Жги со мной дофамин

«Захочешь снова ощутить мои губы на своих, снова ощутить, принять, вытерпеть и выгнуться от присутствия моих острых зубов на твоей шее, рядом-рядом с артерией. Ощутить прилив адреналина и дофамина от пальцев, впившихся в бедра»… И Вова захотел. Смотрел на это, приподняв в недоумении брови, смахнул с лица несуществующую прядку, упавшую на лоб трясущимся указательным. Во рту пересохло. Захотелось утопиться. «Захочешь, чтобы я уложил свою горячую ладонь на твою шею, чтобы ты почувствовал запах дыма от кожи, и сдавил, пока буду двигаться»… Он заблокировал экран. И прикрыл глаза, выдыхая ставший в миг ненужным, воздух. Прикрыл пылающее от прилившей крови, лицо, рукой. Прошелся большим пальцем по скуле. Вот же… ебаный в рот! Хотелось и дочитать, и послать на хуй наглую бесстыдную морду, и почувствовать его руку на своей шее. Где он там собрался двигаться? И как?.. Разблокировал экран, обдало искристым жаром, как из печи. По лицу. По телу. До кончиков пальцев на ногах. Закружило внизу, призывало дотронуться хотя бы своей ладонью. «… пока буду двигаться ритмично и размеренно внутри твоего тела» Заебись. Суворов сжал себя через тонкую ткань белья. Приоткрыл губы, рвано выдохнул. Представил, закрыв глаза, что это не он. Увидел, словно вчера было, как человек в белой майке накрывает их двоих одеялом с абсолютно дьявольской улыбкой на своих губах. Как он тянет его белье вниз, не отрывая взгляда. Как он приподнимает его поясницу своей ладонью, прижимает к себе. Мол, смотри, че со мной делаешь. Вова открыл глаза. Прошуршал пальцами по экрану: «знаешь, что я сейчас собираюсь сделать»? Отправил. Затаился, словно нашкодил, будто украл припрятанную родителями коробку конфет. Откровенно флиртовал, по крайней мере, хотелось. «Знаю» «Сука» — сорвалось с сухих губ в пустоту. Перед глазами мелькал образ. Образ был таким… притягательным. Жестким со всем ебаным миром, но ласковым с ним. И было не ясно, как такой контраст — удушение и нежность, вообще могли бы сойтись во едино. Суворов понимал, что нагло, плевавав на реальность, ваяет из него нечто идеальное, додумывает и придает ему черты, которых у него нет. Это может плохо закончиться. Но и по-другому он не мог. Решил ещё, что и Кащей, наверняка, уже его себе придумал. Идеализировал. На этом как-то успокоился. Стек снова к своим фантазиям, позволил «фантазии» себя приласкать, погладить, опустить губы на шею и клацнуть зубами у лица, как лесному, дикому псу. «Ты наверное сейчас очень красивый. Так и вижу, как дрожат от наслаждения твои ресницы и слышу, как часто и загнанно ты вдыхаешь» Вова рассмеялся. Бля, ну и воображение у чела. Таким, как видит он, Вова точно не был. Никакие ресницы у него не дрожали, но член стоял, причем крепко, как на бдсм порно с принуждением. На него. На то, как он, все-таки, старается его удивить и расположить. Берет обещаниями, берет своим кожаным парфюмом и шершавыми перчатками. Суворов закатил глаза. Он ненавидел все это ощущать. Блядскую и неуместную щекотку предвкушения под кожей. Парень почти почувствовал, как его пальцы повели по бокам, самые кончики, заставляя усмирить свое тело не выгибаться, не дрожать, ни в коем случае не поддаться им. «Я могу приехать. Хочешь?» Вова задумался. Глянул на экран айфона, облегченно даже поморщился. Времени было дохуя, завтра было нужно на пары. Важный день. Так и сказал. Набрал пальцами даже уязвимое «сорян». Будто ему жаль. Не раззадоривая и не сожалея о написанном примерно семь минут. Потом накрыл свое тело одеялом, повернулся на бок. Все