Топи котят

Дома никто не мешался, не пиздел под руку и не цыкал на всё подряд. Пока Никита с Лерой полоскались в речке, можно было проверить мебель и технику дома, обшманать шкафчики, залезть в погреб, ахуеть, что тут есть погреб. Холодильник, кстати, тоже присутствовал и можно было бы не изъебываться, если б в доме было электричество. Рабочим холодос в принципе не выглядел, провод мыши погрызли, вмятины какие-то на корпусе, пластик внутри сбоку почему-то оплавлен, Володя не был спецом по технике, но знаки-то явно нехорошие. Также был сделан вывод, что тут мыши. Вообще по количеству мышиного говна на диване можно было догадаться и раньше, они все трое как-то игнорировали этот факт. Печку, пока Никита не стоит над душой, тоже стоило бы попытаться почистить, спать в машине было, конечно, тепло, но спина утром болела ахуевше. Особого понятия, что делать не было, но глаза боятся, руки делают: ржавой кочергой Суворов поколупал трубу снаружи и изнутри, вытащил набитые в печь Кащеем ветки и газету, попробовал выгрести лишнюю золу, проверил, свободно ли ходит заслонка и даже попытался что-то чистить изнутри печки. Закурил, минут пять просто сидя напротив, на пробу выдохнул в печь дым. Тяги не было. Да блять. Надо с Турбо разобрать ее, он не будет гнать лишний раз, превращая командную работу в мозгоеблю, как Никита. Работа понемногу заканчивалась, в воображаемом списке дел напротив каждого пункта появлялась галочка: порыться по шкафам — готово, проверить электричество- готово, осознать, что ты убил пять человек- сука, готово. Захотелось рассказать про это Кащею. Хотя он и так, вообще-то, знал. Вся, блять, Казань знала. И Наташа знала. Ему, Вове, теперь сидеть тут, так же одному, не пару часов, пока ребята с речки не вернутся, не день, очевидно, не месяц. Одному с ментом этим и то, если повезет. Глупо было бы думать, что Валера или, тем более, Кащей останутся с ним тут на всё это время. Туркин и так чуть за решетку не загремел с его стволом. Не совсем его, с кащеевым. Хрен знает, сколько человек из него вальнули уже, но с легкой подачи Маратки ствол нашли у Турбо в куртке. Именно тот, из которого Суворов убил домбытовских, Желтого. Менты могли забить, не разбираться и правда свесить всё на Валерку. Смог бы Кащей его тогда вытащить? Как он вообще смог увезти его тогда к себе, и почему Вова этого не сделал. Уехал от них, сбежал подальше, бросив как ненужных щенков в мешке в реку. «Вова, тебе пиздец, ты тут застрял!» мысли больше ничто и никто не заглушал, стало слишком тихо даже без пиздежа Никиты. Вова не тупой, он понимает, что его преступление не забудут через день. Он заслужил теперь гнить тут, в богом забытой деревеньке, у черта на рогах. Заслужил, как Кащей свою разукрашенную рожу и сколотый зуб. Отвлечься хотелось на что- угодно, распсиховаться, догнать Никиту и Леру, да хоть до Козлова доебаться. О добытых Турбо продуктах вспомнилось, лежат, блять, на самом солнышке. Какой-то ржавой лопатой со двора выкопав небольшую яму за домом, в тени, скинул туда еду в пакете, чтоб хоть немного побыла в прохладе, накрыл всё от солнца. Может сохранится подольше. Хозяйка, блять. Можно было бы провести остаток дня с пользой, подмести, протереть остатки мебели от пыли, но сидеть в этом доме одному не хотелось. Ноги сами несли на улицу, обойти двор, скидать дрова в одну кучу, еще раз попинать печку, попытаться трубу с улицы прочистить. Еще раз вспомнить, сколько лет дают за умышленное убийство. Быстро было принято решение заглянуть таки к Козлову, пока Кащея нет. С ним-то явно диалога не получится, слишком М.