Жги со мной дофамин

Утро ударило больно. Утром все стало пропавшим, словно забытый контейнер из-под еды, заросший зеленоватой плесенью. Приправленный, припорошенный снегом, как пеплом, упавшим с чужой сигареты на белую застиранную простынь. Яма оказалась глубокой и бездонной, с холодными земляными стенками. Могила. — Вова? — Кащей хотел бы погладить по голове, но побоялся касаться. Глаза его были пустые и холодные. Испуганные. Он проморгался и обратил на него внимание. — Тебе, может, водички? — Ничего не надо. Пару часов назад он проснулся. Вскинулся в едва не первобытном ужасе, будто всплыл на поверхность из глубины. Наглотался воды, никак не мог отдышаться. В уголках глаз блестела река, руки тряслись, как на морозе. От него, Кащея, отшатнулся. Кащей был мертвым, не настоящим. Видно было — не спал, чувствовалось, тянуло от него холодом. Инеем. Вова захотел бы остаться один. Под кожу пробралась тревога, отравляла и без того кипящую кровь. Он прикрыл глаза. «Это все не настоящее» Это все настоящее, теперь точно. Он помнил вчерашний день еще яснее, чем предыдущие. Помнил свои эмоции от встречи с Кащеем, будто и не видел никогда его, или не видел и не думал больше встретиться с ним в этой (этой?) жизни. Помнил, как фантомные воспоминания захватили разум, как почувствовал себя тем другим, кем-то важным, важнее, чем сейчас, уж точно. И важнее, чем все. Вибрация телефона отозвалась жаром по телу. Кащей протянул ему трубку, и Суворов почти испуганно отдалился от его руки. Нажал на сброс. — Поговоришь со мной, м?.. Вов, ну-ка, повернись ко мне. Он не трогал. Он не прикасался пока. Вова помнил, какие у него горячие и мягкие ладони. Вспышка перед глазами заставила зажмуриться. — Я могу?.. Ну же, иди сюда, не укушу я тебя. Вова почувствовал, как Кащей тянет его, укутанного почти с головой в кокон из одеяла, к себе. Позволил себе расслабиться. — Плохо прям? — Ну… да. Меня будто грузовик переехал. Шёл опять проклятый снег. Вся комната была затянула пасмурной поволокой. На Питер будто наложили фильтр сепия. Ранее утро, весь город ещё спал мирным забывчивым сном. Вове бы хотелось, чтобы он это забыл. Пальцы Кащея все-таки добрались до его кожи. — Хочешь мне о чем-нибудь рассказать? Или мне отстать? — Издеваешься? — Он поднял глаза. — Совсем нет. Можешь начать так — вчера мне приснился странный сон?.. Но это был не сон. Это было всем, чем угодно, но не сном. Не таким, уж точно. — Я не хочу. — Хорошо, — пока он задумчиво подбирал каждое слово (мозг напрочь отказался генерировать после вчерашнего мысли), его потихоньку доставали из одеяла, — но все же никакого фефа, родной, я с тобой таким свихнусь. — Я быстрее. — Это соревнование что-ли? Суворов поднял глаза, наткнулся на несмелую улыбку и прищур. Так он на него еще не смотрел. Вова задержался взглядом на его лице. — Что? — Мне тяжело думать. — Не думай. — Губы опустились на горячий лоб. Жарило его знатно на отходняках. Может и поэтому комната плыла и кружилась вокруг, может и поэтому Кащей улыбался, будто знал что-то и не говорил. Хитро. «Тебе кажется» — сказал себе Вова. Это не помогало. — Хочешь ещё поспать? — Если только ты поспишь тоже. Тоже если прогуляешься по Казани со мной, рядом, не об руку, спалят, рядом, как и всегда, и я буду знать о том, что ты уже изрезал все свои пальцы о заточку в правом кармане. Потому что кругом враги. — Я посплю. Суворов откинулся, расслаблено устроил голову на чужом изгибе шеи. Вдохнул его запах. Он был здесь. И он никуда больше не уйдет. Он действительно не ушел. Когда Вова проснулся, чуть лучше, чуть легче воспринимая окружающую его действительность, наткнулся на заинтересованный взгляд его зеленые глаз прямо напротив лица, он задумчиво щурился, одетый уже в свою ярко-красную толстовку. — Давно тут сидишь? — Только что начал. Говорят, если ты вдруг проснулся, значит за тобой кто-то наблюдает. Он говорил тихо и вкрадчиво, с расстановкой на каждое слово. Казался мутным, будто их друг от друга отделяло несколько мутных слоев грязного воздуха. Смотрел не отрываясь. Смотрел туда, куда никто не мог добраться, уложив голову на распростертые по простыне руки. — Дьявол не отводит глаз, — сонно проговорил Суворов, — Люцифер всегда смотрит прямо. Кащей не ответил. Усмехнулся криво, поднялся