Жги со мной дофамин

Голова раскалывалась сегодня, как никогда. Вова самозабвенно пил водичку, не думал о плохом, вис в тиктоке, даже холодный душ принял, чтобы неповадно было яркой, тянущей и внезапно то затухающей, то вспыхивающей спичкой, головной боли. Пару (тройку уже?) дней прошло с последнего вопроса Кащея, который был нервно проигнорирован. Тот не писал больше, не слал идиотские картинки, никаким образом не напоминал о себе, будто и не было. Вова был доволен собой примерно минут семь. Он был счастливым обладателем тревожно-избегающего типа привязанности. Малейший холод — бан, излишний интерес — бан. Ничего не смыслил в межличностных отношениях, от того и непрошенные советы не раздавал, молча слушал, ну, бывает, че. Одиноким себя не чувствовал, любил спокойствие, хоть и посещал с некоторой регулярностью бары, общался с людьми в универе, иногда звонил семье. Этого было впритык, достаточно. Сожалений не испытывал. Грустно не было. Было снова… никак? Вроде. Излишние эмоции отвлекают от цели. Излишние эмоции — безвозвратный путь в ебаную яму с говном. Из которой выбираться потом, вырывая ногти, истекая гноем, давиться могильной землей, задыхаться. Выбираться несколько лет, не иначе. Со своим тревожным типом привязанности. Один на один. Излишние эмоции к кому бы ни было нужно было выжигать на живую. Прямо по своей коже собственной рукой, или выжгут потом за тебя. И тут этот тип, ломающий его уклад, прущий напролом своей громкостью и абсолютно тупым, даже идиотским юмором, который, к слову, Вова понимал. И иногда даже смеялся. Но смеяться не хотелось, хотелось выпить что-нибудь от головной боли. Суворов прошлепал к шкафу за коробкой с таблетками, аптечку он имел такую, что любые деды на остановке бы умерли от зависти. По босым ногам пробежал сквозняк, срочно требовались тапки. Тапок не купил, морозил ступни, благо хоть ходил по квартире не часто сегодня. Стук в дверь заставил его глупо замереть с этой красной коробкой в руках. Он удивленно и заинтересованно глянул в коридор. Там было темно, а чего ожидал? Человек был по ту сторону двери, видимо, очень ему хотелось попасть вовнутрь, раз так отчаянно долбил по железу. Казалось, что по Вовиной голове. Он щелкнул выключателем на стене и повернул замок. Понял, что если бы был осмотрительнее, и хоть раз глянул в ебаный глазок, то сейчас бы не отходил назад, раздраженно глядя на то, как Кащей, в полной своей амуниции движется на него, подобно большой и злобной скале. Мужчина показательно закрыл двери. Минуту просто смотрел. Вова начал уже закипать. Таблетку он так и не успел выпить. — Я так понимаю, ты не собираешься со мной говорить? — сказал он и снова сделал шаг вперед. — Ты же пришел, ты и говори. — От такого его тона стало не по себе. — Да какого хуя, Вова? Я уже понял, что ты не любишь много пиздеть и о себе, и о своей жизни, хорошо. — Он примирительно выставил ладони в черных перчатках вперед. — Но… объясни мне, просто я не понимаю ничего, что было не так? Я не самое ахуенное, что с тобой, видимо, случалось, окей, я это переживу. Просто… скажи мне ртом и словами в лицо в чем я, блять, был не прав, и я уйду. — Тебе это нахуя? — Статистику собираю ебучую, Суворов. Переписывался со мной — окей, пускай, мало ли с кем можно общаться, на хуй послал меня не меренное количество раз — окей… — Так и в чем дело тогда? Еще раз послать? — Я не идиот, я вижу, что по кайфу тебе. У тебя предрассудки какие-то насчет этого всего или где? Целоваться со мной тебе это нихуя не помешало, я смотрю. Вова отшатнулся. Сделал ещё шаг назад, понимая, что хочет, чтобы это закончилось, не начинаясь. Такое общение ему нахуй не нужно, и так наобщались на сотню лет вперед. Места в прихожей было мало, если ударит в лицо, то рискует нарваться. Вова ненавидел такие ситуации, когда нет выбора. И Кащей как раз выглядел так, что никакого выбора он не