секреты горы утай: омытое дождями горное золото

1.

      С началом новой недели гора Утай совершенно преобразилась: Сезон Холодных Рос никогда не подкрадывался ― ступал уверенным шагом, сгущая здешний туман так, что казалось, будто он ― соцветие гигантского хлопка, рассыпавшегося по всей округе. Заглушая и скрадывая звуки, он касался всего вокруг, готовясь к зиме: обволакивал лепестки колхикумов, цеплялся за листья бамбука, холодил воздух, наполненный запахом персиков и груш, ― и таким образом замедлял само время, лишая прежней чуткости к нему. Попавшаяся на эту уловку осени На Ин спешила на свой первый урок, опаздывая уже на добрых полчаса. Разгоряченная кровь отдавалась сильной пульсацией в висках и сжатых в кулаки ладонях, теплилась на щеках, а потому лишь сильнее ощущалась изменившаяся утренняя прохлада: ранее нежная, как шелк, теперь ― так и норовившая оцарапать, ― она бесцеремонно заползала в легкие, вызывая нестерпимое желание кашлянуть. Стараясь не обращать на это внимание, На Ин лишь считала повороты до Залы Янчшу, боясь допустить ошибку и свернуть не туда. С того дня, как она и Чжун Ли вдвоем играли в «блинчики», сидя у озера, На Ин более не удалось увидеться с ним наедине. Намеренно встречи она не искала, а потому о месте, где должны будут проходить их совместные занятия, узнала накануне от служителя горы. Появившийся в ее саду в час Петуха, он передал ей небольшой конверт, сделанный из тончайших пластинок золота. Найдя внутри еще одну, чуть шероховатую и теплую, словно сохранившую чужое прикосновение, она прочла не написанные тушью ― выгравированные умелой рукой иероглифы, содержащие лишь место и время. Час Дракона не стал для нее неожиданностью: даже в мире смертных все уроки начинались не позднее его, ― однако то, где находится Зала Янчшу, На Ин, обитающая на горе меньше недели, естественно, не знала, а потому попросила служителя горы во всех подробностях рассказать ей путь. Еще с его слов она поняла, что место, в котором будут встречаться они с Чжун Ли, находится аккурат между ее покоями и Залой Чшун Шан, рядом с которой совсем недавно звучал ее собственный смех, когда Венти, Аякс и На Ин подглядывали за «представлением» с участием Кэ Цин. Запомнив число поворотов, девушка обещала себе не заблудиться; приняв решение выйти задолго до назначенного времени, она надеялась не опоздать, но у судьбы часто бывают свои планы.       Стелившийся по земле край ханьфу цвета дикого меда цеплял собой опавшие веточки, пачкался о влажные от росы листья; лишь завидев табличку с заветным «Зала Янчшу», На Ин, чувствуя себя преодолевший десять тысяч вод и тысячу гор, наконец, стряхнула их и, стараясь успокоить дыхание, быстрым шагом пересекала двор, выложенный Камнями Трех Ущелий: заключенные в них причудливые формы гор, извилистые нити рек, силуэты драконов и фениксов и попросту красочные узоры, напоминающие то перья павлинов, то звездное небо, раскидистые хвойные лапы и кружащиеся лепестки отцветающего персика, ― все они настолько поражали воображение, что На Ин чуть и вовсе не забыла обо всем на свете, но с небольшим скрипом вдруг открывшиеся двери Залы Янчшу тут же вернули ее в настоящее. Стоявшая в них фигура Чжун Ли казалась высеченной из камня статуей небесного божества: ханьфу цвета бамбуковой яшмы не струилось, а словно застыло, ловя в свои складки тени и отвергая любые блики; тихо звякал прикрепленный к широкому поясу каменный колокольчик, который то и дело бесцеремонно хватал ветер; тонкие длинные пальцы, особенно бледные в утреннем тумане, сжимали небольшую каменную табличку, однако На Ин не удалось рассмотреть ни единого иероглифа, будто на ней ничего не было высечено; на лице царило выражение спокойствия и беспристрастности, и лишь глаза с изредка вздрагивающими ресницами живо блестели, внимательно всматриваясь, явно подмечая чужие, чуть растрепавшиеся от быстрого бега, волосы, съехавшую набок единственную шпильку, напрягшуюся ― в попытке успокоить рвущееся наружу тяжелое дыхание ― шею, тонкое для сезона холодных рос платье, неприглядно испачканное у самых ног. На Ин, мысленно моля всех известных ей богов сегодня смилостивиться, остановилась напротив Чжун Ли, сложив руки в приветственном жесте. Говорить она не решилась, а потому лишь склонила голову, готовая принять как гнев, так и милость. Установившуюся тишину нарушил приятный голос Чжун Ли, слабым рокотом прокатившийся по двору:       ― Вы опоздали.       ― Да, шифу, ― слова слетели с губ На Ин так просто, будто она повторяла их уже десятки и сотни раз. ― Я готова принять наказание.       ― И какое же наказание, ― Чжун Ли сделал небольшой шаг вперед ― ударился о бедро и звякнул колокольчик, ― в случае опоздания вас ожидает?       ― П.. переписать.., ― На Ин говорила неуверенно, почти бормоча себе под нос и все еще не смея поднять голову, ― переписать «Книгу Перемен»?       ― Вы считаете, ― брови Чжун Ли слегка дернулись, ― это поможет впредь приходить на урок вовремя?       ― Не это, ― выпалила На Ин. «Небеса, почему я спорю?», ― мысленно ругала себя девушка, продолжая говорить, ― а знание, что шифу не терпит опозданий.       ― В таком случае, ― сделав еще несколько шагов вперед, Чжун Ли остановился на почтительном расстоянии от На Ин, ― И Цзин нам не потребуется. Лучше, ― его указательный легонько огладил край каменной таблички; протянув ее На Ин, Чжун Ли продолжил, ― используйте это, чтобы записать свойства нефрита.       ― Свойства.. нефрита? ― недоумевая, девушка, наконец, разжала уже начавшие затекать пальцы и осторожно приняла табличку, стараясь ни в коем случае не коснуться чужой ладони.       ― Именно, ― подтвердил Чжун Ли. ― Или моя ученица считает, что полезнее будет описать рисунок каждого Камня Трех Ущелий, что лежат в этом дворе?       ― На Ин принимает наказание! ― тут же выпалила девушка, пытаясь скрыть от чужого взора враз округлившиеся от испуга глаза.       ― Тогда пройдемте внутрь, ― развернувшись, Чжун Ли направился прямиком в полумрак ожидающих их комнат.       То ли заторопившись, то ли засмотревшись на раскачивающиеся в такт размеренному шагу темные волосы, собранные в аккуратный низкий хвост, поддерживаемый резной шпилькой с навершием из кусочка янтаря весом не менее одного цзиня, На Ин чуть было не наступила на чужие одежды, слегка касающиеся земли. Вовремя опомнившись, она сбавила шаг, а перейдя за порог Залы Янчшу ― и вовсе на несколько мгновений остановилась, вглядываясь в здешнее убранство. Комнаты ― широкие и просторные ― больше напоминали мастерскую: на каменных столах не теснились свитки и тушечницы ― только блестели различные инструменты, названий которых На Ин не знала; на полу были расставлены кувшины, наполненные то ли песком, то ли мелко накрошенным камнем; из-за тумана, плотно скрывающего солнечный свет снаружи, темнота никак не желала покидать внутренние чертоги, потому тут и там теплились десятки свечей, которые, как подумала На Ин, наверняка зажег сам Чжун Ли, разгоняя собственную скуку. В воздухе чувствовался запах имбиря: небольшие курильницы правильной квадратной формы, казалось, парили в воздухе; лишь подойдя ближе, На Ин смогла рассмотреть, на чем они крепились: уходили в потолок тонкие цепочки из маленьких звеньев, отлитые словно из вулканической пыли ― так переливались и мерцали маленькие бочка. Было заметно, что свободно передвигавшемуся в полумраке Чжун Ли такая обстановка привычна; ни разу не оступившись, он шагнул в глубину комнат, вскоре вернувшись с полной ладонью свечей, тут же удобно устроившихся на столе, возле которого с ноги на ногу переминалась На Ин.       ― Прошу, ― прозвучавший голос, прокатившись по комнатам, казалось, ударился о каждую каменную поверхность: таким гулким оказалось эхо.       Еще не привыкшая ни к голосу Чжун Ли, ни к окружающей обстановке, На Ин поспешила усесться на обитую парчой кушетку. «Странно, что не вся каменная», ― подумала она, чуть поерзав и устраиваясь поудобнее. У самых ног кольцами сворачивался холод, незримо пробираясь сквозь ткань промокших сапог; не обращая на это внимания, она осматривала ― теперь вблизи ― стол, на котором не было ни одной кисти. Осторожно опустив на него пустую каменную табличку, чуть нагревшуюся от того, как крепко ее сжимали, На Ин, наблюдая за тем, как Чжун Ли садится напротив нее, расправляя полы ханьфу, нарушила тишину первой:       ― Шифу, где я могу взять четыре.. то есть, три, ― исправила она сама себя, исключая бумагу, ― три драгоценности?       ― Сегодня они не понадобятся, ― уголки губ Чжун Ли чуть дрогнули, ― для гравировки по камню нужны специальная игла и молоточек.       ― Г.. гравировки? ― внутри На Ин поднималась волна страха: не являясь наследницей из богатой семьи, она едва смогла изучить иероглифы, о приличном написании которых пока только мечтала. «У меня же не три головы и шесть рук!», ― мысленно причитала девушка. ― Но, шифу, я не..       ― Для этого я все еще здесь, ― Чжун Ли прервал ее на полуслове. ― Что для вас ― наказание, ― он потянулся к инструментам, лежащим на простом отрезе прохладного шелка, а следом ― подвинул к себе расположившуюся прямо напротив каменную табличку, ― для меня ― своеобразная медитация. Будем гравировать, не переставая.       На Ин кивнула, не смея спорить; более того, сейчас ее мысли занимало совсем другое: как легко ложилась гравировальная игла в тонкие пальцы и тут же ― еще отчетливее, чем прежде ― проступали крупные вены; как неторопливо раскрывались уста, рассказывая о том, под каким углом держать инструмент и ― не боясь, но и не распаляясь ― ударять молоточком по свободному краю; как поблескивало горное золото глаз, ловя собой осторожное мерцание свечей, и дрожали темные ресницы при сдувании каменной пыли с таблички, над которой танцевала рука настоящего мастера, казалось, не гравируя ― выписывая иероглифы единым взмахом невидимой кисти.       ― Ценность имеет золото, бесценен ― один лишь нефрит, ― прочитал выгравированное Чжун Ли, едва закончив. ― Следующая строка ― за вами.       ― Шифу, я боюсь, что.., ― На Ин вгляделась в идеальные черты иероглифов. «Даже расстояние между ними ― и то одинаковое!» ― подумала она, внутренне дивясь. ― Нет, ― помотав головой из стороны в сторону, На Ин продолжила, ― я не боюсь. Я гарантирую, что точно все испорчу.       ― Если вы умеете писать, ― сказав это, Чжун Ли поднял взгляд на На Ин, всматриваясь в чужую бледность, особенно выделяющуюся в царившем полумраке, и дрожащие ― то ли от неуверенности, то ли от прохлады чертогов Янчшу ― губы, ― то знаете, что любое письмо требует практики. Научиться гравировать за день невозможно. Сейчас, ― его глаза чуть сузились, ― меня больше интересует, что вы знаете о свойствах нефрита.       То низко склоняясь к каменному холсту, пару раз даже коснувшись его кончиком носа, то привставая, чтобы сделать размах более сильным, На Ин, не жалея себя, выполняла задание, пока в свои права не вступил час Лошади. За окном чуть посветлело; если в другой раз девушка могла и порадоваться тому, как отступают и прячутся по углам тени, то теперь На Ин, чьи руки покрылись слабыми мозолями, мысленно молила о вдруг налетевших тучах и разразившейся тотчас грозе: казалось, что теперь ― не только при слабом свете свечей ― ее иероглифы, следующие за стройным рядом, оставленным на каменной табличке рукой Чжун Ли, выглядят еще уродливее. Хотелось провалиться прямо сквозь кушетку, проломить собой пол и зарыться в прохладную землю, где собственные щеки не будут гореть так явно. Пытаясь скрыть выгравированное длинным рукавом ханьфу, На Ин оттягивала момент, когда покажет все Чжун Ли, делая вид, что придирчиво оглядывает проделанную работу. Теплящееся горное золото напротив чуть поблескивало, не выдавая нетерпения; сдавшись под напором тишины, образовавшейся в Зале Янчшу, На Ин все же развернула табличку к Чжун Ли, где рядом с идеальной строкой теперь граничила корявая, точно следы весенней змеи и осеннего червя, дорожка:

Ценность имеет золото, бесценен ― один лишь нефрит, Тело способен вылечить, бессмертием ― одарить.

