Инструкция по взаимопомощи для сильнейших

Проклятие сидело к ним спиной, шевеля руками перед собой. С такого ракурса это была женская фигура в траурном кимоно, но опыт подсказывал, что внешний вид духа не настолько безобиден. Широкие белые рукава поднимались и опускались, и с них на пол крыши ссыпался пепел. В свете поднимающегося над Синдзюку солнца это могло быть даже поэтично, если бы не обстоятельства. Если бы не телефонный разговор в такси до Токио, от которого у Сугуру до сих пор тряслись руки. Сугуру и Сатору подошли ближе, но фигура не пошевелилась. Теперь стало видно, что проклятие собирает палочками кости и перекладывает их в погребальную урну со священным пиететом. Сугуру озадаченно переглянулся с Сатору. Яга-сенсей упомянул, что дух мгновенно набросился на Нанами и Хайбару, как только они появились на крыше. Почему сейчас существо было равнодушно к гостям? Впрочем, убив Хайбару, оно так же потеряло интерес к Нанами, что позволило убраться живым и даже забрать с собой тело. Возможно, одной смерти за раз оказалось достаточно? Или… Нет, дело было в чём-то другом. Сатору уже собирался подойти, но остановился, когда Сугуру вытянул руку в его сторону. Проклятие повернулось и показало своё лицо — искорёженное в фарш, истекающее чёрной жижей вместо крови. Из высокой причёски при этом не выбилось ни волоса, а на белоснежном кимоно не было ни пятнышка. Существо взмахнуло рукавами, и руки с ногами тоже изломались в жутких изгибах. Будь оно человеком, Сугуру предположил бы, что оно упало с большой высоты или попало под колёса. Возможно, это было не так уж и далеко от правды. Сатору выставил вперёд руки, готовясь использовать проклятую энергию. Сугуру внезапно понял, что год не видел его в настоящем деле, и толком не знает, чего ожидать. Он боялся растеряться, боялся оробеть. Боялся, что всё теперь будет иначе. — Скорбите со мной, мальчики, — раздался пронзительный женский голос. — Я знаю, что вам больно. Мне тоже было больно. Но теперь… теперь ничего не болит. Совсем ничего. Сатору всё же сложил пальцы и на пробу выпустил заряд Красного, но очевидно не в полную силу, даже не вполсилы. Осторожность, которую он никогда прежде не проявлял. Он всегда бросался в бой с чисто юношеским, отчаянным задором, и наблюдать за этим было одним удовольствием. Проклятие легко поймало луч рукавом и коротко поклонилось, словно благодаря за что-то. Сатору взлетел и атаковал сверху, но снова безрезультатно. — Прочувствуйте горе, оно так глубоко и прекрасно. Ваш друг, ваш славный друг… он был таким молодым, таким тёплым и румяным. Другой так хорошо скорбел по нему, так хотел пойти следом. А вы… Вы не хотите, вы не такие славные. Вы совсем не славные. Проклятие говорило, но это скорее походило на повторяющуюся монотонную кассету, чем на разумную речь. И всё-таки оно говорило! Да, картина была сильна, раз смогла помутить рассудок Сугуру, но с ней бы справился и кто-нибудь другой. Отправлять же на задание с этим проклятием Нанами с Хайбарой было преступной халатностью. Зато стало понятно, почему Нанами отпустили — проклятие насытилось его утратой, его болью и яростью, а теперь пыталось присосаться к Сатору и Сугуру, но их эмоций было недостаточно. Сугуру атаковал врукопашную, кулак его с мерзким хлюпаньем встретился с кровавой кашей, испачкавшись в чёрной слизи, и проклятие покачнулось, но не сдвинулось с места. Нога же лишь взметнула белые ткани рукава и пролетела мимо. Сатору показал кивком головы, что планирует сделать, и Сугуру его послушался, отходя чуть назад. Ожидая, пока Сатору телепортируется в другой угол крыши, Сугуру приготовился. Он старался не начинать с сильнейших проклятий. Осторожность, которой его никто не учил, но необходимость в которой он понял сам. Логично, что нельзя сразу показывать противнику свои самые сильные стороны, пусть он порой и глух, и слеп. Он выпустил бабочку, которая когда-то появилась от жестокости по отношению к слабым (глотал её Сугуру с особым, тошнотворным отвращением). Страшная внешне штука — с кровавыми потёками глаз на бархатно-чёрных крыльях — но не слишком умная и ловкая. Самое то, чтобы потрогать воду. Одно проклятие коснулось другого, обнимая крыльями, и бабочка рассыпалась