе. Майор Краузер не слушал его робкое «Все в порядке» после тренировки, а строго предупреждал: — Еще одна ложь, и ты будешь наказан. В первый раз Леон подумал, что это — шутка, а потом… потом он был наказан. И уже не мог сопротивляться, позволяя задрать футболку и ощупать ребра. А потом коленки. И предплечья. И кисти рук. И давал обработать разбитые костяшки и каждую ссадину, вздрагивая поначалу, как загнанное в угол животное, слишком уставшее, чтобы сопротивляться. Наверное, и у Джека Краузера были подобные ассоциации. Леон видел прищуренные глаза и слышал хриплый голос, уговаривающий его, словно пугливого котенка: — Ш-ш-ш, все хорошо. Потерпи. Так надо. Тогда ему казалось, что его тело принадлежит майору Краузеру. А вечером, скрутившись на койке, вспоминал широкие ладони на своем теле. Слишком ярко. Это просто тактильный голод, Леон, говорил он себе.        Он поднялся, закинул на плечо спортивную сумку, и поехал в бассейн. Да, Кеннеди, будь хорошим мальчиком. Дрессированным зверьком. Майор Краузер сказал тебе, что ты забил на спорт. Ты должен исправиться.        В будний день в бассейне было пусто. Леон, превозмогая нежелание что-либо делать, разделся и нырнул в прохладную воду. Стиснув зубы, проплыл пару дорожек, и неожиданно обнаружил, что ему стало легче. — Запомни, Кеннеди. Командир — всегда прав, — скалил белые зубы Джек Краузер, когда они возвращались после очередной миссии. Естественно. Леон сделал еще заход. И еще. Полежал на спине, разглядывая высокий потолок бассейна. К мышцам возвращалась гибкость, хотя раны еще тянуло. Всегда прав. Он подсадил себе паразита, он тоже прав, Кеннеди? Он украл невиновную беззащитную девчонку. Леон задумался над мотивами. Над тем, что говорил ему майор Краузер тогда, в руинах на острове. — Я рад, что прислали тебя, новичок. Ведь ты понимаешь… Да. Я понимаю вас, майор Краузер. Он хотел тебя убить, Кеннеди. Хотя… видимо, передумал. Понимаешь и чувствуешь… Леон перевернулся и поплыл быстрым кролем. Мысли о чувствах были лишними. Через час он едва выполз из воды. Все-таки он был в плохой форме. И решил посидеть в сауне. Уселся в угол и закрыл глаза. — Ого! — незнакомый голос. Человек удивленно присвистнул. Леон автоматически подобрался. Неизвестно, кто это. Открыл глаза. Просто посетитель. Мужчина, под сорок. Неплохая физическая форма, спортзал и здоровый образ жизни. Не боец. — Прошу прощения, — мужчина уселся рядом и расслабленно потянулся. Леон увидел осторожный взгляд на своем теле. Он привык к травмам, но понимал, как выглядит со стороны. — Авария, — тихо сказал он. Глаза исподволь продолжали гулять по его плечам и груди. — Видимо, не первая, — мужчина разглядел старые шрамы. — Извините, не хотел был бестактным. Но вы выглядите как ветеран всех войн на планете Земля. Еще раз простите… Леон пожал плечами и пробормотал, что все в порядке. Надо бы уходить уже. Но он действительно вымотался и следующие десять минут сидел, не находя в себе силы подняться, и слушал рассказ про усталость от офисной работы, про возможность на полтора часа сбежать сюда и расслабиться, и бла-бла-бла. — Вы спортсмен? Отличная физическая форма. Я тоже немного занимаюсь… Отличная физическая форма. Леон вдруг подумал, что здесь явно не хватает майора Краузера. Он бы им обоим доходчиво объяснил про физическую форму. Он вежливо хмыкал в нужных местах, а когда открыл глаза, увидел пристальный взгляд уже на лице. Собеседник быстро отвел взгляд, помолчал, а потом поинтересовался: — Вы сюда часто ходите в это время? Я вас раньше не видел. Леон неожиданно начал мучиться этой беседой. Он не раз замечал за собой неумение поддержать легкий разговор. Напряжение при вопросах, которые казались ему излишне личными, хотя таковыми не были. — Нечасто, — ответил он кратко, слыша, как холодно звучит его голос. Собеседник помялся, снова заговорил про спорт — сделав ошибочный вывод, что это их как-то сблизит. Леон снова увидел быстрый взгляд на грудь, живот, потом на лицо, и: — Может быть, попьем кофе после… Леон поднялся, обмотал поверх плавок полотенце и тихо сказал: — Я не пью кофе. Извините. И вышел из сауны.        