Колыбельная

       Снег ложился не спеша, и город мирно спал. У снега тоже есть душа, по крайней мере у первого, чьи мягкие бока покрывал тучно выпирали на неровной Питерской дороге, покатых крышах домов эпохи Царской России и прохожих. Это была достаточно морозная ночь для Санкт-Петербурга. Обычно, в начале декабря воздух прогревается, и температура редко опускается ниже десяти, однако в эту ночь старый деревянный уличный термометр на окне показывал чуть ниже дюжины. Это стало ударом для нежных, заласканных прохладными западными ветрами петербуржцев.       Арсений был осенним человеком, несмотря на то, что родился весной. Именно в начале осени в нем просыпались самые неординарные и креативные идеи, осенью он чаще всего влюблялся, осенью женился. И в одну такую самую обычную, ничем не отличающуюся серую, пропитанную каждодневным дождем и пьяным холодным солнцем осень он прочувствовал все эмоции, которые может чувствовать обычный человек. Он встретил Антона. Столько лет он знал его: мальчик рос на его глазах, ошибался, оступался и вновь поднимался, вздергивая острый любопытный до всех дел нос; при нем он впервые влюбился в девочку из параллели и, с розовыми щечками и здоровым блеском в глазах, ходил с ней под ручку; на его глазах он гнил душой после смерти отца, по его бледным губам читалась ненависть ко всему миру, а глаза потеряли ту радостную, немного наглую искру; на его глазах он возмужал, по совету старшего товарища, которым Арсений Сергеевич считался для всех, Антон сбрил свои усики над губой, начал носить мешковатую одежду, скрывая первые признаки переходного возраста. Смотря на его тонкие, увитые венками и усыпанные панковскими браслетами руки, на первую щетину и порез от первой бритвы, тяжелые сиреневые мешки под глазами и пухлые губы и острые скулы, Арсений чувствовал учительскую гордость, радость и сожаление. Время летит слишком быстро. Этой осенью он встретил настоящего Антона. До этого, помимо внезапно возникших несколько лет назад отцовских чувств к маленькому, возненавидевшему мир ребенку, Арсений принимал только социально приемлемые учительские эмоции по отношению к этому парню. Арсений опустошал первую бутылку коньяка. Наконец улетучилась вся ярость, что возникла при виде Антона в том состоянии, в котором он пришел домой утром. Тепло от алкоголя разливалось по телу. Было жарко даже при открытых окнах. Арсений смотрел, как снежинки тихо опускаются на его ладони, подтаивают с концов и превращаются в темную воду. Снег в Петербурге такая глупость, скоро его растопит утро. С одной стороны Арсений не считал себя виноватым: он не был инициатором их отношений, если это можно было назвать отношениями. Он каждый день, засыпая в холодной постели, прокручивал фразы Паши, действия самого мальчика. Для него он оставался мальчиком. Он не мог быть уверен, действительно ли Антон любил его. Он мог был уверен только в том, что если он играл, он играл превосходно. Каждое проявление, на первый взгляд бескорыстной, любви вызывало у Арсения щемящее, теплое чувство и желание защищать его всю жизнь. Однако он не справился. Был зол на себя и винил. Он знал, что человек не всевластный — он самонадеянно пошел на управляющего борделем, хотя подсознание понимало, что только чудо может помочь им в этом деле. И оно не помогло. Любому маленькому человеку тяжело идти против хорошо забитой системы, и чтобы расхлебать этот суп, ему нужно свариться там самому. В туманном сознании Арсений вышел из квартиры проветриться и посмотреть на снегопад. Он вытащил телефон. На часах было двадцать три. Под маленькими электронными часами появилось оповещение о новом сообщении. Антон Ш.:«Надеюсь, ты тогда не врал, что любил меня. Я слишком слабый. Надеюсь, ты простишь меня за это». Арсений прочел оповещение, но сообщение не открыл. Он шел по улице, мимо