невесомым пеплом. Этот монстр не просто впитал в себя горе утраты, он научился мстить и уничтожать одним прикосновением в ответ. Не сработает на человеке или тем более шамане, но на другом проклятом духе — с лёгкостью. Говорили, что некоторые шаманы горюют по своим шикигами как по близким людям. Сугуру не испытывал подобного к проклятиям, которые поглощал, но к некоторым он всё же успевал немного привязаться. По Радужному Дракону, например, тосковал до сих пор. Сатору должен был атаковать с другой стороны, воспользовавшись тем, что проклятие отвлеклось, но оно успело отскочить, и луч Красного врезался в соседнее здание, обрушив часть стеклянного фасада. Что же, пользоваться проклятиями Сугуру не мог. Идти дальше врукопашную тоже не слишком разумно, если существовал шанс рассыпаться пеплом, но какой выбор? Снова оставить всё Сатору? Нет, невозможно. И всё же почему Сатору осторожничал? Почему не дрался так, как мог бы? В его силах было стереть духа Фиолетовым, он мог раскрыть Территорию, но не делал этого. Сатору выпустил ещё один луч Красного, который вновь не задел проклятие, но пролетел в паре сантиметров от урны. Дух мгновенно растерял всё спокойствие и пошёл на Сатору, зашипев, как здоровенная кошка, защищающая своих котят. — Если я убью тебя, другой будет скорбеть? — сказал голос угрожающе, надвигаясь на Сатору, который кувыркнулся и взлетел вниз головой. Возможно, он всё же хотел раскрыть Территорию, но Сугуру ему мешал. Чёрт, раньше они всегда чувствовали такие штуки. — Не, дамочка, этот парень отряхнётся и дальше пойдёт. Мы вообще друг друга едва знаем. Проклятие, конечно, не услышало и не поняло, зато услышал Сугуру и постарался не воспринять всерьёз. — Нет, не тебя. Ты не тёплый, не румяный, закрытый ото всех. Лучше убью другого, он теплее, — продолжило проклятие, повернувшись к Сугуру. — А ты будешь очень сладко убиваться. Уже убиваешься. Надо сильнее. Сугуру попытался увернуться, но проклятие проворно бросилось на него. Блокировав удар и оставшись на ногах, он сразу же впечатался грязными подошвами кроссовок в белые одежды. Проклятие схватило его своей изломанной рукой за щиколотку, и Сугуру, потеряв равновесие, ударился скулой о бетонное покрытие крыши. Кожу содрало, как наждачкой. По голове прошлась вибрация. Сатору телепортировался вплотную к ним и зарядил кулаком в изуродованное мясо, которое было у духа вместо лица. Тот отступил на пару шагов назад. Нужно было с этим заканчивать. Они могли так долго кружить друг вокруг друга, и по итогу проклятию против Сатору было не выстоять, но не хотелось лишний раз протирать физиономией пол. Тем более что Сугуру всё уже понял. Грубая работа, небрежная даже. Он поднялся на ноги и, пока проклятие отвлеклось на Сатору, метнул сгусток чистой проклятой энергии, сжигая кости вместе с пеплом и урной так, чтобы не осталось ни атома. Проклятие заметалось, мгновенно обезумев, и Сатору, снова зависнув в воздухе вниз головой, попал по нему первым же зарядом. Всё. Осталось только самое главное. Самое… Сугуру открыл рот, чувствуя, как челюсть сводит от отвращения. На этот раз вкус блевотины как-то особенно горчил. Ему бы хотелось сказать, что скорбь была светлой, но так она не переродилась бы в проклятие. Нет, это была яростная, ненавидящая, самоубийственная, полная уныния смесь кислоты, соли и нестерпимой горечи, которая обожгла Сугуру горло и продрала до самого нутра. Он едва сдержал рвотный позыв, сжав зубы и закрыв глаза. Похлопав его по плечу, Сатору сладко зевнул. Потом посмотрел на ободранную щёку и поморщился. В рассветной дымке его глаза, слегка виднеющиеся над стёклами очков, обещали морские волны, под шум которых можно провести всю беззаботную ночь и встретить новый день. В какой-то другой жизни, наверное, там, где смерть не ходит так близко. Снизу уже наступило утро. Их ждало такси. — Что это было за проклятие? — спросил Сатору, пристёгиваясь. — Вдова не смогла пережить смерть мужа и скинулась с крыши торгового центра в Синдзюку. Сатору поджал губы и отвернулся к окну. «Не тёплый», — сказало проклятие. Сугуру до зуда в пальцах хотел дотянуться и проверить, чтобы почувствовать биение чужого сердца под пальцами и не сойти с ума окончательно.

