Легенда Карельского перешейка

Сквозь сладкий утренний сон пробивались звуки и запахи летнего утра, такие свежие, чистые и умиротворяющие, что даже многодневная слабость и головная боль впервые за долгое время притупились, хотелось немедленно подняться и подойти к окну, распахнуть створки настежь и вдохнуть эту кристальную свежесть всей грудью. Яркий солнечный свет подсказывал, что утро далеко не раннее. Коля с опаской присел на кровати и зажмурился… Никаких признаков вчерашней дурноты, это уже хорошо. Даже кушать хочется…. Коля встал и осторожно прошел к окну, распахнул его, как мечталось минутами ранее, и вздохнул полной грудью, укрытой тонким батистом. Так любимый им запах хвои, моря и солнца моментально наполнил уютную спальню и легкие. Редкая улыбка скользнула по его тонким, покрытым сухой корочкой губам. — Погода шепчет. Сегодня нужно будет непременно прогуляться и не только по парку. Даже если дядя не пожелает меня сопровождать, — проговорил вслух юноша, привыкший разговаривать с самим собой в силу того, что собеседников у него было совсем не много. Коля знал, что за дверью уже топчется и вздыхает старый верный Яким, боясь нарушить его неспокойный сон. — Входи, Яким. — Барин, умываться желаете? — Тот моментально возник в дверном проеме, почтительно склонив голову. — Да, умываться, одеваться и завтракать! — Было ему ответом. Ошеломленный таким жизнерадостным тоном юноши, старый слуга сначала застыл соляным столбом, а потом бросился исполнять указания: — Все будет в лучшем виде! — И еще, — добавил Коля ему вслед, скидывая ночную сорочку с тоненькой полупрозрачной фигурки. — Приготовь выходное платье, прогуляться хочу! — Вот и ладно, барин, вот и правильно! На людей хоть посмотрите, да ножки разомнете, — заворчал сквозь улыбку старый слуга, затаскивая в спальню таз и кувшин для омовения. Умывшись теплой водой, и уложив костяным гребешком непослушные темные прядки, так и норовящие залезть в глаза, Коля с помощью Якима ловко влез в любимую белую рубашку, темный сюртук и удобные бриджи, обернулся на свое бледное отражение в зеркале и чуть скривился от увиденного. Сюртук, пошитый совсем недавно, вновь висел на нем широкой тряпочкой, что означало, что он опять похудел. Дядя расстроится… и доктор Август тоже… Значит, стоило хорошенько позавтракать, чтобы не расстраивать их еще больше своим болезненным видом. Сопровождаемый Якимом Коля спустился в столовую, залитую ярким солнечным светом, где его дядя Алексей Андреевич Данишевский, попивая любимый кофе, читал какое-то письмо. — Доброе утро, Коленька, — дядя с улыбкой поднялся ему навстречу из-за накрытого к завтраку стола. — Рад, что ты решил подняться и позавтракать вместе с нами, как одна большая семья. Как себя чувствуешь? Все в порядке? Август говорит, что ты вчера выходил за пределы усадьбы. Неразумно, мальчик мой. В твоем состоянии тебе бы поберечь себя, — с тревогой вглядываясь его лицо, закончил Данишевский. — Дядя, я очень ценю вашу заботу, но не нужно так меня оберегать… Я давно не ребенок. У меня есть Яким, и я уже намного лучше себя чувствую. И погода такая замечательная, как раз для прогулок. А дома слишком тихо… Я уже по второму разу всю библиотеку перечитал… — Ты же знаешь, беречь тебя — моя святая обязанность, — недовольно скривился дядя, попутно кивая входящему в столовую доктору Августу Гофману и вновь уселся на свое место во главе стола — Но много ли я могу, если ты, мой друг, так же как и твой отец, сам отказываешься себя поберечь? Коля нахмурился, он не любил напоминания об отце, потому что в груди начинало болеть, а живот скручивать неприятными спазмами. — Значит, вы должны понимать, что если я захочу прогуляться, то лучше мне дать это сделать, — ровно проговорил он. — Тем более, что судя по слухам из кухни в наши края приехала археологическая экспедиция. Вчера я даже видел богатый экипаж, наверно, это кто-то из столичных ученых приехал. Данишевский равнодушно встретил упоминание об археологах, тем более, что накрывавший на стол лакей склонился перед ним в почтительном поклоне: «Кушать подано, барин». — Твой барин — Николай Васильевич Гоголь-Яновский, — дядя ответил таким тоном, что лакей предпочел отступить к стене, чтобы слиться с ней. — Я лишь скромный опекун при моем любимом племяннике, и не более того. Дядя, ласково потрепав племянника по голове, отодвинул для него стул: — Тебе нужно научиться приказывать в своем доме, мой мальчик, а то ты даже своему Якиму не можешь указать на его место, — покосился на смурного слугу, стоящего у двери Данишевский. — И уж если тебя так прельщает эта ар-хе-о-логия, можешь полюбопытствовать, но всегда бери с собой сопровождающих. Коля, повеселев, благодарно кивнул и отпив душистый смородиновый чай, принялся намазывать свежую булочку абрикосовым джемом, размышляя