оставит. — Ну… — Он застыл зеленью своих глаз на его лице. — Ты че-нибудь скажешь? Але, это Пакистан? — Театрально помахал ладонью. — Нет. — Пиздец, опять нет, да ёб твою мать, Суворов! — Кащей хлопнул показательно ладонью по своему лицу. Было понятно, что думал об этом всем, что нервничал и бесился. — Почему? — Да что непонятного-то? Не хочу я! Этого недостаточно тебе? — Теперь моя очередь говорить нет. — Сказал спокойнее, тише, подошел медленно, заставил занервничать. — Этого мне нихуя не достаточно. У всего есть причины, разве не так? Сейчас от чего-то вызывал волнение. Пускал по стенам искры, воздух, будто перегревал своим настроем. Не интересовало ничего вокруг, на «нет» злился, причину бы все равно не принял. Вова ненавидел людей, которые считали, что их мнение — единственное. Приоритетное. Как в ебаном совке. Каким обладал и его отец, и переняла позже Диляра. И Вовино, вдруг, перестало существовать. — Есть причины… — Согласился Вова. — Да неужели? — Но я не буду обсуждать их с тобой. Не потому, что не хочу или мне похуй. Потому что не могу. — У тебя есть кто-то, с кем ты их обсудишь потом? Или с кем уже обсудил? Не то, чтобы меня это как-то беспокоит, но вполне может беспокоить тебя. — Да нет никого. Спасибо что спросил, блять. Лучше бы не открывал, нахуй. — Сказал устало, вздохнул, неловко зачесал назад волосы, нервничая. — Если бы не открыл, думаешь я бы не вынес эту дверь? Она у тебя вовнутрь открывается, Вова. — Кащей усмехнулся. — Ты ебанулся? — Суворов прищурился. — Кажется, что да. — Ну и ебаш в психдиспансер, а не сюда, голову лечи. — Только после тебя уж… — А я со своей головой сам разберусь. — Уверен? А как по мне, вместе веселее разбираться. Хуево со мной? Не интересно? — Не хуёво. Со мной хуёво. — О как. А это, давай, я сам уже решать буду. Можно? — Нельзя. — Разговор наш, я так понимаю, ни к чему не приведет? — Правильно понимаешь. — Вова кивнул. — Уходи, а? — Не, нихуя, не уйду. — Ты че хочешь? — Честно? Поцеловать хочу тебя. Ещё раз. Или не один. И поговорить нормально уже. Мне вообще все свои желания можно перечислить? — Только попробуй, нахуй, подойти. — Ты же понимаешь, что я попробую? Сделал ещё шаг навстречу, и получил смазано левой по переносице. Суворов, будто на инстинктах, будто так и должно было случиться, вместо того, чтобы позволить в прошлый раз обнимать себя. О руке своей Вова не забывал теперь ни на секунду, берег как мог, старался избегать вот таких ситуаций, но Кащей бесил, Кащей своей наглостью раздражал, с чего он взял, что может так просто, завалиться к нему домой, орать на него что-то, потом следом, будто ничего и не произошло, лезть? Мужчина отшатнулся, утер нос рукой, глянул на кровавые разводы. Ударил Вова несильно, если бы была рабочая правая, отправил бы поспать. А так… — Целоваться-то будем, не? — Будто и не понял, будто никакой крови на его перчатке не осталось. На него перевели взгляд. Колючий и будто обиженный. «Пиздец, ну да, давайте ещё я и виноват буду теперь!» — подумал Вова, и сам потер ладонью лицо. Еще подумал о том, что если Кащей действительно с отбитой башкой, то и похоронит его здесь. Вспомнил, какой он безопасный, когда дома, когда лил ему в кружку рыжий чай, и когда целовал его губы, ласково водил пальцами по лопаткам. И теперь стоял напротив, шелестел броником о форму, слизал кровь с уголка рта. И вдруг совершенно легко усмехнулся, опуская глаза к полу. — Заебись. Качнул права, называется. Ещё и по ебалу прохватил. А че так слабо-то? Жалеешь? А ты не жалей! «Лучше бы никогда не бил человека в плаще» — подумал снова. Рвано вздохнул. В последнее время ему казалось, что в голове каша. Мысли странные. Человек в плаще появлялся перед глазами все чаще. С лицом Кащея. С ласковыми руками, как у Никиты. Вова недовольно на него покосился, убрал руки за спину, но вдруг передумал. Вернул на место. Не во время