***

Единственное, о чём Сугуру по-настоящему мечтал, так это доползти до комнаты, упасть на кровать и проспать беспробудным сном пару месяцев. Но позволить себе так легко отделаться он не имел права. Он давно усомнился, что может (хочет) защитить всех слабых и несчастных, но долг перед друзьями всё ещё не отпускал его. Как мог он просто уснуть, зная, что переживает Нанами в паре комнат от него? Не просто зная — чувствуя поглощённым проклятием эту скорбь. На дорогу до Техникума, отчёт руководству и проверку у Сёко ушёл весь день. Милосердное утро сменилось жестоким душным вечером, и жара стояла едва выносимая. Сугуру почувствовал её совершенно особенно, наотмашь, когда вышел из морга, где зачем-то посмотрел на остывшее тело Хайбары. Проклятие назвало его «славным». Даже такое безмозглое существо понимало, а они все позволили Хайбаре погибнуть, не дожив до совершеннолетия. Потеряли того, кого тьма, с которой они сталкивались каждый день, не затрагивала и не пачкала. Техникум онемел. Казалось, даже цикады замолчали, выражая уважение общему горю. Из комнаты не доносилось ни звука, свет из-под двери не проступал. Возможно, Нанами провалился в сон. Но Сугуру понимал, что это не так. Он помнил ту самую ночь. Ту, которая последовала за днём, когда он столкнулся со смертью. Сон кажется величайшим избавлением, которое нужно заслужить слезами, мольбами и клятвами. Он в своё время не заслужил. — Нанами! — позвал Сугуру. Ему не ответили. Тогда он постучал. Потом постучал ещё раз, но энергичнее. Бесполезная вежливость, нужная только для усмирения собственной совести. — Нанами, я всё равно зайду, — сказал он спокойно. — Идите к чёрту, семпай! — Не трать время, — терпеливо ответил Сугуру. — Ты не сможешь меня обидеть и прогнать. — Мне насрать, — сказал Нанами, и голос его сломался об эту грубость. — Я вхожу. В комнате было темно. Вентилятор не работал, и духота сбивала с ног. Всё ещё одетый в местами окровавленную форму Нанами сидел на полу, положив голову на кровать, и смотрел в стену. Он не плакал, хотя, возможно, слёзы просто кончились. Сугуру подошёл ближе и сел рядом. — Хочешь выпить? Нанами не ответил. Немного посидев рядом, Сугуру поднялся, чтобы включить вентилятор и зажечь спираль от насекомых. Шум лопастей встряхнул оглушительную тишину, но Нанами по-прежнему ни на что не реагировал. В дверь напористо постучали. Сугуру вышел и аккуратно прикрыл комнату. Перед ним стоял растрёпанный, потерянный Сатору. Они расстались меньше часа назад: Сугуру пошёл в морг, а Сатору к себе. Что случилось за это время? О чём Сатору думал? — Может, я тоже хочу помочь. — Это сейчас не про тебя, Сатору, — сказал Сугуру, не веря, что произносит это вслух. Потому что для него всё и всегда было про невыносимого одного-единственного. — Вот как? — бросил Сатору, и в голосе его впервые промелькнуло что-то такое ледяное, мощное и властное, что-то от будущего главы великого клана Годжо. Сугуру хотел прикоснуться к Сатору как-то по-особенному, чтобы тот всё понял. Обнять, смахнуть волосы со лба и поцеловать над бровью — успокоить. — Сатору… — прошептал он. — Не обижайся. Просто представь, каково Нанами. Представь… что это был бы я вместо Хайбары. Это прозвучало неожиданно жестоко, хотя сегодня почти то же самое сказало проклятие, и Сатору отмахнулся со смехом. Словно смерть обретает реальность не в тот момент, когда о ней слышишь, и даже не тогда, когда видишь труп, а