Будни первой спальни

Лололошка чувствует себя странно. Неправильно, неуместно, будто мир пытается его выгнать. Вот он идёт на кухню, а вот картинка перед глазами плывёт, разваливается на кусочки, и всё становится таким отвратительно громким, ярким и тяжелым, что хочется в самом деле поддаться миру, да дать выпихнуть себя в далёкое неизвестное. Со стороны он наверняка выглядит странно, если не жутко. Застывший с пустым взглядом посреди комнаты, посреди действия. Будто на паузу поставили. Ещё и наваждения эти странные… Лололошка не помнит этих людей, не помнит откуда он должен знать. А он почему-то уверен, что должен. Но Лололошка научился выбираться. Случайно, во время готовки, когда в очередной раз «выпал», рука зависла над кастрюлей с кипящей водой. И, разумеется, он обжёгся. И это выдернуло быстро и неожиданно. Мозг зацепился за жгучую боль и оставил все свои сбои на потом, уступив место рефлексам. Поэтому позже Ло обзавёлся зажигалкой. Маленькой и компактной. Наклеил на нее наклейку с ромашкой, которую ему зачем-то отдал Карл. И положил в карман толстовки, как своё маленькое спасение. Маленький якорь, держащий его здесь и сейчас. Он никогда не держал огонь у руки слишком долго: даже ожогов обычно не оставалось, только красные пятна, которые сходили в течение десяти-пятнадцати минут. Пока спасение от потери связи с реальностью не стало привычкой, зависимостью. Пока он не начал прижимать зажигалку почти вплотную к руке, щёлкая колёсиком, стоило ему ощутить, что что-то не так. И это стало проблемой. Без зажигалки в руках, без фантомной жгучей боли ожогов на запястье, без тихих щелчков, Лололошка чувствовал себя без причины нервно. Мысли начинали судорожно копошиться в голове, руки дрожать, а лёгкие предательски запирали воздух внутри грудной клетки. И чтобы унять эту нервозность, чтобы вернуться в относительную норму на ближайшие пару часов, приходилось оставлять ещё одну метку на руке. Только вот от видений это не спасало. Совсем. Когда он, зайдя в комнату, заметил спящего на кровати Дилана, в голове что-то щёлкнуло. Снова он увидел однорукого старика, но теперь он выглядел иначе. Он выглядел болезненно, он выглядел неправильно. Воздух заполнил запах яблок, сена и чего-то такого неуловимого, но до тошноты омерзительного. Дыхание спёрло, и Лошка сразу полез за зажигалкой. Один карман кофты. Второй. Карманы брюк. Ничего. Нету её. Пропала. Оставил ли он её где-то или выронил - было не важно. Потому что сознанием стремительно овладевала паника, сковывающая и почти болезненная. Мир перед глазами поплыл, потрескался и стал непривычно тусклым и далёким, где единственным звуком был звон в ушах и кровь, стучащая в висках. На ватных ногах, запинаясь и чуть не падая (на исчезающем из-под ног полу довольно трудно даже стоять, знаете ли) он почти долетел до кухни. Открыл горячую воду до предела и сунул руку. И вскрикнул почти моментально, стоило сознанию обработать тот факт, что его кожи коснулся почти кипяток. Однако руку он не выдернул. Выдернул кто-то другой, кто-то с громким голосом и мертвенной хваткой. –Какого хера ты творишь?! Я, блять, знал, что с тобой что-то не так в последнее время, но- Дилан. Он кричал на него, яростно, крепче и крепче впиваясь пальцами в покрытую ожогами руку. Но внезапно замолчал. Лицо его сменилось каким-то печальным ужасом, он поджал губы и разжал руку. Переключил горячую воду на холодную и сунул обожённую ладонь под кран. (Перед собой Дилан видел не своего надоедливого соседа, а кого-то совсем другого. Перепуганного, дрожащего, будто осиновый лист, с крупными каплями слёз, текущими по подбородку. И взглядом настолько потерянным, что ему даже стало стыдно за то, что он наорал на Ло.) –Так, ты. Просто стой тут и держи руку под водой. Я за аптечкой. И он исчез так же внезапно, как появился. Исчез с периферии. И Лололошка послушно ждёт, хотя не то, что бы у него есть выбор. Он держится за край раковины и боится отпустить, потому что чувствует, что уже не мир вокруг, а он сам, распадается на кривые куски. Рука под холодной водой пульсирует, и это больно. Больнее, чем от зажигалки, больнее даже, чем от пара, но ему совсем не стало легче. Внезапно поток воды исчезает. Вернувшийся сосед тянет его за собой, усаживает на диван, и Ло благодарен, что тот довольно близко к раковине. Дольше пары метров без поддержки его ноги бы просто не удержали. Чужой голос звучит как сквозь воду. Сердце до сих пор колотится, слёзы до сих пор застилают глаза, а судорожные попытки вдохнуть перерастают в всхлипы. Размытое черное пятно исчезает, а спустя мгновение аккуратно подносит что-то ко рту. Что-то, пахнущее лекарствами. –Пей. Давай, вот, вот так, аккуратнее… И Лололошка пьёт. Жадно глотает, как оказалось, воду, пока Дилан придерживает стакан. Когда вода заканчивается, стакан исчезает. –Скоро станет легче. Дилан аккуратно сжимает чужое плечо, а Лололошка прикрывает глаза и пытается дышать, потому что то ли от слёз, то ли от стресса, картинка перед глазами всё плывёт и плывёт. Пока он приходит в себя, сосед осторожно обтирает обожжённую руку полотенцем, мажет какой-то мазью и забинтовывает, после чего они сидят в тишине некоторое время. Лучше в самом деле становится, и, когда сердце перестаёт отбивать чечётку, Лололошка открывает глаза. –А теперь рассказывай, что за нахуй с тобой происходит. И он говорит. Говорит долго, выливая потоком всё, что накопилось. И про то, как мир разваливается на куски, и про странные дежавю, и про страх, и про зажигалку и зависимость от боли, и про чувство, будто он забыл что-то очень и очень важное. Он чувствует, как Дилан тянет руку к рукаву толстовки, чтобы посмотреть, что там творится, но одёргивает себя. За это Ло ему благодарен. И за то, что Дилан слушает, тоже благодарен, потому что это уже становится невыносимым. Когда Ло заканчивает, сосед тяжело вздыхает. –Пиздец. –Да. Он самый.–Нервно хихикает Ло. –Но, –Дилан подсаживается чуть ближе и сжимает Лошку за плечо, совсем легко и как-то ободряюще.–Ничего. Разберёмся. И Лололошка верит этому «разберёмся».