Торопливо переодеваясь, он почему-то вспомнил, как они с Джеком Краузером ездили тренироваться в военный центр. Акваланги. Экстренное погружение. Внешатные ситуации. Леон Кеннеди должен был уметь абсолютно все. А майор Краузер, как выяснилось, уже умел все. После тренинга он остался один в раздевалке. Майор ушел подписывать бумажки, а он принял душ и решил просто так посидеть, перевести дух и обсохнуть. Он уселся голой задницей на полотенце и задумался. И очнулся лишь когда мимо него прошел его инструктор. И дернулся, заматываясь в полотенце. Джек Краузер рассмеялся и преувеличенно удивился: — Чего занервничал, мальчик? Леон покраснел, чувствуя себя идиотом. Военные были не из стеснительных. Да и ему стесняться было нечего. Наверное. — У тебя все хорошо, — Леон уверился, что майор разглядел его, голого, во всех деталях. А теперь искренне веселится, наблюдая за его забавным смущением. Краузер спокойно подошел к шкафчику, разделся и прошел мимо него в душ. У него тоже было «все хорошо». Леон отлупил бы себя по щекам за неуместное любопытство, которое непроизвольно свелось к узкой дорожке волос внизу мускулистого живота и… если б не поймал на себе прямой пронзительный взгляд. Майор остановился на долю секунды, без всякого стеснения осмотрел его с ног до головы, остановил взгляд на криво завязанном полотенце, потом посмотрел ему прямо в глаза. И тогда Леон почувствовал, как нелепое смущение трансформируется в нем в нечто смутное…        Сегодня Леон переоделся и вышел из раздевалки медленнее, чем тогда. Тот рекорд скорости по переодеванию и бегству явно недостижим. Он ждал майора Краузера у машины и откинул лишние эмоции прочь. Тот появился минут через двадцать, совершенно спокойный. — Ты забыл пропуск на базу, Леон, — Он взял пропуск и снова выкинул лишнее из головы. Ведь ему показалось, что майор коснулся его пальцев как-то особенно, отдавая маленький квадрат пластика с его фото. И они особенно долго стояли, касаясь друг друга так… — И свою голову ты тоже забыл, — майор нахмурился и сунул ему пакет с его футболкой, ключкартой от комнатки в казарме и прочей белибердой. Твою мать. Он снова покраснел, а на обратной дороге слишком часто встречал испытующий взгляд в зеркале над лобовым стеклом. Он уставился в окно, боясь поднять глаза. — Интересуешься пейзажами, Кеннеди? Да, майор Краузер. Пейзажами.        Он прогулялся до парка. Посидел, лениво наблюдая за гуляющими людьми. В такие моменты ему было хорошо — смотреть на мирную жизнь. Пусть со стороны. Телефон завибрировал. Клэр. «Нам надо поговорить, Леон. Позвони». Он задавил в себе желание извиниться перед ней. Приехать и повиниться за свое поведение. Нет, нельзя. Он не знал, что в голове у майора Краузера. Чем дальше от него Клэр — тем лучше для нее. А он справится. Переболеет. Пусть она посчитает его зазвездившимся мудаком-карьеристом, забывшим о прошлом, но не пострадает. Прости меня, Клэр. Он прочитал сообщение и занес номер в черный список.        Он вымотался, но усталость была приятной. Он прошел полгорода пешком, стараясь очистить голову и ни о чем не думать. А по возвращении домой он обнаружил сюрприз. Ввалился в душ и понял, что «неизвестный доброжелатель» починил ему эту поганую кранбуксу. И оставил пачку спортивного питания на столе. Леон тупо смотрел на эту коробку минуту-другую, раздираемый сложным калейдоскопом чувств, а потом схватил коробку и швырнул о стену. Упаковка лопнула и полкухни оказалось усыпано «полезными веществами и микроэлементами». Ему стало лучше. Он не стал ничего убирать — пусть придет и полюбуется. Твой мятеж выглядит инфантильно. Ты смешон, Кеннеди. Пусть так. Насрать.        Засыпая, он мучился. Вспоминал. Вспоминал холодное, с издевкой, недельной давности: — Как ты считаешь, Кеннеди, нормальный человек, встретив толпу зомбаков на заправке, поехал бы дальше, вооруженный пистолетом с одной обоймой? И хриплый смех.        — Ты уверен, что с Шерри все в порядке? А с Мануэллой? Может, они уже в лаборатории по запчастям маринуются? Они же не дочки президентов. И терзающее душу сомнение после этих слов.        Вспоминал абсолютно уверенное, из старых добрых времен работы под командованием майора. — Этот «милый мальчик» — мой напарник и мой лучший ученик, — в ответ на смешки от участников сводного отряда спецназа, с которыми предстояло работать. «Мой» звучало как-то особенно. Будоражило душу. — Он надерет каждому из вас задницу, мудачье, если я прикажу. А после, тет-а-тет, шутливое: — А ведь они правы. Ты действительно милый мальчик, Кеннеди. И свои красные от смущения щеки он тоже прекрасно помнил.        