лишь наблюдая за горюющими близкими. Сатору схватил Сугуру за плечо и тряхнул. — Даже не смей так говорить! — Ну тише, не тревожь его. — Я не… Не… Как сказала та тварь. Я хочу помочь. — Знаю, Сатору. Никто не делает столько, сколько делаешь ты, и мы все это ценим. Просто сейчас Нанами нужно немного отдохнуть. Сугуру поморщился от того, как казённо и холодно прозвучали его слова, как будто он отмахивался, но Сатору, похоже, этого было достаточно. Он ткнул Сугуру в плечо, показывая, что не обиделся, тяжело вздохнул и ушёл. Походка его была уставшая, совсем не похожая на шаг победителя. Когда Сугуру вернулся в комнату, чувствуя себя отвратительным другом, Нанами произнёс всё из той же позы, не поворачиваясь: — Хочу нажраться и блевать дальше, чем вижу, а потом отключиться и сдохнуть. Отлично сформулированное желание. Сугуру чувствовал себя так примерно каждый день год подряд, но в случае Нанами это было оправданно. Он потерял лучшего друга, а возможно, и чуть больше. Сугуру иногда казалось, что… Но потом он одёргивал себя с мыслями, что всё это лишь проекция его собственных желаний. Сугуру написал сообщение Сёко и сел обратно. — Но это ведь не поможет? — Не поможет, но можно попытаться. Меньше, чем через полчаса, появилась Сёко с тремя бутылками под мышкой. Щёлкнула включателем ночника и поставила улов на пол. Что-то крепкое — в самый раз, чтобы выключить мозг и любые нервные окончания в душе. — Так быстро? — удивился Сугуру. — Это из учительского шкафчика. Вряд ли их отчитают, вряд ли вообще что-то скажут. Скорее всего сделают вид, что ничего не произошло. Те, кто виновны в смертях подростков, умело закрывают глаза как на свои, так и на чужие косяки. Каждый взял себе по бутылке, и Нанами наконец-то сменил позу, опершись о кровать спиной и уставившись в другую стену слепым взглядом. Несколько часов назад Сугуру видел проклятие, порождённое горем, но оно меркло по сравнению с реальным горюющим человеком. Оно не так ужасало своей безнадёжностью. Пили молча, не включая верхний свет. Сугуру старался делать глотки изредка, чтобы поддерживать компанию, но не усердствовать. Он должен помочь в случае чего. Сёко же быстро добралась до половины бутылки и положила голову ему на плечо. Он никогда не знал, что творилось в её мыслях, хотя они и дружили три года. Как она переживала эту потерю? Винила ли себя, что не успела спасти? Согнув ногу в колене, Нанами нервно поскрёб бедро, сжал руки в кулаки и кашлянул, явно изо всех сил стараясь не заплакать. Но через пару минут он проиграл сам себе и всхлипнул так горько, как ребёнок, впервые столкнувшийся с несправедливостью в этом мире. Сугуру разжал его кулак и взял руку в свою. Зарыдав в полный голос, Нанами упал лбом в грудь Сугуру. Он плакал и плакал, пока наконец не закричал изо всех сил, как будто ему в эту секунду причиняли ужасную физическую боль. Сбросив тапочки, Сёко поджала под себя ноги и закурила. — Дай, — хрипло попросил Нанами, потянувшись к сигарете. — Будет плохо. — Он хочет, чтобы было плохо, — тихо сказал Сугуру. Сёко достала ещё одну сигарету, подожгла её, прикурила и только потом отдала Нанами. Он закашлялся, даже не затянувшись толком, но упорно продолжил вдыхать дым. Потом он снова всхлипнул сквозь кашель, оглушительно чихнул и вытер нос форменным рукавом. — Почему вы вдвоём не можете брать все задания, раз вы сильнейшие? Какого хрена другие должны… должны уми… Какого хрена?! — с