вспыхнувшая мысль потекла дальше, всколыхнула в памяти «ну че ты», сказанное тихим хриплым шепотом, зацепила за собой жар тела под животом там, на площади, и руку в шершавой перчатке на боку. Тихий свой выдох изумленный тоже. И вот он же перед ним сейчас, тоже он, такой, в черном своем. Под броником татуировки, шрам на виске по-любому тонкий ещё, какого хуя вообще на работе? Он облизал невольно губы. Кащей это приметил и опустил глаза ниже футболки. Удивление отразилось на его лице, он широким шагом преодолел между ними расстояние, загоняя Вову в угол спиной, выставил снова ладони, мол, видишь, где руки? Противоречивый до мозга костей. — Извините, мне просто спросить. — Выдохнул, наклонившись. — Это на то, как у меня кровь из носа хлещет или… я просто говорю себе каждый раз ничему не удивляться, но ты меня озадачиваешь, пиздец. — Улыбнулся почти безумно, не отводя глаз, своих широченных зрачков под ресницами. — Это все забавно, конечно. Но… ты почему от меня такие вещи скрыть стараешься, а? Ладно, — согласился сам с собой о чем-то, — от меня, но себе-то зачем пиздеть? «Вранье отнимает много сил» — снилось сегодня. И то, как он, Вова, лежал головой на крепких Кащеевских коленях, слушал, как тот что-то невнятно говорит. Не запомнил. Так старался разобрать, но не смог. Упустил. Боялся чего-то. Свет не горел. Различал в темноте уголек подожженной сигареты и чувствовал на своей груди тяжесть ладони. — Мне можно?.. Да бля, Хотя бы посмотреть. Или потрогать? Подпустишь к себе-то? — Нет. — Вова больше не хотел пытаться как-то развернуть ситуацию, понадеялся, что Кащею просто надоест. — Не смотреть? — Уточнил шутливо и теперь уж шумно выдохнул, касаясь своими окровавленными губами его. По обе стороны от Вовиных рук, чужие предплечья уперлись в стену. От формы пахло сигаретами, кровь у Кащея была горькая. И Суворов понял, что горячо не от него, а от самого себя. Что потянуло снизу ещё более основательно и крепко, от этих касаний его висков кончиками пальцев в перчатках, от ощущения, что кто-то его так сильно вообще может хотеть. Он поднял глаза. Возможно, Кащей что-то увидел по его лицу. — Да не обижу я тебя, не смотри так, Вова, будто страшно. — Тихо пообещал. — Я понял, что ты в этой жизни вообще ничего не боишься. — И опустил руку на шею, большим пальцем щекотно повел под ухом. — Сквозь меня смотришь, не видишь нихуя. Как сквозь призрака. — А ты на меня разве? — На тебя. Я здесь не вижу никого больше. Я вообще больше никого не вижу, Вов. Веришь? — Что мне нужно ответить? — Чтобы «что»? Чтобы я отъебался? — Он усмехнулся. — Да ты хуй отмажешься теперь. Все что мне было нужно, я уже понял. По тебе понял. И по твоему стояку. — Кащея это, кажись, веселило. И разъебало тоже. Не заботила кровь на лице, уперся взглядом в глаза прямо, близко был, аж захватило дух. — Это вообще нихуя не значит. — Это значит все. — Сказал он на ухо, шепотом, повел губами по хрящику. Неуместные мурашки усыпали чужую мягкую шею. — И вот это тоже. Много чего значит, даже больше, чем я ожидал. — Говорил так тихо, дышал жарким по коже, заставил чувствовать, как тяжелеет все внутри и сворачивается. — Опять принимаешь желаемое за действительное. — Да и похуй. Могу принять действительное за желаемое. От чего повело-то так? — Кащей достал из кармана жужжащий вибрацией телефон, бросил его куда-то на пол, все также смотря в глаза и улыбаясь. — Я же тебя сейчас выебу просто здесь, Суворов, говори, давай. — И усмехнулся, поднимая того под бедра на руки, прокатил спиной по стене, футболка задралась, скаталась куда-то к шее. Вова от неожиданности схватился ладонями за шершавые плечи. Приложился затылком о стену, несильно, но ощутимо. Понял, что не болит голова, но спина засаднила от трения о штукатурку. Его вжали в холодный бетон, на шею опустились чужие губы, пачкая его кожу своей кровью. — Да я держу, ну… — Не