Легенда Карельского перешейка

«Черт возьми, хорошо же живут эти варвары…» Вальяжно развалившись в хозяйском кресле во главе стола в роскошной столовой Сувенира доктор Август сглатывал голодную слюну в предвкушении скорого обильного ужина. Ну и что, что законный хозяин имения где-то шляется в такую непогоду, чего не отнять у этих дикарей — гостеприимны они до неприличия, и даже в отсутствии хозяев напоят и накормят гостя в лучшем виде. За высокими готическими окнами стеной лил дождь и бесновались молнии, а тут в тишине и лоске все до тошноты чинно и до скуки аристократично: и белые крахмальные скатерти, и тонкий фарфор, и бокалы богемского стекла, а в серебре и в фарфоре — осетринка а ла натюрель на до блеска начищенном блюде, аккуратно нарезанный свежий балычок, радующая глаз своей сочностью зелень, рыжики в хрустале покойной барыни, а для полноты картины изобилия — румяная курочка, коньячок в графине и несколько бутылок мадейры. Август, с наслаждением откусывая от нового куска, морщился на грохочущий по крышам дождь, и думал о том, что вообще-то он просто создан для подобной жизни. «Но если мальчишка, которого стоило утопить еще во младенчестве, не вернется, то придется расстаться с благополучием, — мелькнула на подкорке надоедливая и довольно неприятная мысль, занимающая Августа последние два дня. — И не только мне, но и моему благодетелю — Алексею Андреевичу». Мысли сами собой соскользнули к покинувшему Сувенир мальчишке. Зря Алексей Андреевич его не послушал в свое время! Надо было — да вот хотя бы столкнуть мелкого засранца, вставшего на пути Алексея Андреевича, с валуна, на которые тот по детству так любил забираться. Но так ведь нет! Пришлось выжидать, потихоньку прикармливая мальчишку ядом и опиатами, вызывающими у того странные видения… «Вызывающими — но не убивающими». — Август поморщился словно от боли, а затем кивнул лакею, который торчал за его креслом соляным столбом, совершенно ни к чему не способный, как все их русское быдло, чтобы тот налил ему мадейры. — Может, коньячку изволите, господин доктор? — Осклабился тот подобострастно, своим русским тупоумием доводя Августа почти до инфаркта. — Мадейры. — Четко и внятно, как душевноповрежденному, проговорил ему Август, мечтая свернуть дурню его бычью шею. — И — оставь меня. В тот момент что-то, наверное, промелькнуло в его взгляде, обращенном на тупоумного идиота, потому что тот, пробормотав: «Слушаюсь, господин доктор», налил ему наконец мадейры и действительно испарился из столовой, позволив Августу вновь вернуться к своим безрадостным размышлениям. Жизнь Августа в этой варварской стране складывалась вполне удачно. Словечко тут, взятка там, и вот он, только недавно приехавший в империю нищий немец, уже доктор в Доме скорби в Ярославле. Душевноповрежденные… — нет, Август никогда не считал их за людей, как и другое русское быдло. Ну и что из того, что он придумал рискованный медицинский эксперимент, спаривая психов между собой, а потом — железной ложкой выскабливая нарождавшихся младенцев из матки их повредившихся в уме матерей? Что их того, что некоторые из них не выдерживали операции и просто умирали от потери крови, до этого вдоволь наоравшись? Что из того — ведь тот эксперимент, обращенный во благо, а именно — удаление младенца из тела какой - нибудь состоятельной неверной жены или любовницы, мог его, Августа, озолотить. А психи — они и есть психи… Хуже животных. Едят, спариваются да испражняются. Хороши только тем, что свидетели из них никакие. «А потом меня накрыли. Кто-то меня сдал…» — Август снова поморщился, кривя тонкие, покрытые куриным жиром губы, вспоминая, что только круговая порука медицинского сообщества тогда, в Ярославле, уберегла его от тюрьмы и каторги. Нет уж, только не каторга. Её бы он не вынес. Как с трудом выносил и этот мерзкий