внезапной злостью спросил он, вцепившись в футболку Сугуру. Сугуру эти слова не обидели. Если бы это спасло всех, он, не задумываясь, работал бы круглосуточно. Но нет, этого было недостаточно. Не было никакого волшебного решения всех проблем. Реальная жизнь — не аниме, где сила дружбы побеждает всех монстров. В реальности дружба разбивается о смерть, разбивается о зависть, о гордость, о неспособность поговорить. Сёко встала и вышла из комнаты. Вернулась она быстро, шаркая тапочками, с сигаретой в зубах и с тазом в руках. Предусмотрительно, ничего не сказать. Нанами заскулил, слабо сжав колено Сугуру. Комнату уже окончательно заволокло дымом, пряча их от всего мира в табачном тумане. Сугуру тоже взял сигарету, щёлкнул зажигалкой и с удовольствием затянулся. Горло приятно обожгло, и окончательно стёрся вкус проклятия с языка. Будь это обычный день, Сугуру попытался бы остановить Нанами и отобрать пустеющую бутылку, но день выдался необычный. Что-то подсказывало, что организм сам поймёт, когда хватит. А если что, Сёко вылечит. В бутылке всё ещё что-то плескалось, когда Нанами схватил таз и согнулся над ним со страшным хрипом. Плечи дрогнули, и судорога изломала всё тело. Сугуру усадил его в более удобное положение и убрал волосы от влажного лица. Зачем ещё нужны старшие друзья, если не для таких ситуаций? Скребя ногтями по полу, Нанами мычал что-то не совсем членораздельное, а Сугуру, в общем-то, и не собирался прислушиваться. Вряд ли Нанами хотел бы, чтобы потом кто-то вспомнил, что он говорил в полубессознательном состоянии. Это длилось и длилось, и длилось. Казалось, что уже наступил рассвет, хотя ночь ещё только началась. Сёко курила, обнимая себя за плечи, и смотрела на зашторенное окно, как будто видела там нечто, только ей доступное. Когда хрипы прекратились, Сугуру стащил с кровати одеяло и обернул вокруг трясущегося Нанами. Несмотря на жару, его руки были ледяными, а по телу проходилась мелкая дрожь. Они почти уснули вповалку, когда в дверь поскрёбся Сатору и тоже проник внутрь. У Сугуру не нашлось сил его прогонять, тем более что Нанами уже провалился в неспокойный, прерывистый сон. Сатору устроил голову на коленях Сугуру и сжал ногу почти до боли, как будто ему было страшно, что Сугуру сейчас испарится под его прикосновением. Сугуру погладил его по голове и, сам не заметив как, спустился рукой к щеке. Поглаживая, наслаждаясь, воруя сладкий момент у этой страшной ночи. Это было совершенно не то место и возмутительно не то время, но здесь и сейчас он не мог отругать себя за то, что трогал Сатору так, как будто имел на это полное право. Сатору прикрыл глаза, то ли делая вид, что не замечает, то ли расслабляясь и засыпая. Шумел вентилятор, громко дышал Нанами, а в ушах зудело от звона цикад. В свете ночника белые ресницы Сатору подрагивали, отбрасывая тёмные, усталые тени под глаза. Его возмутительно красивое лицо смотрелось так чужеродно, окружённое несчастьем. Сугуру думал, что не уснёт, но слыша сопение друзей, чувствуя их тепло, осел в сон, как в обморок. Ему не снились смерти, ему не снились проклятия, он не видел ничего, как будто ослеп на одну ночь. Заслужил-таки. Проснулся Сугуру без тяжести других тел. Сатору и Сёко уже ушли, а Нанами продолжал спать на полу, замотавшись в одеяло, несмотря на уже шпарящую вовсю жару. Кто-то поставил на тумбочку воду, а бутылки с тазом убрал. — Нанами, ты как? — тихо позвал Сугуру. — Жив, к