А. презрительно на него смотрит, слишком предвзято Никита относится к мужикам в форме. У Козлова может быть телефон рабочий, Наташе бы позвонить хоть, маякнуть, что живой пока, на нервах поди вся, а Суворов только сейчас вспомнил. Стало немного стыдно, что пока обжимался с Валерой, о Наташе не думалось. Надо к менту. Надо на колени падать и извиняться перед Наташей за то, что наделал. Пацаны не извиняются, молить надо, ноги целовать, пока не простит, если простит вообще. Она ничего больше не говорила ему, но Вова ощущал, чувствовал кожей, пальцами чужую кровь, жгущий сетчатку взгляд Желтого и разочарование на наташином лице. То же выражение, что он видел, когда пришел к отцу, когда говорил с Маратом. Возможно, остаться здесь — лучшее, что он может сделать для них, раз вовремя помереть в афгане не получилось. Вытянув из машины Кащея валерину кепку, Вова неспеша идет к дому на окраине, ближе к въезду в деревню. Или село. Че это? Поселок? Странно так, ни пчел, ни мух, нихуя живого нет, только у старухи той животина, если верить Туркину. Ну не в лесу же он птицу поймал. Хотя, этот мог. Дорога будто сама вела все глубже, в обход, задумавшись, Адидас просто слушался ее, позволяя себя направить. Слушая болтовню Никиты утром, он не особо концентрировался на окружающем пейзаже, а собственные мысли сейчас трындели и того хуже. Дома постепенно остались позади, окружая Суворова деревьями. Первый деревянный крест вырос из холма под ногами. Агриппина Викторовна Седова 1924-1978. Фотография совсем затертая, хотя лет-то немного прошло. Совсем не ездит видимо никто, могилы заросшие. Кладбище местное, прямо за забором, в лесу. Ну да, Никита говорил, что тут два кладбища: за калиткой и ближе к Топям. Осторожно ступая по чужим костям, Вова оглядывал могилы, кафельные лица, даты, фамилии. Что-то неотвратимое и неизбежное скрутилось в горле камнем, заставляя дыхание стать тяжелым, ладони намокнуть. Впереди была совсем свежая могила, может последние старушки переезжают из своих домишек на пмж в деревянный ящик. Ближе подходить немного страшно, как в гости в первый раз, с пустыми руками, еще и без приглашения приперся. С фотографии смотрит молодой парень, кудрявый, знакомо ехидно улыбается, показывая щербатый рот. Зуев Никита Евгеньевич. Зуев, блять, Никита Евгеньевич. Вова отшатнулся, пытаясь проморгаться. Мысли останавливаются, замирают, будто разум только сейчас понял то, к чему глаза давно были готовы. Крест металлический, свеженький, краска еще не слезла и фотка новенькая. Ни цветов, ни лампадки нет, только стопка пустая стоит на земле. Будто Кащей сам ее и опрокинул. Дата стоит сегодняшняя. Конечно, давно пора. Вова никогда и не сомневался, что увидит могилу Никиты, может, даже сам придет на похороны. Врет, не придет. Внутренности неприятно щемит. Какого хрена происходит? Нет, конечно, могила Кащея не удивляла, Вова еще со школы был морально готов увидеть, как он сдохнет, лишь бы с собой не потащил, но сам факт наличия здесь кащеевой могилы вызывал как минимум вопросы. Они с Турбо так угарают? Ну, нет, Валера бы такой хуйней страдать не стал, да они даже не в ту сторону пошли, и взять всю эту хрень, только чтоб Вова обосрался, ну негде. Никита же не мог так сильно ебануться и из города кресты привезти? У могилы следов много, лопата валяется, а чуть дальше еще могилка, тоже свеженькая, не видно чья, но крест попроще, деревянный, так же ни цветов, ни лампадки, только две конфетки «Золотой ключик». Почему-то дыхание перехватывает мигом, совсем они долбоебы, так шутить? Шаги даются совсем тяжело, кажется, что сердце перестает биться вовсе, а ноги в траве и глине вязнут, когда с фотографии Володе улыбается Турбо. Дата тоже сегодняшняя. Тревога где-то под ребрами уже выла во всю глотку. Глаза на фотографии такие доверчивые, как обычно, всего себя предлагает до последней капли, в рот готов заглядывать, каждое слово любовно слушать и запоминать. Что-то в мозгах говорит взять лопату и посмотреть, что там, кто там под землей. Раскопать, хоть руками, хоть зубами вгрызться, достать, убедить себя, что не они там, что они живые, сейчас на речке где-то, Валера плавает, а Никита сидит на самом солнцепеке, ворчит. Пальцы сами зарываются в мокрую глину, заставляют упасть на колени, сжимают ее, гребут на себя, в стороны, мозгов не хватает сейчас схватить лопату. Перед глазами чужие длинные ресницы, глаза внимательно-доверчивые и мягкие вихры волос, которые ночью сочились между пальцами, как сейчас рыжие комья глины. Страшно, вина с новой силой сжимает глотку, недосмотрел, не уберег. Кажется, будто Никита Валерку с собой в могилу и утянул, на дно к себе, под землю, туда он его и тянет, пока Вова просто смотрит. Каждый раз всё сильнее своими словами мозги парню промывая, заставляя верить, передавая, как вирус, всё то говно, которое у самого на сердце, делая так мерзко похожим на себя. Адидас боится увидеть, как Валерина улыбка превратится в кривую ухмылку Кащея на его румяном лице. Грязные руки проезжаются по лицу, с неба, кажется, капает вода, холодно. Все штаны от земли сырые, кроссовки тоже. Немного отпускает. Подняться с первого раза тяжело, всё тело будто сводит, заставляя хвататься руками за землю под собой, будто Туркина хочется за ручки взять, сжать крепко ладони в своих и сказать: «Валер, беги, блять, от нас обоих, как можно дальше и не вспоминай никогда». Небо всё затянуло красноватыми тучами, в лесу было еще темнее, Валера подскользнулся, вскрикнув, и Никита выронил сигарету, подхватывая того под локоть: — Ой ты-то, блять, не наебнись, мало что ли сегодня приключений, Лер? Под ноги свои смотри, — Туркин закатил глаза, отряхиваясь и опять, вчесывая вперед, не разбирая дороги, будто знает, где дом местного мента. — А если он не видел? Ни у бабки нет, ни у колодца, нигде. — Да выход-то из села мимо его дома, там дорога одна, не мороси. Увидит, если не совсем слеподырый. Ветки неприятно хлестали по ебалу, от сырой травы брюки стали мокрыми почти по колено, кудри липли ко лбу. Нащупав в кармане пустую пачку сигарет, Никита подумал, что лучше бы Адидасу щас тонуть в болоте и звать на помощь как минимум. В окошке горел свет, и Туркин почти бегом побежал к дверям, барабаня по ней так, что петли взвыли под чужими руками. — Да иду я! Кто помереть-то успел, че шумите так на ночь глядя? — За новой незнакомой курносой мордой высокого кучерявого парнишки с разбитой губой Козлов с сожалением увидел уже знакомую кривую улыбку. — А чо, солдат спит — караул идет? — Мне не настолько много платят. Где пожар, ну? Оба были мокрые от дождя, взлохмоченные, бледные и грязнющие как черти, в дом пускать таких желания не было, с улицы дуло холодом, капли ветром мело прямо в лицо. — Тут это, Вова не заходил? Ну, усатый такой, синяк на скуле, свитер синий, не видел? — парень повыше был явно моложе и волновался на порядок сильнее, нервно сжимая дверную ручку так, что щас и с мясом вырвет нахер. — Нет. Никого вообще. Я ж сказал, нехрен