медленно с пола, поправил задравшуюся толстовку. Возвышался над ним, смотрел теперь сверху вниз, разглядывал. — Ты уже две минуты на меня смотришь не отрываясь. — Не обращай внимание. — Я не могу. Это неловко. — Вова привстал на локтях на пробу, медленно, стены больше не водили хороводы вокруг его головы. — Почему? Он вспоминал. Флешбеки выстреливали в голове мама не горюй, как он обнял его в коридоре, как спрашивал про пули. Видимо, разговор неизбежен. Суворов поправил взъерошенные волосы, пригладил ладонью, все зря. Выглядел он как торчок, чувствовал себя так же. Когда уже, наконец, перестанет кидать в панику, окажись Кащей ближе чем на метр? — Поехали, поедим чего-нибудь? Хочешь? Поесть бы точно не мешало. Вова повел по лицу ладонью. Было стыдно. Он никогда бы не хотел, чтобы кто-то видел его в таких обстоятельствах. Тем более, если этот «кто-то» Кащей. Никита. Человек в плаще? — Мне нужно привести себя в порядок. — Жду в машине. Видимо, устал уже ждать его, ходил-бродил по квартире, замаялся. Вова это понимал, неуместное, как удар током, чувство вины заколотило под сердечной мышцей. Суворов знал, что оно ненастоящее. Махнул рукой на него, попытался забить, заслонить целью собраться и одеться, и, наконец, затолкать в себя что-нибудь съедобное. Наспех Вова обдал себя ледяным душем, поежился и даже выругался сквозь плотно сжатые зубы: на воду, на себя и на опрометчиво вкинутый вчера иней. Выругался и закрыл глаза, подставляя под искристые северные струи бледное меловое лицо. Обнял себя руками до побелевших пальцев. В черной Камри Кащей листал ленту, недовольно поглядывая в окно. Он повертел головой и, наткнувшись на знакомое лицо, чуть смягчился. Улыбнулся уголками губ и махнул кудрявой башкой, садись. Не такой уж и нервный был, как показалось. Не так уж и осуждал его, или вообще нет. «Не так уж и стыдно» — подумал Суворов, на всякий случай прикрыв красные глаза угольно-черными очками. Голова немного кружилась, но в мир возвращались краски, делая асфальт таким же серым, как вчера, а шапку Кащея ещё более ультрамариновой. Такой цвет раздражал. Такой цвет заставлял нырнуть в него и захлебнуться собственным бессилием и тупостью. Теперь он подумает, что я окончательно ебанутый. — Есть предпочтения? — Кащей повернулся, изучающе прищурился, стараясь вычислить его настрой. — Че хочешь? — Утренний аттракцион невиданной щедрости? — Принцесса встала не с той ноги? Вова снова замер, цепляясь пальцами за дежавю. Отлип, провел рукой по кожаной панели, не зная зачем, смел пылинки, раз, два, три, за машиной он следил. Солнце попало на кожу, растеклось медовой густой каплей. — Слушай, мне неловко. — Брось, — Кащей фыркнул. Двигатель заревел, по плечам прошлась вибрация. — Все нормально. Я не думал, что будет легко, понимаешь? — Он повернулся. Вова подумал, что отчетливо помнил о том, что глаза у него болотно-зеленые, темные. Но оказалось, что вокруг сжавшегося до размеров точки, зрачка, кляксами цвели коричневые пятна, созвездия. — Все равно. Сорян. — Забыли. Не парься. Так что? Куда поедем? — Он вывернул на проспект и вжал в пол педаль. Дух захватило. Пространство все еще немного искажалось. — На твой выбор. Я, если честно, не особо понимаю сейчас чего хочу. — Хорошо. Устраивает. Ехали в тишине, за которую Суворов был очень благодарен. Каждый звук отдавался эхом о черепную коробку. Колол иглой и так раненый мозг. Телефон Кащея зазвонил, и Вова сделал над собой усилие чтобы просто не закрыть ладонями уши. Он говорил спокойно, но почти сквозь зубы. Сжал рукой руль. Обдало шлейфом нервозности, как специями. — Бля, надо ещё в одно… в два места заехать. Ниче? — Он отвернулся от дороги, смотря на него. — Да нет. Вова прочитал бегущей строкой как изменилось его настроение — от утреннего расслабленного до сосредоточенного. Он видел таким его редко. Собранным и хмурым. Кащей вдруг повернулся к нему, и Суворов только сейчас, только спустя несколько долгих дней, пока избегал смотреть на него, пока кидался от паники к панике, стоило ему появиться в метре от него, понял какая у него ясная и удивительная улыбка. Вова замер. Не смог оторвать глаз. Пялился и думал о том, уместно ли будет сказать об этом сейчас, но вместо этого… — Прости, я не могу нормально говорить о своих