о том, что дядюшка человек конечно добрейший и ласковый, только уж больно любит все вокруг себя контролировать. А вот этот Август, доктор и его давний друг и наперсник очень неприятный. Если бы Колю спросили чем именно тот так ему неприятен, он бы не смог объяснить. Вот только… эти его липкие руки, кривые улыбки и глуповатый смех раздражали, хотя как врач он очень помогал… особенно при приступах сильной головной боли, сочетающих с тупой болью в животе. А ведь еще были сны, странные, изматывающие, так похожие на реальность, от которых не помогали никакие микстуры и притирания. Она приходит не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы Коля просыпался в слезах с застывшим в горле криком, полным бессилия и ужаса. Её белое платье — единственное, что он видит отчетливо. Его — и темные густые волосы, а еще руку, которая уверенно тянет утопающего в густом тумане Колю за собой, проговаривая одну и туже фразу: — Давай же, скорее, ты сможешь, ты должен спастись! Ради себя, ради меня, пожалуйста! Коля верит ей, как никому кроме, верит и тянется следом, но каждый раз, когда пытается разглядеть её лицо, видит лишь размытый яркий свет. — Кто ты??? — кричит он. Она никогда ему не отвечает, а потом он всегда срывается в непроглядную тьму, цвета чернильной ночи. Воспоминание об этой тьме было так мучительно, что Коля невольно отложил прочь вилку, что не остается незамеченным сидящими за столом. — Коленька? — Дядя удивленно повернул к нему голову. — С тобой все в порядке? — Да, не беспокойтесь, просто задумался, — ответил Коля, проклиная свою нервозность. — Не о моем завтрашнем отъезде, надеюсь? — Данишевский поднялся из-за стола, покончив с завтраком. А на недоуменный взгляд племянника пояснил: — Вечно ты, друг мой, витаешь в облаках, вылитый отец! Еще третьего дня я предупреждал тебя об отъезде с ежегодной инспекцией в твое ярославское имение. — Думал, что перед отъездом мы прогуляемся по парку… — искренне сник Коля, услышав новости. — Я буду скучать. — Я тоже, Коленька, — ответил дядя, вновь ласково потрепав его по голове. — Но дела и денежные заботы о твоем имуществе, увы, не оставляют меня ни на миг. Ты же гуляй, друг мой. Только возьми сопровождающих и постарайся не простудиться — сегодня в парке ветрено. А мне еще нужно собраться и отдать последние распоряжения. С этими словами Данишевский покинул столовую, кивком головы позвав доктора Августа за собой. Коля был не так уж и разочарован отказом дяди, потому что… Потому что в любом случае один или без него, но он сегодня покинет опостылевший парк усадьбы и найдет наконец дорогу к городку приезжих археологов. — Прикажете заложить экипаж, барин? — поинтересовался Яким, вместе с Колей покидая роскошную столовую. Тот лишь покачал головой. Нет, сегодня, когда силы и здоровье начали возвращаться к нему, он хочет пройтись пешком, чтобы всей душой насладиться солнцем и погожим летним днем. Яким недовольно бухтел позади, пока они миновали парк — такой огромный, что даже живущий здесь с рождения Коля не знал всех его потайных тенистых уголков, и вышли за массивные ворота, так и не взяв никого больше для охраны и сопровождения. — Куда мы, барин? — В городок археологов. — Тогда нам на берег, барин. — Яким недовольно сощурился от порыва обещанного дядей ветра. — Там они возются. — Значит, скорее на берег. — Скорый вы, Николай Васильевич. — Умильно заметил Ефим, грузно топая следом за своим ускорившим шаг молодым длинноногим барином. — Весь в вашего покойного папеньку! Идти по освещенной полуденным солнцем, петляющей вкруг огромных валунов, поросших белым бархатом мха, широкой нахоженной тропе, усыпанной мелкими иголками и причудливыми шишками и вдыхать свежий соленый воздух было сплошным удовольствием, которое нарушало лишь ворчание недовольного Ефима, что «устал карабкаться по холмам как горный козел». Бубнеж его становился все громче и громче, пока Коля не прибегнул к испытанному годами средству: не пригрозил продать его цыганам. — Да молчу я, молчу, Николай Васильевич. — Вздохнул запыхавшийся Яким, когда они наконец вышли на берег. Оглядевшись, Коля испытал легкое разочарование — никакого городка археологов здесь не было и в помине, только толпа зевак из недалекой деревни, да еще несколько человек с ружьями, явно охраняющие какое-то странное сооружение, похожее на небольшой сарай. — Вам туда не можно, барин! — Худой и длинный парень, похожий на слугу из богатого дома, завидев его, сделал шаг навстречу Коле, но тот, не обратив на него внимания, во все глаза глядел на выбравшегося из сарая нелепого, замазанного землей и тиной человека. Такого знакомого…почти родного. — Леопольд Леопольдович! — Наплевав на предостережения длинного, Коля все-таки шагнул вперед. — Вы не узнаете меня? Это я, Коля… Николай Васильевич Гоголь.