тут по темноте шляться, сидите дома. Мне чо, вашего так называемого товарища теперь ночью по лесам бегать искать? — Так это твоя работа, ебантяй! — рука Кащея легла на плечо Туркина, чтоб тот лишний раз не лез, пока дяди разговаривают. Парень явно уже собирался высказать всё, что он думает или как следует встряхнуть местного участкового, что явно поиски бы не ускорило, — тачку хоть дай, нам чо пешком по лесу бегать? Может, он там в капкан попал или еще что. — Может тебе еще ключи от дома и номер счета в банке сообщить? Валите домой, я утром обход сделаю. — Какой, нахуй, утром?! — Турбо почти что нахер столкнул Никиту с крыльца, выскакивая вперед, не следя за своими красноречивыми выражениями. — Лера, блять, тихо, — парня с силой тряхнули за плечи, чужие руки сжались на коже почти до боли, — к утру может искать нехер будет, ты чо, гонишь, мент, блять, как тебя, Козлов М. А.? У вас и так листовок о пропавших, хоть сраку ими подтирай, чо, так приятно по утрам трупешники собирать или чо? Тя по-хорошему просят, таракан ебаный, — Было холодно, мокро и терпение кончалось. Не хочешь работать, ну, сука, хотя бы не мешай. — Успокоился и вали домой спать. Один пропавший лучше троих. Вы в этом лесу только пиздюлей и капканы найдете. Хотелось стрельнуть кудрявому в колено разок, чтоб не пиздел. Парнишка за ним мерил шагами дорожку, как бычок в загоне, бегая туда обратно, нервно и злобно поглядывая на Козлова, как чужая бешеная сторожевая собака. Щас этот Никита Зуев скажет «фас», и пацан прям зубами вопьется Мише в горло. — Ты попутал, с первого раза не понятно? — шаг вперед и мокрые руки сжимают и так мятую голубую форменную рубашку, не впечатлил. Карие глаза смотрят спокойно из-под прикрытых век, глубокий вздох обдает кащеево лицо теплом. — Орать не надо, отсидел за кражу сраной шапки и всё, крутой? Перед малолетками выебывайся, — руки сжимаются, почти слышно чужое напряженное дыхание, кровью пахнет опять открывшаяся ранка на губе, — Домой иди. Найду вашего, господи, Володю. Кащей сплевывает на мокрые доски под ноги Козлову, почти оттолкнув его от себя. Рука по привычке сжимает пустую пачку в кармане брюк. — Лер, пошли. Нехер время тут терять. Несостоявшийся вор и его собачонок пошли в сторону леса, а Миша, прикрыв на пару секунд глаза и смирившись с тем, что еще один висяк ему тут реально не нужен, сунул в кобуру табельное, достал фонарик и пошел в противоположную сторону, к кладбищу. Дождь во всю поливал лес, смывая тепло дневного солнца и делая глину под ногами скользкой, как масло. Поборов желание оторвать от надгробия фотографию с слишком знакомым, хоть и черно-белым, улыбчивым лицом, Адидас понемногу приходил в себя, убирая со лба мокрые волосы. Капли залепляли ресницы, текли в рот, смывая соленый пот с кожи. Хотелось убежать отсюда, но что-то не отпускало. Сам себя будто не отпускал, заставлял смотреть ребятам в глаза, по памяти, одни грязно-карие, вторые болотно-зеленые. Здесь бы между ними лечь, и так и утонуть в глине и мокрой земле, будто его никогда и не было. Кащей там разберется, бензин достанет, Валеру увезет, что-то придумает. С ним-то Туркин не загремит в тюрьму с чужим стволом, пацаны, может быть, с ним еще бы в порядке были, в качалке бы сейчас как всегда хуйней страдали. Может и хрен бы с ним, с его сомнительной моралью и понятиями. Глаза совсем от воды ничего не видят. Шаг назад, еще один крест, дальше всех стоит, заставляя Адидаса почти споткнуться. Крест стоит, а могила еще раскопана, свежая совсем, глинистые комья