знаю, я, блять, видимо все вместе. — Вова прикрыл глаза, устало обвил руками крепкую шею, чтобы не упасть, естественно. — Молодец, — потянул шепотом, — все же так просто, да? — Кащея ответ устроил, он снова поцеловал его, глубоко и жарко, вжался сам, царапая оголившийся живот застежками. Целовал долго, не больно кусался, подстегивало. Стреляло вспышками перед глазами. На льющиеся потоком звонки, прошипел, — да что за хуйня там?.. — Водитель автозака? — Ну да, я же на автозаке всегда езжу, так по-твоему? — Отпусти, ты мне всю спину ободрал. — Дай-ка, я гляну что там… У Вовы перед глазами закружилась прихожая, когда его опустили, резво развернули к себе спиной, утыкая щекой в заботливо подставленное предплечье, чтобы не убился. От одного этого, сильнее обдало жаром, Суворов прикрыл глаза и вздохнул, почти застонал, когда Кащей нервно задрал его футболку и широко прошелся языком по покрасневшей коже. Следом губами, потерся щекой о его лопатку, повел носом, по-звериному вдыхая его запах. Суворов не мог видеть, как тот улыбается, взявшись зубами за край перчатки, с усилием стаскивая ее с подрагивающих в предвкушении пальцев. Не мог видеть и то, как он наклонился к его боку, но отчетливо почувствовал, как широкая ладонь проникла под его домашние штаны и обхватила стоящий колом его возбужденный член. Он вскинулся и вскрикнул, одновременно от острого, пронизавшего и пробившего до самых висков, удовольствия и боли от укуса. — Сука… — почти прошипел, пока Кащей целовал недавно прихваченное зубами место. Почувствовал, как губы опустились на сгиб шеи. — Пиздец, не ушел бы тогда… Если бы я был в курсе вот этого всего, то валял бы тебя в своих белых простынях, а потом уставшего, мягкого и горячего вы-ли-зал. — Прямо на ухо, своим абсолютно нереально притягательным, хриплым шепотом, протянул Кащей. Или казалось так, потому что невыносимо хорошо было от того, что он делал своей рукой у него в штанах. Сейчас его отталкивать абсолютно перехотелось. Голова окончательно прошла. И пошла кругом. В мозгах ярко играло «лишь бы ты, блять, не останавливался». Все было как-то резко, сильно, с горечью на языке и ощущением его тяжелого дыхания в волосах. Вову опять развернули лицом к себе. Он открыл глаза, облизал губы. В ответ на голодный взгляд его болотных глаз, притянул к себе за затылок для поцелуя со вкусом крови. Кащей потянул вниз его штаны вместе с бельем. Застежки на его форме защелкали, этот звук отдавался эхом по ушам, и среди белого шума их сбитого дыхания, показался выстрелами. Суворов оторвался от чужих губ и откинулся головой назад, оперся ей о стену, ощущая, как Кащей присоединяется к нему. Как шумно выдыхает и легко ведет губами по его губам, раскачиваясь ладонью, огибая оба их члена. И это было так волнительно. Чувствовать его настоящего, ощущать его суть и сущность, силу, безумное желание обладать им. Кащей опустил глаза, жадно смотря на то, как его рука двигается, обнажая красную головку. Вова поднял его подбородок пальцами снова вверх, заставляя смотреть на себя. Ему нравилось, как он смотрит, и то, что плещется в его глазах. — Ебать ты красивый, я просто не могу. — Кащей вздохнул, облизывая губы. — У тебя все хуёво со вкусом. — А у тебя? — И улыбнулся так, что Вову снова прострелили чем-то безумным, на грани с действительностью. По эмоциям он ощущался ебаной лавиной. Тактильно, жестко от амуниции, но было плевать. Суворову показалась очень привлекательной та мысль, что возможно на нем останутся царапины и следы. Он сам ей удивился, но размышлять было не к месту, особенно когда его так чувственно прихватывали губами в шею, что горело все и щипало после Кащеевских губ. Вторая перчатка полетела на пол, глухо ударившись о светлый паркет. Ладонь повела по пояснице, от контраста с его горячей кожей, Вова простонал в поцелуй, и забывшись окончательно, потерявшись в ощущениях, понял, что