      ― Весьма неплохо, ― Чжун Ли закрыл глаза, проводя подушечкой указательного по ― явно царапающим кожу ― неровно сбитым краям иероглифов. ― Здесь и.. здесь, ― постучав по вышедшим сносно, даже по мнению На Ин, чертам, он продолжил, ― чувствуется особенное старание: камень немного жжется. Здесь, ― он остановился у места, где рядом с выгравированным красовалась небольшая выбоина, ― вы неправильно держали иглу. Запомните: пустоту легко образовать, но сложно вновь заполнить. А в этом месте, ― тут На Ин и вовсе втянула голову в плечи, увидев, как чужой указательный провалился в небольшое отверстие; коснувшись пальцем поверхности стола, Чжун Ли покачал головой, ― вы работали киркой?       ― Ш-ш-ш-шифу, ― На Ин невольно подскочила с места, ― кажется, там я особенно погорячилась, ха-ха-ха, ― незаметно для себя сминая от волнения складки собственного ханьфу, она неловко отсмеялась.       ― Погорячились? Все это время я был уверен в том, что вас трясет от холода. Кстати, почему на вас, ― горное золото глаз сменилось плавящейся медью, ― такие тонкие одежды?       ― Потому что.., ― на языке так и вертелись возможные отговорки, но ни одна из них не казалась подходящей. Признаваться в том, что собственный гардероб настолько скромен, что и вовсе состоит из одного ханьфу, было попросту стыдно. «Нет смысла утаивать очевидное», ― думала На Ин, ― «если скрою сейчас, то вскоре нужно будет надеть что-то иное, а выбора у меня как не было, так и нет». Кивнув своим мыслям, она продолжила: ― это единственное платье ученицы.       На мгновение приподнялись чужие брови ― в остальном, как бы пристально ни вглядывалась На Ин в точеное лицо Чжун Ли, его выражение оставалось прежним; осторожно выдохнув так, чтобы не привлечь еще больше чужого внимания, девушка потупила взор, рассматривая полы собственных одежд, покрытых грязью и пылью.       ― Ступайте к себе, ― в воцарившейся было тишине прозвучал голос Чжун Ли, эхом отскочив от каменных поверхностей, ― жду вас завтра в условленный час, ― и, только На Ин собиралась согласно кивнуть, добавил, ― без опозданий.       ― Да, шифу, ― тихо сказала На Ин, в смущении так и не подняв взор.       Не говоря более ни слова, она поспешила к выходу; на пороге Залы Янчшу На Ин пришлось зажмуриться: привыкшие к полумраку комнат глаза неприятно защипало. Казалось, что туман не рассеялся ни на долю; ступая по Камням Трех Ущелий, На Ин, теперь не торопясь, рассматривала образованные на них рисунки: с одного на другой камешек прыгали в танце лисы, скручивались облака, летящие над горными холмами, прятались за ракушками маленькие карпы, даже драконы ― и те сворачивались крупными кольцами вокруг рассыпанных драгоценностей. «Быть может, лучше было согласиться описывать все это, чем..», ― вспомнив проделанную в каменной табличке дыру, На Ин, отмахиваясь от собственных мыслей, ускорила шаг, подставляя под влажность тумана раскрасневшиеся щеки. Не зная, смотрит ли Чжун Ли ей вслед, она старалась идти, ровно держа спину, но стоило зайти за первый поворот, как На Ин, ослабив плечи, чуть не бегом устремилась к собственным покоям.       Горное золото глаз слабо мерцало: искрилась тонкая радужка, отражая мерно двигающиеся огоньки свечей, а затем ― покатые плечи, скрытые за тонкой тканью цвета дикого меда. Собственные одежды враз показались тяжелыми, а ступни ― словно врезались в пол, не давая сделать и шага. Простояв какое-то время подобно каменной статуе, Чжун Ли, наконец, сдвинулся с места: подойдя к столу с сиротливо лежащей на нем каменной табличкой, он взял ее в руки. Ему ― привычному к темноте ― даже не нужно было поворачивать ее к свету, чтобы разглядеть выгравированные на ней строки. «Они, действительно, уродливы», ― подумал Чжун Ли о, казалось, способных тотчас развалить камень своим диким танцем иероглифах На Ин, а в следующее мгновение собственные ― идеальные ― черты показались невыразимо скучными. «Однообразные», ― подумал Чжун Ли и тут же в удивлении от такой, ранее не посещавший его, мысли невольно приоткрыл тонкие губы.       ― Ценность имеет золото, бесценен ― один лишь нефрит, ― то ли читая вслух выгравированное, то ли озвучивая собственные раздумья, негромко сказал Чжун Ли.       Пустота комнат не отвечала ― лишь беззвучно стекал воск, оседая возле свечей небольшими пятнами, да бесшумно поднимался дым благовоний, уходя тонкими струйками под сводчатую крышу. «Тело способен вылечить, бессмертием — одарить», ― прочитав строку один раз, Чжун Ли возвращался к ее началу снова и снова, постепенно ощущая нарастающее внутри беспокойство. В памяти всплыло пророчество Доу Му, несколько дней назад вдруг явившейся на горе Утай: перерыв с тех пор сотни свитков, Чжун Ли не нашел ни единого упоминания ни о дочери Бога Дождя, ни о том, где ее можно найти. «Как она вообще может быть связана со мной?» ― думал он, неторопливо расхаживая по комнатам, ― «однако, если Доу Му изрекла пророчество здесь, значит ― обитателям горы Утай может грозить опасность. И мой долг», ― в мыслях промелькнул и тут же исчез край ханьфу медового цвета, ― «защитить их всех».       Выйдя к порогу Янчшу, Чжун Ли, все еще не выпуская из рук каменную табличку, прикрыл тонкие веки, сосредоточенно вслушиваясь: зазвенела спрятанная за одним из камней небольшая паутинка; встревожился неподалеку бамбук, зашуршав покрытыми влажной туманной взвесью листьями; скрипнули коньки крыш, сбрасывая скопившиеся на них прозрачные капли. Дрогнули уголки губ ― и Чжун Ли, не медля более ни секунды, произнес:       ― Венти.       Все песни осени разом стихли; казалось, что гора Утай в одночасье перевернулась, погрузив своих обитателей под землю, лишая не только звуков, но и воздуха, обрекая тем самым на неминуемую гибель. А спустя всего пару мгновений зазвучал не смех ― переливающееся невидимыми искорками хихиканье; рассеянное точно повсюду, оно отскакивало от всего, с чем встречалось: будь то лист или камешек, ― терялось в тумане и возвращалось снова, пока его обладатель вдоволь не наигрался. Щелкнули пальцы ― и прямо из воздуха соткался образ невысокого юноши в расшитом белыми облаками ханьфу. Перекинув растрепавшиеся косички на грудь и придирчиво взглянув на вплетенные в них белоснежные цветы, Венти, оставшись довольным собственным обликом, двинулся вперед, ступая легким, почти невесомым шагом, и быстро оказался рядом с Чжун Ли.       ― Приветствую друга!       ― И как давно ты здесь? ― ответив кивком на прозвучавшее приветствие, поинтересовался Чжун Ли.       ― Тебе ли не знать, ― ничуть не смутившись, сказал Венти; не любивший просто стоять на месте, он начал перепрыгивать с одного Камня Трех Ущелий на другой, загибая пальцы, пока одна ладонь не оказалась полностью сжатой в кулак. Помахав ей Чжун Ли, он широко улыбнулся.       ― Ты же знаешь, что я спрашивал не об этом, ― вздохнув, покачал головой Чжун Ли, ― впрочем, я звал тебя не за тем, чтобы пожурить.       ― Правда? Тогда зачем же? ― делая вид, что ему вовсе неинтересно, Венти с увлечением рассматривал окружающий пейзаж, на самом деле изученный уже вдоль и поперек.       ― Ветер летает без крыльев, ― сказав это, Чжун Ли наблюдал за враз замедлившимся чужим шагом, ― и ведает обо всем, что слышит.       ― Приму это за комплимент, ― заглянувшая в горное золото зелень глаз окрасилась в чарующий темно-зеленый, ― разве твои маленькие друзья, ― носок светлого сапожка поддел ближайший камешек, отбрасывая его на несколько цуней, ― не могут похвастаться такой же ловкостью?       ― Есть места, которые мне недоступны, Венти, ― прячущийся за темными ресницами прищур проследил за отскочившим в туман камешком, ― я хотел попросить помощи.       ― Это что-то новенькое, ха-ха, ― засмеялся Венти, в два прыжка оказавшись рядом с Чжун Ли. Остановившись, он убрал руки за спину и, чуть задрав голову, в нетерпении снизу вверх вгляделся в чужое лицо. ― Что тебе нужно?       ― Ты слышал что-нибудь о дочери Бога Дождя? ― не стал ходить вокруг до около Чжун Ли.       ― Дай-ка подумать, ― аккуратного свода розовеющих губ коснулась подушечка указательного, а тонкие, голубоватыми венками испещренные веки оказались ненадолго прикрыты. ― Если она существует, о чем я, признаться, не слышал, ― сказав это, Венти открыл глаза: разливалась по радужке что ни на есть малахитовая зелень, ― то совершенно не знает о том, кто она. Скорее всего, она где-то в мире смертных и, ― во взгляде маленькой искоркой блеснула догадка, ― и в теле смертной: иначе не объяснить то, что о ней ничего неизвестно.       ― Среди смертных.., ― тихо повторили тонкие губы. ― Венти, ― горное золото глаз обратилось плавящейся медью, ― чем особенно славятся смертные?       ― Сплетнями, конечно, ― ответ тут же сорвался с кончика языка.       ― А есть ли среди смертных такое место, ― чуть склонившись, Чжун Ли приблизил к Венти собственное лицо, оставив между ними лишь пару цуней, ― где веками обитает какой-нибудь древний дух и собирает все истории, что когда-либо слышал, в копилку своей памяти?       ― Есть, ― без утайки ответил Венти, не отстраняясь. Малахитовая зелень на мгновение стала заметно темнее, но не успел опуститься на землю и стремительно летящий к ней осенний лист, как взгляд засиял уже чистым изумрудным, ― но прежде, чем я скажу тебе, где именно искать это место и кто тебе нужен, ответь и ты мне на один вопрос.       ― Спрашивай, ― просто согласился Чжун Ли.       ― Ты ведь поручишь все Сяо, я прав? ― губы Венти растянулись в шаловливой улыбке.       ― Да, - ответив так, Чжун Ли выпрямился. В надежде, что Венти не обернет их разговор в давний спор, тянущийся между ними вот уже не одно столетие, он добавил, таким образом заполняя опасную тишину, ― Сяо всегда справляется с любым порученным ему заданием. Такой он сам или, ― в уголках прищурившихся глаз появились тонкие морщинки, ― быть может, ему благоволит попутный ветер ― сказать не могу, но и в этот раз я буду просить его о помощи.       ― Отправь меня с ним, ― голос Венти звенел, будто слегка натянувшаяся струна гуциня.       ― Хм, - уголок губ Чжун Ли дернулся, выдавая веселье, ― разве ты не сам волен..       ― Ты не понимаешь, ― перебил его Венти на полуслове, ― если я сам пойду следом за Сяо, то он будет избегать меня, а еще, ха-ха, ― Венти спрятал смешок в маленькой ладони, ― шипеть, как змея на двигающийся лист. А если ты, ― направив собственный указательный на чужую грудь, Венти, подмигнув, продолжил, ― скажешь, что в этот раз ему не обойтись без моей светлой головы, то разве сможет он отказать своему благодетелю?       В ожидании ответа Венти замер ― только подрагивали тонкие косички, выдавая еле сдерживаемые импульсы тела. Чжун Ли вглядывался в белоснежные горные цветы ― неизменный спутник прически Венти: хотя они и выглядели хрупко и трогательно, а росли лишь на отвесных утесах, корнями цепляясь за твердую каменную поверхность и даже прорастая сквозь нее. Случайно или нет, Венти выбрал эти цветы однажды, но они в какой-то мере отражали его нрав. «Свобода во всей красе», ― отвлекшись на эти мысли, Чжун Ли стоял, не шелохнувшись, лишь горное золото, остывая, мерцало из-под слегка опущенных темных ресниц. Неожиданно послышался тонкий свист флейты, устремившийся к ним со склона горы неподалеку. Венти и Чжун Ли одновременно обратились в слух: флейта плакала, то прячась в тумане, то ― на считанные мгновения ― выходя из него. Рассказывая о настоящем и былом, лилась осторожная мелодия, впрочем, быстро оборвавшись и стихнув, словно была поделена на лоскуты, часть которых затерялась в чьей-то памяти. Выйдя из оцепенения, Чжун Ли не торопился говорить, глядя на то, как сдвинулись к переносице чужие брови, словно бы от сильного порыва боли, как зелень глаз постарела на несколько сотен лет, утеряв свои живость и блеск, а аккуратный свод и уголки закусанных нынче губ дрожат, словно на дворе непроглядная метель.       ― Венти, ― тихо сказал Чжун Ли, положив прохладную ладонь на чужое худенькое плечо, ― я..       ― Ничего, ― было видно, каких усилий стоит Венти возвращение к прежнему беззаботному облику. ― Так что? Скажешь, что подума..       ― Я подумал, ― прервал его Чжун Ли, убирая руку, которую явно пытались скинуть, то и дело подергивая плечом. ― Я согласен: в этот раз Сяо совершенно нельзя обойтись без помощи.       ― О, ― казалось, не только произнесшие это губы, но и глаза ― все лицо Венти разом округлилось от удивления, ― я и подумать не мог, что сегодня ветру покорится гора, ха-ха!       ― Кхм, ― кашлянул Чжун Ли в кулак, пряча в нем полумесяц улыбки, ― теперь осталось только узнать, куда вы будете держать путь.       ― А это, ― Венти хитро сощурился, ― самое интересное. Думаю, нам следует отправиться в город Мэй.       ― Мэй.., ― «Как тайна?» ― задумался Чжун Ли. ― «Или же.. », ― и что примечательного ты, мой друг, нашел в этом городе?       ― Существующий вот уже не одну сотню лет Театр марионеток госпожи Елан, ― заговорщицким тоном ответил Венти.