завтра. Все утром. Он обязательно об этом подумает. Ухватился рукой за подоконник, почувствовал на талии широкую теплую ладонь, повернул голову, попал и утонул разом в глубине пьяных туманных болот напротив. Улыбнулся, смущаясь под его напором. Он смотрел, будто он что-то для него значит. — Все норм, Вов? Что-то тебя шатает. — Усмехаясь проговорил Кащей, подкуривая сигарету от заженной спички. Огонек мелькнул в широких зрачках. Кащей встряхнул спичку, и Вова проследил взглядом за тонкой струйкой дымка от затухания. Смотреть на него было от чего-то неловко. Смотреть на него было, будто воровато. Будто чтобы никто не заметил, ведь за ними, казалось следит весь мир сквозь эти тонкие щели между желтыми газетами. Вова прочитал: «Больше никому меня не прощай, чтобы в одиночку шел за тобой»… Это было в каждой строчке. Переплеталось и повторялось. Било по сердцу и в него. Кащей улыбался, щелкнул пальцами, укусил губу, неосознанно. Кружил вокруг него, предлагал варенье, предлагал сложить к его ногам весь блядский асфальт. Зачем ему весь асфальт, Вова не понял, но коротко кивнул, смущенно, соглашаясь. Он бы согласился со всем на свете. Если бы Кащей предложил. Вдруг потянул его за руку на себя, остановил напротив. Смотрел в глаза, коснулся носом его, будто на пробу, будто не знал его ещё. И боится так и не узнать никогда. Здоровался и знакомился. Молчал. Вдруг выдал: «знаешь, что общего между Кощеем и Адидасом»? — Знаю — Да нихуя ты не знаешь, Вова. — Кащей ухмыльнулся, будто доверял ему какой-то секрет. — Тогда скажи мне?.. — Во времена жестоких битв за улицу, за право ходить между домов, за право быть тем, кем хочешь, рыцарь из пыли и темноты… знаешь что? — Что? Чужая ладонь притянула ближе за затылок. Губ коснулось холодное дыхание. Вова сглотнул, хотелось подойти ещё ближе. — Украл царевну. Запереть хотел за семью деревянными дверями, связать стальной цепью, а царевна, представляешь… что? — Что? — Украла его душу, Вов. Суворов думал об этом пол-дня. Пока на парах сидел, скучающе записывая бухтение препода неровным расплывчатым почерком. Думал, пока курил свою вишню на крыльце, радуясь солнцу и отсутствию ветра. Думал, пока отвечал Кащею на вопрос во сколько и куда к нему приехать вечером, чтобы вернуть ему его коричневый шарф. Вечером ему нужно было подойти к своему психологу, хотелось обсудить то самое подсознательное, что подбрасывает ему такие реалистичные и яркие сны. И кое-что ещё, если останется время. Вечером он должен был решить, будет ли бросаться в новые человеческие взаимодействия или?.. От того и вечера совсем не хотелось. От вечера, возникла мысль, надо бежать. Прятаться. Отказаться от этого всего. Не осталось и следа от ночного наваждения, перебило, как отрезало, странным, непонятным разговором в чужой квартире вместо сна. «Больше никому меня не прощай» — оказалось только строчкой из недавно лайкнутой в приложении песни. Ничего более. Этого человека не существовало. Не стоило придавать ему какое-либо значение, но Вова был со своими трактовками, насчет мыслей и снов, насчет всего. К трем часам дня затряслись руки. Тревога накрыла снежной лавиной, закружила, замотала в стороны его парализованное тело. Он скурил почти пачку. Забил на лекции. Дышал зимним Питером, пока шел до дома, переодеться. Прятал глаза, смотрел под ноги, впивался в лед, говорил себе: «это не по-настоящему, это из-за бед с башкой». К пяти подступила тошнота. Волнение было перманентным, как черный маркер. Вова заведомо понял — все, нахуй, перечеркнет. Сны исчезнут. Исчезнет Казань, исчезнет