его оглушительно накрывает оргазмом. Быстро и резко. Кащей дал ему отдышаться, ослабил руку, стараясь не причинять неприятных ощущений, добил до конца, уложил ладонь на затылок, легко сжал между пальцев волосы, заливая его живот горячим. Дышал ему в изгиб шеи, уткнувшись лбом. И, наконец, будто выпустил и загасил свою злобу, стал снова безопасным и мягким. Повел пальцами по его взмокшей шее, усмехнулся, будто джекпот отыскал. — Мне пизда, да? — Кащей снова улыбнулся. — Ну, разумеется. Телефон Кащея опять зашелся вибрацией. Он посмотрел на него пару секунд и повернулся в сторону ванной. Скрылся за дверью, и пока приводил там себя в порядок, Вова сполз спиной по стене. Она была приятно холодной. Прикрыл глаза. Запал стек подтаявшим льдом, уступая место блаженной пустоте. Наплевав на белесые следы на теле, нервно дернул футболку на место. Хотел уже, было, опустить голову, спрятать лицо в ладонях, но попал в плен Кащеевских рук. Он приподнял его лицо, уселся напротив, тревожно вглядываясь. Серьезно. Без кривляний и улыбок, без бесконечного потока «почему», как и хотелось бы, молча. Вова подумал, если бы он с ним был тогда, разбило бы его так? Наверняка нет. — Эй, — он погладил большим пальцем по щеке, — ну, прости. Я сделал больно? Напугал тебя? Ты чего, Вов? — Да ничего, все нормально. — Он хотел отвести от себя чужую ладонь, в итоге просто коснулся. Рука безвольно упала на колени. — Блин, ты же понял, что я не в серьез? Что это игра такая? Что тогда не оттолкнул? Если не вкатывает. — Это что-то бы поменяло? — Да конечно поменяло. Я бы и не стал тогда ничего делать, ну… — Не парься. — Ага, блять, не парься. Нихуя себе. Бедовый ты, Суворов, иди сюда. — Вову притянули ближе, заставили опереться на чужую грудь. Рука за затылок легко прижала к чужой щеке. Парень прикрыл глаза. — Да круто все было, просто… не ожидал. — Но это, как я понимаю, один хуй, ничего не значит?.. — Абсолютно нихуя. Кащей тяжело вздохнул, привалился рядом спиной. Уронил тяжелую голову ему на плечо. Вове стало тепло. Будто своим жаром он что-то внутри оттаивал. Не выдирал изнутри, а само уходило. Это было странно и даже… легко? С ним было легко сейчас, не давил, не доебывался. Не захотелось больше ругаться. — Я не могу тебе нихуя дать, потому что во мне этого просто нет… понимаешь? — Серьезно сказал Суворов, наклонившись. — Не представляю, кто это тебе сказал. Разъебал бы этого человека в клочья, если бы мог. Если бы понимал. Но я не могу ничего поделать, пока не знаю. — Ты ничего и не поделаешь. — Ошибаешься… — протянул, — я бы тебя спасал. Столько времени, сколько ты бы сам хотел. — А… потом? — А потом, когда бы тебе стало лучше, ты сам бы ушел. — Он усмехнулся. Как-то даже горько и не радостно. — Ты прям очень сильно хочешь в этом обвариться, я смотрю. — Вова неожиданно засмеялся. — Ой, не могу. А говоришь, что я без башки, а? Никит? Кащей повернулся. Удивленно уставился, сам начал улыбаться. Взгляд потеплел. Стал тягучий и медовый. Реакция? На что?.. — Хочу в этом сдохнуть. — Суворов был уверен, это было искренне, от этого и жутко. — Пожалеешь… — Вова отвернулся, снова коснулся затылком стены. Улыбаться перестал. Зевнул, прикрывая ладонью рот. — Ответь ты уже на свой чертов телефон. Кащей потянулся за трубкой. Рявкнул в нее: «Да. Пять минут». Убрал в карман. Вернул взгляд Вове. Нервный. Видно, что уходить не хотел. Сидел бы с ним рядом, болтал обо всем этом, пока он готов с ним говорить. Видел, что готов. Настоящий и уязвимый, такого бы и пальцем не трогал, слушал только. — Говорим, получается? Давай так, ты подумаешь ещё. Я нетерпеливый ну просто жуть, но дам время тебе. Если все так важно. Потом обсудим. Ты мне — я тебе, обмен грязными подробностями своих жизней, все по-честному. Идет? — Ладно. — Ты врешь мне, чтобы я быстрее ушел? — Я подумаю. Хорошо. Ну и насчет быстрее уйти, да, было