***

      ― Как прошел первый урок? ― Венти плюхнулся прямо на ― еще не видавший подобной дерзости ― стол из голубого нефрита, бесцеремонно хватая за сочный бок персик и вытягивая его из только что собранной На Ин кучи таких же.       На Ин громко вздохнула: весь оставшийся день она пыталась смыть собственный позор потоком скопившихся дел, а потому, вернувшись из Залы Янчшу в собственные покои, натирала голубой нефрит поверхностей теплой рисовой водой, а затем смывала ее, насухо промакивая ― все такой же прохладный ― камень; собирала упавшие на остывшую землю созревшие персики и груши, складывая последние в отдельную корзину, чтобы отдать Венти; рисовала порошками благовоний самые сложные узоры в курильницах и хотела даже изобразить на прозрачных полотнах ширм незамысловатые пейзажи, но так и не решилась на это, боясь таким образом лишь показать свое невежество. Взглянув на Венти, беззаботно болтавшего ногами в воздухе ― лишь мелькала майская зелень торчавших из-под ханьфу шелковых брюк, ― На Ин выдавила лишь тихое:       ― Я опоздала.       ― Как интересно, ― Венти начал подбрасывать уже откушенный в нескольких местах персик, каждый раз успевая ловко поймать его маленькой ладонью, ― и какое же лицо он сделал? О, не могу выбрать между просто каменным и каменным лицом с холодным выражением на нем.       На Ин невольно улыбнулась: рядом с Венти в сердце появлялось место не только для тревог, но и для простой радости. Всмотревшись в посветлевшее чужое лицо, Венти, словно вспомнив о чем-то, легонько ударил себя по лбу, а в следующую секунду поднес раскрасневшуюся ладонь к губам, прошептав в нее несколько слов. Появившийся белоснежный горный цветок вспорхнул с ладони, подгоняемый чужим дыханием, и, пролетев несколько цуней, упал прямо на голову На Ин, будто не в силах дождаться, когда же его вплетут в рассыпанные по плечам длинные волосы. Взяв цветок тонкими пальцами, На Ин покрутила его между подушечками большого и указательного, любуясь и дивясь его свежести.       ― Спасибо, Венти.       ― Не нужно благодарности, ― отмахнулся Венти, ― тем более, я хотел попросить тебя об одной услу..       ― Кхм, ― за дверями послышались неторопливые шаги, ― На Ин?       На Ин и Венти переглянулись: оба узнали голос Чжун Ли, как и не ожидали увидеть его в такой поздний час. Расстеливший ночное покрывало час Собаки уже подходил к концу; все также сжимая в руке подаренный ей цветок, На Ин поспешила к дверям.       ― Поговорим об этом в другой раз, ― тихо шепнул Венти, а затем, щелкнув пальцами, растворился прямо в воздухе, оставляя На Ин одну в чертогах комнат.       Вдохнув и выдохнув, девушка открыла тяжелые створки дверей, тут же впустив в покои стылый воздух. На пороге Залы Дождей, скрываемый небольшой тенью, собирающейся под крышей к ночи, стоял Чжун Ли: несмотря на прохладу, спустившуюся к этому часу, на нем не было даже накидки. «Шифу бы подошла накидка с опушкой из меха черной белки», ― подумала На Ин, легко представив в ней мужчину: как подчеркивал бы темный, лоснящийся мех белую кожу шеи; как касался бы лица, щекоча, но согревая; как улыбка-полумесяц легко пряталась бы за аккуратным кантом, а от того и видны были бы только еле заметные ямочки, выдающие веселье своего владельца.       ― Ин.. На Ин?       ― Ш-ш-шифу, ― выйдя из оцепенения, тут же сказала На Ин.       ― Вы.., ― встретившись с белоснежным цветком, все еще лежащим в маленькой ладони девушки, горное золото глаз осторожно блеснуло, ― принимаете гостей?       ― Да, ― тут же выпалила На Ин, ― то есть, нет! То есть, ― шагнув чуть в сторону, девушка открыла чужому взору скрытую до этого полоску света, тут же бесцеремонно коснувшуюся порога, камешков, лежащих у самого подножия Залы Дождей, лица Чжун Ли. Сложив руки в почтительном жесте, На Ин, глядя в пол, пробормотала, ― мой единственный гость ушел не так давно. Буду рада предложить шифу чай.       ― Не откажусь, ― недолго думая, ответил Чжун Ли, все еще не сдвинувшись с места. ― Мне остаться в саду или..       ― Нет, шифу, ни в коем случае, ― взгляд На Ин устремился мимо Чжун Ли в сторону сгустившегося тумана, стелившегося по земле влажной прохладой, ― прошу.       Горное золото глаз проследовало взором за вытянутой рукой, приглашающей внутрь; преодолев порог длиной всего в пару шагов, Чжун Ли ступил в чертоги комнат. Пахло листьями лимонника, свежими грушами и ― почти незаметно ― лотосом; сверкал начищенный голубой нефрит, отражая пламя свечей, что казалось, будто это огоньки блуждающих душ плывут по чистой озерной глади; остановившись у стола в центре комнаты, Чжун Ли, глядя на стоящие на нем чайные пиалы, негромко произнес:       ― Вижу, вы быстро обжились, ― подмечая пустующие тут и там поверхности, он присел на невысокую кушетку, ― я боялся, что Зала горного пика Дождей окажется слишком скромной для вас.       ― Шифу, должно быть, шутит, ― искренне сказала На Ин, оказавшись рядом с подносом в руках.       ― Отнюдь, ― Чжун Ли обратил внимание на чужие руки, спешно двигающие по столу чайные пиалы: мозоли на них, казалось, расплылись гораздо большими пятнами, нежели утром. ― Если госпоже не нравится..       ― Шифу запамятовал, что На Ин ― его ученица, ― мягко перебила Чжун Ли девушка, поставив на стол небольшой чайник, из носика которого поднималась тоненькая струйка пара.       Прячущееся под темными ресницами горное золото, дрогнув, воззрилось на пустую пиалу. «Она совершенно права», ― подумал Чжун Ли, наблюдая за тем, как На Ин, присев ровно напротив, разливает чай, ― «тем не менее я не могу допустить..»       ― Я не считаю себя здесь хозяйкой, ― прервав его мысли, тихо сказала На Ин, ― мне неловко принимать гостей; к тому же, сегодня мой гость ― человек, что одарил меня кровом, в котором вынужден теперь быть пусть и привечаемым, но посторонним.       Легонько покачав головой из стороны в сторону, чтобы отогнать налетевший рой мыслей, венцом которого был Венти, приходивший в Залу Дождей тогда, когда пожелает, и ускользавший также, На Ин окинула взглядом покои. Лишь на мгновение были заметны приподнявшиеся уголки губ ― девушка коротко улыбнулась; на бледном лице Чжун Ли разглядел зарождающийся румянец смущения, цветом походивший на созревшие персики, лежащие почти в каждой вазе.       ― Я.., ― молвила На Ин, почтительно склонив голову и поднеся пиалу с чаем Чжун Ли, ― не могла и мечтать о подобном. ― Приняв ее, Чжун Ли, еле слышно подув на поверхность источающей аромат лимонника жидкости, отпил совсем немного, обратившись в слух. ― Шифу, конечно, не знает, но с самого детства моим пристанищем была всего одна маленькая комната. Честно говоря, в ней не было ни единого красного предмета, ― горное золото глаз встретилось с темным взором напротив, ― однако мои благодетели, ― память живо нарисовала родные образы ― На Ин, взявшая вторую пиалу в руки и поднесшая ее к губам, не успела спрятать за ней собственную улыбку, ― и без того сделали для меня многое.       «Благодетели..», ― слово резало слух, ― «неужели у На Ин..». Чжун Ли смотрел, как опустился чужой взгляд, топя в чайной пиале проносившиеся бурной рекой воспоминания. «Пусть они будут счастливыми», ― подумалось вдруг, отчего, как и утром, невольно приоткрылись аккуратные губы, а в следующий момент что-то защекотало глубоко внутри, за грудной клетью. Мелькнув упавшей звездой, ощущение тут же пропало, оставив привычную прохладную темноту.       ― На Ин, ― хотелось узнать больше: в голове билась огромным колоколом мысль о том, что, кроме имени, Чжун Ли не ведает о своей ученице совершенно ничего, ― кто ваши..       ― Если шифу хочет послушать о моих благодетелях, ― догадка тут же сорвалась с ее уст, ― то, боюсь..       Девушка перевела взгляд на резное окно: летящие по нему облака, вторившие окружающему пейзажу, были темными; за их неторопливой беседой на гору Утай уже опустился час Свиньи, обращая поздние сумерки густым и черным ― смолистым, ― осевшим на стволы деревьев, затекшим под каждый камешек, даже разлившимся у порога. Горное золото, проследовавшее за чужим взором, сверкнув, остыло, и Чжун Ли, отставив опустевшую чайную пиалу в сторону, поднялся из-за стола, расправляя складки ханьфу.       ― У нас будет еще много времени, ― сказал Чжун Ли, наблюдая за тем, как вслед за ним поднялась и На Ин. ― А пока, ― он легонько взмахнул рукой, ― позвольте вручить вам это.       Перед На Ин, собравшись из десятков и сотен поблескивающих былинок, напоминающих раздробленные на крупицы драгоценности, тотчас оказался сундук из голубого нефрита ― такого же, что и все в Зале Дождей. Невольно замерев, девушка смотрела на отразившиеся в его прохладных гранях огоньки свечей. Переведя взгляд на Чжун Ли, неспешно направившегося к выходу, На Ин лишь успела вдохнуть, желая задать вопрос, но, стоило лишь раскрыться лепесткам губ, как прозвучал, отскакивая от каждой каменной поверхности, низкий голос:       ― Все, что вы найдете внутри, теперь принадлежит вам. Не благодарите, ― раскрыв двери, Чжун Ли убрал руки за спину: омытая тенью, его фигура походила на статую, плывущую навстречу ночной прохладе. Так и не повернувшись к На Ин, он, уходя, добавил, ― и не опаздывайте, если, конечно, не хотите снова практиковаться в гравировке.       Темнота сада скрыла Чжун Ли, стоило ему спуститься с порога и пройти не более пары чи: не слышно было ни звука шагов, ни шороха камешков под ногами, ни даже шелеста тут и там бросающихся под ноги листьев, ― ничего, кроме тоненько звякнувшего в тишине колокольчика, будто его владелец в одночасье исчез, оставив На Ин, в смятении застывшую посреди комнат, вглядываться в ночь. Поняв, что находится теперь лишь в компании окружающей ее утвари, девушка присела на колени перед сундуком: огладив крышку самыми кончиками пальцев, она поддела самый край, неторопливо приподнимая ее. Казалось, будто пламя свечей на мгновение взметнулось высоко вверх: так слепили темный взор оказавшиеся внутри теплые накидки, отороченные то золотистым мехом, а то и ― коричневым, не уступающим в красоте даже спелому каштану, ― так он поблескивал; шелк ханьфу поражал своей мягкостью и многоцветьем: малахитовые и янтарные, гранатовые и яшмовые, лазурные и жемчужные - казалось, что это и не шелк вовсе, а драгоценности, сточенные в тонкие пластинки и собранные невидимой нитью. Вышитые на тканях узоры разве что не были живыми: летящие грозовые облака и плывущие сквозь них лебеди, танцующие в серебристых водяных брызгах рыбки, цветущие персики на отвесах парящих гор, склоняющие под сенью дождя свои ветви многолетние ивы, пускающие по воздуху золотистые листья-лепестки деревья гинкго, ― от каждого перехватывало дыхание так, словно На Ин смотрела на картины лучших художников. Несколько пар новых сапожек также нашлись в сундуке; не было лишь украшений, кроме разнообразных ― ручейками струящихся ― лент для волос, однако девушка, в чьем распоряжении уже несколько лет было только одно платье да веточка гинкго вместо шпильки, и так была сражена подаренным ей великолепием: на глаза готовы были навернуться слезы и в то же время тоненько и весело звенели сердечные струны, вторя поднимающимся внутри восторгу и смущению. «Но я не знаю, какие одежды на горе Утай принято считать ученическими», ― думала На Ин, перебирая ткани, так и льнувшие к ее пальцам, ― «как не знаю и ни одного ученика отсюда. А если у Чжун Ли, и вправду, уже давно не было учеников, то я могу надеть..» Посмотрев на особенно понравившееся ханьфу и улыбнувшись своим мыслям, она опустила тяжелую крышку сундука; напоследок огладив голубой нефрит, девушка поднялась, вытянувшись во весь рост, и направилась к кровати.       Забравшись под одеяло, укрывшее ее пушистым облаком, она повернулась на бок и еще долго смотрела на сундук, оставшийся стоять посреди комнат. Границы мира снов и настоящего постепенно стирались, делаясь призрачными. Тяжелели веки, и На Ин, наконец, крепко уснула, с нетерпением ожидая нового дня.