чувствах, — Кащей заинтересованно смотрел, — в прошлых отношениях у меня было так сказать табу на выражение ощущений. — Хочешь о чем-то сказать мне? — Камри гладко завернула вправо, яркие лучи прочертили полосу по стеклам очков. — Улыбка у тебя очень… такая… я раньше не замечал. И он смотрел несколько долгих секунд так, потом вернул взгляд к дороге. В спокойной сдержанной нервозности провел ладонью по грубому шву на кожаном руле. Уголки его губ поползли вверх, Кащей снова повернулся, шелково прошелся по его лицу глазами и облизал сухие губы. — Спасибо. Ты… Айфон его зашелся звуком входящего. Кащей принял вызов и резко повернул руль, Вове пришлось незаметно взяться за что-нибудь для опоры, чтобы его не опрокинуло влево прямо на резкого водителя. До дома Кащея пронеслись без пробок, он все время пытался решить что-то по телефону. Вова не слушал чужие разговоры, да и не понимал что происходит. Голова работала плохо, уже захотелось пить. Он вдруг подумал о том, что тяжелый гнет тревожной серой тучи спадает с плеч. Вове было спокойно и безопасно здесь. С ним. Наверное даже где угодно. Это пугало и обнадеживало. Ждать в машине Кащея обратно стало еще тем испытанием. Стало вдруг настолько пусто, что немедленно хотелось распахнуть двери и вывалиться наружу, стечь желе с сидения, прикоснуться к холодной земле. Еще перло. Еще переворачивало остатками инея в крови. Ещё мерцал мир от Питера до Казанской квартиры с пожелтевшими от времени обоями. Мир квартиры тоже мерцал — то темным силуэтом с громким голосом, то ужасом накатившей в миг пустоты, забравшей у него все. — Вов? Не замучал я тебя ещё? Обещал какую-никакую еду, а сам катаю по городу. — Возвращение Кащея стало внезапным, Суворов вздрогнул, неверяще глянул мельком влево, он будто спал и не спал. — Нормально все. — Может побудешь пока здесь? Полежишь? Я пока съезжу там… — Он смотрел тревожно. Хоть и улыбался почти как обычно, тянуло от него страхом и нервозностью. — Никит, все норм? — Вполне. Мелочи жизни. Он завел мотор. Приехали на пустырь прямо за выездом из города. Суворов осмотрел здоровенный баннер с рекламой безвкусных красных диванов, надпись обещала невиданные скидки. Вова не верил обещаниям и в скидки тоже не совсем верил, хотя не прочь бы найти был скидку на наушники, которые в данное время уже молили о покаянии. — Сиди, пожалуйста, здесь, понял, Вов? — Почему? — Вова не понял. — Потому что так нужно. Крупная горячая ладонь легла на его бедро и ощутимо сжала. «Понял?» Вова кивнул. Он учился верить ему. Пока получалось не очень. Суворов сполз спиной вниз, хотелось прилечь. Надел снятые и забытые на панели очки. Кивнул ему ещё раз, смотрящему выжидающе и сжимающему его ногу. Проследил тут же взглядом проезжающий мимо шаттлом белый крузак. Кащей вышел из машины, тут же закуривая. Накинул на голову капюшон, спасаясь от промозглого ветра. Вова сполз ещё ниже, ещё удобнее. Хотелось тоже купить, но свою пачку он не взял, оставил валяться на тумбе среди ключей и приросших к дереву зимних перчаток. «Желтый где»?.. — услышал голос Кащея. Абсолютно не тот, которым он говорил обычно с ним. Серьезный. Обратил внимание на то, что окна в Камри закрыты не до конца. Погода была на удивление и на зло ветру хорошая и солнечная, было тепло. Стало безумно любопытно кто эти двое из крузака и кто Кащей. Он ведь по сути вообще ничего о нем не знал, и даже не удосужился узнать. Был слишком занят и затянут в свои ментальные проблемы, что забил на большой кусок, очень важный, о нем. «Я доверенное лицо» «Я твое доверенное лицо впервые вижу» — Кащей глянул по сторонам, делая вид, что не замечает ни своей машины позади, ни человека в ней. Хотя люди напротив его очень даже заметили. «Там кто»? «Младший брат, блять» — Вова слышал, как он начинает злиться, — «так не пойдет короче, передай что я с Желтым работаю, ни с доверенным лицом, ни с мамой, а с ним лично, все» «Все?» Он повел плечом, какие-то проблемы, господа? «Слышишь, нам сказали забрать тачку, деньги ты получил, какие вопросы вообще»? — мужик в куртке подошел ближе, — «или ты, мусор ебаный, решил нас через хуй кинуть»? Вова почувствовал, как на лице Кащея расплывается опасная улыбка. Такие улыбки, обычно, не несут ничего хорошего. «Нихуя» — вырвалось вслух у Суворова, когда