бы неплохо. — Он попытался выдавить улыбку, но ничего не вышло. — Я… точно ничем не обидел тебя? — Завязывай, Кащей, — Вова отмахнулся, — переживу. Дай переварить. — Ты мне снился вчера. — Вдруг сказал Кащей. — Сидел в кресле, спичками чиркал, мосты хотел жечь. Я, знаешь, подумал, революционер хуев, а сейчас понял. Что ты ввиду имел. — Большой такой, а во всю эту хуйню веришь. — А ты нет? — Нет. Я вообще ни во что не верю. Никита встал на ноги, размял спину. Протянул Вове руку. Потянул того на себя, поднимая. Суворов понял, как жалко выглядел. Хоть и не хотел бы, чтобы он вообще что-то подобное видел. Держал спину, старался думать ясно, не давая тревоге шансов снова задавить его, как сугробом. Потер рукой плечо, разогревая. Понимал — обижает. Но лучше сейчас. — Это крипово, было увидеть тебя вот так, сидящим на полу. — Криповое тебя ещё не касалось. — Я верю тебе, пиздец, — он улыбнулся, — но мне нравится. Ладно. Иди, поцелую. — Отъебись. — Упрямая ты морда, Суворов. Нравишься мне. Вова пошел за ним, чтобы закрыть двери. А там уже… да хуй знает. Пусто стало и ещё более не по себе, будто забирал с собой что-то. Только вот забрать у него нечего было. Не врал и не набивал себе цену. Понимал просто. Не хотел человека обнадеживать, обещать. Подпитывать его одержимость, тянуть в долбанную, чистейшей воды созависимость. Потому что очень захотелось вдруг, чтобы его кто-нибудь спас. — Ни өчен безгә шундый күп йолдызлар моңсу, Вов? — Сам не ебу. — Думал, ответишь. — Пожал плечами и скрылся за дверью. Резво и нервно спустился по ступенькам, лифт ждать не стал. Мышцы тянуло и мелко потряхивало. Внутри глубоко залег, переливаясь и шипя черным гудроном, тяжелый ком. Кащей открыл подъездную дверь, вдохнул морозного свежего воздуха. Ничего. Не такое видели. Сел в машину, на него в три пары глаз уставились пацаны. Он молчал. Достал из пачки сигарету и прикурил, одновременно опуская мутное стекло внедорожника. Скрип о пластик показался в этой тишине громче, чем он есть. — Кащей, здесь вообще-то не курят. — Сказал недовольно Турбо, заводя мотор. Они ждали его, кажись, целую жизнь в этой железной тесноте. Начальство названивало. Начальство требовало. Кащей где-то шароебился. — Отъебись. — Отрезал. Постучал костяшками по панели. Вид у него был озадаченный и невеселый. Даже тот факт, что за пять минут он выдал только одно слово, насторожил. Тянуло от него злобой, затаенной, будто сдерживал ее, прятал и гасил ладонями, жегся и молчал. А что говорить? Думал о своем, не интересовал его гололед и холод, не интересовал тихий пиздеж Зимы, они проехали нужный поворот и разворачивались, теряя драгоценное время. Все вокруг разбилось о, мать его, Вову Суворова, такого всего загадочного и интересного. Одна такая загадочная и интересная уже (сколько?) тусовалась в Москве. Не вспоминала (или?) о нем, не интересовалась, вычеркнула из своей жизни его так легко, будто ничего не весил вовсе. Просто однажды не ответила и все. Так просто. Поставила жирную точку. А Кащей и не стал пытаться больше, будто так и нужно было, будто оно туда и шло. Просто молчал пару недель, не говорил ни с кем, уперся в работу всеми мыслями, отверг эмоции, стал черствым, как труп собаки на дороге. И тут Вова Суворов. Может тогда, когда нужно? Может, сейчас, как раз это то и есть, чего не хватает? Вова, видимо, не считает так. Оставить его? Не брать на себя ответственность за ещё одну жизнь, которую, к слову, ему ой как упираются отдать. Че прицепился-то? Кащей не понимал. Понимал одно, что это для него. Значит, так и будет. Вот и бесился, вот и бесил пацанов, курил в машине среди некурящих, сжимал пальцами до хруста пластика перчатки и пытался успокоиться. Что он там? Чем он занялся после того, как остался в одинокого бродить по квартире? Открыл переписку. Полистал просто, ничего писать не стал. Что тут скажешь? Попер ещё, как