2.

      «Дин.. Госпо.. Господин..», — голос женщины доносился откуда-то из темноты, которая разлилась вокруг как эфир, позволяя качаться на своих теплых, чуть покалывающих руки и ноги, волнах. Казалось, что не было не только света, но и вообще ничего: печали, омытые слезами, наконец сточились и не врезались острым осколком в горячее сердце; обиды, лопнув пузырем, не оставили после себя даже мыльной пены; тревоги и вовсе.. «О чем я тревожился», — мысль, сверкнув маленькой искрой, тут же спряталась, — «о чем же..».       — Господин.. лодой госпо..       «Кого же зовут?» — думал Дилюк, наблюдая, как расступается темнота, а в ее толще — все четче проявляя контуры — вырисовываются какие-то образы: чья-то тень рассыпалась на тысячи золотистых искр, не оставив после себя ничего, кроме обступившего вокруг черного; блеснул и тут же исчез серебристый росчерк, совершив свой единственный выпад, будто вторя заученному на тренировках с мечом приему; перед глазами плыли сизые пятна, расползаясь неровными краями, становясь все больше и темнее, пока и вовсе не окрасили все вокруг в глубокий синий. «Как будто небо, готовящееся к вот-вот зажгущимся звездам», — Дилюк хотел было протянуть к нему руку, как вдруг, осветив все вокруг ярким сиянием, откуда-то сверху полетела звезда: лучистая и большая — она уменьшалась с каждым цунем, пока не обратилась в крошечную снежинку, растворившуюся прежде, чем коснется чужой кожи, — и сколько бы Дилюк не вглядывался в снова ставшую непроглядной темноту, то не видел ни ее, ни спрятавшихся где-то звезд. Стало не по себе; к тому же, все чаще и ближе был слышен чужой голос, заставлявший осматриваться вокруг в поиске говорившего.       — Молодой господин, — руки Аделинды легли на крепкие плечи — теперь ссутуленные и опущенные, — молодой господин, прошу вас, очнитесь.       Теплые ладони тянули вверх, и темнота, казавшаяся бесконечной, густой и вязкой, вдруг расступилась, сделавшись мелкой зыбью, сквозь которую отчаянно пробивался свет. Задрожали веки, приоткрывшись, и обнажился усталый красный: в бузинной радужке тут же отразились почти дотлевшие угольки от палочек благовоний. Зацепившись за резное дерево, стоящее за ними, взгляд Дилюка проследовал вверх, повторяя дорожки иероглифов, складывающихся в имя любимого — единственного — родителя.       — Молодой господин, — тепло, покоящееся на плечах, вдруг исчезло, — вы очнулись.       — Аде.. кхм, — горло казалось высушенным и изошедшим крупными трещинами, как земля, долгое время не видевшая дождя, — Аделинда, сколько я уже здесь?       — Три дня и три ночи, — тихо ответила женщина, — помочь вам подняться?       — Три дня и три ночи, — повторил Дилюк; веки снова тяжелели, а голова так и клонилась к груди, где размеренно билось большое сердце. Невольно считая удары, Дилюк вдруг встрепенулся, помотав головой из стороны в сторону и таким образом прогоняя сон. Круто развернувшись — как был — на коленях, он схватился за края одежд Аделинды и, смотря снизу вверх в, кажется, покрывшееся новыми морщинами, лицо, спросил, в нетерпении облизывая пересохшие губы, — как Кейя? Что-то изменилось?       — Ничего, молодой господин, — женщина смотрела, как осунулся и побледнел чужой лик, — впрочем, отсутствие изменений — не такая уж и плохая для нас новость.       — Ты права, — еле слышно сказал Дилюк, понимая к чему она клонит: сколько еще продержится едва бьющееся сердце Кейи, никто точно не знал.       — Молодой господин, — склонившись, Аделинда осторожно высвободила собственные одежды из чужих пальцев, с нежностью разогнув их, и тут же опустилась на колени рядом, взяв широкие ладони Дилюка в свои, — скажите мне, что же все-таки произошло в тот день? Все как один домочадцы тогда с нетерпением ждали вас: в саду Коннор подбирал вино, а на кухне крутилась я, готовя ваши любимые блюда. Оттуда я и услышала крики, тут же выбежав наружу, а там..       — Я.., — «Мозолистые и сухие», — подумал Дилюк, топя в чужих ладонях свои — казалось, задеревеневшие, — я и сам ничего не понял, Аделинда. Все произошло так быстро: отец.. он.., — зажмурившись, Дилюк пытался пересилить боль, расползающуюся ядовитым плющом, сдавливающим внутренности. — Нет, лучше расскажу тебе все с начала. Мы втроем — отец, я и Кейя — возвращались с охоты и по пути решили остановиться в одном чайном доме. Рядом с ним стоял с корзиной какой-то торговец травами, еле держащийся на собственных двоих. Аделинда, ты же знаешь, какой отец.., — он сглотнул, тут же исправившись, — каким он был: никогда не мог пройти мимо того, кто, как ему кажется, нуждается в помощи.       Аделинда лишь молча кивнула: о благородных чувствах и поступках Крепуса ходили легенды еще тогда, когда она только начинала работать в его доме, а позже, когда Крепус привел домой Кейю, спасая ребенка от голодной смерти, и назвал его своим сыном, наказав женщине заботиться о нем так же, как и о Дилюке, уже находящемся на ее попечении, Аделинда поняла, что все слухи о величайшем добросердечии главы клана — правдивы.       — А тот чайный дом, — продолжал Дилюк, погрузившись в воспоминания, — еще и находится вдали от дороги, поэтому посетителей там, что мух в январе — не сыскать; так стой этот торговец там хоть до красного заката — разве найдется покупатель? Отец хотел купить у него все травы и, — он горько усмехнулся, — даже корзину, да только тот торговец отказался: корзина у него одна, и продай он эту единственную, то и не во что будет положить новые травы. Пока он доставал все из корзины, отец заметил, что на самом ее дне лежат простые белые одежды, похожие на те, в какие был одет торговец. Так он, — Дилюк покачал головой, — предложил купить их по двойной цене вместо корзины; конечно, отцу те одежды были не нужны, но для того торговца, который, мало того, еле сводил концы с концами, так еще и кашлял так, будто болеет если только не смертельно, то давно и серьезно, деньги за них могли бы дать возможность надолго запастись лекарствами. Торговец сначала отнекивался, а тут Кейя..       — Продолжайте, молодой господин, — Аделинда сжала крепче его руки; яркие — точно молодая хвоя — глаза смотрели прямо, топя в заботливой нежности усталый взгляд напротив.       — Разве он мог кого не уболтать? Все нахваливал цвет да говорил, что и сам не прочь облачиться в такие одежды. Торговец сдался, правда, плату все равно взял небольшую; отец отправил меня распорядиться насчет чая, а сам, взяв в охапку и травы, и одежды, отправился грузить их в рикшу. Кейя крутился с ним рядом; когда они вернулись, мы втроем попили чай и отдохнули, а перед уходом.., — Дилюк словно смотрел сквозь Аделинду, припоминая детали того дня, — Кейя узнал у хозяина чайной о свободной комнате и убедил нас отправиться к рикше, сказав, чтобы мы ждали его у нее; когда мы вышли — торговца травами уже и след простыл, чему мы с отцом совершенно не удивились. Больше.., — уголки тонких губ невольно поползли вверх, — больше мы удивились, когда Кейя, Аделинда, ты послушай, наш Кейя выплыл из чайной подобно храмовому служителю — весь в аскетичном белом; я тогда так смеялся, а он расхаживал возле нас, изображая то послушного ученика, то и вовсе моего отца, сыпля его словами и любимыми фразами, да так похоже, что и отец не мог удержать широкой улыбки. Пока мы ехали, Кейя и я — оба валяли дурака, а отец всю дорогу держал на коленях травы. Стоило нам сойти с рикши.. Он.. Аделинда, то, что случилось, было похоже на сотни, — бледное лицо мгновенно исполосовали не сдерживаемые более дорожки слез, — нет, тысячи фейерверков, и это — самое ужасное, что мне довелось увидеть в своей жизни.. А единственное, что осталось от моего отца, — Дилюк громко всхлипнул, — свистулька с его пером в виде птички, которую мы с Кейей подарили ему еще детьми, да травы, которые он до самого конца держал в своих руках.       — А второй молодой господин..? Почему вы.., — не договорив, женщина замолчала, поджав губы.       — Если бы я знал, Аделинда.., — пытаясь успокоить дыхание, он вдохнул поглубже, — когда последняя частичка отца взметнулась в воздух, все это время стоявший рядом Кейя, как ошпаренный, ринулся в дом. Вернувшись, он, — вырвав ладони из рук Аделинды, Дилюк, сжав их в кулаки, с силой ударил ими в пол, — он не бросился утешать меня, — затрещали деревянные доски: раздавшийся следом удар был громче предыдущего, — сам не проронил ни единой слезинки, — последний удар пришелся на, заботливо подставленные, чужие теплые ладони, — он, напялив нелепые кухонные рукавицы, собирал рассыпанные по земле травы в холщовый мешок! Почему? Скажи мне, — склонившись, он положил голову на колени Аделинды: как и в детстве — длинных волос тут же коснулись мозолистые пальцы, перебирая прядки, прочесывая, поглаживая, — почему он не мог просто..       — Поэтому вы разозлились, молодой господин..? — голос прозвучал сдавленно — женщина и сама еле сдерживала горькие слезы.       — Я.. Тогда я ушел оттуда и заперся в собственных покоях, пока туда не ворвался Кейя. Он потащил меня во двор, говорил что-то про погоню, про какой-то яд и про то, что мы должны немедленно ехать в тот чайный дом, а я.. Помню, что он тянул меня за рукав, — послышался короткий выдох, — право, как малое дитя; попытавшись сбросить его руку, я с силой дернулся в сторону, и он, не удержавшись, — «или по причине своей дурной привычки», — пронеслось в голове у Дилюка, — схватился за меня еще крепче, чем прежде, и мы, сцепившись, оба упали и покатились по земле. Когда, остановившись, мы оба поднялись, единственным чувством, что горело во мне, была испепеляющая все вокруг злость. Мне хотелось убить его, Аделинда, — Дилюк зажмурился, вспомнив то, что ощутил тогда, — выжечь ему глаза, вспороть кожу и вынуть внутренности. Я.. когда я стал таким..       — Молодой господин.., — сделав глубокий вдох, женщина продолжила говорить с твердой уверенностью в голосе, — ни хозяин Крепус, ни я не воспитывали в вас подобной жестокости. И ко второму молодому господину.. разве вы испытывали ранее подобное?       — Нет, Аделинда.. Наоборот, я.., — «А что я..? Разве после того, что сделал с ним, я могу сказать, что хоть сколько-нибудь любил своего брата?» — поплыли бурной рекой невеселые мысли, — я не знаю, что на меня нашло.       — Вот именно, молодой господин, — положив руки на ссутуленные плечи, Аделинда, сжав ладони, потянула вверх; распрямившись, Дилюк посмотрел в сузившиеся зрачки напротив, — что на вас нашло?       — Я.., — неуверенно начал Дилюк, запнувшись, — что ты хочешь сказать? Я признаю свою вину, Аделинда, и прошу тебя, не укоряй ме..       — Послушайте внимательно то, что я вам скажу, господин, — перебила она его, — первое: если вы и злились, то никогда ранее не брались за меч. Второе: насколько мне известно, с того времени, как хозяин Крепус привел второго молодого господина в дом, и до сих пор вы двое даже не подрались ни разу. И третье, — Аделинда смотрела, как медленно появляется живая искра в усталых — теперь и заплаканных — глазах, — мне кажется, вам стоит еще раз задуматься над последними действиями второго молодого господина. Например, для чего ему собирать никому не нужные травы, да еще и в рукавицах? Я, — она, отпустив чужое плечо, поднесла ладонь к собственной груди, — наблюдала за вами обоими с самого детства: второй молодой господин никогда не берег свои руки: будь то сбор персиков или рытье ям для хранения бочек с молодым вином, вы хоть раз видели на его руках что-то подобное рукавицам? Могу поклясться, — Аделинда сжала ладонь в кулак, — он что-то понял. Разве стал бы второй молодой господин после, — она особенно выделила, — равной для вас обоих потери — поверьте, для него хозяин Крепус пусть и был не родным отцом, но точно был настоящим спасителем, — просто так звать вас в тот чайный дом? Может быть, те травы..       — Ядовиты! А ведь никто из нас, — Дилюк прокручивал события снова и снова, отчаянно припоминая каждую секунду, — не касался их, кроме отца! Хотя.. Тот торговец, он доставал их из корзины, я точно помню..       — Если он ведает, с чем имеет дело, он также может знать и о противоядии. Иначе, — Аделинда, не моргнув, уверенно сказала, — он должен быть уже мертв. Не думаете ли вы..       — Что Кейя хотел проверить это! Или просто нагнать паршивца, — Дилюк рванулся вверх в попытке, наконец, встать с колен, однако тут же завалился прямо на Аделинду, вовремя подставившую заботливые руки, — прости, Аделин..       — Ничего, мой господин, я была к этому готова, — оборвав его на полуслове, женщина тепло улыбнулась, — все же я знаю все ваши повадки с самого детства.       — Тогда, — с трудом выпрямившись, Дилюк, глядя на Аделинду, все еще сидевшую на коленях подобрав под себя ноги, перевел взор на памятную табличку с именем отца и громко — во всеуслышание предков — сказал, — ради тебя, отец, и ради Кейи я должен узнать правду. И когда я это сделаю, — бузинный наливался ядовитым, бордовым, — смогу отомстить, чего бы мне это не стоило.       — Молодой господин.., — тихо произнесла Аделинда, — я должна была сказать вам сразу, но, — она нервно сглотнула, — Таннер..       — Вы нашли его? — Дилюк встрепенулся: старейшину, как и Аделинду, он знал еще ребенком; его часто можно было увидеть рядом с отцом: он был ему и другом, и хорошим советником.       — Мы нашли только его амулет, — Аделинда отвела взгляд, тоненько шмыгнув носом.       — И? — в сознание иголкой впилась догадка. До скрипа сжав собственные зубы, Дилюк приготовился к худшему.       — Старейшина мертв.