сожалению, — прохрипел Нанами, не открывая глаз. — Ещё поспишь? — Да. — Вода на тумбочке. Принести ещё что-нибудь? — Отстаньте, пожалуйста, Гето-семпай. — Понял, понял. Сугуру поднялся на затёкших ногах и едва устоял. Похмелье оказалось мощным, хотя ночью Сугуру показалось, что выпил он не слишком много. Наверное, виновата была общая усталость и стресс с трудом пережитого дня. В последний раз он серьёзно напивался почти год назад, через месяц после смерти Рико. Его тогда как-то по-особенному припёрло, и Сугуру в одиночестве опустошил бутылку виски, которую ему подарили на задании, не спросив про возраст. Выпил под аккомпанемент депрессивной музыки из плеера и мертвецки проспал до обеда, пропустив занятия. Тогда тоже было плохо, но в тот день он отчаянно мечтал сдохнуть, а головная боль шла лишь дополнением. За последние пару суток это желание чуть притупилось, трансформировалось в непонятную жажду деятельности, которая заглушала рёв проклятий в голове. Год назад он был один и сейчас не хотел, чтобы один был Нанами. Чьё-то плечо не облегчало боль, но не давало опуститься туда, откуда потом себя сам не достанешь. По крайней мере, Сугуру хотел на это надеяться. По пути на кухню он вспомнил, как гладил Сатору по лицу ночью, и вспыхнул от запоздалого стыда. Сатору вряд ли об этом забыл, потому что в отличие от остальных, был трезв. И наверняка у него имелось мнение по этому поводу. Сугуру умылся над раковиной и отхлебнул воды прямо из-под крана. В идеале хотелось промыть себе голову, желательно изнутри и из шланга. Свет из окна слепил. Футболка неприятно липла к телу. Всё на свете, казалось, было создано исключительно для того, чтобы доставлять ужасающий дискомфорт. Словно только и ждал момента, на кухню зашёл Сатору. Судя по лицу, он не чувствовал неловкости. Но, с другой стороны, когда Сатору вообще чувствовал неловкость? Это была чуждая ему концепция, зато очень даже знакомая Сугуру. В первую секунду он хотел сказать что-то, как-то оправдаться, но передумал. В конце концов, Сатору делал вещи и похуже. Вот только он делал это в шутку, у Сугуру же не было такого смягчающего обстоятельства. Момент был невесёлый. — Головушка трещит? — спросил Сатору с притворным сочувствием. — Поцеловать тебя в лобик? — В данный момент я мечтаю только о поцелуе в лобик от Сёко. Ты её не видел? — Эх, жестокий, заставляешь меня ревновать. Как не стыдно? А Сёко дрыхнет в своей комнате, поэтому придётся немного помучиться. Сатору высыпал в чашку пакетик растворимого ароматизированного кофе, добавил туда ещё сахара и залил парой ложек горячей воды, потом разбавил получившуюся бурду сладким банановым молоком и закинул льда. Интересно, обратная техника действует на прыщи, гастрит и диабет? Должно быть действует, потому что Сатору выглядел пышущим здоровьем даже с его сахарной диетой. Он подошёл ближе со своим кофе, и Сугуру затошнило от искусственного запаха. — У нас сейчас должны быть занятия, кстати, — сказал Сатору. — Удивительно, что об этом вспомнил именно ты. — В смысле? У меня прекрасные оценки, если ты не забыл. — Да, но… — Сугуру остановил себя, потому что препираться не хотелось даже по-дружески. У него болела голова, ему хотелось блевать и лечь наконец-то в кровать. — Хочешь сказать, что я раздолбай? — Нет. Хочу сказать, что в жопу эти занятия. — В жопу… Тебе кофе сделать? — спросил Сатору, приподнимая свою кружку. — Сделай чаю. Сатору не спросил ни