кухня, одеяло и отделение, исчезнет человек в плаще — исчезнет Кащей. Вова Суворов останется один. И заебись. Этой мыслью он почти что себя успокоил, пока не получил новое сообщение. Обдало теплом. До самой руки, в которой был телефон. Он даже не знал, кто пишет, но будто реакция была быстрее. Писала Наташа, о том, что две последние пары отменили. На новость Суворову было до пизды, он уже поднимался домой. Открыл двери ключом и замер, прямо со связкой с красной лентой с запуска ракеты с «Восточного», привезли друзья, на, мол, станешь частью бескрайнего космоса, между пальцев. Вспомнил вдруг их квартиру в Казани. Подумал о том, что входит в нее, а не к себе. Но темная прихожая была его, на крючке висела домашняя кофта, в углу покоились новенькие тапки, на столике валялась пустая пачка из-под Рича. Ну и долбоеб. Частью бескрайнего космоса ему уже, как ни крути, никогда не стать. Только черной обугленной звездной пылью. Мертвой туманностью. Вспышкой на солнце, которого в Питере никогда не было. Кащей терроризировал его телегу. Вова видел уведомления и не мог заставить себя ответить хоть что-нибудь. Хотелось побыть в тишине. Усилием он открыл переписку, отказался от того, чтобы его подвозили и решил пройтись, благо, идти было не далеко. Пару-тройку станций. Сказал ему, куда подъехать, где-то рядом с домом психолога. Видеть его возле своего подъезда больше не хотелось. Его собственная голова ему мешала. Выпив пару кружек холодной воды, двинулся на улицу. Включил в наушниках что-то нейтральное. На пару секунд снова стал собой, но все разбилось в который раз об оповещение. Дошел до нужного двора, черная Камри мигнула ему фарами. На город опускались тревожные плотные сумерки. В салоне было тепло и приятно пахло фруктовой жвачкой. Вова осмотрелся, в глаза напротив смотреть избегал. — Ну, привет-привет, красотища. Чего такой? Умотался в своем универе? — Кащей постучал пальцами по рулю в кожаной оплетке. — А у меня выходной, представляешь? Отпустили, наконец, гады, воздухом хоть подышать. — Не надышался на Ленинградке? — У кого-то опять проблемы с настроением, м? — Парень потянулся к нему, хотел наклониться, стать немного ближе, напоролся, как на нож, на тревогу в глазах, сузившую зрачок до размеров иголочного ушка. — Нет, — Вова даже вздернулся, выставил вперед руку, — не… — увидел, как Кащей отодвигается, озадаченно опускает глаза на часы на руке, — сорян. Без этого. — Понял. — Тихо протянул, вздыхая. Вернул встревоженный взгляд. — Нихуя мне не светит здесь, да? — Да. Кащей кивнул сам себе. Нахмурился и грустно улыбнулся, поворачиваясь. — Скажи мне честно, вот без пиздежа, у тебя биполярки какие-то? Или ты меня просто дрочишь? — Блять, Никит, — Вова обреченно сполз по сиденью, — отъебись, а? Он помолчал. Видно было по лицу, что о чем-то думает. — Устал?.. — спросил тихо. — Очень, я просто заебался. — Я могу тебе помочь? — Думаю что нет. Шарф… отдашь? — Отдам. — Хмуро потянулся на заднее, касаясь его плечом. Протянул шелестящий пакет. — Я пошел. — Вова свернул его поплотнее. Не стал даже заглядывать вовнутрь. Открыл дверь, ветром обдало горящее лицо. Выдохнул, наконец. Достал из пакета мягкую вещь, накинул на шею, обмотал вокруг. Сделал шаг за машину, ощущая, как чужой взгляд сверлит в нем дыру. Закрыл глаза, прошел так несколько метров, наслаждаясь (точно ли?..) пустотой внутри. Уверен?.. Кащей нервно ударил ладонью по рулю и запрокинул голову назад. Оперся затылком о кожу, бля, ну что не так-то? Дибил ебаный, чего натворил? Видимо, реально не судьба. Видимо, стоит