красных, прогнивших четырехэтажек, вспоминая, за что он должен его прощать. Он уже и забыл. Алкоголь все выветрил. И сейчас, смотря в окно третьего этажа, в котором виднелся тусклый свет из другой комнаты, Арсений решил зайти. Арсений открыл дверь — Антон, по-видимому не закрывался после того, как он ушел. Он снял ботинки и принюхался. В квартире пахло пенициллином. Он заглянул в гостиную, затем на кухню — никого. Сознание окутал липкий страх и беспокойство. Он подошел к двери ванной комнаты, положил руку на холодную, округлую ручку и повернул — дверь со скрипом отворилась. Из ванной доносились тихие всхлипы. Сгорбленный силуэт Антона шевелил плотные шторы, а еле слышимое поскуливание заглушалось водой. Арсений медленно подошел к ванной, пытаясь не шуметь. Он раскрыл шторы. Мальчик сидел, поджав колени к груди, ссутулившись, что капли воды вырисовывали финты на его выступающем позвоночнике, — Антон дрожал. Его глаза были красные, он плакал, по-видимому, несколько часов, и его прекрасное бледное лицо опухло. Он смотрел сквозь свои окровавленные пальцы, прижавшись к холодному кафелю и бесшумно плакал. В глазах читался страх. Антон крепко, до судорог, сжимал Рапиру, держа ее прямо у вспоротого запястья. Он не мог пошевелиться. Страх беспомощности и страх смерти не давал ему дернуть ни единой мышцей, он только дрожал в паническом припадке и беззвучно кричал. Арсений ничего не сказал. Он положил свои руки на его, аккуратно, боясь задеть его, перехватил лезвие и бросил в раковину. Он сжал его пальцы, смотря на его красные, поцарапанные колени, и Антон всхлипнул, опустил голову и заплакал. Он тихо завыл, до боли сжимая пальцы Арсения. Слабое дыхание превратилось в крупную дрожь, и парень всхлипывал, хватал воздух ртом. Было больно вздохнуть. — Я… я… — он сморщил нос и зажмурился, прижав руки мужчины к своей голове. — Я не смог. Я слабый, — прошептал он. — Я люблю тебя больше жизни, я не мог жить, зная, что ты меня ненавидишь. Антон ответил на все вопросы, которые возникли в голове у Арсения. Он содрогался в мучительном плаче. Арсений поднес его руки к воде, и Антон захныкал, чувствуя как его рука горит. Он сделал только один порез. Мужчина смыл всю кровь и, взяв полотенце, наспех вытер его. Он поднял его на руки и понес в комнату, расталкивая ногой разбитые и забросанные вещи. Он усадил его на кровать и подошел к комоду, достал белье и помог Антону одеться. Перемотал его руку, стараясь не смотреть в его безжизненные глаза, уложил в кровать и лег рядом. Антон боялся повернуться. Он подложил руки под голову и закрыл глаза, чувствуя, как мужчина его укрывает. Арсений посмотрел в потолок. Белый. Как и стены. «Я в дурдоме». Его подбородок задрожал, а глаза забегали. Он мог потерять Антона, по глупости и злости, всего лишь сказав человеку, который живет только им, что он его ненавидит. Мужчина повернул голову и увидел, как худая спина медленно вздымается — видимо, тот уснул от изнеможения. Арсений тихо повернулся, пытаясь не разбудить его, и обнял со спины. Он прижался носом к его шее, зажмурился, сжал губы. Вон он, теплый живой, не в холодной могиле со вспоротыми венами. Арсений сжался всем телом, пытаясь прижать его к себе сильнее, забрать всю боль. — Не делай так больше, прошу, — дрожащим голосом прошептал мужчина. В эту темную и холодную ночь из окон старой хрущевки, что стояла напротив их дома, скосившись и согнувшись от тяжести лет, лилась старая песня. Эту песню теплыми весенними вечерами, когда солнце прощалось со своими детьми и уходило за горизонт, играли во дворах подростки, медленно, не всегда попадая в каждый аккорд, перебирали заржавевшие струны гитары. Они уснули вместе под убаюкивающую мелодию, на миг забыв о всех проблемах. Наутро станет он водой, В холодном декабре, И превратится в грязный дождь В пустом дворе.

