о барах, лимонадах и вреде пива

      Разумовский жмётся щекой к подушке и натягивает тонкое одеяло аж до носа – на отлёжанном месте чувствуется комфорт и приятная слабость вдоль тела, до промёрзших ступней, которые Серёжа подтягивает, пряча в тепле.       Всё хорошо, говорит он себе. Даже если с кухни воняет едой (Олег наверняка завтрак готовит, и его нет смысла винить в голоде, это ведь Серёжа по утрам не завтракает, а в течение дня святым духом перекусывает), в комнате скрипит приоткрытая форточка, не давая вновь уснуть, а память отшибло (Серёжа знает, что это временно, и часть вчерашнего вечера он обязательно вспомнит чуть позже).       Разумовский подтягивает колени выше, прижимает к голому животу и прячет лицо в спутанной длине волос.       «Стоп, блять».       Вопреки слухам и мифам свет в глаза не бьёт, глазам вообще похуй, а вот Серёже нет – он пялится на незнакомую обивку дивана, руками под одеялом шевелит и проверяет наличие трусов (хотя бы трусов). Трусов на жопе закономерно не находится, и это жопа.       И на периферии очнувшегося сознания отголоском мелькает воспоминание о ванне на кухне, которая все ещё лучше, чем душевые в общаге, зашедший проверить его Игорь в одних джинсах и… его член у Серёжи во рту. А потом не только во рту. И не только член.       Разумовский задушено хрипит и под порывом окатившей паники ощущает нестерпимую потребность удавиться в собственных волосах и задохнуться, лежа лицом в подушку. За голову бы схватиться, только это не поможет в прошлое вернуться и въебать себе по лицу с разворота.       – Господи, блять, как стыдно, – вслух шипит, со скрипом в проржавевших пружинах поднимаясь и прикрываясь тонким одеялом. Бессмысленное действие, конечно, когда точно помнишь, что всё самое сокровенное сам же вчера показал, а кому показал, тот и увидел, и потрогал, и… «нормально же общались». Мелькает мысль съебаться по-тихому, и Серёжа признаёт её по-настоящему гениальной. Оглядывается в поисках вещей, за диван заглядывает, по бокам смотрит, со свистом выдыхает, а внутренности сальто выписывают и припоминают все вчерашние Серёжины идеи. Такие же гениальные.       «Закодируюсь, зуб даю». И сам невесело хмыкает, понимая, что ни хрена он не закодируется, это как со спортзалом – каждый месяц одно и то же.       – Завтракать будешь?       Разумовский бы подпрыгнул от перепуга, если бы так тошно не было. Он мотает головой и соскользнувшее с задницы одеяло подтыкает под бедром. Не для приличия, но на всякий случай. Случаи у него бывали всякие.       Гром на косяк плечом приваливает и со смешком наблюдает Серёжины попытки в одеяло завернуться и на ватные ноги встать.       – Чай? Кофе?       – Чай, – хрипит в ответ, глаза опуская. – А где моя одежда?       – Сушится, – как само собой разумеющееся отвечает Игорь, в пузатую кружку наливает кипяток и вскрывает новую упаковку чая (за последние пару месяцев впервые появившуюся в этом доме; Гром наивно полагал, что за пятнадцать минут его отсутствия в десятом часу утра Серёжа проснётся и сбежит, в чём мать родила, но Серёжу даже хлопок двери на сквозняке не разбудил).       Инструкций, как себя вести после спонтанного секса с парнем, Игорю при рождении не выдали (видно, такие инструкции в хромосомы вписывают), а Фёдр Иваныч всуе не заикался, что такой хороший мальчик, как Игорь Гром, способен на секс без долгих и мучительных ухаживаний. И как себя вести Игорь не знал, поэтому вёл себя как обычно, только чуть-чуть лучше.       Как с неожиданно приехавшими в гости родственниками. Тёть Лена бы оценила.       Серёжа на кухню заходит помятый, как пачка отчётов, которые Гром заполняет неделями, с закинутым на плечи одеялом, придерживая за уголки, чтоб по полу не возить, и плюхается на деревянный, обидно пошатнувшийся под его весом стул; греет ладони о постепенно нагревающуюся керамику, тупит взгляд в цветастой водичке и с поджатыми губами прокручивает в голове всё, что между ним с Игорем было (всё, что помнит).       Гром же ковыряется вилкой в яичнице, отхлёбывает кофе и ищет не стрёмный повод начать разговор в пыльном окне напротив. Вряд ли Серёжа расщедрится на смущённую улыбку и признательное «спасибо», если Гром скажет, что это был самый душевный минет, который ему когда-либо делали.       – Я мало что помню, – сухо признаётся Разумовский и жмётся губами к краю кружки. – Сигареты есть?       – Не-а, – Игорь качает головой. – Я ж не курю на постоянке.       – У меня в пальто должны быть, – Серёжу от неловких попыток встать Игорь останавливает легким прикосновением руки по плечу.       – Сиди, я принесу.       Разумовский не возникает, цедит чай, с подоконника выцепляет пустую, но прокуренную, будто ни разу не мытую пепельницу с огранкой времён СССР, и надеется, что мозгов Грома хватит захватить вместе с сигаретами зажигалку.       Мозгов Игорю хватает, и Серёжа благодарит кивком головы. Затягивается с желанием на одной тяге всю сигарету прикончить, но в свои силы верит с трудом; хотя как посмотреть, вчера он в себе ни капли не сомневался, о чём всем видом показывал Волкову.       «Олежа наверняка волнуется».       – А где мой телефон? – хриплым голосом спрашивает и вскидывает глаза на Грома, ловя его на чересчур пристальном разглядывании. Серёжа не против, но ёжится по привычке – обычно после таких взглядов следует доёбка с просьбой пояснить.       – В пальто. Хотел принести, но он разряжен.       – Ясно, – он облако дыма вверх выпускает и чертыхается в мыслях – даже не спросил, можно ли курить на кухне. Культурный парень культурной столицы, ёпт. Пепельница-свидетельница своим существованием на этой кухне и равнодушный к запаху сигарет Гром мягко намекают, что можно. – У тебя есть номер Олега?       Гром с секундной заминкой кивает. Что хочет сделать Серёжа? Пожаловаться? Чтобы Волков открутил Игорю его самонадеянную башку? Надрал зад? Что? Игорь не боится Волкова, Игорь не боится признаться, Игорь всего лишь не хочет, чтобы это выглядело как минутное использование Серёжи при его не кондиции. Когда оно не было использованием, но чёрт его знает, какие шестерёнки крутятся у Разумовского в его рыжей голове (их явно побольше, чем у Грома, они явно заточены на бóльшую эмпатию и эмоциональность, чем у Грома). Это ведь не использование? Гром ведь тогда первым (и единственным) полетит в участок писать признание в, прости господи, изнасиловании. Прокопенко точно в нём разочаруется.       – Напиши ему, что со мной всё в порядке, и что я остался у тебя. Не хочу, чтобы он переживал.       – Я утром отписался, – на рваном выдохе отвечает Игорь, стоит Серёже закончить предложение и растереть остатки истлевшей сигареты по чёрному дну пепельницы. Серёжа мягко усмехается, заламывая брови.       – Спасибо.       Чай в горло не лезет (зато вчера в него лезло что-то побольше чая, и Разумовский готов пришибить себя головой о стол, да стол жалко). Что там Юлька говорила? Долой церебральный, да здравствует настоящий? Серёжа явно не рассчитывал, что настоящий секс наступит так быстро и спонтанно.       «Тебе пить нельзя, балда. К кому попало в штаны лезешь».       Игорь не кто попало, но стыдно перед ним также, как перед законом.       «Что почти одно и то же».       – Если ты торопишься, я могу тебе свои вещи дать, – вкрадчиво произносит Гром, не выдерживая мариновки в гнетущей тишине.       Разумовский тяжко вздыхает. Сейчас бы прилечь и ловить отходняки до глубокого вечера.       – А что с моими?       – Ты ими парадную протёр. Баб Зина с первого этажа оценила, – говорит Игорь и уголком губ усмехается. – Утром поблагодарила.       – О Боже, – стонет Серёжа и от стыда прячет лицо в ладонях. Он ужасен, и он стопроцентно должен закодироваться, дабы больше не нести хаос в мирную людскую жизнь.       – Серёж, всё в порядке, – добродушно успокаивает Игорь и разглядывает оголившиеся из-под краев одеяла запястья. Серёжа ночью очень настойчиво просил Игоря заломить ему руки (успешно, кстати), и Игорь фоново переживает, не оставил ли он чересчур выразительных следов. – Она тебя даже не запомнила, денёк-другой и помрёт бабка, с собой в могилу твой позор заберёт.       Разумовский ладони убирает, страшными глазами смотрит.       – Ха, ха, очень смешно, – мрачно бубнит и лицо корчит, где он видел чёрные Игоревы шутки. – Дай мне какую-нибудь футболку и… мои трусы.       Гром с места подрывается, на ходу себя кляня, что, дурак без мозгов, не подумал о чужом комфорте. Серёжа с его самокритики усмехается в пустоту кухни и на пробу отхлёбывает чай.       Всё ещё не лезет.