***

      Спустя всего пару палочек благовоний главная — Рубиновая — Зала дома главы клана полнилась шумом: собравшиеся в ней перешептывались и вскрикивали, всплескивали руками в неверии и топали ногами от злости. До многих сов весть о смерти Крепуса дошла не сразу, как и о почти смертельном ранении Кейи — второго молодого господина, крепкой опоры первому, — а теперь, когда поползли слухи о том, что и старейшина может быть мертв, многие подозревали, что виной тому мог быть если не злой рок, то умело сплетенный заговор. — Неужели кто-то хочет нас уничтожить?

— Вы не думаете, что молодой господин просто рожден под звездой расставаний?

— Хозяин Крепус был поистине благородной личностью..

— Таннер? Да он же всю жизнь собирал одни персики! Кто мог ополчиться против него?

— Разве после таких потерь молодой господин сможет вновь увидеть солнце на небе?

— Как мог второй молодой господин вообще подпустить кого-то к себе так близко? Он же так искусно владеет мечом!

      — Прошу тишины, — сказал Дилюк, войдя в Рубиновую Залу вместе с Аделиндой, держащейся близко к нему: пусть женщина и была любима всеми в доме, но, потратив всю молодость на воспитание наследников, она так и не обрела должного влияния за его пределами, так и оставшись служанкой. Не привыкшая принимать участие в подобных собраниях, она чувствовала, как подкашиваются собственные ноги от направленных на нее, пусть даже и вскользь, чужих взглядов.       Пройдя сквозь всех — с почтением расступившихся перед ним — собравшихся, Дилюк остановился перед местом, на котором всегда сидел его отец: массивная кушетка была обита белоснежной парчой, по которой плыли вышитые золотым и красным облака. «Как и на его одеждах», — подумал Дилюк, слегка огладив одно из них.       — Мой господин.., — шепнула стоявшая позади него Аделинда, — сейчас не время поддаваться эмоциям.       «Она права», — тряхнув головой, Дилюк, расправив полы угольно-черного ханьфу, занял место отца и тут же воззрился на всех присутствующих. Аделинда, вставшая чуть позади, тут же слилась с тенью, ютящейся под бордовым кисейным пологом, нависающим над кушеткой.       — Кхм.., — Дилюк, оглядывая десятки пар глаз, тут же воззрившихся на него, кашлянул.       Вдохнув полную грудь воздуха, он приготовился говорить, однако ему помешал пробившийся вперед молодой — почти одного с ним возраста — мужчина, который первым нарушил тишину.       — Молодой господин.. Это правда, что, — он смотрел прямо в потемневшую бузину глаз, — что хозяин Крепус..       — Да, Эльзер, — сначала тихо ответил Дилюк, а затем, глядя на собравшихся, громко произнес, — мой отец, глава Клана Сов, мертв. — По залу стылой волной прокатился ропот. — Так как я являюсь прямым наследником, то вынужден занять его место. Знаю, вы.., — его губы чуть дрожали, — ты, Эльзер, — указательный остановился в направлении мужчины, теперь в отчаянии державшегося за голову, — ты, Коннор, и Аделинда, Кейя, я: мы все безмерно любили его, и поэтому я ни от кого не стану скрывать правды. Его убили, — все собравшиеся тут же замерли, обратив внимание на холщовый мешочек, который Дилюк поднял вверх, — с помощью этого. — Что там, молодой господин?

— Убили? Кто на такое способен?

— Это сделал кто-то из клана?

— Убийца должен поплатиться своей жизнью!

      — Внутри находятся травы, — сказал Дилюк, глядя коршуном, — есть ли в нашем клане хоть кто-нибудь, кто обладает достаточными знаниями о травах? — Травы? Хозяина Крепуса отравили?

— Да разве среди нас найдется подобный..

      — Таннер! — прозвучал голос Эльзера, стрелой вырвавшийся из общего хора. — Старейшина всю жизнь работал в персиковом саду хозяина Крепуса, а еще, — он нервно сглотнул, — изучал разные травы, чтобы изготовить лучшие удобрения. Молодой господин, — облизнув пересохшие губы, он обратился к Дилюку, — неужели вы думаете, что это..       — Таннер мертв, — громко сказал Дилюк, наблюдая за тем, как изменялись в ужасе лица. — Не знаю, случилось ли это до смерти моего отца или после, но, как и сказал Эльзер, — он посмотрел на побледневшего и медленно оседающего на пол Эльзера, — только старейшина обладал должными знаниями о травах, а значит мог без труда определить, — он вновь потряс холщовым мешочком — уже засохшие травы в нем тихо шелестели, — что за дрянь находится внутри. — А что думает второй молодой господин?

— Да, почему с вами рядом его нет?

— У второго молодого господина светлая голова: он точно сможет придумать способ обличить убийцу!       — Мой младший брат Кейя, второй молодой господин, — Дилюк чувствовал, как натягиваются и дребезжат собственные сердечные струны, — смертельно ранен. И сейчас находится без сознания. — Я слышал, это сделали вы, молодой господин!

— Да, лекарь говорил..

— Кстати, а не лекарь ли усомнился в..

— Это правда, что второй молодой господин не принадлежит к роду Сов?

— Я видел его кровь! Она совершенно не похожа на нашу..

— Сизая! Точно небеса в поздние сумерки!

      — Это я ранил его, — процедил Дилюк, старательно сдерживая рвущиеся наружу слезы, — и поэтому сделаю все, чтобы спасти Кейю. — А можно ли?

— Неужели есть средство, способное излечить его?

— Мы можем чем-нибудь помочь, молодой господин?       — Я уже узнал один способ, — в бузине глаз отражались метущиеся огоньки свечей, расставленные по всей зале, — который мне подсказал юноша, назвавшийся помощником старейшины. — Помощник старейшины?

— Эльзер, это ты? А что за способ?

— Эльзер еще совсем молод! Это, должно быть, Коннор.

— Коннор? Коннор, выйди вперед, расскажи, чем мы можем..

      — Это не Эльзер, — терпеливо объяснял Дилюк, — и не Коннор. Когда все случилось — несколько дней назад, — этот так называемый помощник сам пришел ко мне и предложил то, что способно помочь Кейе очнуться. Кроме того, он сообщил мне, что старейшина пропал. — А не он ли убил его?

— Как он выглядел, молодой господин?

— Кто этот помощник?

— Перестань тыкать в меня, молодой господин уже сказал, что это не я!

— Перо, господин! Вы слушали его перо?       — Слушал, Коннор, — ответил Дилюк стоявшему чуть поодаль от Эльзера мужчине, — оно рассказало лишь о добром сердце и честных намерениях по отношению к Клану Сов.       — Молодой господин, — в их разговор вступил Эльзер, — а можно ли наложить на перо какое-нибудь заклинание, чтобы оно могло солгать?       — Отец говорил.., — на мгновение замолчав, Дилюк прикрыл дрожащие веки, под которыми тотчас возникла знакомая картина: медленно расхаживающий по Рубиновой Зале отец, облаченный в белоснежное ханьфу, говорил неспешно и витиевато: «Как тушь пропитывает доску на глубину трех фэней, так и выпавшее перо, являясь нашей частичкой, всегда несет истину о личине своего владельца», — будто бы вторя только что услышанному произнес Дилюк. — Думаю, это значит, что обмануть перо нельзя. — Если он честный человек, пусть выйдет вперед да расскажет все, что знает!

— Действительно!

— Помощник старейшины?

— Просим вас!

      Оглядываясь вокруг, присутствующие искали в толпе того, кто откликнется на их просьбы, однако время шло, а никто так и не вышел вперед. «Конечно», — Дилюк и не надеялся на другой исход, — «как я и думал, его здесь нет».       — Ни я, ни Аделинда, ни все те, кто столкнулся с ним, — никто не может описать то, как он выглядел, — на мгновение коснувшаяся распущенных волос бордовая кисея осталась позади него: встав и сделав шаг вперед, Дилюк вышел из-под тени полога, — он скрывал свой облик какой-то, неизвестной мне, магией. Не сказал он и своего имени. — И вы хотите довериться ему, молодой господин?

— Надо посоветоваться со старейшиной..

— О, небеса, чем ты слушал? Старейшина-то мертв!

— Может, способ и неплохой? Расскажите о нем, господин!

      — Кто-нибудь слышал о трупном цветке? — спросил Дилюк, не тая: если и был шанс, что кто-то из Клана Сов мог знать о нем, — нужно было хвататься за него как за спасительную нить. — Все, что угодно: легенды, сказки; быть может, кто-то из вас видел его в составе лекарственных снадобий, или кому-то известно о том, как он выглядит? Где может расти? — Трупный цветок?

— Он, должно быть, растет на могилах, молодой господин?

— Никогда не слышал о таком..

— А он существует?

      — Как и вы, — Дилюк устало вздохнул, — я никогда не слышал о нем. Однако наш так называемый «помощник старейшины» оставил мне подсказку: если я хочу отыскать трупный цветок, то сначала мне нужно добраться до птицы Пэн, — его взгляд блуждал по озадаченным лицам, — уж о ней-то вы слышали? — Слышали, слышали, молодой господин!

— А где она обитает?

— Птица о золотых перьях!

— Неужели птица Пэн до сих пор жива? Мне еще родители о ней сказывали..

— Было как-то представление в чайной..       — Значит, и о ней.., — надежда таяла как свечной воск, — никто ничего..       — Молодой господин, — среди нестройного ряда голосов прозвучал один особенно громко, — признаться честно, я не слышал ни о трупном цветке, ни о птице Пэн, — Эльзер смотрел прямо в устремленную на него багровую бузину чужих глаз, — но у меня есть догадка о том, кто может знать.       — Кто же? — в нетерпении Дилюк сделал несколько шагов вперед, остановившись прямо возле Эльзера.       — Однажды я, по просьбе хозяина Крепуса, отвозил несколько бочек персикового вина в мир смертных. Кажется, то было в Праздник середины осени: горы и моря — все сплошь наполнились веселящимися, праздно слоняющимися людьми, а сколько было открыто торговых лавок! — Было видно, как воспоминания до сих пор кружат голову Эльзера. — Со всех чайных доносились голоса сказителей, цветочное печенье продавалось целыми корзинами, а лунные пряники были в каждой руке и ребенка, и взрослого; тогда я остановился в городе Мэй, где в ту пору давал представления Театр марионеток — поистине невероятное зрелище! А истории там, — Эльзер понизил голос, переходя на шепот, — все о небесных богах да священных животных, о сокрытых знаниях, о пропавших магических артефактах, — казалось, тайны Шести миров — и те как на ладони! Поэтому, — он воззрился на Дилюка, во взгляде которого ярким огнем загорелась решимость, — я подумал, что и о птице Пэн, и о трупном цветке в этом Театре тоже может найтись представление.       — Отличная идея, Эльзер, — горячая ладонь Дилюка опустилась на чужое крепкое плечо, — я готов немедленно отправиться туда. — А как же мы, молодой господин?

— Да, как же Клан Сов, молодой господин? Вы — теперь наша единственная путеводная звезда!

— Куда вы, туда и мы!

— А если все же против Клана Сов плетется какой заговор?

— Точно, точно! Вы вернетесь — а только наши перья и увидите!

— Отправьте лучше меня!

— И меня с ним!

— Меня не забудьте!