завязывать. Посидел так несколько минут. Закурил, открыв окно. Вдруг услышал уведомление. Его телефон лежал на коленях, на него ничего не приходило. Озадаченно пошарил рукой по сиденью напротив, засунул с усилием пальцы меж бардачком и обивкой, нашел там край чужого чехла. Знал наперед уже, что ядовито-зеленый. С черным отравленным яблоком. Еле как достал. Покрутил в руках. Нажал на кнопку блокировки, улыбнулся единорогу на заставке и семи уведомлениям от «Наташа». Может, дело в этом? Да не, сказал бы точно. Спрашивал ведь. Повертел головой. Прошло несколько минут, как ушел. Наврядли заметит пропажу, пока не дойдёт до места назначения. Куда шел-то? Убежал, будто в ужасе, не сказал ничего вообще. Не хотел. Это его право. Если бы в реальности ещё так думать, ага. Кащей накинул куртку и вышел из машины, закуривая еще одну. Пошел в направлении, в котором мелькала темно-зеленая, еле различаемая во мраке, спина. Вгляделся в окружающую его улицу. Фонари светили где-то вдали, здесь же было хоть выколи глаз. Пошел вперед быстрым шагом, в надежде догнать, чтобы (остановить попытку сбежать от него в который раз) отдать гребаный телефон владельцу. Свернул в арку, едва не поскользнулся на льду в своих летних кроссах, на машине ведь, че. У входа в дальнюю парадную приметил какое-то копошение. Тишина вокруг была как и темень — непроглядная. В свете из окна на первом этаже, в сидящем на поребрике человеке, заметил темно-зеленый, окатило тревогой. Шаг ускорил. Вова поднял на него растерянный взгляд. Кащей скользнул глазами вниз, молча смотря на то, как он зажимает ладонью бок. Пальцы заволокло красным. Рядом из темноты торчали мужские тяжелые ботинки. — Так, — зачем-то сказал шепотом, — иди сюда, — протянул руку, но Суворов его будто не слышал, смотрел вперед, — давай, можешь идти? Покажи мне, что там? Вова совершенно по-детски мотнул головой, поднялся на ватных ногах, не убирая руку с куртки. Кащей достал из кармана серые осенние перчатки, протянул ему. Он был словно в трансе. Мужчина с усилием втиснул перчатки между его ладонью и раной. — Зажми. Этот… че? — Горлышком от бутылки. — Вова говорил тихо и сбивчиво, безэмоционально. — Я толкнул его, я нихуя не делал, Никит. Он не встал. — Блять. Кащей повертел головой, проверяя, нет ли камер. Какие камеры, нахуй, во дворе-то? Достал айфон, включил фонарик, засветил край расплывающегося по сером снегу кровавого пятна. Выключил сразу же. Нашарил глазами то самое горлышко, засунул в карман. — Пошли, родной, пойдем. — Приобнял рукой за плечо, толкнул несильно в сторону арки, из которой несколько минут назад вышел. — Телефон проебал. — Суворов остановился. — У меня твой телефон. В моей машине проебал, пошли, быстро. Путь занял минуты две, дольше думал, в какую сторону идти. Открыл дверь, усаживая побледневшего до молока, парня на переднее. Завел двигатель и резво развернулся, выехал на шоссе, набирая скорость. — Куда? — Вова повернулся. — В больничку. — Нет. Нельзя мне. — Ты ебанулся? Тебе ещё и по голове прилетело, Вов? — А если он сдох там, блять? — Он крикнул и затих. — Мне нельзя в больницу. Там все сростят. — Это самооборона. — У меня ебаная условка. — Сказал тише и прикрыл глаза. — Это пиздец. — Че… у тебя? — Кащей неверяще повернулся. — Серьезно? У тебя? За что? — Сто тринадцатая. Тяжкие телесные. Двушка. — Удивляешь. — Он завернул на обочину, припарковался. Достал снова свой телефон. — Покажи и решим куда поедем, давай. Ничего не будет. Вова вымучено на него посмотрел, но делать было нечего. Отнял трясущуюся руку от куртки, окрашенной