Тёмный соблазн Орин

      Ночью, после теневого ритуала в Круге, Орин возвратилась в их с Шэдоухарт комнату. Кагха поселила их в одном из помещений каменной галереи, в келье, предназначенной для друидов-послушников. Здесь они планировали ночевать ближайшие несколько суток. Шэдоухарт хотела восстановить силы перед опасной дорогой, обзавестись новым оружием и доспехами взамен отнятых гоблинами. Орин же, со всей круговертью событий, до сих пор не имела минуты порыться в собственной памяти. Она ощущала, как море забвения, прежде непроницаемо чёрное, по капле оживает образами из прошлого. Чтобы ухватить их за хвост, нужно было немного покоя. Потому она приняла предложение Шэдоухарт чуть задержаться в Роще.       Орин, тихо приоткрыв дверь, услышала глухие сдавленные всхлипывания. Шэдоухарт, обычно невозмутимая, как подобает шарранке… рыдала? Немало удивившись, Орин шагнула в келью. Жрица стояла на коленях, сжав правую кисть в левой, из-под её прикрытых век по бледному лицу градом катились слёзы.       — Что случилось, Шэд?       — Девять Преисподен!.. — Шэдоухарт подскочила и торопливо смахнула слёзы. — Можешь, пожалуйста, так не красться? Или хотя бы в двери стучать.       — Эта комната настолько же моя, насколько твоя. С чего мне стучать, заходя к себе? — Орин, хмыкнув, присела на край лежанки. — Ты не ответила мне на вопрос, тёмная девочка.       — Ничего не случилось. Я просто молилась.       — Молитва шарранов всегда включает рыдания или только по воскресеньям?       — Мою госпожу недаром зовут Леди Горести… — начала, было, Шэдоухарт, но под прищуренным взглядом Орин умолкла и мрачно вздохнула. — Ну, да. Я немного поплакала. Что с того? Нельзя, что ли?       — Мне любопытно. Я не понимаю, почему.       Кажется, этот вопрос слегка ошеломил Шэдоухарт. Она растерянно развела руками.       — «Почему»?.. Весь мой отряд перебили, я угодила в плен к гоблинам, а когда попыталась сбежать, из-за меня погиб невинный ребёнок. Учитывая это всё, я ещё неплохо держусь… как мне кажется.       — Что с того, что кто-то умер? — Орин пожала плечами. — Какая разница? Важно лишь то, что выжила ты сама. Ты весьма удачлива… пока что.       Шэдоухарт пристально посмотрела Орин в лицо.       — Скажи, а ты вообще хоть что-нибудь чувствуешь?       — Чувствую? — настал черёд Орин слегка растеряться. — Конечно, чувствую — я же не мёртвая. Очень много всего. Удовольствие, счастье, когда я кого-нибудь убиваю. Боль, когда меня ранят. Изредка голод, усталость, жажду.       — Так, это понятно. А что ещё?       — Злость. Отвращение. Ненависть к моему врагу. Желание отомстить, — Орин замолчала, выжидательно глядя на Шэдоухарт.       — Неужели на этом всё? Ты не ничего боишься, ни о чём не тревожишься, не мечтаешь, ни по кому не скучаешь?       — Как я могу скучать, если я никого и не помню? — фыркнула Орин. — Ты, жрица, глупости говоришь. Голову мне морочишь такими вопросами.       Шэдоухарт тихонько вздохнула. Возможно, взмолилась про себя своей богине, чтобы та дала ей побольше сил.       — Тоску можно чувствовать, даже не помня. Впрочем, ты в чём-то права — не понимаю, почему я вообще об этом заговорила с тобой. Давай лучше спать. Отдохну хоть под крышей впервые за столько дней, хвала Леди Шар.       С этим предложением, вполне разумным в столь поздний час, Орин не стала спорить. Они погасили свечу и устроились спать. Две каменные плиты, прикрытые сверху тюками с сеном, служили в келье постелями. Орин забралась под грубое волокнистое покрывало, свернулась калачиком и закрыла глаза.       