***

      В школе царило праздничное новогоднее настроение. Учителя, как могли, украсили кабинеты и окна помятыми, вырезанными из листов А4 снежинками с квадратными углами, оставшейся с советских времен рябой мишурой, чьи ниточки опадали при каждом дуновении сквозняка, исходящего от старых деревянных, пропитанных плесенью оконных рам, стеклянными елочными игрушками, которые произвели раньше, чем родилось большинство из здешних одиннадцатиклассников. Эти игрушки так и норовили свалиться детям на голову; их облупленные бока отражали тусклый свет энергосберегающих лампочек.       Новый год и вся предшествующая этому празднику суета была особенной для Антона. В нем просыпался маленький ребенок. Подарки, гирлянды и разноцветные дождики — праздничное настроение окутывало его каждый раз, и он не мог поверить, что в его зачерствевшем сердце осталось место для ожидания новогоднего чуда. Вместо звонка сегодня была трель колокольчиков. По крайней мере, Антон так себе представил. Это был последний Новый год перед его совершеннолетием, и он ждал чего-то волшебного. Конечно, он знал, что чудо не может произойти просто так, по щелчку пальцев, поэтому он молился. Молился, стоя на коленях перед кроватью. Старая компульсия, возникшая в голове еще в далеком детстве. Так учила его мать. «Зачем она связалась с ним?» — каждый раз в голове у Антона возникал один и тот же вопрос. Душе он понимал, что его мать стала вдовой не потому что она этого так хотела, не по доброй воле она оставила все чувства, отдавшись работе, а затем, встретив его отдала своего сына на воспитание этому человеку. Играла хорошую мать, а тот играл хорошего отца. Антон до сих пор считал, что любовник его матери и стал последним ударом для его отца. «Господи, помилуй, я хочу совершить страшный грех, » — шептал Антон одной бессонной ночью, сцепив руки в замок. Он знал, что никто его не услышит, ни человек, ни любое сверхъестественное или всемогущее существо, поэтому он и молился. «Я хочу, чтобы он умер. Я хочу убить его, » — словно мантру, повторял парень, раз за разом повышая голос. Антон вновь увяз в своих воспоминаниях. Он осмотрелся, закинул под губу сиреневую таблетку. В коридоре было пусто, звонок на урок прозвенел несколько минут назад. Он не торопился идти на алгебру. Парень глянул в сторону кабинетов. Дверь одного из них была открыта, сквозняк шевелил шторы, разноцветная мишура переливалась яркими красками. Темноволосый мужчина в глуповатом вязаном свитере с оленями вновь, в порыве вдохновения экспрессивно размахивал руками и рассказывал, какой вклад в развитие мотивов семьи и домашнего очага внес Александр Сергеевич. Наверное, в каждой стране есть свой, исконно народный поэт, о котором на уроках литературы прожужжали все уши, но толком о его жизни никто не знал. Мужчина выровнял спину и присел на краешек стола, Антон мог заметить, как тот свел брови, а губы его недовольно изогнулись. Антон прислушался. — Не выучил и все, — доносился голос из глубины кабинета. Учитель кивнул, скрестил руки и продолжил сверлить ребенка взглядом. — Назовешь весомую причину? — спросил Арсений у подростка, и Антон неосознанно затаил дыхание от его голоса. Каждый раз влюблялся, словно в первый. — У меня поссорились родители, — Антон услышал, как голос ребенка вздрогнул. Мужчина кивнул и подошел к ребенку, сказал классу проверить друг друга самостоятельно и вывел ребенка из кабинета, прикрыв дверь. Он краем глаза глянул на Антона, сидящего у на лавочке у окна и, спустившись на корточки, взял