ебаный бульдозер, полез, облапал, по сути вообще может ему это не нужно было. Обиделся по-любому, на метр больше не подпустит. Думает теперь о нем всякую хуйню. И он, блять, совершенно точно 10/10, но хранит в себе что-то темное и жуткое, неосознанное, и никаким образом не хочет его, Кащея, туда вмешивать. Но Вова не думал. Он сел на край кровати, поджал под себя ноги. Озадаченно посмотрел в пустой стакан для воды. Очень хотелось пить и застрелиться. Накатила страшная усталость и пустота. Мыслей не было. Захотелось зарыться в одеяло и уснуть. Но? Опять попадёт туда? Или на этот раз, как раньше, без снов? Слишком было (стало) в его жизни дохуя Кащея. Он чувствовал необходимость отстраниться так же сильно, как необходимость почувствовать его снова. Он ушел в ванную, где позже старательно, под струями кипятка, сдирал с себя чужие прикосновения и запахи, стирал этот час из своей жизни и головы, промывал глаза, чтобы больше не видеть перед ними лицо, закрытое черной маской, в итоге просто окатил себя холодной, приводя в чувства. Не время для лирики, лирике в его квартире не место. В ушах нарастал неестественный шум. Может, простыл на холодном колючем ветру, когда больше нечем было закрыть шею? Вова налил себе чай с молоком в высокую кружку с психоделическими узорами. Минуту на нее смотрел, смотрел в нее и в себя. Постучал кончиками пальцев по столу, радушно согревающему длинную полосу света из окна, постучал ещё раз. Вылил чай, кружку громко поставил в каменную раковину. Ушел спать. Провалился почти сразу же. Согрелся в одеяле, подложил под себя мягкую и удобную свою руку. Тишина окутала, спрятала на время от проблем и мыслей. Пока его не окатило жаром пробуждения, сердце быстро заколотилось, он распахнул глаза. Кто-то долбил в дверь. Вова закрыл их обратно и обмяк. Вообще по боку, зачем к нему снова пытаются пробраться. Но айфон оповестил о том, что звонила Наташа. Это она была за дверью, с роллами и гневными изречениями. Вова снова пропал, и она забеспокоилась. Суворов нехотя поднялся, комната закружилась вокруг него. Резко встал, старость — не радость. Открыл двери и сразу напоролся на недовольный взгляд. — Что с лицом? — Спросила девушка, беспардонно отодвигая его плечом. — И тебе привет. — Пожрать тебе принесла. У тебя опять эти твои… беды с башкой? — она неопределенно покрутила пальцем у виска. «Беда моя только что (или?..) съебалась» — Да хер знает, простудился. Голова — котелок. — Ты когда в последний раз ел, Вова? Он задумался. Вчера? Вечером или утром? Решил, что это гиблое дело. — Да нормально все, не мороси. — Открыл холодильник, достал запотевшую бутылку Асти, принялся раскрывать пальцами шелестящую золотом обертку. — Нормально? То-есть это нормально, завтракать шампанским? — И роллами. — Он пожал плечами. — Считаю, вполне. — А это… что такое? — Она озадачено поднялась, подошла к нему ближе, Вова протянул ей бутылку, из которой сам только что сделал пару крупных глотков. Рука, сжатая на горлышке, уперлась в чужую теплую грудную клетку. — Вова? — Блять, да че там? — Ему пришлось поддаться женским рукам и запрокинуть голову, пока Наташа рассматривала темные от прилившей крови следы от Кащеевых зубов. — Да какого хуя? — Спросила она тише. — Это он? — Он. — Вова безразлично закатил глаза и отпил ещё. Асти было потрясным. — Он тебя заставил? — Блять, да все, — Вова мягко отстранил от себя ее руки, — не заставил. Я сам. — А выглядит так, будто заставил. — Кусается, сученок. — И… что ты думаешь? Ну… — Да нихуя я не думаю. Думаю, что он сюда больше не попадет. И все. — Не зашло? — Не знаю. — Это… как? — Я не анализировал ещё. — Просто… после твоей этой херни я больше не слышала, чтобы ты вообще с кем-то встречался. — Аккуратно и тихо начала девушка. — Поэтому и испугалась, что вдруг он сделал то, чего ты не хотел. — Я не знаю, хотел ли я. Но потом однозначно не