Кащей ткнул дулом пистолета мужику в область живота, сделал медленный шаг навстречу, замечая, как тот медленно поднимает вверх ладони. «Тихо, тихо, без этого давай. Мусор ебаный сейчас тебя здесь завалит. Иди на хуй отсюда, отойди на два шага, заебал мельтешить» — рявкнул он по-собачьи на второго. «Тебя по камерам вычислят» «Здесь нет ни одной ёбаной камеры, сериалов пересмотрел что-ли?» — он усмехнулся. «Так… Тачку в руки Желтому только лично передам, как и договаривались, как и раньше было всегда. Такая хуйня не канает. Расход. Только медленно. У мусора ебаного нервы ни к черту» Кащей указал дулом на белую машину. Это было странно. Видеть его таким. Но, казалось, что чувствует он себя в такой ситуации очень уж уверенно. Как держит пистолет, как смотрит с прищуром и насмешкой, удивился, расслабился, нет у них никакого оружия, это странно. Это не то, чем кажется. Он вернулся в Камри, хлопнул дверью чуть сильнее обычного. Откинулся на спинку, лениво наблюдая как крузак шуршит шинами по серому асфальту. — Дилетанты ебаные. — Закурил снова, обратил на него внимание. Хотел бы увидеть реакцию, услышать хоть что-нибудь, приготовился к тому, что придется просто заблокировать двери, если Суворов что-нибудь решит выкинуть. Но он молчал. В этом молчании Кащей открыл бардачок и небрежно кинул в холодную темноту пистолет. Коснулся большим пальцем колена, повел. — Скажешь что-нибудь? — Формулирую. — Ответил Вова. Кащей кивнул. — Ты спроси, если интересует. Я понимаю, что спросишь. Я отвечу, Вов, все как есть. — Ты сам хочешь рассказать. — Много всего слишком. Нужен вопрос. Вова не мог собраться. Почувствовал вдруг, что от неловкости трясется мизинец на правой руке, обхватил ее другой, чтобы как-то успокоить. Обхватил бы сейчас себя всего, если бы мог. Это было дохуя. — Ладно, — Кащей принялся выезжать с пустыря, — можно еды купить и домой, хочешь? Или куда-нибудь все-таки? «Домой» К тебе или ко мне? Суворов осознал то, что в последнее время они почти не расставались. — И вискаря, я так полагаю, нам стоит попиздеть, ты как? — Думаю стоит. Не пиздеть, а просто ни о чем, тереться друг о друга, шутить и просто хорошо проводить время Вове нравилось больше. Но и узнать его уже хотелось. «Я хочу тебя знать» — больше чем признание в чем бы ни было. «Я хочу тебя знать» — уже приговор. И как бы он не бежал, как бы не старался перевести все в шутку, сейчас понимал, что не вышло бы. Кащей все уже решил. И не то, чтобы это пугало, отталкивало там, это было интересно, но волнительно. Всегда была вероятность, что ему не понравится, что ему наскучит и захочется скрыться, ну когда захочется — тогда и будем думать. Теперь уже поздно. — Ты чего?.. — Кащей усмехнулся, — Вова, мне страшно, о чем ты там уже надумал? — Кто так говорит? — Суворов прыснул со смеху даже для себя удивительно. — Как? — Кащей улыбался, тревога его отпускала. — О чем ты надумал… Наверное или уже «подумал» о чем, или что надумал, не? — А у тебя, я посмотрю, по русскому пятерка была? — Она и сейчас пятерка. «Ученый кот, ебать его в рот» — вспомнилось Кащею. И снежинки в волосах. Звезды, отражающиеся в чужих широких зрачках, моя вселенная, моя навсегда чернющая дыра. Он не любил давать обещаний. Пропадал оттуда, где его не ждут, отворачивался от тех, кто ему не рад, и был абсолютно (по своему мнению) всегда прав. Но была ещё одна особенность, которая в себе ему уж очень нравилась — он об этом мало пиздел. Больше слушал. И знал, что его мнение приоритетное лишь для него. И обещания дает он скорее себе, чем другому, поэтому и вслух можно не говорить. Делать лучше. И не обижать человека, который ему доверился. — Не надумал ничего. Много вопросов, это точно, но тебе не нужно об этом беспокоиться. — Мне всегда нужно беспокоиться. — Прозвучало лирично. Прозвучало так, как от него никогда не звучало и не могло. Вова уже это перестал замечать. Сделал выводы, что он его узнает с каждым днем глубже и глубже, на недосягаемую ранее глубину синего темного океана чужой мысли. Ему нравилось. Холодило в груди, но, черт возьми, все нравилось. Было жутко, что ему вдруг будет не интересно с ним, когда закончатся темы, когда пропадет, накрывшее вдруг цунами, влечение и интерес. Но, кажется, он этого всего стоил. Кажется, всего. — Слишком