руки ребенка в свои. Антон продолжил наблюдать, хоть и глупая, детская ревность к «отцу» несильно кольнула его промеж ребер. Арсений тихо шептался с ребенком, вытирал его слезы своим платочком, пока ребенок, всхлипывая, рассказывал ему о случившимся дома. «Как я заслужил такое счастье, как он?» — промелькнула мысль в голове парня, и он, наклонив голову, продолжил рассматривать морщинки мужчины, что словно вереницы созвездий, собрались у его глаз. Арсений встал, погладил мальчика по плечу и сказал: — Все, малыш, а теперь пойди умойся. Мальчик ушел, и Арсений, повернувшись на носочках, глянул на парня и подошел к нему. — Как ты? — мужчина сел рядом и взял его перевязанную руку в свою. — Болит? — Так, щиплет немного, — хрипловатым голосом ответил Антон и уронил свою голову ему на плечо. Арсений погладил парня по голове. — Ты почему не на занятиях? — Не хочу. — А надо. — Знаю, но не хочу, — Антон вздохнул. — Не вижу в этом смысла, у меня уже есть профессия. — Прости. — Да за что? — То что не сдержал обещание. Антон оторвал от него свою голову и посмотрел в глаза. В бирюзовых глазах читалось беспокойство. Антон уже и не замечал, как когда-то глаза цвета Байкала, начали отдавать бирюзой. — Ты не мог что-либо сделать. «Это не твоего уровня дело, папаша, » — слышалось в этой фразе. Арсений сжал губы и кивнул. — По крайней мере, ты со мной, и мы любим друг друга, да? — Антон вновь положил голову на его плечо. — Я верю в новогоднее чудо. Мужчина осмотрелся по сторонам и, убедившись, что никого нет, чмокнул Антона в щеку. — Как маленький, ей богу, — усмехнулся Антон и, взяв рюкзак, скрылся в коридоре.

***

Портфель был полон планов уроков и дополнительного раздаточного материала. Арсений стирал тему с доски. В кабинете было свежо, и полуденное солнце ярко освещала старые советские парты и новый тюль, который Арсений купил на свои деньги. Тишину нарушил требовательный стук в дверь. — Войдите! Арсений продолжил копошиться в бумагах, однако посетитель не подавал голос. Дверь со скрипом открылась, и кто-то прошел в кабинет. Арсений поднял взгляд. «Видимо, я не смог...» «Акелла промахнулся». Арсений нащупал холодный ствол и, обнажив его, намеренно щелкнул предохранителем. — Вы теперь всегда носите с собой оружие? Учитель дернул плечом и указал пистолетом на свободные места. Стас взял старый деревянный стул и, поставив его рядом с учительским столом, присел. Арсений сел за свой стол, сложил руки на груди и откинулся в кресле. Стас молча разглядывал заваленный бумагами и конспектами стол, затем перевел взгляд на мужчину и сказал: — Вам не о чем беспокоиться. Я просто хотел поблагодарить Вас, — уверенно сказал Стас, нервно потеребил края своего пиджака. — Вы, на самом деле, хороший человек, и я не могу злиться на Вас за тот проступок. Арсений свел брови. Он все еще молчал. Страх за свою жизнь все еще пересиливал, он не знал, что ожидать от этого человека. Но Стас продолжил: — Когда я узнал про этот случай, — Стас опустил взгляд в пол и сцепил руки в замок. — Я понял, что могу его потерять. — Он вздохнул. — Пришел вчера к нему, проведать, знаете, занести продукты и посмотреть как он. Арсений недоуменно приоткрыл рот и вскинул брови. Он не мог понять, каким образом и зачем этот мужчина приходил к Антону. Более всего — откуда у него ключи? — А он сидит, перевязывает руки. Сказал, что это Вы его отговорили от этого несколько дней назад. Он вообще много говорил о Вас, — Стас не поднимал взгляда. Немного помолчав, мужчина продолжил. — Знаю, Ваши