климат, и этих русских с их дикими привычками — балаганами на праздник, медведями и юродивыми, что почитаются наравне со святыми. Как с трудом вынес явившуюся к ним вчера красивую девку с весьма соблазнительной, высокой грудью и темными глазами. «Теперь наверняка обнажит свои юношеские грудки и раздвинет длинные ножки, чтобы обольстить нашего доверчивого молодого барина и заграбастать все его богатства». — При мысли о возможном обольщении и последующем возможном браке Августа перекосило и он зло зыркнул на мерцающие за окнами молнии, словно это они были причиной его сплина. Ну и как теперь не думать о плохом? Хорош же он!.. Отличную службу сослужил своему благодетелю Алексею Андреевичу, позволив увести от них мальчишку. «Надо снестись с Элоизой», — наконец решил Август, одним махом допивая мадейру и откидывая прочь испачканную расшитую салфетку. Сам-то он уже написал немало писем Алексею Андреевичу, и о том, что обычная доза яда на мальчишку перестала действовать, и что он тогда запаниковал, так и не решившись давать тому большую порцию отравы. А Элоиза… Она далеко не глупа. Вдруг Алексей Андреевич оставил ей какие-нибудь распоряжения? А нет, так подсобит Августу с этими старыми-новыми знакомцами сбежавшего мальчишки, пошлет кого-нибудь последить за ним. В конце-концов, в ожидании ответа от Данишевского, даже такой возможностью нельзя пренебрегать. — Эй, человек! — позвал Август, и, когда перед ним появился один из лакеев, продолжил: — Завтра поутру вели заложить мне экипаж для поездки в Выборг…

***

Явление Якова Петровича в ночи чрезвычайно смутило еще не до конца проснувшегося Колю, который невольно выдал ему свои сокровенные мысли одной только фразой. Благо, Яков не стал заострять на сказанном свое внимание и расспрашивать. Лишь тепло улыбнулся одними глазами. Коля был чрезвычайно признателен Якову Петровичу за то, что он, погладив его напряженные холодные пальцы, поднялся навстречу принесшему им ужин Степану и велел тому растопить камин, мотивируя это тем, что в противном случае они с Николаем Васильевичем непременно замерзнут в этой сырости. Потом, уже за ужином, который Коля, ничего путного за целый день не проглотивший, согласился с ним разделить, Яков сам рассказал о сегодняшней поездке в Выборг, как и о том, что ничего нового или важного она не принесла. Доедая довольно вкусное рагу с аппетитом, коего еще полчаса назад у него совсем не наблюдалось, Коля из-под ресниц рассматривал уставшего, но чем-то абсолютно точно довольного Якова Петровича. Потом они пили чай с вкуснейшими пирожными, теми самыми, что так понравились Коле в момент их памятной поездки в Выборг. — Яков Петрович, я могу еще немного посидеть здесь с вами? — спросил Коля погодя, отчаянно алея ушами. — Я буду очень рад вашему обществу, Коленька, как впрочем и всегда… — ответили ему без малейшего промедления. «Коленька» От этого неформального и такого ласкового обращения Коля засмущался еще сильнее, но постарался взять себя в руки. — Давайте отправим Степана отдыхать, а сами переберемся поближе к камину — Проговорил Яков, поднимаясь из-за стола. — Там будет уютнее. Коля лишь кивнул. Ему было все равно, хоть на голой земле или камнях под проливным дождем, лишь бы эта дивная ночь, начавшаяся так тревожно, подольше не заканчивалась. — Тогда берем одеяло и устраиваемся поближе к огню. Вскоре все приготовления были завершены и Коля разместился лицом к разгоравшемуся камину, мягкие отблески огня в котором гуляли по стенам и потолку. Дрова тихо потрескивали, по комнате распространялся легкий аромат дымной хвои, и шум стихии за окном уже не казался чем-то тревожным. — Вам удобно? — проговорил Яков, расстегнув пару пуговиц сюртука и устроившись рядом, опершись спиной о кресло — Не холодно? Коле хотелось соврать, и тогда, возможно, Яков Петрович подсел бы ближе