болтаются на обрубках корней, вода ручьями течет вниз. Обходя вокруг, силясь взгляд оторвать от широкой улыбки Турбо, Вова видит еще одно знакомое лицо на круглой фотографии. Своё. Дата сегодняшняя. Двадцать седьмое июня. Ну, получи и распишись, раздевайся, ложись. Сохранять вертикальное положение было сложно, под ногами всё скользит, темнота кругом, а лица белые с фотографий смотрят так выжидающе. Тут они втроем могут хоть сколько лежать, целую вечность. Где им еще-то быть, он же, Вова, всё сделал как лучше, как правильнее и вот они тут. Один до сих пор весь в синяках и второй почти с условкой. Оба твои, делай что хочешь. А хотелось только под землю прямо вот тут и провалиться, на два метра под землю и прикопать сверху. Мысли потихоньку возвращаются в мозг, надо показать это Никите. Турбо почему-то показывать не хотелось. Хватит ему нервотрепки последнее время, похорон бати, с которыми он почти что один возился, ареста, их еще этой всей возни. Могила свежая, а внизу деревянный гроб. Самый простой, сколочен грубо, грязный, сырой, будто с утра тут стоит. Подвисает на этом Суворов нормально, осматривает, пытаясь найти подвох, признаки наебки или своего потекшего чердака. Наверно, Кащей с Валерой уже дома. В мыслях фоном за крестами и свежими могилами вырисовывается румяный уставший Турбо с его широкой улыбкой и сгоревший недовольный Никита. Суворов выпрямляется резко, ощущая, как на голову капает прохладный дождь и нога по мокрой глине проскальзывает вниз. Корни будто хватают за одежду, мгновенно стаскивая в могилу, колени бьются о занозистые деревяшки. Земля под руками вся разваливается, не ухватиться ни за что, два жалких метра, а хрен вылезешь. Да заслужил, сиди. Становится холодно, ноги в гробу по щиколотку в воде, тело бьет дрожь, к горлу подступает паника, блять, даже в могиле неспокойно. Все крики тонут в шуме листьев, дождя, ветра, от возни комья размякшей глины только валятся внутрь, пачкая лицо, выбивая остатки сил, хочется просто лечь. Глубина в темноте кажется больше, а чавкающие по сырости и грязи шаги не сразу бьются о барабанные перепонки. — Суворов? Ты? Пропажа, блять, — вообще-то, говорить так спокойно было сложно, парень, блять, был в ебаной могиле, которой еще утром тут не было, весь перепачканный, мокрый, стоял в полусгнившем гробу. Под ногами были такие же сгнившие почерневшие кости. Табличка на старом проржавевшем кресте уже стерлась вся, даже года не разобрать, старые могилы. — Да! Да, я! , — теплый луч света от фонарика ударил прямо в лицо, — дай руку, или, что-нибудь, палку, — голос сбивался, дрожал, ноги уже все промерзли, Вову всего колотило не пойми от чего конкретно. — Не ори, щас, — дать, вообще-то было нечего. В такой ливень из неглубокой могилы хрен вылезешь, воды уже сантиметров под тридцать, грязь вместе с ветками и травой сыплется, Миша взялся за ветку, попытавшись протянуть руку их новому беглому зеку. О том, какого хрена он раскопал могилу и нахрена туда залез они поговорят позже, желательно завтра, а желательно никогда, если эти придурки уедут отсюда с первыми петухами. Ладони мокрые, Суворов хватает крепко, так сильно дергая на себя, пытаясь получить какую-то опору, что рука Михаила Александровича скользит по мокрой ветке. Грохота нет, только тихий всплеск и достаточно громкий мат. Вова лежит под чужим телом на чужих костях, в воде целиком. Вода ледяная, вонь стоит пиздецовая и глина с колючими ветками везде лезет. По покатому краю на них валится земля, засыпая глаза, оба почти хватаются