отношения неправильные, но то, что он сказал, что живет ради Вас, меня это поразило, — сказал мужчина, оглядев лицо учителя. — Вы не могли бы приглядывать за ним? Его матери до него нет дела, а он все-таки мой сын, и я беспокоюсь. Арсений покачал головой. — Его отец умер от инсульта лет восемь назад. Что вы такое говорите? — мужчина нахмурился и сморщил нос. — Я его усыновил, как сошелся с его матерью, — сказал Стас. — Вот только не надо мне про то, что я ужасный отец и на что я оставляю своего сына. — А он и не сын Вам, раз Вы так с ним поступаете, — под ребрами у Арсений закипела злоба. — Я хотел для него лучшей жизни, — его слова звучали неубедительно. — Поэтому спите с ним, даете всяким мужикам трогать его в неприличных местах, качаете его наркотиками и прочим? — Арсений повысил голос. — Не говорите мне так, словно Вы — святой, — Стас нахмурился. — Вы дважды переспали с несовершеннолетним. Арсений вскинул губы и закусил губу, откинувшись в кресле. — У нас есть досье на каждого, кто приходит к нам, и я действительно порву любого, кто перейдет границы. Включая Константина, — отметил мужчина, увидев, как Арсений приоткрыл рот, чтобы что-то сказать. — Поэтому я и прошу Вас быть рядом, просто рядом, наблюдать, хоть жить с ним, я не знаю, — голос Стаса стал спокойнее. — Не хочу его потерять. Мужчины молчали минуту. — Он также будет работать на Вас? — спросил Арсений, прокашлявшись. — Это не обсуждается, я хочу видеть его рядом со мной. Потом передать свое дело, — ответил Стас, скрестив руки. — То есть будете… продолжать иметь его и прочее? — учитель раскинул руки в сторону. — Нет, все меняется. Я только хотел его и пользовался им, теперь все изменилось. Я надеюсь на Вас, — сказал мужчина и поднялся на ноги. Он засунул руку во внутренний карман пиджака. — Если надо, я могу заплатить за это. — Нет, — сказал Арсений, и по его лицу пробежал холодок. — А теперь уходите. И мужчина ушел. Арсений наконец смог полноценно выдохнуть. Он безжизненным взглядом осмотрел пустой кабинет, задержавшись на последних рядах. Он не принимал намерений Стаса. Его до глупости нелепая связь со своим приемным сыном, его попытки превратить его в овоща, давать ребенка на растерзание другим мужчинам — по словам Стаса, это читалось как импульсивное, животное решение оставить мальчика близ себя. Настолько ли он любил Антона, как сына, что решил пойти на такие жертвы? Арсений ненавидел себя, за то, что чувствовал к мальчику отцовскую любовь, ведь это не игра в дочки-матери. Все было слишком неправильно. Насколько Стас любил Антона, что позволил себе прикоснуться к невинному мальчику? Арсением вела влюбленность, но он никогда в жизни не позволил бы себе обидеть Кьяру. Его затошнило от одной этой мысли. А настолько ли Антон был невинным? Возможно, что Паша, что Стас говорили правду, что он зависим от этой жизни. Если бы он хотел, он бы ушел. Мужчина понимал только то, что если Стас обратился к нему с этой просьбой — видно, это далось ему многого, чтобы пересилить себя и прийти к Арсению, — значит, это действительно важно. — Арсений! — в кабинет забежал Антон. — Сергеевич… Он резко остановился, захлопнул дверь и закрыл ее на замок. Мальчик был бледный, словно каменная статуя, он был готов заплакать в любую секунду. — Я видел, как Стас вышел из Вашего кабинета, — он медленным шагом подошел к Арсению. — Он тебе угрожал? Арсений пошел к нему навстречу, приобнял, положив его голову себе на плечо. Антон всхлипнул, уткнувшись. — Случилось новогоднее чудо.