и укрыл его вовсе не одеялом, а своими объятиями. — Мне очень тепло рядом с вами, — решился наконец произнести то, что чувствовал, Коля. — Я рад, Коленька. Тогда может, вы мне расскажете, чему я обязан видеть вас здесь, в своей комнате? — Я сбежал из собственной… — Нахмурился Коля. — Яким опять напился. Яков тактично не стал комментировать ситуацию, лишь спросил именно то, что так хотелось услышать Коле: — Неужели это единственная причина, Николай Васильевич? — И глаза его, в которые Коля глядел не отрываясь, вновь смотрели с нежностью и какой-то затаенной тоской. Сердце Коли замерло, а потом забилось где-то в горле. — Нет, не единственная и вовсе не главная. Я хотел дождаться Вас. — И зачем же? — вопрос прозвучал мягко, но настойчиво. — Я волновался… И скучал… — Скучали? — Яков Петрович вдруг оказался совсем рядом, очень осторожно коснулся ладонью бледной щеки, обводя теплыми пальцами линию челюсти и заправляя выбившуюся темную прядку за ухо. — Начал с самого утра, как только проснулся, — проговорил Коля, мысленно ужасаясь своему бесстыдству, но подаваясь навстречу, ничуть не жалея. — Нет, раньше, много раньше. Еще там на берегу… Шум стихии за окном стих… Или это Коля оглох от собственной смелости. — Я тоже думал о вас, — проговорил Яков, с тихой радостью отмечая решительность неискушенного юноши. — «Больше, чем это пристало в моем возрасте и положении», — додумал Яков, в то время как бледное лицо Коли расцветало такой мягкой и искренней улыбкой, что Яков почти ослеп. А потом Коля вдруг подался вперед и неловко поцеловал своего полуночного собеседника в уголок резко очерченных губ, а Яков, не смея отказаться от нежданного подарка, мягко перехватил эти теплые, чуть подрагивающие от волнения губы юноши и невесомо, почти неуловимо провел по ним кончиком языка. Сладкий, задушенный, чуть удивленный стон стал для него лучшей наградой. Оглушенный происходящим, Коля, не удержав равновесия, почти упал в такие надежные руки Якова и замер, уткнувшись носом в длинную шею, вдыхая ни на что не похожий густой аромат… Чувствуя теплые ладони на талии, всем собой ощущая легкий довольный смешок, который Яков не успел заглушить в его макушку, Коля полностью расслабился. Ему отчаянно не хотелось выбираться из кольца крепких рук, а потому аккуратно развернувшись, не поднимая на Якова Петровича горящего словно в огне лица, Коля прислонился спиной к чужой груди, и, с радостью позволяя себя обнимать, прошептал: — Можно спросить? — Неужели вы еще не поняли, Николай Васильевич, что Вам можно все. Сердце стучало в висках, внутри все переворачивалось, но Коля не дал себя смутить, с трудом, но обретя дар речи: — То, что между нами сейчас происходит… — Коля очень хотел бы закончить вопрос, но губы словно одеревенели, язык примерз к небу и он замолчал. — Хотелось бы поверить, что Любовь, — выделяя последнее слово, чуть помолчав, серьезно ответил Яков. — Но я все еще не смею надеяться. Колю словно ключевой водой окатили от макушки до пят. Ему показалось, что он вновь оглох, ослеп и онемел одновременно. Если он не ослышался, то ему только что признались в лю… В чувствах. Внутри все скрутило и теперь горели не только уши и лицо, казалось, воспламенилось все тело. Разве такое вообще возможно, чтобы в него влюбился всего за несколько недель самый лучший, самый красивый, самый интересный человек из возможных? Влюбился мужчина… Яков Петрович рядом ощутимо напрягся и словно перестал дышать, выдавая свою заинтересованность в скорейшем ответе с головой. Пауза затянулась и Коля, подняв голову, чтобы посмотреть в непривычно растерянные блестящие темные глаза, мерцающие в теплом пламени камина, наконец нашел в себе силы на тот самый единственно верный ответ… что, как он надеялся, желал услышать его любимый полуночный собеседник: — А вы посмейте, Яков Петрович.