пожалел. А сейчас… не хочу думать об этом, в общем. — Вова принялся раскрывать пальцами упаковку с роллами. — Та херня не должна испортить тебе остальную жизнь, Вов. Бокал есть? Суворов встал на носочки, доставая с верхней полки бокал для шампанского. Налил из бутылки, наблюдая броуновское движение пузырьков воздуха в нем. — Я это понимаю. Половину она мне уже испортила. Только это не так все работает. Я и сам не понимаю, как. — Ты боишься? — Чего? — Вове нравилось пить с горла. Не хватало леопардовой шубы на плечах. — Отношений. — Меня пугают не то, что отношения, об этом и мыслей нет. Взаимодействия с людьми. Конкретно с ним. Я вижу, что мы бы неплохо поладили. Мы близки по духу, мне с ним интересно. Вот позволил ему, — он усмехнулся, — что позволил. — И в чем проблема тогда, Суворов? Если вкатил, то дай шанс ему. Тем более, если есть интерес, вы просто спать можете. — Она пожала плечами. Вова задумался. — Не обещаешь же ничего, просто попробуй. — Ага, и сдохни потом в канаве. — Да почему сразу сдохни. Может он не зайдет тебе. И не вызовет тот интерес, которого ты боишься. — Наташ. Мне кажется уже. — Он серьезно на нее посмотрел. — Пиздец. Чем? — Тем, что он ебаный спасатель по натуре, а я тревожник. Это хуевая тема, сама знаешь. — Это становится хуевой темой, когда вы расстаетесь. Но это не обязательно. — Это в настоящей жизни почти обязательно. — Расскажи тогда. Как тебе все? — Видно было, что шампанское ее немного развеселило. — Что, все? — Ну, секс? Кусается, говоришь? — Да. И хватает лапищами своими, когда хочет. Уебок. — Вова усмехнулся. — И пахнет вкусно пиздец. — Бля, я думала ты вообще больше никогда не потрахаешься. — Да и не назвать это прям сексом, Наташ. — Тем не менее. Не испугал тебя? — Я, что, маленькая девочка? — Да не, просто после всяких таких событий люди вообще интерес к сексу теряют и пизда. — Так а я на сколько потерял? — Ты мне скажи. — Не знаю. Но мне кажется, я был просто бревнищем. Одеревенел, конечно, весь. Да и хуй знает, как с ним вообще. Как там ему по кайфу. Мужик же. Я не ебу. — Ой, да будто разница есть. С девушками же тоже сначала не понятно что-как? — Она любила узнавать у него всякие скрытые от женских глаз вещи. — Права ты. Как всегда. — И любила, когда была права. — Короче, я так понимаю, мозгу ты ему уже выебал? — Основательно. — Он кивнул. — Ой, Вова. Ну что же ты за человек? — Он сам захотел. Я не при чем. Я предупредил. — Скорее всего, не верит. Мы, обычно, закрываем глаза на недостатки тех, кто нравится. — Никита ещё не знает ничего о моих недостатках. — Ой, да и похуй. — Она махнула рукой. — Это не твои проблемы, Вов. — Да не могу я так. — Ты не пробовал. — Я всякое пробовал, Наташ. И это станет и моей проблемой. — Зато хорошо проведешь время. Ты ничего не теряешь. — Теряю свое психическое здоровье. Она вдруг звонко рассмеялась. — А оно у тебя есть? Нельзя потерять то, чего нет. А вот приобрести — очень можно. Не лишай себя возможности лишний раз раскрасить свою жизнь. И мужик тот, много лет назад, не имел никакого права ее загонять в серое, Вов. Не дай ему все испортить. Вова задумался. Покрутил между пальцев бамбуковые палочки. Вернул ей насмешливый взгляд. — И то верно. На телефон пришло сообщение. Вова открыл переписку, уголки губ поползли вверх. Он откинул голову назад и весело усмехнулся. «Ну не злись на меня, придурка. Переборщил чутка, каюсь. Обещаю на следующий раз тебе самый нежный в мире минет. Если захочешь.» Дополнил все это глупым смайликом. Вот же действительно, придурок. — Что там? — Наташа заинтересованно приблизилась. Вова заблокировал айфон и положил экраном вниз. — Да ответь ты ему, уже и меня бесишь. Суворов вздохнул. Снова взял телефон в руки. «Если захочу» Заблокировал с громким щелчком. В туманном Питере один Кащей весело разулыбался, глядя в экран, сидя прямо на обледенелом поребрике. «Захочешь»