много на себя берешь. — Потому что тебе это нужно. — Он пожал плечами. Он завернул к пестрящему вывесками торговому центру, вопросительно посмотрел на человека на пассажире, чего кушать изволите? Вова махнул рукой, на твой вкус, сказал же. Но передумал позже. — Лапшу с курицей, вок хочу. — Окей. И… виски? — И виски можно. Стой. И колу зеро. — Рука сама тронула за чужой рукав. Вова почувствовал тепло живого тела и вдруг захотел, во что бы не стало, залезть на чужие колени, прямо поясницей о руль, вжаться в его грудь и почувствовать его присутствие. Удивился мыслям, стушевался. Не стал. — Дай покурить. — Сказал вместо этого, принял из чужих пальцев пачку сигарет и успокоился, чувствуя привычную на губах горечь. Следом чужие. Чужие ли уже? Замер. Закрыл глаза. Сильнее прижал палец к пальцу с сигаретой между ними, не выронить бы. Позволил себя целовать. Хотел бы, чтобы его сейчас целовал Кащей. Будто соскучился. Хотя провел с ним уже несколько долгих дней и целые ночи, и все равно соскучился. Замолчал. Об этом говорить тоже не стал. — Вов, м? Я тебя напугал, честно скажи? — Блять, Никит, просто купи мне уже ебаной лапши, ни-то я умру с голоду. — Он улыбнулся и откинулся затылком о мягкое. Через черноту очков ультрамариновая шапка казалась не такой неоновой. — Ладно. И вискаря. Ты мне хуй че скажешь по трезвому, я уверен. — Уверен он. Дуй давай. — Ты всегда такой деятельный на отходах? — Почти всегда. Лапша, упакованная в притягательную картонную коробку манила и раздражала. Раздражала в том ключе, что нельзя было залезть туда руками и просто съесть все на месте. Нужно было ждать до дома. Вова капризничал. Вова грустно смотрел на Кащея с бутылкой Рэд Лэйбл и пакетом колы. В окно тоже не менее грустно. Никто ему не запрещал, но было бы это мягко говоря не к месту. Приехали обратно к дому Кащея. Он привычным движением открыл бардачок, и пистолет перекочевал к нему в карман под ускользающим взглядом Суворова. Мужчина замер, повертел по сторонам головой и внезапно протянул его Вове, хочешь, я знаю, посмотреть. Холодная тяжесть приятно легла в ладонь. — ПМ. — Коротко оповестил Кащей. — Он не заряжен если че. — Ты незаряженным пистолетом угрожал? — Ну да. — Кащей пожал плечами. — Слабоумие и отвага. — На этом и едем, малыш. Картина вспыхнула перед глазами сама собой: где он щелкает у виска, а заряжен ствол или нет, решать не ему. Мысль показалась уж очень волнительной. Сегодня был день волнительных мыслей. Когда он торчал, таким был каждый из его дней. Поэтому сейчас сложно было воспринимать окружающую его действительность и хоть чему-нибудь радоваться. Время, проведенное под наркотической завесой давно стерлось из памяти, заволокло его другими событиями. Он просто перелез с одной наркоты на другую. «Наркота» забрала пистолет из его рук. — Слишком много думаешь. Мне это не нравится. — Заебал. Ты сегодня определенно следишь за мной больше чем обычно. — Тебя это напрягает? — Немного. — Прости. Я тебя втянул сегодня в свою хуйню. Я не хотел бы так. Чтобы ты это видел. — Погоди, Никит. Давай до дома уже. — Я тебя к себе привез, ты не против? — Нет. — Суворов вздохнул, он уже начинал бесить. Хотелось, наконец, съесть свою лапшу. Кащеева квартира встретила их тишиной и холодом. Вова осмотрелся, как-то даже привычно отдал Кащею свою куртку, чтобы он унес ее на вешалку. Был он здесь всего ничего, поэтому и озирался снова растерянно. По стенам вспыхнул неон, в проеме показался Кащей без футболки. Вова решил, что не так уж и плохо. В кармане завибрировал айфон. Сколько он уже не отвечает Наташе? Это норм вообще? Ответить снова не захотел. Прошел в комнату. «Интересно, поцелует ли он меня так же как тогда»? «Перевернет ли это меня снова? Заберет ли оно мою жизнь»? Или вернет? — Алиса, включи «запретить»… Вова почти закатил глаза. Взрослый мужик, а такое слушает. Подумал сразу о том, что он уже тоже почти что взрослый мужик, а знает о чем там поется. Стало как-то легко. Кащей повторил за исполнителем «это пиздец», разулыбался, глядя своими болотами ему в лицо, потянул за ладонь его в центр комнаты, будто хочет с ним танцевать. Вова затормозил носками по паркету, но сопротивляться этому лосю не мог, пальцы переплелись, и противостоять не хотелось. — Правда так