друг за друга, будто боятся утонуть. — Твою ж мать, Суворов! — Давай подсажу? — он встать-то не может, скользко, возятся, как два придурка друг на друге. Вове от части и не хочется вставать, Козлов хоть теплый. И живой. — Да иди ты нахер, ты стоишь еле, бухой что ли? — Нет. Хотя, будто бы да, — фонарь опять ослепил ярким светом прямо в глаза, чужая рука обхватила лицо, заставляя раскрыть глаз. — Не нарик, а туда же. Давай, блять, подсадишь, вставай. Руку мою отпусти, больно же! — Да я не вижу нихуя после фонаря твоего, нахера это было сейчас?! Возиться пришлось долго, оба выдыхались, орали, Козлов всё еще помнил, что те два опёздола таскались где-то по лесу и вполне могли услышать их, даже если ушли далеко. Со слов Адидаса, это, как выяснилось, кличка Суворова, он узнал, чо второго парня зовут Турбо. Или Валера. Оба пытались выбраться, подсадить друг друга, скатываясь обратно, набив уже энное количество шишек, в основном локтями друг дружке в нос. — Ноги убери, я встану, — по голове не сильно прилетело чем-то железным. Лопата. В темноте над ними стояли два силуэта, чуть ниже и второй выше. — В-о-о-ов! Живой?! Это мы! — Туркин чуть сам не нырнул к ним, вовремя схваченный за шкирку Кащеем. — Да живой, хули ему сделается, мента на живца ловит, видишь, — Никита лопату еще по пути дернул из холмика, на всякий случай, — Ты хули один-то на ночную рыбалку ушел? Мы тя, Вовочка, обыскались. Так не делается вообще-то, — Валера искал более-менее надежную ветку, чтоб ухватиться, ногами опереться в землю совсем не получалось. — Никит, блять, ну не ломай комедию, давай сверху поговорим, — голос был почти сорван, зуб на зуб не попадал, а Кащей врубил свою привычную манеру. — О-о-о, как мы заговорили, а может, я щас вас двоих прикопаю тут, и мы с Валеркой на ментовской тачке в город угоним? — от Турбо прилетела в спину какая-то палка, Никита хихикнул, показывая ему пока помолчать. — Слушай, Зуев, или как там тебя, господи, давай уже лопату эту сраную. — А волшебное слово, хорошие мои? — находка в виде живого Вовы в комплекте с ментом слегка попустила, Валера пихнул кулаком в плечо. — Ну харэ мучить их, давай, — замерзшая широкая ладонь обхватила запястье, Никита протянул им лопату, держась за Турбо. Еще минута возни, вымученный мат Козлова и несдержанный нервный кащеев смех. Узники подземелья спасены, Адидас почти машинально схватился за Кащея, к теплой коже хотелось прижаться поближе, Валера помог Мише, сразу тоже кидаясь к парням. Оба мокрые, оба дрожат как включенная стиральная машинка, Туркин Вову подхватывает под руку, накрывая своей курткой, неделикатно бросая мента на Никиту. — А чо от вас воняет так? Ты чо, Адидас Вованыч, могилы расхищать вздумал? — Кащей брезгливо поморщился, носом случайно мазнув по мокрому вовиному виску. — Утром расскажу. Благородно довели несостоявшегося спасителя Суворова до дома, да и один хуй по пути, вход-то в деревню один. Каждую секунду пути, пока Турбо взволнованно тараторил о том, как они по лесу бегали Вову искали, а Никита ворчал, что они промерзли пиздец из-за него, долбоеба, Козлов думал, как завтра сладко уедет нахрен в Топи от этих долбоебов подальше. Искупаться в гробу с гнилыми костями, в грязи еще и с пацаном, разыскиваемым за убийство? Этот кучерявый должен выложить так ахуенно много денег, чтоб оно стоило того, и Миша этой же ночью не позвонил в отделение и не заявил, что арестовал Владимира Кирилловича, приезжайте срочно. Хватка у этого Зуева, пока он вел М.