      — Я поеду один, — коротко бросил Дилюк, не желая слушать возражений. — Всех тех, кто хочет оказать мне помощь, прошу лететь от нашего леса в сторону юга и в каждом городе, в каждом постоялом дворе, в каждой чайной спрашивать о трупном цветке и о птице Пэн.       — А не опасно ли это, молодой господин? — спросил Коннор, нервно почесывая собственный подбородок. — Если об этом прознает и сам убийца, не решится ли он на новое злодеяние?       — Определенный риск есть, — согласно кивнув, Дилюк выглядел ни капли не испуганным, — и есть надежда, что мы найдем новую информацию о том, что нам нужно. Слушайте сплетни, следуйте за слухами, — фраза, которую так любил произносить отец, сама слетела с его уст, — и небо наградит упорных. Я вернусь до заката Сезона Холодных Рос, ведь дома, — похлопав Эльзера по плечу, он развернулся, направившись в сторону южных покоев, — еще есть те, кто вынужден меня ждать. Ступайте. — Позвольте откланяться!

— Берегите себя, молодой господин!

— Счастливого пути!

— Молодой господин, попутного вам ветра!

— Позвольте откланяться!

— Позвольте откланяться!

      Впитывая в стены отзвуки множества голосов, Рубиновая Зала постепенно пустела; последними ее покинули Коннор, Эльзер и Аделинда. Наблюдая за Дилюком еще с детства, они, как никто другой, понимали и разделяли его чувства, а потому провожали его взглядами до того момента, пока угольно-черное ханьфу не скрылось за чуть скрипнувшей дверью, ведущей в южные покои, ставшие временным пристанищем, до — как они все надеялись — пробуждения второго молодого господина.

***

      Когда Дилюк вошел в южные покои, в свои права уже вступил час Свиньи, а потому окна впускали внутрь лишь свет луны, пробивающийся сквозь плывущие мимо облака, похожие на темные лодки в бескрайнем море над головой. Притворив дверь, он неспешно двинулся вдоль комнат, оглядывая внутреннее убранство. «Никогда не понимал, почему Кейя так любит именно эти покои», — думал Дилюк, топя во взоре наполненные тлеющими щепками курильницы, дымок от которых тоненькими струйками поднимался вверх; принюхавшись, он различил аромат золотой лиственницы: смолистый, но свежий, он слегка напоминал собой сандал. В ночной темноте и играючи взвивающихся вверх огоньках свечей яркие узоры тканей, стелющихся по кушеткам, деревянному полу, прикрепленных даже к стенам, казались элементами какого-то магического круга: поблескивали и мерцали, складывались в печати и распадались, стоило только моргнуть; полог кровати, одиноко стоящей в конце комнат, был опущен. Дилюку хотелось и ускорить шаг, и остановиться вовсе, но он, вслушиваясь в тихое шуршание скользящего по полу собственного угольно-черного ханьфу, продолжал идти вперед, наблюдая за двигающимися вслед за прохладным ночным ветром, пробравшимся в покои, красными нитями полога. Остановившись всего в нескольких цунях от кровати, Дилюк приложил горячую ладонь к груди: внутри безобразно скрежетали сердечные струны, будто готовые вот-вот разорваться. Глубоко вдохнув и выдохнув, он сократил расстояние и дрожащей рукой взялся за нити, отодвинув их в сторону.       Казалось, что, дотронься он до смуглой кожи — и Кейя тут же рассыпется тысячами снежинок, которые, покружившись в воздухе, весело понесутся к полу, танцуя свой последний вальс, — таким хрупким был его образ. Стараниями Аделинды обязательно бы растрепавшиеся в беспокойном сне сизые волосы сейчас были аккуратно — прядь к пряди — заплетены в низкую косу, кончик которой щекотал крепкую грудь; вместо светлого ханьфу, покрытого пятнами от сырой земли, жухлых, начинающих подгнивать листьев и крови не принадлежащего роду Сов оттенка, в котором Дилюк видел Кейю в последний раз, таинственно мерцающую в свете свечей смуглую кожу сокрывал от любых взоров тонкий шелк таусинного цвета, казавшийся даже не тканью, а чьей-то тенью, прильнувшей к чужому телу. По одеждам струились серебряные нити вышивки, завихряющиеся то ли подобно волнам, то ли — вьюге, насвистывающей свои морозные песни ночному небу без единой звезды; широкий пояс из кожаной выделки, чуть сминая ткань ханьфу, обхватывал необычайно тонкую для молодого мужчины талию; на скрипучие, накрахмаленные простыни упали привязанные к поясу плетеные шнурочки: цвета молодой ели и вечнозеленых криптомерий — они путались, поблескивая нанизанными на них то отлитыми из чистого малахита каменными бусинами, то — вырезанными вручную из дерева молодой бузины. В каком-то зачарованном забытье Дилюк потянулся к ним, но, так и не коснувшись, отдернул руку; зажмурившись, он помотал головой, в желании словно сбросить с себя неведомое колдовство, а вновь распахнув тонкие веки, медленно перевел взгляд на открытую шею и после — лицо, застывшее в выражении не то безмятежности, не то отрешенности. Нежная — точно крылышко стрекозы — кожа век была испещрена голубыми венками, сбегающими вниз, к темным ресницам — заиндевевшим, будто застывшим в бесконечно продолжающемся мгновении; аккуратный свод губ — сомкнутых, тонких, ровных, казавшихся нарисованными, плоскими, не живыми без вечно изгибающей их улыбки — был покрыт еле заметной, налипшей хрустальной пылью корочкой льда. Тихо захрустел матрас: Дилюк осторожно опустился на край кровати, незаметно для самого себя стараясь не только не шуметь, даже дышать — вдвое меньше, словно бы Кейя вот-вот растворится снежной дымкой, оставив после себя холодную пустоту. Какое-то время Дилюк просто сидел так, склонив голову и глядя то в пол, то на касающиеся его красные нити полога; выжигавшая внутренности вина еще в Рубиновой Зале искала выхода наружу, и теперь, когда Дилюк оказался рядом с Кейей, облизывала ядовитым пламенем глотку, пробираясь выше и выше.       — Кейя, — разомкнув, наконец, пересохшие губы, прохрипел Дилюк, — я..       «Что я..», — думал Дилюк, сцепив пальцы в крепкий замок, — «..не первый ли среди Шести миров глупец, погубивший собственного брата?»       — Не понимаю, как ты вообще выносил меня все эти годы, — горько сорвалось с самого кончика языка, — я должен был тебя послушать, Кейя, должен был не поддаваться эмоциям, должен был..       «Смотреть в твои глаза и молчать, пока ты..», — дернулся и пополз вверх уголок губ в невеселой улыбке, — «..как и всегда, рассказываешь мне о том, что ускользнуло от моего взора».       — Как тебе это удается.., — начал вслух рассуждать Дилюк, чуть повернув голову в сторону Кейи, — наверное, всему виной твоя любовь к наблюдениям. Я еще с детства помню, — чуть поблескивала наполнявшаяся теплотой бузина глаз, — как ты мог подолгу вглядываться в мое лицо; как с легкостью мог определить мое настроение, узнать, хочется мне изучать новые движения с мечом или же сбежать в лес и нарвать полные ладони зрелой черной шелковицы. Я.., — бузинная радужка отразила маленькое светлое перышко, спрятавшееся меж сизых прядей, и, разрушая замок, тут же невольно потянулись к нему пальцы, застыв всего в цуне от него, — нет.. Я не посмею сделать это без твоего разрешения. Я просто.., — Дилюк впился взором в точеное — словно фарфоровое — лицо, — так хочу услышать тебя, Кейя, желаю твоего прощения, пусть даже ради этого мне придется выдержать сотню ударов твоего меча, тысячу пощечин, десятки тысяч того, что захочешь, я готов принять это все, только..       То ли волнение, то ли стыд заливали скулы красным, и Дилюк, отведя взор от ни разу не дрогнувших чужих ресниц, обхватил руками собственные плечи, сминая ладонями нагревшийся черный шелк. «Только не оставляй меня, только не оставляй меня», — волчком вертелась единственная мысль.       — Только не оставляй меня, — тихо прошелестели слова, невольно слетевшие с уст. Вздрогнув от собственного голоса, звеневшего отчаянием, Дилюк, коротко выдохнув, еще раз посмотрел на — казавшегося лишь глубоко спящим — Кейю. Следуя и самому себе необъяснимому порыву, он, склонившись над чужой крепкой грудью, прильнул к ней, вслушиваясь: сердечные струны были молчаливы, а само сердце почти не билось; поднимавшийся от кожи морозец холодил ткань таусинных одежд и пылавшую в волнении мочку уха, заползал под угольно-черный воротник, щекотал шею. «Нельзя упустить ни минуты», — думал Дилюк, отстраняясь. — Аделинда присмотрит за тобой, пока меня не будет, — замолчав на мгновение, Дилюк еще раз оглядел Кейю, — дождись меня, слышишь?       Больше не в силах выносить ответную тишину, совершенно непривычную между ними двумя, Дилюк встал с кровати и, опустив красные нити полога, тут же зашептавшиеся о чем-то своем, широким шагом покинул комнаты, всю дорогу до собственных покоев сжимая кулаки и впиваясь ногтями в горячую кожу ладоней. Решив отправиться в город Мэй на рассвете, оставшуюся ночь он провел в тревожном забытье, свидетелями которого были лишь любопытные звезды, бесшумно исчезнувшие к утру.

3.

      Домик Сяо стоял чуть выше восточного склона горы, коньками крыш цепляя прохладный северный ветер. Холодные Росы принесли с собой особенную влажность, оседавшую на лице приятным покалыванием; даже медитация в этот сезон давалась Сяо легче: на раскрытые ладони вместе с потоками чистой природной энергии опускались и крошечные капли тающего тумана, затекая в особенно глубокие линии, испещрявшие узкие ладони. Не подрагивали и прикрытые веки — лишь дергались крылья носа, улавливая запахи вокруг: вызревали груши, источавшие сладковатый аромат, подгнивали листья, смешивая свой запах с сырым земляным, а ветер приносил пряность, собранную с серединок горных цветов, растущих на дальних склонах. Воздух окрасился терпким ароматом чая, и Сяо тут же прервал медитацию, бесшумно преодолев высоту в два чжана и опустившись на потемневшие листья. К телу чуть липли пропитавшиеся влагой фиолетовые одежды, и Сяо поспешил расправить их, то и дело вглядываясь в ту сторону, откуда донесся запах. Первые шаги, не скрываемые ковром лежащей опавшей листвой, послышались уже совсем близко, когда на повороте тропинки показался Чжун Ли, чей образ был омыт предрассветными сумерками. «Час Кролика», — подумал Сяо, вглядываясь в еле проступающие сквозь туман темные контуры чужих одежд, — «совсем рано для простой утренней прогулки».       — Владыка, — руки привычно сложились в приветственном жесте, а колени — начали подгибаться, чтобы коснуться прохладной земли.       — Сяо, не нужно, — приятным рокотом послышался голос Чжун Ли, — мне и без того известно о твоем ко мне отношении.       Борьбу внутри него вели всполошившаяся совесть и чужие слова, которые для Сяо были сродни приказу; проиграв собственным чувствам, юноша остался стоять, ожидая приближения Чжун Ли, неторопливо идущего навстречу.       — Холодные Росы в этом году особенно таинственны, — сказал Чжун Ли, оказавшись возле Сяо. Точно бамбуковая яшма ханьфу прошелестело, задевая рассыпанные вокруг листья, и остановилось; высокая фигура Чжун Ли застыла, позволяя туману цепляться за одежды и открытые участки кожи, и только лицо, обращенное к Сяо, не казалось каменным: теплилось, лучилось горное золото глаз, оглядывающих юношу и его — невольно образовавшиеся от внутреннего напряжения — морщинки на бледном лбу; приподнимались уголки тонких губ, ронявших улыбку-полумесяц, а выбившиеся из низкого хвоста несколько волосков, следуя за ветром, то и дело касались бледной и гладкой, словно белый нефрит, кожи скул. — Тебе так не кажется?       — Я.. ничего такого не ощущаю, — просто ответил Сяо.       — Иногда ты становишься очень похож на одного нашего общего друга, — обронив тихий смешок, Чжун ли продолжил, — и говоришь, совершенно не задумываясь.       — Это плохо, Владыка? — расцвели испугом желтые нимфеи глаз, казалось, горящие в предрассветном полумраке.       — Вовсе нет, — протянув ладонь к чужой макушке, Чжун Ли коснулся растрёпанных темно-зеленых волос, — это лучше, чем говорить загадками.       — Это искусство не для меня, — подрагивая, но принимая ласку, Сяо чуть склонил голову, — я признаю только одно искусство.       — Знаю, знаю, — неспешно убирая руку с темной макушки, Чжун Ли отвел ее за спину. «Думает о чем-то», — пронеслось в голове у Сяо. — Боюсь, для того дела, что я хочу тебе поручить в этот раз, одного искусства меча будет недостаточно, Сяо. В первую очередь, тебе может понадобиться ловкость слова, и поэтому..       — Я справлюсь, — выпалил Сяо, чуть подавшись вперед и приложив к собственной груди узкую ладонь, будто в знаке сердечной клятвы.       — ..Я попросил Венти в этот раз отправиться вместе с тобой, — будто не расслышав его слов, закончил фразу Чжун Ли.       — В.. Венти? — стараясь не выдать дребезжащего в голосе волнения, Сяо кашлянул. — Кхм, Владыка, я уверен в том, что..       — Наиболее благоприятная дата наступит через несколько дней, — горное золото глаз, скользнув взглядом по приоткрывшимся чужим губам, в которых так и застряли остатки слов, теперь обратилось к туману, скрывающему очертания раскинувшегося пейзажа. — Место, куда вам предстоит держать путь, — город Мэй: говорят, именно туда стекаются слухи обо всем. И обо всех.       — Что именно Владыка хочет узнать? — более не возражая, спросил Сяо. «Неужели Венти смог обыграть его в вэйци?» — спрашивал он сам себя, в попытке догадаться о причине такого решения Чжун Ли. — Или, быть может, вы поручаете мне и.., — в голове звенел чужой заливистый смех, — Венти отыскать кого-то?       — Я ищу следы, оставленные дочерью Бога Дождя: ее имя, божественный или смертный облик, место, которое могло впитать в землю ее поступь, — что-нибудь, что поможет встретиться с ней как можно скорее, ведь от этого зависит.., — он не договорил: захрустели неподалеку мелкие камешки, выдавшие чей-то стремительный шаг.       — Пахнет колхикумом, — легонько потерев кончик носа тыльной стороной ладони, тихо сказал Сяо.       — Колхикумом.., — пытаясь вспомнить, где мог встретить аромат этих цветов, Чжун Ли задумался, мысленно перебирая осколки последних дней, хранящиеся в памяти.       — Ваша ученица? — предположил Сяо. «Кажется, когда я видел ее несколько дней назад в компании Венти, в воздухе витал именно этот аромат», — думал он, вслушиваясь в то, как приминались легкими сапожками опавшие листья. — Неудивительно, если она заблудилась, торопясь на урок: тропы на горе часто петляют и путаются.       — Кстати, об уроках, — Чжун Ли медленно побрел в сторону удаляющихся шагов, ведущих к западному склону горы, — учителю тоже следует поспешить на них.       Сяо молча кивнул, провожая взглядом Чжун Ли; на мгновение остановившись на повороте, за которым вот-вот растворится его фигура, он, не оборачиваясь, произнес вполголоса, зная, что острый слух обязательно уловит каждое слово:       — Думаю, не стоит желать вам с Венти попутного ветра, — Сяо не нужно было смотреть, чтобы видеть, как изогнулись в улыбке тонкие губы, — а потому скажу тебе лишь следующее: для того, чтобы снова встретиться, тебе необходимо вернуться.       — Да, Владыка! — сорвавшиеся с уст Сяо слова разнеслись по округе и, отскочив от каждого камешка, прыгнули в туман, растворяясь в молочной дымке, особенно сгустившейся к началу часа Дракона.