считаешь, или просто поешь? — Правда так считаю. — Не отрывал глаз, как и каждый раз при встрече. — Если ты назовешь мне хоть одну причину, по которой я не должен так считать, я подумаю? — Нет. — Вот и славно. Ладонь легла на талию, Кащей наклонил голову, ну же, давай. Вова засмеялся, идиот, бля. Но позволил себя крутануть вокруг, схватился по инерции за его плечо, обмяк разом и расслабился. — Сейчас алкоголем перебьем и будет легче, Вов. — Я знаю. — Давно торчишь? — Давно не торчу. — Я вижу. — Это была последняя. Больше нет. — Забыл где живем? Здесь на каждом шагу купить можно, просто… нужно ли? — Да нет, не нужно. — Опустил голову на него, уткнулся губами в изгиб шеи. Чужая ладонь зарылась в волосы. — Знаю, что не нужно. — Много ты знаешь, однако. — Я всего тебя будто уже знаю. Во-ва Суворов. Парень поднял глаза. В голубом свете неона его зрачки светились холодным блеском. — «Я — начало» смотрел? — Ну, смотрел. — Во время большого взрыва все атомы во вселенной сжались в одну точку и взорвались. Наши атомы когда то были вместе и сталкивались несколько раз. Мои атомы узнали твои атомы, они всегда их знали. Мои атомы всегда любили твои атомы. Вова засмеялся, отстранился, но повел ладонями по чужой груди, не перетянутой никакой преградой его прикосновениям, тканью. — Ты бы мне ещё «дневник памяти» вспомнил. — А что там? — Жизнь будет не легкой, а наоборот, очень трудной. Придется бороться с этим каждый день, но я буду бороться, потому что ты мне нужна… — Вова снова начал смеяться, увидел удивление и азартный блеск в глазах напротив, и обмер. Покрылся краской, понадеялся, что в свете неона этого не заметить. — Я помню. Сложно выражать свои чувства. — Да. — Почему? Расскажешь эту историю? — А ты мне виски нальешь? — Я тебе чего угодно налью, пошли. Кухня у Кащея была на удивление уютнее, чем в съемной, сверкающая белым, больничным, Диляра помогала выбирать квартиру. Закатал бы все в черный, если бы мог. Если бы в таких квартирах можно было бы что-то менять. Кола с виски в стакане пенилась, словно взволнованное море. Вова тоже был морем. Тоже волновался и пенился. Не любил говорить, но виски всегда делал его более раскрепощениям, живым более, что ли. И веселил. Иногда ладе сильнее, чем нужно. И лапша в коробке была действительно «откуси пальцы». Потрясающе вкусная. И жизнь налаживалась пропорционально покидающему его кровь наркотику. — И так. Давай я. Начнем с истории, в которой тебе запрещали выражать свои чувства. — Кащей пил чистым. Ну и мерзость. Вова ненавидел не разбавлять. — Да не запрещали, — Суворов усмехнулся, — это было не к месту и всегда вызывало страх. Я был младше нее, у нее была семья. — Влюбился? — Не знаю, нет, наверное нет все-таки, было интересно. Это вообще тогда казалось мне интересным опытом. Плюс к карме, что ли. Но когда прошло достаточно времени, я привык, мне хотелось как-то сказать мол «я с тобой», типа знаешь назвать как-то, она пугалась. Было неприятно. И я перестал. — К ней перестал? — Вообще перестал. Это осталось. Хоть и очень было давно. Я запомнил. Я очень долго помню плохое. Кащей вспомнил о Москве и о том, как просто его оставили. В жизни бывает я всякая хуита, однако. Говорить не стал. Он вообще мало говорил о своем, если его не спрашивали. Болтал, да, без умолку, но ни о чем почти всегда. — Я хочу чтобы ты выражал любые чувства по отношению ко мне, Вов. Для меня это нормально. Я не буду это давить. Если хочешь. — Я привыкну. Звучало хуёво. Суворова передернуло так, будто за этим «я привыкну» стояло еще несколько закрашенных черным фраз, додумай сам. Я привыкну и буду долго отвыкать. Я привыкну и ты уйдешь. Я привыкну, потому что к хорошему быстро привыкаешь и перестаешь ценить даже самых удивительных. — Что? — Кащей замер со своим бокалом. — Задумался. — На это и нацелено. У нас друг к другу много вопросов, нормально залипнуть или вспомнить что-то хуевое, Вов. — Я знаю. Теперь ты. Тачку ты не покупал, я правильно понял? — Я их не покупаю. Я их продаю, можно сказать. Ты много успел услышать? — Кто-то не закрыл окна. Я даже если бы и хотел не слушать, не вышло бы. — Ладно. Я давно так работаю. — Не боишься? — Чего? Все путем, все по плану. В этот раз, правда, хуйня какая-то, но это нормально в таких делах. — Каких таких? Ты