Вопрос жрицы, однако — странный, неловкий — никак не давал ей уснуть. Похоже, в ответе она соврала и ей, и себе самой. Орин ело изнутри непонятное беспокойство. Полуночный ритуал Кагхи расшевелил рой прежде спящих тревог и сомнений. Со дна океана забвения поднимались обломки прошлого — смутные образы, запахи, вкусы. Орин пыталась поймать хоть один, но они по-прежнему ускользали прочь на чёрных волнах. В ночной тиши эти слепые поиски самой себя выматывали хуже, чем все сражения и походы. Кто она, Орин? Кто её отец? Чьи когти вырвали её настоящее сердце? Железные острые когти… Орин мучалась без сна, то закрывая глаза, то бессмысленно разглядывая трещинки в гранитном потолке кельи.       И тут откуда-то издалека до неё донеслось пение. Нежный женский голос разливался снаружи, за каменными стенами, подхваченный и усиленный эхом пещеры. Орин сначала решила, что уже проваливается в сон, и потому ей мерещится. Кто станет петь в такой час? Но затем Шэдоухарт села в своей постели и буркнула:       — Это что ещё за серенады?       — Не знаю, — зевнула Орин. — Но я могу выйти и заткнуть певичку навсегда.       — Нет-нет, не надо. Если бы скверно пела, тогда — конечно. Но ведь красиво.       — Красиво?       — А ты послушай. Разве нет?       Орин, недоверчиво нахмурившись, прислушалась. Мелодия песни и в самом деле ласкала уши, как чьё-то мягкое прикосновение, как руки мамы. Оно вызывало в груди, под рёбрами, смутное шевеление. Тонкая-тонкая, чуть щемящая боль. Память о чём-то далёком, столь же невыразимо важном, сколь безнадёжно утраченном… А что, если это поможет вспомнить?       Подумав немного, Орин встала с ложа и взяла свою рубашку. Всё равно ведь и до пения не спалось.       — Ты куда? — испугалась Шэдоухарт. — Может, всё-таки не надо?       — Ты удивишься, но я пока не планирую никого убивать. Просто хочу послушать поближе.       Она принялась одеваться, и Шэдоухарт — тоже.       — А ты — куда?       — Раз уж ты выходишь, я тоже послушать хочу. Почему бы нет?       В час между полуночью и предрассветными сумерками в Каменном Зале вокруг большого костра собрались с полсотни людей. Беженцы устроили праздник прощания с Изумрудной Рощей. Впрочем, в их празднике было мало веселья. Каждый из этих людей когда-то потерял всё. Каждый прошёл бесчисленные лишения, каждый испил своё озеро горя. Теперь их ждало ещё одно, и, возможно, самое страшное испытание: переход через жуткие Земли Тени. Говорят, там гаснет любой огонь, и потому они грелись у пламени, как в последний раз. Лишь вой морового поветрия да стенания неприкаянных душ звучат ночью под Рейтвином. Но сегодня девушка-бард пела для беженцев песни, самые лучшие свои песни. Голову красавицы с нежно-сливовой кожей венчали изогнутые рога, её длинные лиловые волосы в свете костра казались почти бордовыми. Пёстрый бардовский костюм напоминал оперение диковинной птицы.       — Эта песня называется «Плачущий Закат», — бард положила пальцы на струны лютни. — Я её посвящаю своей погибшей учительнице Лихейле. Её похитили работорговцы, и она умерла, не выдержав горечи заточения. Да будет дух её вечно свободен.       И звонкий голос вновь разнёсся с нежной силой:       Танцуй, мой друг, средь звёздных снов,       Танцуй, ведь боли больше нет.       Остынет пепел моих слов,       Угаснет твой последний свет…       Орин и Шэдоухарт держались от праздника в стороне, наблюдая и слушая барда издалека. Они устроились на уступе грота в тени, куда не доставал ни свет костра, ни факелы, где люди не могли заметить их, ведь на празднике этом их явно не ждали. Орин свесила ноги с края скалы. Шэдоухарт присела на плоский камень, задумчиво подперев рукой подбородок, и лишь её тёмной богине было известно, куда текли её мысли. Орин тихо, но отчётливо хмыкнула. Жрица вопросительно на неё оглянулась.       — От этих людей несёт скорой смертью, — Орин глубоко вдохнула, словно и правда нюхала воздух. — Они беспомощны, мягкотелы, слишком слабы, чтобы выдержать путь. Не гоблины и разбойники, так умертвия растерзают их.       Шэдоухарт качнула головой, отчего цепочки в её косе зазвенели.       — Не хотелось бы в это верить, но… думаю, ты права. Они и сами знают, потому и поют такие печальные песни.       А песня, меж тем, всё лилась и лилась потоком несбыточных грёз:       Луна и солнце о том поют,       Как судьбы наши свиваются в нить.       Ты — мой очаг и мой вечный приют,       За твою любовь мне не отплатить.       Тонкие пальцы музыкантши перебирали струны, перебирали по нервам Орин. Песнь откликалась в ней и скорбью, и тоской, и запретной, забытой ещё в прошлой жизни нежностью. Свет голоса проникал в её голову и тревожил тяжёлые чёрные волны беспамятства. В какой-то момент это чувство стало невыносимо. Орин поймала себя на том, что задерживает дыхание и сжимает зубы. Что-то мокрое скатилось по щеке и упало на ткань рубашки. Капнула влага с потолка пещеры? Нет, это была глупая, нечаянная, никем не замеченная слеза.       Орин резко вскочила.       — Я… Мне нужно немного пройтись, — она перевела дыхание под изумлённым взглядом Шэдоухарт. — Я скоро вернусь.       Не оборачиваясь, она побрела прочь от жрицы, от праздника, от проклятой мелодии. Она сама не понимала, куда идёт. Словно раненый зверь, она просто хотела спрятаться ото всех подальше, зарыться во тьму, в тишину. Память о боли проснулась в ней и обрушилась болью уже в настоящем. Орин поняла, что её не просто поймали, не просто пытали, не просто держали в плену. Тот, кто сделал всё это, предал её. Она вспомнила не лицо и не руку, вонзившую в неё нож, но чувство ножа в своём беззащитном сердце. Её враг… был ей дорог? Горечь вырвалась изо рта у Орин сдавленным стоном.       Предана, предана и обокрадена.       Орин шагала на подгибающихся ногах, пока горечь не повалила её на колени. Она сама не заметила, как оказалась у берега небольшого озера в дальнем гроте. Сюда не доставала проклятая песня, лишь размеренный рокот подземных ключей звучал в тишине, словно дыхание спящих духов. Пронзительно-голубая вода отразила её лицо. Пустые белые глаза уставились на Орин — её собственные глаза. Слишком бледная девушка с багровеющими разводами на щеках. Вот оно, лицо ужаса, лицо смерти. Столько раз она меняла это лицо на другие, но от себя не денешься никуда. Столько раз оно отражалось в глазах её жертв — последнее, что они видели, прежде чем умереть.       Но почему? Почему она делает это? Откуда взялась её пылкая, ненасытная, страстная жажда убийства? А всегда ли она была? Кто такая прошлая Орин? Кто её отец? Где её семья?       И вдруг в удушливой тьме шевельнулось ещё одно краткое воспоминание. Оно не было картиной или звуком. Воспоминание было жестом. Прикрыв глаза во внезапном порыве уверенности, Орин отвела в сторону правую руку и щёлкнула пальцами. Прежде, чем разомкнуть веки, она уловила знакомый запах. Сладковатая трупная гниль, чуточка горькой серы, а ярче того и другого — свежая кровь.       В царящем вокруг полумраке взгляд Орин встретился с горящим взглядом маленького и довольно мерзкого существа. По щелчку оно возникло перед ней из облачка красных искр. Человечек-карлик? Дварф? Полурослик? Если он и являлся кем-то из перечисленного, то очень уродливым. Непропорционально крупная треугольная голова, бугристая коричневая кожа, чёрные когти на руках и ногах. Словно в насмешку над своим уродством, человечек был одет весьма изысканно, в богатый чёрный костюм с алым платком на шее и чёрную шляпу с полями под цвет платка. Тёмный дух? Демон? Вероятно, одно из этого, но Орин про себя всё равно называла его «человечком».       — Моя юная госпожа! Моя любимая, кровожадная, несравненная леди Орин! Вы живы! — воскликнул человечек каркающим хриплым голосом. Всё его тело изогнулось в подобострастном поклоне — даже шляпа свалилась с лысой макушки.       Орин вскочила и оглянулась по сторонам с опаской. Что-то ей подсказывало — нельзя, чтобы это создание кто-то заметил. Но у подземного озера она была в одиночестве.       — Ты меня знаешь? Кто ты?       — Что?.. — потрясённо вскинулся маленький монстр. — Разве вы меня не признаёте? Я — Скелеритас Фел, ваш покорный дворецкий! Я имел честь вам прислуживать с ваших малых лет, с тех самых пор, как вы прикончили свою никчёмную мамашу. О, неужели вы забыли своего вернейшего слугу?       — Мой враг держал меня в заточении и пытал. Из-за этого я позабыла многое. Но раз ты мой слуга — я приказываю сейчас же мне рассказать, что тебе известно о моём прошлом.       Огненные глазки Скелеритаса прищурились, рот, полный острых зубов, расплылся в ухмылке.       — Погодите, юная госпожа. Не так быстро. Ежели вы действительно всё забыли, откуда я могу знать, что вы — это правда вы?       — Ты же сам признал меня сразу!       — Вы, без сомнения, очень похожи на мою леди Орин. Но что, если, кроме лица, от прошлой хозяйки в вас ничего не осталось? Ведь именно память нас превращает в тех, кто мы есть. Я должен быть осмотрителен, чтобы секреты нашей семьи не достигли неподходящих ушей. Таков был ваш приказ мне — «Не болтай, Скелеритас, лишнего, а то я подвешу тебя на крюк за язык»! Потому, при всём уважении, я вынужден попросить у вас доказательств.       Орин с мрачным выражением скрестила руки:       — Нагловат ты, однако, для моего слуги. Ну и каких тебе надобно доказательств?       Скелеритас шагнул к ней поближе, потянул её запах большим треугольным носом.       — Я чую, госпожа, от вас пахнет кровью, — он улыбнулся острыми зубами почти с умилением, но затем нахмурился. — И всё же кровь недостаточно свежая. Сколько времени миновало с тех пор, как вы убивали в последний раз? Дня, наверное, три? Ай-яй, нехорошо, нехорошо! На пятые сутки без пищи вы испытаете гибельный голод, на шестые начнёте терять рассудок, а на седьмые тёмный соблазн заставит вас обглодать ваши собственные прелестные ручки. Я предлагаю это исправить прямо сейчас. Сделайте то, что сделала бы моя кровожадная госпожа. Убейте кого-нибудь — вот, к примеру, ту голосистую музыкантшу, которая столь назойливо докучала вам пением.       — Музыкантша? — Орин нахмурилась, припоминая девушку-барда с лиловыми волосами.       — Она сейчас совсем одна, бедняжка — отошла поглядеть на звёзды да погрустить о погибшей наставнице. Лёгкая добыча для ваших голодных клинков.       — Но… Я…       «Я не хочу её убивать», едва не сорвалось у Орин с губ. В последний миг слова болезненно застряли у неё в горле. Нет, она не может, не имеет права говорить такое. Это вбитое насмерть табу, запрет, который нельзя нарушать, иначе наказание будет столь страшно, что и самый извращённый ум не представит. Она должна хотеть убивать, она всегда должна хотеть убивать.       Скелеритас, однако, тонким чутьём уловил тень сомнений:       — Неужто вам жаль её, госпожа? Ай-яй, скверно, скверно! Грех отрицать свой дар, свой тёмный соблазн. Настоящая леди Орин и не помыслила бы о таком святотатстве. Она любила и почитала Отца. А Отец говорит, что жалость к добыче надобно выжечь из сердца, как врач выжигает из раны гниль.       Это слово — «Отец» — на миг оглушило Орин. Дыхание в её лёгких застыло, похолодело, словно она глотнула воздуха самой жестокой, самой морозной зимней полуночи.       — Отец… — почти умоляюще прошептала она.       Скелеритас поцокал острым языком, склонил уродливую башку, глядя на Орин с выражением, похожим на сочувствие.       — Я помню, госпожа, когда-то вы были маленькой дивной принцессой. О, как вас все обожали! Ваши забавы, ваш лепет, ваше красивое личико и белокурые косы — что твоя кукла из фарфора. И взрослые, и дети хотели играть только с вами. А затем божественный дар пробудился в вас… и всё изменилось. Вас стали бояться. От вас отвернулись те, кого вы считали друзьями. Взрослые больше не позволяли детям с вами играть. Вы слышали, как вокруг вас шепчут — «Чудовище! Монстр!»… Как же вы плакали, госпожа. Долго-долго, горько и безутешно… Принцесса обратилась в несчастное брошенное дитя. Вы боялись больше всего на свете, что так и останетесь в этом жестоком мире одна-одинёшенька. И ваша судьба была бы печальна… если бы не семья. Отец научил вас, как стать сильнее и расквитаться с обидчиками. Ужель вам теперь есть дело до глупых людей? Люди всегда будут видеть в вас монстра. Только семья важна, только семья дорога. И ваша семья вас ждёт, госпожа… Ждёт вашего возвращения в любящие объятия Отца. Он ведь тоже скучает по вам, леди Орин. Вы убивали ради него столько раз, так убейте же снова. Убейте и докажите верность ему и себе!       Орин застыла перед уродцем, парализованная. Как же слаба она сделалась в эту минуту — вся её ловкость, скорость, все инстинкты хищника пропали. Осталась лишь потерянная маленькая девочка, та самая, из речи Скелеритаса. Уродливый карлик видел её насквозь. Нет, он видел больше, чем насквозь, он видел её прошлое, он видел даже то, чего не помнила она сама. Каждое его слово жалило Орин, словно укол соляной иглы в открытую рану. Её голос чуть заметно задрожал.       — Да будет так. Я убью певичку. Ради Отца.       Пронырливый Скелеритас не соврал, не ошибся — девушка-бард действительно отдыхала одна. Она ушла от толпы в пещеру верхнего яруса, стены которой сплошь были зелены от плюща и мхов. Потолок здесь давно обрушился, и ночное небо в широком провале блистало звёздами, словно огнями затерянных городов во тьме. Певица лежала, подложив руки под голову, на траве, и смотрела в небо. Появление Орин, бледной, как призрак, и столь же бесшумной, заставило её встрепенуться и приподняться.       — Привет! Я тебя знаю?       Бард не почувствовала и тени угрозы — она поздоровалась с улыбкой. Они, тифлинги, редко судят о ком-то по внешности.       — Не знаешь. Моё имя не имеет значения, — Орин присела рядом на траву. Ей не хотелось смотреть на певицу, слышать её мелодичный голос, запоминать черты. Но она знала, что всё равно запомнит.       — Не имеет значения? Ну, как скажешь, — бард слегка закашлялась. — Я Альфира. Будешь тоже смотреть на звёзды? Сегодня хороший вид.       — Нет. Я… просто хотела сказать, что ты здорово пела.       — Правда? — Альфира искренне обрадовалась. — Спасибо! Если я доживу до Врат Балдура, то пойду учиться в гильдию бардов. Не знаю только, потяну ли экзамены. Говорят, туда невозможно попасть без денег. А у меня, конечно, их нет.       — Тебя должны принять без всяких экзаменов. У тебя чудесный голос.       — Ну, хватит уже! Ты меня смущаешь, — фыркнула Альфира смешливо, и, сладко потянувшись, опять улеглась на траву. — Я бы исполнила что-нибудь для тебя, но горло першит. На сегодня концерт окончен. Мне жаль.       — Мне тоже жаль, — чуть слышно проронила Орин и пододвинулась ближе.       — Что… что ты делаешь? У тебя нож? — глаза Альфиры расширились, впечатываясь в память двумя расплавленными клеймами. — Не надо… Нет!..       