***

      Только и мелькали среди спящего в такой ранний час бамбука одежды — На Ин бежала на урок, подобрав полы ханьфу, перескакивая через влажные листья, смешавшиеся с прохладной землей, и приземляясь точно на гладкие камни, служившие девушке импровизированным мостиком. Время подходило к часу Дракона, а впереди уже маячил поворот к Зале Янчшу, когда На Ин, внутренне радуясь тому, что в этот день не то, что бы не опоздает, — придет раньше, услышала голос Чжун Ли неподалеку, сначала звучавший глухо, скрадываемый молочными стенами утреннего тумана, но чем ближе подбиралась На Ин, слегка замедлив шаг, тем голос становился громче, похожий на рокот, отскакивающий от множества камешков, рассыпанных по округе. Завидев фигуру Чжун Ли, стоящего к ней спиной, На Ин остановилась: уже поднимались тонкие руки, чтобы сложиться в приветственном жесте, как девушка услышала произнесенное четко и уверенно:       — Танцуй.       На мгновение оцепенев, На Ин хватала ртом воздух: она и подумать не могла, что уроки с Чжун Ли будут настолько отличаться друг от друга. В голове стремительно проносились хитрости гравировки, о которых вчера ее шифу говорил долго, поучая, и разбивались о только что сказанное им; танцевать На Ин не умела, но и показаться невеждой, не знающей ни одного движения, также не хотелось.       — Танцуй же, — снова раздался низкий голос, не прося — приказывая, и На Ин, отбросив собственный стыд, пустилась описывать небольшой круг, двигаясь пока несмело и медленно.       Зашелестела опавшая листва, отзываясь на скользящие по ней полы одежд, и зашептались мелкие камешки, попадавшие под тот или другой мягкий сапожок; заслышавший это Чжун Ли обернулся, так и застыв на месте, словно неведомые силы в мгновение обратили его в каменную статую, оставив возможность лишь горному золоту глаз взирать, поспевая за чужими движениями. Расступался туман, не успевая сомкнуться вновь, словно боясь коснуться черной — цвета благородного мориона — накидки, похожей на июльское грозовое облако, вдруг оказавшееся на горе в середине осени; раскинутые в танце руки и тонкую талию плотно обхватывал того же цвета, что и накидка, шелк, расшитый золотыми нитями, собирающимися в листья гинкго, плавно ниспадающими к полам одежд: создавалось впечатление, что, вторя неспешным движениям На Ин, они летят по кругу и вот-вот сорвутся с ткани, устремляясь вслед за ветерком, поднявшимся от становившихся все увереннее движений девушки. Теплый золотой мех накидки касался края лица и согревая, и чуть щекоча; подняв взгляд выше, Чжун Ли заметил, как с каждой секундой розовеют, наливаются цветом аккуратные губы, словно лепестки персика, следующие за теплом по весне; подергивается кончик носа, то и дело улавливающего ароматы утра; полуприкрытые веки прячут взгляд темных глаз, устремленный не на Чжун Ли — куда-то в сторону, и подрагивают длинные ресницы, а брови — чуть сведены от усердия; не шпилька — веточка гинкго еле сдерживала собранные пряди волос, а некоторые особенно непослушные локоны и вовсе выбились из прически, касаясь цветущих румянцем скул, путаясь в меховом вороте, дотрагиваясь до покатых плеч. На Ин кружилась все стремительнее, что казалось, будто не успеет пробить час Дракона — и девушка, оторвавшись от земли, вдруг вспорхнет ввысь, поднимаясь выше бамбуковых ветвей, ставших невольными свидетелями ее танца.       В легких постепенно заканчивался воздух: вдохнуть полной грудью никак не удавалось, — а потому На Ин, желая остановиться, вопросительно посмотрела на Чжун Ли при очередном повороте.       — Что вы делаете? — произнес он, стоило только их взглядам, наконец, встретиться.       — Тан.. цую, — тут же ответила запыхавшаяся На Ин, затормозив и неловко заваливаясь в бок.       — Почему вы танцуете? — в горном золоте глаз без труда читалось недоумение.       — Пото.. му что.. шифу.., — пытаясь отдышаться, На Ин оперлась рукой на ближайший ствол бамбука, — просил меня танцевать.       — Я.. кхм.., — Чжун Ли кашлянул в кулак, словно бы пряча таким образом собственную неловкость от сложившейся ситуации, — честно говоря, когда я говорил: «танцуй», — он вытянул вперед руку, разжав сомкнутую ладонь, на которой покоился небольшой камешек, — то обращался к нему.       На Ин даже не могла говорить: склонив голову, она стыдливо замолчала, не зная, смеяться ей или плакать от собственной глупости. «Ну конечно», — думала она, глядя на притоптанные ей же опавшие листья, — «когда я подошла, Чжун Ли даже не смотрел в мою сторону. И как только я могла подумать..»       — Впрочем, теперь мне кажется, — чуть приподнялись уголки тонких губ, выдавая зарождающуюся улыбку, — что вы намного более способны в танцах, чем этот камень. Кстати, — Чжун Ли посмотрел на На Ин, нервно перебирающую складки ханьфу, — вы могли бы преподать ему пару уроков.       — Шифу, должно быть, смеется, — тихо сказала На Ин, крепче сжав собственные зубы.       — Вовсе нет, — голос Чжун Ли звучал спокойно, даже ободряюще. — Как шифу.. я хотел бы научить вас не только гравировке, но и многому другому. Кто знает, вдруг однажды вам придется сдвинуть гору? — Чжун Ли сделал несколько шагов вперед, почти поравнявшись с На Ин. — И к тому времени вы хотя бы будете знать, как двигать камешки.       Перед взором На Ин оказалась вытянутая ладонь с лежащим на ней обычным камешком, который можно подобрать на любой горной тропе. «Интересно, шифу сделал его сам, как и тогда, когда мы играли в «блинчики» », — думала На Ин, осторожно — стараясь не коснуться бледной ладони — цепляя собственными пальцами укравший чужое тепло камешек, — «или просто поднял его с земли?»       — Боюсь, я.., — неуверенно сказала На Ин, повертев камешек так и эдак, подставляя его бочка под изучающий взор собственных глаз.       — Совершенно не знаете, как это сделать? — прервал Чжун Ли, угадав ее мысли.       — Да, — ответила На Ин и, не думая ни секунды, добавила, — но я хотела бы научиться всему, чем шифу захочет со мной поделиться.       — В таком случае.., — в его голосе не слышалось ни капли сомнения, — закройте глаза. Закрыли?       — Да, шифу, — непроглядный черный тут же скрыл собой все вокруг На Ин, — что дальше?       — Где мы сейчас находимся? — вопрошающий голос был мягким, неторопливым.       — На горе Утай, — темнота перед глазами рассеивалась от проступающих сквозь нее образов золотой листвы, спелых груш, камешков, брошенных в озеро, в чьей глади отражалась аккуратная улыбка-полумесяц. Увидев ее, На Ин незаметно тряхнула головой.       — Все верно, — согласно прозвучал голос. — Как вы думаете, мы являемся ее частью?       — Пока мы находимся здесь, — На Ин чуть взрыхлила носком сапожка мягкую землю, — да. Но стоит только покинуть ее, и уже не мы будем ее частью, а она — нашей.       — Вы имеете в виду воспоминания? — увидев легкий кивок, горное золото глаз потеплело, обращаясь плавящейся медью. — Да.. Воспоминания обладают непомерной силой: мы не можем их переделать. Если в них ты однажды проигрываешь партию в вэйци — ты проигрываешь ее и через десять лет; конечно, есть и такие воспоминания, которые быстро сливаются с туманом времени: границы их размываются, становятся нечеткими, а потом, кажется, совсем пропадают. Я считаю, таким воспоминаниям просто не хватает должной огранки. Однако, — Чжун Ли коротко выдохнул, — сейчас нам стоит сосредоточиться на другом.       — Да, шифу, — тихо сказала На Ин, а в то время в ее голове крутились волчком самые разные мысли: «почему шифу заговорил о воспоминаниях?», «разве он не хотел научить меня двигать камешки?», «он, правда, проиграл кому-то в вэйци?».       — Я, вы, любой обитатель горы Утай, будь он живым или нет, — Чжун Ли посмотрел на камешек, все еще зажатый меж тонких пальцев, — все мы являемся частью горы Утай, пока находимся здесь, а потому, стоит лишь попросить у нее немного сил — и камешек сдвинется. Главное, — в раскаленной меди глаз плавало отражение девушки, все еще стоящей прикрыв тонкие веки, — не забыть их вернуть.       — Только попросить? А как? — спросила На Ин, подумав, что это должно быть в разы легче, чем постигать искусство гравировки. — Шифу? Ш-шифу? Вы здесь? Мне уже можно открыть глаза? Шифу?       Вопросы так и лились из ее уст, повисая в воздухе без ответа. Казалось, что все на горе Утай в одночасье стихло — слышно было только шепчущиеся листья, попавшие под переминающуюся с ноги на ногу На Ин; чувствуя, как внутри груди заскреблась тревога, девушка уже хотела открыть глаза, как услышала тоненько звякнувший каменный колокольчик и голос Чжун Ли, раздавшийся вдруг так непривычно близко, будто все это время между ними было не больше пары цуней.       — Я рад, что этот наряд пришелся вам по вкусу, — следующая фраза прозвучала особенно мягко, — не забывайте тренироваться.       В следующее мгновение невольно обострившиеся ощущения На Ин подсказали, что Чжун Ли, будто испарившись, или и вовсе провалившись сквозь землю, исчез, оставив девушку наедине с бесшумно плывущим вокруг туманом, молчаливым бамбуком, высившимся вдоль тропинки, да камешком, перекочевавшим из пальцев в теплую ладонь. Открыв глаза и невольно зажмурившись от света, тут же юркнувшего в темную радужку, На Ин огляделась, ожидаемо не увидев ни самого Чжун Ли, ни хотя бы следов, которые должны были оставить мягкие сапоги. Из головы вылетели все мысли, и только крутилась одинокой сорокой в небе последняя услышанная фраза, эхом отдаваясь в сознании. Окинув взором одежды, с особым тщанием подобранные с утра, На Ин чувствовала разливающийся по щекам стыд, красивший их в пунцовый. Стыдилась ли она сказанного ей или того, что ранее ей не приходилось носить столь роскошных, да еще и подаренных кем-то одежд, На Ин не знала; решив поскорее отбросить эти мысли, девушка затрясла головой — только и качались непослушные прядки, — а затем сосредоточила внимание на лежащем на ладони камешке.       Взгляд На Ин разве что не прожигал — так велико было желание девушки сдвинуть его хотя бы на полцуня; сначала мысленно, а затем — уже вслух, час за часом она повторяла просьбы к горе Утай поделиться с ней своей силой. Даже когда прокричал вечерний Петух, по округе все еще разносилось усталое бормотание девушки; набрав в грудь побольше воздуха, На Ин в который раз повторила:       — Человек и природа — одно целое: сколько возьму — столько отдам. Гора Утай, поделись со мной своей си..       — Что ты делаешь? — весенними колокольчиками зазвенел сначала голос, а следом раздался щелчок пальцев, являя взору Венти, с удивлением уставившегося на На Ин.       — Тренируюсь, — только и сказала она и, снова вперив взор в так и покоящийся на собственной ладони камешек, повторила снова, — человек и природа — одно целое: сколько возьму — столько отдам. Гора Утай, поделись со мной..       — Может быть, попробовать так, м-м-м, — Венти, приложив указательный к подбородку, задумался, то и дело тыча им в белоснежную мягкую кожу, — о! В знак единения с тобой я обещаю все вернуть, э-э-э, — чуть дернулись тоненькие косички, — а что тебе надо сделать?       — Попытаться заставить двигаться это, — На Ин устало посмотрела на камешек.       — О, тогда закончить можно так: пусть камень сдвинется легко, укажет сила ему путь! — довольный собой, Венти хлопнул в ладоши и замер в ожидании.       — Звучит намного лучше, — призналась девушка, улыбнувшись. Собрав остатки сил и сделав глубокий вдох, На Ин, являя собой облик усердия и сосредоточенности, повторила сказанное Венти:

В знак единения с тобой я обещаю все вернуть: Пусть камень сдвинется легко, укажет сила ему путь!