его просто пугал или реально мог там убить? — Тебе нужен правильный ответ или правда? Вова задумался. Хотел ли он это знать? Кащей смотрел серьезно и выжидающе. Будто сейчас потянется за своим пистолетом. Да не. — Как считаешь нужным. — Тут либо он, либо я. Либо тот второй. И так же либо он, либо я. Ну или ты. — Он пожал плечами. — Поэтому я хотел оставить тебя дома, чтобы ты это не видел. Я тебе очень доверяю. И это все, оно тебе не нужно. — Короче. Я ничего не понял. Ты угоняешь машины. И продаешь их какому-то Желтому. — Это заказ. Именно эта машина. Не такая же, не типа такой, именно эта. Для разных целей. Там они уже дальше идут, я просто выполняю заказ. И делаю кое-какие вещи по своим каналам, если вдруг где-то кто-то засветился, на камерах там и все такое. — Я засветился? Когда получил перо под ребро? — Вова попытался улыбнуться, видимо, вышло хуево. — Весь Питер утыкан, Вов, засветились мы оба. Но это ничего. Я уже все решил. — Мусор ебаный. — Суворов засмеялся, в него кинули чипсой с сыром. — Ты не слишком-то удивился, мне это не нравится, почему? — Я в своем родном городе и не такое видел. Да и здесь. И пистолет в руках тоже держал, правда не стрелял ни в кого, просто отец учил по бутылкам. Я удивился. Просто тебе повезло что мои эмоции сейчас не такие яркие. Нужно пару дней, чтобы все вернулось. — Знаешь же все, зачем тогда принимаешь? Суворов отмолчался. Он не понимал, можно ли после всего этого начинать про свои ментальные беды или лучше просто послушать. Откровенничать не хотелось, если человек хочет услышать нечто каверзное, то он мог это дать. Но личное и глубокое на то и личное, чтобы это оставалось там, на глубине, и не тянуло никого за собой. — Я попробовал. И мне это показалось неплохой идеей. Кащей сделал вид, что поверил. По глазам видел — пиздит. Почему не понял, но и истерить не стал. Сам все расскажет. — Хотел ещё у тебя спросить, ты мне сказал тогда «верхнего надо слушаться», — губы Кащея растянулись в улыбке, меняет тему, — ты типа верхний? Садист какой-нибудь? Носишь кожаные трусы? — Бля, Вова, — Кащей рассмеялся, хлопнул себя по лицу, — ну какие трусы? — Это все, что я знаю о БДСМ. Будешь бить меня кожаной черной плеткой за провинности? Кащей рассмеялся от души. Допил залпом бокал, облизал невольно губы, что-то представил. Осмотрел его с головы до ног, специально будто медля, пусть что-нибудь представит себе. — Не буду. Только если сам захочешь. Это не для того, чтобы бить, как ты выразился, а чтобы время от времени внести что-то острое в горизонтальные отношения. Не всерьез. Я говорил? — Да, говорил. Ну… и? — Что? — Что внести? — Пока что в них, малыш, перейти надо. Потом вносить уже. Садист ты, говорит. — Он снова смеялся, пока виски тек в бокал со льдом. — Не садист. Больно делать — это не мое. Да и чувствую я когда борщу, ну обычно. — Ага, покусал меня всего, собака дикая. — Ну, понравилось же? Рассматривал? — Что? — Вова не понял. — Следы. — Почти что по слогам, с расстановкой и не моргая. Такой Кащей был донельзя притягателен. Где-то внутри потянуло, снова захотелось залезть к нему на колени. Ещё пара бокалов — и погнали. — Рассматривал. И трогал. — Ещё… хочешь? — Сейчас? — На всякий случай решил уточнить. — Вчера, Вов. — Усмехнулся и потянул на себя. Обхватил несильно предплечья и: «иди сюда, родной»… Суворов поднялся и все-таки медленно обхватил коленями его бока, закинул руки Кащею за голову, погладил по отросшим кудрям. Окутало его снова чужим запахом, это было хорошо, это нравилось. Он закрыл глаза. Кащей подтянул его ближе, прижал. — Кто это у нас такой здесь… горячий… — не спросил, сказал, руками сразу под кофту, ближе, чем нужно, — рассказывать не хочешь мне ничего… давай ещё один-два момента проясним и все что хочешь. — Что, например? — Например докажу тебе что не ношу никаких кожаных трусов. — Отличный план. — Вова повернулся и взял свой бокал. — Условка твоя. За что, напомни? — Типа в клубе загасил. — Прямо таки загасил? — Ну, не до конца. Надеялся, на самом деле, что до конца. — Если бы умер он, ты бы сел. — Я знаю. — И прям похуй? Настолько все… — Настолько. — И второй вопрос — че он сделал? — Напился до чертиков. Гнал хуйню всякую. — Вове сидеть на коленях перехотелось. Он аккуратно сполз вниз, прошелся