в красный. Кащей приподнял одной рукой плотную ткань вместе с толстовкой. Фонариком не мелькал, осветил рану, несколько секунд осматривал, щурясь. На коже было несколько неглубоких разрезов, но кровь текла так, будто… — Ты что, бухал? — Пару бокалов вискаря перед выходом. — Пиздишь. — Что? — Насчет пары бокалов. — Ну… больше может. Я не знаю. — Вова закрыл глаза. — Ничего там такого, ладно. Не хочешь в больничку, поехали, значит домой. Перевяжем, обработаем, может прокатит. Буду твоей медсестрой, раз уж на то пошло. — А… этот? — Что? — Кащей сразу не понял. — Ну, скорую вызвать надо. — Да, и телефон засветить свой. Тогда вместе поедем. — Нельзя так. Он умер, может. — Тебе вот только не меня похуй, да? — Кащей занервничал. — Ладно. Блять. Во-ва! — Нервно дернул ручку. Вышел из машины. Закуривая, понял, пальцы колотит в страхе. Забыл уже, что такое — за близких бояться. А Вова был уже ближе некуда. Каждый день призраком в его мозгу вспыхивал, не угасая до самой черной ночи. И во снах рядом, будто обнять позволял, сопел на соседней подушке будто. Просыпался с ним каждое холодное утро. Перешел дорогу широкими метровыми шагами. Остановил девушку, неловко ткнул пальцами в рукав шерстяного бежевого пальто. Она глянула на него взволнованно, после заметил, как поплыла взглядом по лицу и куртке. Улыбнулась, смущенно. — Девушка, милая, вопрос чьей-то жизни и смерти. Наберите ноль три, сообщите что человек лежит там во дворе возле третьего подъезда, мой телефон в хлам разрядился. Нехорошо будет, если замерзнет. Может, дома у человека нет, но это не значит, что его спасать не нужно? Правильно? — Попытался безобидно улыбнуться, тряханул рукавом, зябь пробралась под ткань куртки, мурашки щекотали насекомыми. — Совсем сел? — Глупо она уточнила, шарясь в сумочке. — Совсем-совсем, жалко же… — Согласна с вами, — она кивнула, — адрес ведь назвать нужно. Знаете? — Знаю. Спасибо вам, люди ведь черствые пошли, а вы — ангел, будто, сам бог послал вас мне. — Сложил ладонь к ладони. Беспокойство играть не пришлось. В машине сидел Вова, зашелся, наверняка, липкой страшной паникой, если каждый день не может прожить без стакана с алкашкой, и с мыслью о нем, не уживается без истерики. Сказал быстро адрес, наговорил больше, чем на день рождения родной бабушке. Проследил, пока уйдет, чтобы не видела его машину. На всякий пожарный. Сигарету так и не докурил, выбросил, ударил угольком серый талый снег, свалявшийся у обочины. — Вов? — Не зная, зачем позвал. — Я попросил скорую вызвать. Все нормально. Вов?.. Суворов поднял на него влажные морские глаза, пахнуло бы солью и солнцем, если бы не горькая мутная тревога не припорашивала перцем воздух салона. Так и держал трясущейся рукой блядские, пропитавшиеся своей кровью, не теплые ничерта, перчатки. Дрожал крупно. Переживал наяву. Кащей пододвинулся, сейчас, сейчас поедем уже, ну, сжал ладонью показавшееся маленьким и хрупким, теплое плечо. Коснулся лбом затылка. Так было нужно. Я здесь. Вова внезапно заметил, какая у него идиотская шапка — ярко-синяя бини, как у Узбеков, метущих улицу. Вдруг уголки губ неосознанно поползли вверх. Никитка, сколько ему там, нахуй?.. годика. — Больно? Вова прикрыл глаза, скривился вымучено. Лоб разрезала складка, когда двинул на пробу ногой. Повернул голову навстречу, касаясь его лба своей кожей. — Больно. — Сообщил тихо. От такого его голоса расползлась таким же кровавым пятном внутри горечь. — Потерпи, родной, немного ещё прокатимся и уже доедем. Есть дома бинты, вся хуйня? — Да нет ниче. Откуда? — Мало