      Камешек не сдвинулся ни на цунь, ни даже на его половину, продолжая греть бочка в маленькой ладони На Ин; глядя на это, девушка тяжело вздохнула, потеряв всякую надежду на успех.       — Почему оно не сработало, Венти?       — Честно говоря, я и не думал, что оно должно сработать, — просто ответил Венти, ничуть не расстроившись, — просто в рифму звучит гораздо лучше, ха-ха!       — Венти, ты.., — темный взор остановился на искрящейся весельем зелени глаз, опасно сверкнув.       — Умоляю, хватит дуться, На Ин! В таких одеждах, — Венти обошел вокруг девушки, бесцеремонно оглядывая ее и то и дело норовя дотронуться до золотистой вышивки, — лучше всего поспешить на помощь другу, то есть мне! — Его губы вытянулись в лукавую улыбку.       — Тебе.. нужна моя помощь? — удивленно спросила На Ин, а в следующее мгновение, словно догадавшись о чем-то, девушка, напустив на себя грозный вид, молвила. — Если ты снова хочешь отведать персикового вина, Венти, то повторяю тебе в который раз: я еще не научи..       — Очень жаль! — на секунду тонкие губы скривились в наигранной обиде. — Но в этот раз мне, действительно, очень нужна именно ты, На Ин, и, — он загадочно посмотрел на девушку, — твои руки.       — Мои.. что? — не успела она договорить, как Венти схватил ее за запястье и, не оборачиваясь, вприпрыжку рванул в сторону Залы Дождей.       Всю дорогу они молчали: На Ин еле успевала вдыхать так необходимый воздух; свободной от чужой хватки рукой она сжимала камешек, так и не решившись оставить его. «Ночью еще потренируюсь», — думала она и, увлекаемая собственными мыслями о том, какой способ еще придумать, чтобы заставить его сдвинуться, не заметила, как они с Венти добрались до ее покоев. Не отпуская чужой руки, Венти вихрем ворвался в Залу Дождей вместе с девушкой и, пройдя сквозь длинные комнаты, остановился перед одной из ширм. Неслышно колыхалась натянутая меж оснований из голубого нефрита прозрачная ткань, на которую взирали две пары глаз: одни — темные и удивленные, другие — блестящие и хитро сощуренные. Решив нарушить тишину первым, Венти картинно откашлялся.       — Кхм! Прошу тебя помочь мне с этим!       — С.. этим? — На Ин перевела взгляд с ширмы на Венти, стоящего, смешно подбоченясь. — Это ширма, Венти.       — Ты начинаешь напоминать мне этот кусок.., — оборвав себя на полуслове, он на мгновение скривился, — кхм, но не будем об этом. Эта ширма легко может стать порталом, и именно для этого мне и нужны твои руки. Надеюсь, ты умеешь рисовать?       — Порталом..? Порталом куда, Венти? Я.., — На Ин помотала головой: вдаваться в подробности было еще рано. — А почему тебе нужна ширма в.. моих покоях?       — Потому что.., — немного подумав, он выпалил, — в моих ее нет! Так что? Одна ширма — это не так много для помощи другу, я прав или нет?       — Ты.. Ты прав, Венти, — На Ин не могла устоять перед поблескивающей в ожидании ответа зелени глаз напротив, — и я, действительно, умею рисовать. Но скажи мне: неужели ты собираешься покинуть гору Утай?       — Конечно! — не задумываясь ни секунды, сказал Венти. — Не сидеть же мне здесь до скончания веков! О-о-о, я понял: ты боишься, что я оставлю тебя здесь одну, проводить дни в скуке наедине с одними камнями.., — рассуждал он, а На Ин по одному его взгляду поняла, что под камнями Венти имеет в виду и кое-кого еще, — но не волнуйся! Как только мы с Сяо найдем то, что ищем, я тут же вернусь и..       — Сяо? — переспросила На Ин, тут же вспомнив юношу в фиолетовых одеждах.       — М-м, — в согласии промычал Венти, — кстати, надо его позвать: не могу же я отправиться на его задание в одиночку. Сяо! Ся-о!       Послышался резкий свист и на только что пустом месте между На Ин и Венти из сотен темных былинок собрался образ: смотрели хищно желтые нимфеи глаз, развевались, будто еще не успев отпустить потоки ночного воздуха, темно-зеленые пряди волос и фиолетовые одежды, и лишь маска демона покоилась на поясе, обхватывающем талию. Обведя взором чертоги комнат и находящихся в ней, Сяо, казалось, внутренне расслабился: чуть ссутулились крепкие плечи.       — Для чего я понадобился тебе здесь.., — тонкие губы вытянулись в ниточку, — Венти?       — Нам пора выдвигаться в путь, Сяо, — Венти так и лучился собственным довольством, — Чжун Ли ведь предупредил тебя о том, что в этот раз мы отправляемся вместе? О, нет, это не в его духе, — он тут же исправился, — не предупредил, а не оставил выбора, ха-ха!       — Думаю, он сделал это, потому что именно ты, Венти, первым поступил так, — тут же парировал Сяо.       — Да брось, Сяо, выбор есть всегда, — ничуть не смутившись, продолжил Венти, — и в этот раз мы все выбрали помощь друзей. Кстати, о ней, — он посмотрел на На Ин, начав шарить по складкам рукавов собственного белоснежного ханьфу в поисках чего-то, — я не увидел у тебя ни одного брусочка туши, так что держи!       В руках На Ин тут же оказались несколько пушистых кистей и ровный прямоугольник туши.       — Ты собираешься отправиться сегодня? — спросил Сяо, явно в недовольстве скрестив на груди руки. — Но благоприятная дата наступит только через несколько..       — С попутным ветром не только любой день, но и любой час станет самым, что ни на есть, благоприятным, Сяо, — говорил Венти, снуя меж столов в поиске тушечницы. Наконец наткнувшись на нее, он радостно схватился за резной голубой нефрит, приятно холодивший руку, и вернулся к На Ин, уже разложившей на ближайшем столике кисти и брусок туши. — Я чувствую, что мы должны поспешить туда.       — Чувствуешь? Или просто услышал что-то такое, что.., — Сяо снова оказался перебит Венти.       — Конечно, услышал! И знаешь, что именно? — зеленые глаза не искрились — горели предвкушением. — Звуки веселья, Сяо, от которого ты теперь никуда не сбежишь.       — Хм, — только и раздалось в ответ.       — А теперь посторонись, нам необходимо подготовить путь, — сказал Венти, бесцеремонно дотрагиваясь до фиолетовых одежд и отталкивая юношу. — И даже не говори мне о том, что мы могли бы спуститься с горы и все в этом духе, — снова зазвенел его голос, стоило только губам Сяо чуть разомкнуться, — совсем скоро здесь будет самый короткий путь.       Было видно, что Сяо хотел что-то возразить, но Венти — намеренно или нет — обратил все свое внимание на На Ин: девушка уже растерла тушь на нефритовой тушечнице, а в руках держала кисть, устремив ее пушистый кончик вверх. Приблизившись к ней вплотную, Венти бесцеремонно оперся на тонкий локоть, бесперебойно шепча что-то на ушко. От разворачивающейся картины у Сяо, теперь стоящего чуть поодаль, невольно дрогнули губы, а желтые нимфеи глаз вперили взгляд в фиолетовые одежды, рассматривая небольшие складки на них. Когда шепот стих, На Ин кивнула головой и, на мгновение задумавшись, занесла кисть над прозрачной тканью ширмы; отойдя от девушки немного в сторону, Венти застыл в ожидании.       Запорхала кисть, крепко сжимаемая уверенной рукой, и на импровизированном холсте друг за другом начали появляться образы: город, весь усыпанный снующими тут и там людьми, где одни останавливались под светом ярко горящих фонарей, а другие — спешили к бесконечно тянущимся рядам лавок с сахарными фигурками, печеньем, карамельными яблоками и персиками, — и все направлялись к огромной платформе, словно возвышающейся над городом, на сцене которой плавали в чарующем танце куклы и маски. Утерев лоб, от усердия покрывшийся испариной, На Ин, сделав последний мазок кистью, отошла в сторону, демонстрируя работу тут же одобрительно воскликнувшему Венти.       — О-о-о, это то, что нужно! — хвалил девушку он, подскочив к ней и восторженно дергая ее за рукав. — Осталось лишь добавить последний штрих!       — Какой? — спросила На Ин, взмахнув кистью.       — Нужно написать, куда мы отправляемся, и это, — его глаза чуть сощурились, — город Мэй.       — Мэй? Как загадка? — на всякий случай переспросила На Ин.       — Чтобы точно попасть туда, куда нужно, лучше использовать.., — он снова прошептал ей на ушко, — это.       — Х.. хорошо, — в голосе девушки слышалась зарождающаяся тревога. — А это не опасно?       — Вовсе нет, — тут же заверил ее Венти.       Чуть поразмыслив, девушка принялась черту за чертой выписывать иероглиф в самой середине свежей картины. Едва кисть оторвалась от ткани, Сяо — все это время молчавший и то наблюдавший за На Ин с Венти, то уводивший куда-то взор, — тихо хмыкнул.       — Хм. Город-оборотень? Ты уверена, что написала правильно?       — Я.., — голос На Ин прозвучал неуверенно: девушка и сама предпочла бы написать совершенно другой иероглиф.       — Все правильно! — так и звенели в чертогах комнат слова, сорвавшиеся с уст Венти. — Что ж, осталось последнее..       Подойдя вплотную к ширме, Венти поднес маленькую ладонь к изгибающимся в озорной улыбке губам; прошептав в нее что-то, он легонько подул, как если бы сдувал крошечные пылинки. В мгновение полотно ширмы чуть дернулось, будто поймало пролетающий мимо ветерок, а все, что было нарисовано на когда-то прозрачной ткани, зазыбилось. На Ин не могла оторвать взгляд от зашелестевших крон придорожных деревьев и прятавшихся под ними закачавшихся фонарей; схватились за полы ханьфу молоденькие госпожи, а извозчики, управляющие рикшами, тут и там попридержали шляпы, сплетенные из бамбуковой соломы; даже парящие над сценой платформы куклы и маски — и те еле заметно колыхнулись. Позади девушки послышались торопливые шаги: Сяо шел прямо на ширму, казалось, ничуть не удивленный увиденному. Остановившись в одном чи от нее, он негромко пробормотал:       — Веди, Венти. Один я.., — чуть подумав, он добавил, — не стану использовать твой портал: унесет еще куда-нибудь не туда.       Словно только того и ждал, Венти тут же приблизился к Сяо и, схватившись за тонкий рукав, потянул юношу вперед, к ширме. Когда до заветной цели оставалось не более половины цуня, Венти вдруг обернулся: искрящаяся зелень глаз удивленно взирала на стоявшую молча и провожающую их взглядом девушку.       — А ты чего стоишь? — На Ин заметила, как развеваются складки белоснежного ханьфу, будто бы из картины рвался наружу ветер. — Пойдем, если, конечно, не хочешь окончательно захиреть здесь со скуки!       — Венти! — только и успел выкрикнуть Сяо, но Венти, свободной рукой зацепив девушку за рукав, рванул ее на себя: оступившись — заскользили мягкие сапоги по прохладному полу, — она налетела на них обоих, и все трое — недовольно запыхтевший Сяо, взвизгнувшая На Ин и радостно смеющийся Венти — провалились в полотно, стремительно утягиваемые внутрь.       Последнее, что услышали чертоги враз опустевших комнат, было слетевшее с губ На Ин: «А не опасно просто оставлять ширму? Вдруг кто-нибудь..», — и в Зале Дождей воцарилась полная тишина.