Она коротко вскрикнула своим нежным голосом, трепыхнулась, словно прибитая бабочка, и умолкла. Касание холодной стали вызвало смерть, как струна призывает звук, но звук этот был тишиной. Кровь из перерезанного горла брызнула на землю и на Орин. Вот и всё — несчастная Альфира вместе с наставницей теперь будет кружить среди звёзд. Убийца уставилась на свои руки. Эти холодные красные руки сгубили нечто красивое. Выдрали с корнем редкий цветок, свернули шею безобидной пёстрой птахи. Не зазвучит больше песня в ночи у костра. Это было отвратительно до дрожи, мерзко… И всё же к тошнотной горечи примешалась капля острого удовольствия. Тёмный соблазн ликующе улыбнулся губами Орин. Поймав себя на этом, она с усилием прогнала улыбку с лица. Горечь, и жалость, и отвращение, и наслаждение — всё ушло. Осталось только опустошение и усталость.       Скелеритас, почуяв кровь, явился тотчас, как муха к тухлятине. Ликующий желтозубый оскал сделал его противную рожу ещё уродливей.       — Какое чудесное зрелище! Ах, как пахнет свежая кровь! Эта кровь — свидетельство вашей собственной линии крови…       — Довольно околесицы, — зло прервала его Орин. — К делу, слуга. Выкладывай мне сейчас же, что знаешь.       Скелеритас отступил на шажок, подняв когтистые ручки.       — Мне жаль вас расстраивать, госпожа, но условия изменились. Пока вы делали то, что должно, глава семейства отдал мне новый приказ. Он не желает, чтобы я, как третий лишний, влезал в драгоценный момент вашего воссоединения. Он хочет поведать всё сам, при личном свидании. Доберитесь до Врат Балдура и разыщите своё родовое гнездо. Там он вас встретит с великим радушием и одарит всеми благами.       — Но уговор был не такой, — Орин подобрала кровавый кинжал у тела Альфиры и угрожающе шагнула к Скелеритасу. — Ты… обманул меня.       — В качестве маленького утешения, — поспешно добавил тот, — позвольте передать вам дар из отчего дома. Раньше это принадлежало вам, так что скроено точно по меркам. Ваши вкусы в одежде были довольно экстравагантны, но вы находили такие фасоны удобными и подходящими вашему стилю боя…       — ТЫ! ОБМАНУЛ МЕНЯ! — Орин с рыком набросилась на «дворецкого». Но её кинжалы, сколь бы ни были быстры, пронзили лишь облачко красных искр. Она застыла, тяжело дыша от клокочущей в венах ярости. Через несколько вдохов и выдохов гнев сменился растерянностью с оттенком гадливости. Вот ведь мерзкий коротышка. Небось, он с самого начала и не собирался ничего рассказывать. Как он так ловко обвёл её вокруг пальца? Чтоб этот «слуга» провалился в ад…       Блуждающий взгляд Орин зацепился за объёмный чёрный свёрток на камнях, где только что стоял Скелеритас. Оставил «подарок», паршивец такой. Лучше бы подарку не оказаться куском бесполезного хлама.       Внутри свёртка лежали… доспехи? Нет, это никак нельзя было назвать бронёй. Скудные куски кроваво-красной кожи, лаково-блестящие, словно сырое мясо, соединялись серебряными цепями и скобами. Казалось, что конструкция была разорвана в клочья, а затем собрана заново не единожды, и с каждым разом материала в ней оставалось всё меньше. Орин не сразу сообразила, как это надеть. Однако странным образом костюм пришёлся впору, да ещё оказался удобным. Ничего не съезжало и не тянуло, только мягко облегало. «Броня» скорей открывала тело, чем прятала, но Орин почувствовала защиту. Вероятно, зачарование — слишком уж ярко металл цепей ловил свет. Что ж, в переходе через Земли Тени приобретение лишним не будет.       Уже уходя, Орин бросила на себя ещё один взгляд в зеркальное озеро. Проклятый коротышка не рассказал почти ничего, но ответ на один из вопросов явился ей в собственном отражении.       — Я — Орин Красная, — проговорила она шёпотом. — И я иду за тобой, предатель.