ли. Ладно, купим сейчас где-нибудь. Отодвинулся нехотя. Хотелось не выпускать его из своих рук ни на минуту. Я здесь, снова и тысячу раз. И я буду здесь. Несся, будто на свадьбу опаздывал, до аптеки, потом до Вовиного дома. Помог подняться, хотя этого и не требовалось. Сам хотел. В квартире уже понял, под ламповым светом Вова был бледнее мертвеца. Помог снять куртку и толстовку, проглотил испуганный взгляд и то, как он задержался ладонью на его руках, снимающих с него одежду. Об этом он обязательно спросит, но не сейчас. Сейчас уложил его на диван, всунул в руку стакан с холодной водой. Стакан держался в ней хуёво, точно ли не трогал того типа? Помнил о том, что с рукой проблемы. Страх делал его слабым, и по белому лицу было ясно, что о Вовиных страхах никто вокруг не знает ровным счетом ничего. Принёс вымоченное в холодной воде полотенце, стирал молча кровь и покрытой испариной кожи, касался мало, касался воровато, медленно, не хотел делать больно, боялся усугубить. Кровь все шла, тонкой струйкой потекла по боку. Кащей не дал крупной капле сорваться на простынь. Вова тихо и медленно дышал, глаз не открывал, не смотрел, что он там делает, терпел скрежет внутри, терпел холод воды и чужие руки на теле. — Обработаем сейчас и примотаем. Нормально? — Нормально. — Вообще, зашить не помешало бы. Шрамы останутся. — Татуировку сделаю. — Глаз не открывал. Кащей взболтнул пузырек с хлогрекседином, налил щедро на бинт, коснулся раненого места. Подержал несколько долгих секунд, слушая его дыхание, разбивая стылые комки каши в голове. Наложил в итоге повязку, края долго кропотливо клеил белыми пластырями. Кожа вокруг покраснела и припухла, авось и пронесет — подумал мельком, ран в его жизни было предостаточно, при такой-то работе. И товарищей нередко обрабатывал и себя приходилось самому. — Кого ты там так отпиздошил, что условку приобрел? — Долгая история. Расскажу как-нибудь. — Суворов опустил лицо, разглядывая кусок белой ткани на своем боку. Сквозь бинт ещё не сочилась кровь, значит, живы будем — не помрем, пацаны. — Мне тоже однажды едва не пришили, обошлось. Бутылку из-под шампанского в лицо типу кинул, лоб рассек здраво. Заяву написал на меня. — За что кинул? — Ебальник у него больно умный был. — И все? — Этого недостаточно? — Иногда достаточно. А ты за че? — За дело, Никит. За дело. — Ладно. Не буду доебывать, и так сегодня день тяжелый. Он опустился на пол, уселся задницей на теплый паркет подле Вовиной головы, посмотрел на него — как никогда уязвимого сейчас, улыбнулся криво, на одну сторону. Повел кончиками пальцев по расслабленным бровям, наткнулся на заинтересованный взгляд. Суворов уложил ладонь на грудь и снова закрыл глаза, ощущая прикосновения к своему лицу. — Ты мне напиздел насчет трех минут. — Выдал вдруг. — Че? — Кащей не понял сразу, а потом вспомнил, рассмеялся тихо. — Так ты ещё всех моих талантов не знаешь, Вова. Суворов усмехнулся. — Талантливый, значит. — Очень. — Подтвердил шепотом, опустился губами на лоб, целуя. Задержался, повел к брови. — Ты… останешься? Кащея зазнобило. Усилий стоило остаться спокойным, не испортить момент. Кажется, Вова там для себя что-то решил. На этот раз в его пользу. Мысль о том, что нужно расспросить какого хуя вообще, как вышло так, что левый мужик с улицы пырнул его в бок посреди жилых домов, что хотел, что Суворов делал, для того, чтобы не остаться лежать там на снегу вместо него. От таких перспектив ощутимо больно стало самому Никите. Вову захотелось больше не выпускать из дома. Никогда. Оставить себе. — Ну конечно.