А. крепкая, в бедро упирается явно приклад пистолета, засунутого за пояс, вот же срань. Проводив взглядом слипшихся в одно черное пятно парней, Козлов запер двери. Стопка водки приятно обожгла рот, завтра придется провести с Суворовым основательную воспитательную беседу, если эти три кренделя решили остаться тут дольше, чем до утра. Топать через всю деревню было холодно, а от Вовы несло гнилью и землей. Кащей помог Турбо, подхватив Адидаса под вторую руку, с ними было теплее. Да, Никита не затыкаясь ругался, перечислял, почему Вова конченный еблан и как сильно он хочет ему ебальник сломать прямо вот сейчас лопатой этой ебучей, а Валера сам дрожал под рукой от холода без куртки и от ударившего в мозг адреналина и страха, но как было ахуенно видеть их живыми, не фотографиями на крестах. От странного прилива тепла и нежности хотелось зацеловать даже кащеево бесящее лицо в синяках. Вова даже знал, какой там от него, а какой от Турбо. В тишине грели воду, пока Суворов раздевался, отлепляя от замерзшего тела мокрую грязную одежду. Никита искал что сухое, а Туркин грел на костре под козырьком веранды воду во всех доступных им тарах. Печка всё еще не разгоралась и от ночного мороза трясло. В ржавый тазик была налита разогретая вода. — Давай, помойся хоть как-то, воняешь, реально, Владимир Кирилыч, — Кащей бахнул рядом еще ведро теплой воды и какую-то тряпку, разврачиваясь к Туркину, — Не пали уж так сильно, какая ты ебаная гниль. Помывка ощущалась мучительно приятно. Не только из-за горячей воды, но и из-за того, как Никита снимал с Валеры мокрую, липнущую с тела одежду, растирая замерзшую кожу. Бледные руки прошлись по ребрам, стягивая майку и Туркин хихикнул от щекотки. Они оба красивые. Даже Кащей рядом с Турбо выглядел хорошо, когда устраивал свои ладони на бедрах Валеры, снимающего полностью сырые от дождя джинсы. Никита зарывается в его волосы носом, трется губами о изгиб шеи, Валера — его эскапизм, то, из-за чего его не ломает сейчас, из-за чего ему даже не хочется выпить. — Ну холодно, дай оденусь. У нас еще шмотки-то есть? — Есть пока, завтра это всё сушить развесишь, — отлипать от Валеры не хочется, и тот сам опихивает с себя кащеевы руки, одеваясь, позволяя забраться себе под свитер холодными пальцами, почти вздрагивая, когда и Вова подходит ближе, проводя по плечу рукой. — Какой же пиз… Тяжелый день. Че за капец… — Турбо уронил голову на плечо Никите, расстегивая его рубашку, — руки подними, — Майку тоже стягивает, не сдерживается и кусает в ключицу, слушая недовольное шипение, Вова греет, обняв со спины. Мокрые вещи валяются на полу, протирая собой пыль хоть немного. Медленные, аккуратные колючие поцелуи рассыпаются по плечам Туркина и тот горячо выдыхает, прижавшись лицом к груди Кащея. Тепло. И пока все живы. Сердце под ухо бьется тихо и медленно, а размеренное дыхание сопровождается глухим хрипом где-то в легких. — Спать пойдемте. Нам надо будет утром, наверно, поговорить. О том, че делать. — Базарить много о чем надо. Мент тя по базе походу глянул. — Завтра зайду к нему, договорюсь, — Валера потянулся поцеловать, прижимаясь губами в щеку, потом к колючим, немного отросшим усам. Всем троим хочется сплестись в один клубок и не разлепляться минимум до часу дня. На поясе сомкнулись кащеевы руки, сжимая их троих друг между другом, что-то заставило осторожно пальцами зарыться в его мокрые кудряшки. — Уж постарайся, Владимир Кирилыч, тока не занырни опять никуда, второй раз бесплатно доставать не будем. — Никит, я очень ценю, но ебло закрой, пожалуйста.