про сорт, ни про сахар. Неужели помнил? И действительно, он взял пакетик из любимой пачки Сугуру, налил воды и бросил один кубик сахара. — Вот, твой чай. И пусть тебе будет стыдно за то, что назвал меня раздолбаем. — Мне не стыдно, и я тебя так не называл. Но за чай спасибо. Глядя куда-то над плечом Сугуру, Сатору без энтузиазма пил свой напиток со вкусом сладкой комы. Молчание стало неловким. А молчание между ними никогда не было неловким! Они могли говорить, о чём угодно, и точно так же могли не говорить ничего. Видимо, теперь, когда всё же появились темы, которые Сугуру не хотел поднимать, этот безусловный комфорт испарился. — Эта картина… — всё же сорвался Сатору. — Просто какого хера нас туда отправили? Я должен был быть в Синдзюку изначально. Я не должен был расслабляться, мы должны были сразу вернуться. Это всё… — Сатору, это не твоя вина. — Теперь всё — моя вина, — сказал Сатору страшным, незнакомым тоном. — И моя ответственность. Раскалённый штырь головной в мгновение стал просто милым аксессуаром к тому ужасу, который Сугуру почувствовал. Вот как теперь Сатору воспринимал мир? То, что Нанами выкрикнул в порыве беспомощной ярости, было для Сатору реальностью? Он один против всего мира? Но при этом Сугуру признавал, что Сатору в чём-то прав. Как могли они полагаться на кого-то, кто жертвовал жизнями подростков так, словно они ничего не стоили? Почему продолжали слушаться некомпетентных, жестоких приказов? — Это не так. Ты заслуживаешь помощи, поддержки. Это не должна быть только твоя ноша. И то, что случилось, горе, но… — Сугуру разозлился, но опять же, куда-то в пустоту, на весь мир. — Это же мог быть ты, это мог быть я. Понимаешь? Очевидная вещь, которую Сатору прекрасно знал, но Сугуру как будто хотел сказать что-то больше, что-то гораздо хуже, вот только по-прежнему не решался. На лице Сатору не отразилось никакой особой эмоции, словно мысль о собственной смерти давно стала для него будничной, но Сугуру знал, что это не так. Сатору сам рассказывал про фантомный клинок в горле. — Да, мог. И что ты хочешь сказать? — Не знаю… Я пока не знаю. У него не было ответа, причем ни на один из тех вопросов, что он задавал себе долгими месяцами. Действительно, что дальше? Их жизнь — не та, от которой можно просто отказаться, которую можно оставить позади. У него не было выбора сменить шаманское общество на общий с Сатору дом у моря, тихие совместные ужины при свечах и работу учителем литературы. Он всегда будет видеть зло и всегда будет чувствовать на языке горький привкус людской боли. Даже если сможет выпустить все проклятия, он не станет прежним — чужие отрицательные эмоции протравили душу насквозь. Боль в груди, ноющая и тупая, вызывала желание броситься на Сатору и душить в яростных, отчаянных объятиях, чтобы заставить забыть обо всём, чтобы спрятать собой ото всех. Он не знал, как это выразить, как об этом говорить. О чём-то настолько огромном и больном. Обычных слов не хватало. Не знал, но должен был! Обязан был что-то сделать, что-то изменить. Если не ради себя, то ради других. Чай успел остыть, пока Сугуру боролся с собой и с тем чувством, которому он не мог подобрать названия. На кухню зашла красивая высокая женщина со светлыми волосами. — Здравствуйте, мальчики, — сказала она, широко улыбнувшись. Сугуру мгновенно возненавидел эту женщину за то, что появилась в такой момент. Какое право она имела пятнать своей улыбкой их горе?