Вспоминал спокойное, но с ноткой напряжения: — Ты ранен. Не двигайся. Я все сделаю, — уже на боевых заданиях. Майор мелькал перед его мутнеющими от вколотого обезболивающего глазами, а позже по-доброму подшучивал: — Ты очарователен под морфином, Кеннеди. И передразнивал, изображая пьяный от лекарств, томный взгляд, и: — «Ко-о-оманнннди-иррррр, я… я… в… по-о-о-оряяяяд…эээээ… мур-рр-р-р…мяяяуууу… вы… та-а-а-а-ко-о-ой… хо-о-орооооши-ииий…» И, что бывало с ним крайне редко, хохотал в голос. — И эти глазки… Леон сжимал зубы, а на следующей вылазке, получив ранение средней тяжести, просто скрыл этот факт, перемотал ногу каким-то тряпьем и старался не хромать. Само собой, знатно опиздюлился от командира. После миссии на точке эвакуации майор присел перед ним на корточки, надавил стальными пальцами на замаскированную рану и лениво интересовался, глядя в его бледнеющее лицо с синюшными губами: — Не больно, сопляк? А так? Давление усиливалось. — И так не больно? Ты же в порядке, верно? — Леон начинал сдавленно рычать-стонать сквозь зубы, вгрызаться пальцами в землю, и слушал сквозь шум в ушах: — Сучёнок. Будешь еще скрывать правду от командира?.. Врать? Леон не мог говорить связно, мычал «не-е-е, сэ-э-э-э-э…» — Громко и отчетливо, Кеннеди. Я тебя не понял. Майор его понял лишь когда Леон поорал свое «Нет, сэр! Я не буду врать, сэр!» И обнаружил, что его скулы мокрые от непроизвольно выступивших слез боли. Майор был удовлетворен и вколол ему двойную дозу обезбола. Полет в вертушке Леон помнил смутно — майор закинул его, как куль с дерьмом, на пол, и полдороги Леон ронял тягучие слюни на пол и разглядывал перепачканные землей носки берцев Джека Краузера. Когда вертушку трясло в воздушной яме, майор Краузер заботливо ставил одну ногу ему на бок, «чтобы не мотало по кабине». В итоге майор, видимо, сжалился над ним, и остаток дороги Леон провел рядом с командиром. Его держали за шею, а он пускал сопли куда-то в чужой бронежилет, сосредоточенно ковырял пальцем дырки от пуль в бронике на широкой груди, и бормотал, растягивая слова, что-то про «с-с-с-с-волочь… но… спасибо…сэр… я.....я… без…вас…пропаду…я…вас…ненавижу…вы…лучший… лучший…командир…но…но…я…вас…изобью…только…посплю…сейчас…немно-о-о-о… сэ-э-э-э-э-р-р-р-р». Слышал хриплый смех над головой и передразнивание — «мур-мур-мур, Леон». Тяжелая рука прижимала его к себе еще крепче, а еще он периодически чувствовал горячие пальцы где-то под ухом, на пульсе уверенным движением контроля. Мда. Радует, что так мазать от обезбола его перестало где-то на четвертой вылазке, он привык, просто колол себя в бедро и шел дальше. Майор насмешливо щурился, вглядываясь в глаза, и тянул: — Как жаль, Кеннеди. Я столько потерял…        Вспоминал хлесткое, резкое, как пощечина, на тренировке: — Я сказал — встать. Выполнять приказ.        Вспоминал сказанное с каменным лицом и ироничным изумлением в голосе, на вводном занятии по рукопашному бою: — Что это, новичок? Поза атакующего тушканчика? Леон слышал гогот сокурсников — все военные с боевым опытом, старше его, — на повышении квалификации. Ничего, над новенькими часто смеются… Он дождался тишины и тихо сказал, что так его учили в полицейской академии. Смех стал громче — что здесь делают дети, дескать? И — пацан, в супермаркете вчера спиздили упаковку чипсов, тебе туда. И видел, как инструктор искоса наблюдает за его реакцией на обидные шутки. Вернее, за отсутствием таковой. Леону было все равно. Майор Краузер дал повеселиться обществу, заложил руки за спину и, прохаживаясь перед строем, начал: — Напомните мне, спецназ, кто из вас, придурков, прострелил себе ногу на сдаче нормативов лет пять назад? Майор поискал кого-то в толпе и Леон точно знал — майор прекрасно помнит, кто это был. Он покосился на соседей и отметил, что лица начали грустнеть. — А напомните мне, кого из вас, дегенератов, я нашел как-то в канаве, в портках, полных дерьма, потому что кто-то обосрался от страха при первом обстреле противника наших позиций в… — Пришлось по-братски поделиться комплектом нижнего белья и штанами. Командир не может оставить подчиненного в беде, как вы считаете, парни? Парни смущенно хмыкали. Майор погрузился в воспоминания минут на пять. А позже отпустил всех, кроме Леона: — Боевой котенок остается помахать лапками. Сокурсники сделали вид, что ничего не слышали, и оставили их наедине…        Он вспоминал тихий размеренный голос: — Это просто плохой сон, Леон. Просто сон. Когда они ночевали в отеле до или после миссии, и Леон просыпался с резким вскриком, майор Краузер приходил к нему из соседней комнаты, а он, оклемавшись, с удивлением рассматривал растрепанные со сна короткие светлые волосы с сединой, едва заметно сонный взгляд — и чувствовал. Снова слишком много для него.        Оказалось, у него отличная память. Он помнил очень много с тех времен. Не только слова. Жесты. Интонацию. Взгляд. Запах. Каждое движение. Он жалел, что у него хорошая память.