глазами по столу, что бы покурить. Достал из пачки вишню, поджег кончик. Взгляд стал его холодный и стеклянный. — Ладно. — Кащей вздохнул. Он понял. До него дошло. За свой идиотизм самому захотелось себе уебать. Это ведь было на поверхности. — Я могу ошибаться, конечно, но я думаю что в той ситуации твоей вины нет. Люди, они гандоны такие попадаются. Он заслужил, слышишь? Вов? Суворов поднял глаза, и Кащей тоже закурил. Азарт смахнуло рукой, тяжелая тишина налипла талым снегом на кухню. Больше Вова ничего не сказал. Он много слушал. О его семье, об отце, школьных годах. Никита хотел бы, чтобы Вова доверял ему. Но с его манерой танком переть здесь делать было нехуй. Проблема была. И для Вовы это было колоссально. Настроение планомерно перетекло в лиричное, и даже вискарь не мог это замедлить. Кащей отошел в ванную, там несколько долгих мгновений (пару раз помыл из без того чистые руки) корил себя за то, что он долбоеб. Вернулся тихо, с его умением быть бесшумным, застал Суворова задуманным, оперившимся ладонями о столешницу. Пиздец. Захотелось его обнять. Захотелось чтобы он никогда не касался того, что ему пришлось перемолотить в одиночку. Со стаканом, порошком и ебанутой подружкой. Почти одному. В новом мрачном городе. Его никто не спросил, чего он хочет сам. Это давило и жгло, видимо. Это мешало ему жить нормальной жизнью. Кащей подошел сзади и положил голову ему на плечо, и вдруг тот вскинулся, вздрогнул и чуть было не замахнулся на него. Пришлось выставить вперед руки. Вове стало стыдно, он эту хуйню ненавидел. — Бля, Никит, ты че? Подкрадываешься. Его растерянность не была наигранной. Она была более настоящей, чем все здесь. — Да это профдеформация. Все нормально. Я сам виноват. — Здесь душно. Пойду выйду. — Он на него не посмотрел, рукой потянулся в сторону балконной двери. И вышел. И даже двери за собой прикрыл трясущейся рукой. Кащею стало понятно — об этой хуйне никто не знал, видимо. Может самые близкие. На плечи Суворова легла Кащеева куртка. Он повернулся и кивнул, спасибо. Никита принёс ему сигареты, помог подкурить. На Питер опускались сумерки, в такую погоду нулевая видимость на дороге. Суворов бы тоже хотел ничего не видеть. И отмотать назад, чтобы не пришлось об этом больше говорить. Но так было нельзя. — Он со спины подошел и… короче ебнул головой о раковину. Я потерялся на несколько секунд. — Вова натянул на плечи куртку. — Очнулся когда, то уже стоял коленями на полу, башка болела, а этот… — Вова весело усмехнулся, — своими причиндалами мотылял, затолкал в кабинку, и… не знаю, как вышло, что из этой кабинки я его вышеб ногами. И пиздец. Бил его так долго, что, кажется, весь народ перепугал. Менты оттащили уже. Двери ломали, этот урод закрылся. — Здесь у Кащея отлегло. Прямо спустилось туманом с плеч. Вова смог, он не дал себя обидеть. Он бы никогда этого не позволил. — Погоди… он следил за тобой или что? Или ему было все равно кого? — На баре со мной пиздел за жизнь. Так я и не думал, что так бывает. Тем более там, в Казани. Не предполагал, а надо было. — Бляяяя… — Кащей закурил вторую. — Это пиздец. Жаль тогда, конечно. — Что? — Что не убил. Я бы убил, наверное, хотя хуй знает. — Да к тебе хуй полезешь. — Вова усмехнулся. — Почему? Некрасивый? — Кажется, Суворов начал оттаивать, это было хорошо. — Да не, здоровый. И с пистолетом. — Я? Серьезно? Да брось ты. Никто не застрахован от этого. Ты все правильно сделал. Со спины подкрадываться не буду, только не бей. Иди ко мне, замерз? — Вову утащили в объятия. И теперь это было правильно. Никакой недосказанности. Никакого секрета. — Тебе это мешало со мной сблизиться, м? — Типа того. И не с тобой, а… вообще. — Ну, ты же понимаешь, что я тебя не обижу? — Вроде и да, а вроде и нет. Скорее я тебя. — Ой, завязывай. Я бронированный. Тебе очень постараться придется. — Я не буду стараться, просто предупреждаю. — Боюсь-боюсь. Суворов, там весь лед в вискаре растаял, базарю. — Кащей укутал его поплотнее в куртку, сам хоть догадался кофту надеть, а то сверкал бы голым торсом с балкона на радость прохожим. Лед, кажись, таял не только в стакане, и Кащею это было очень по душе. — И ещё… расскажешь мне, что там с моим револьвером? Вова поднял глаза. — Если ты расскажешь откуда у тебя на шее шрам.