The Sisyphean Nightmare | Сизифов кошмар

      Уэнсдей уставилась на раздражающе синий свет экрана своего телефона, трещина паутинкой расползалась от плотно сплетённого центра в нижнем углу устройства. Мрачно нахмурившись, она разглядывала разноцветные иконки, выскочившие на главный дисплей, как злокачественные опухоли, отказываясь нажимать на любую из них. Она просто… наблюдала, как будто думала, что они могут двигаться.       Уэнсдей на самом деле задавалась вопросом, перемещались ли приложения по её телефону в перерывах между использованием: она никогда не могла найти то, что ей нужно было, в тех редких случаях, когда ей приходилось пользоваться устройством. Или же она просто не могла вспомнить, как они выглядели.       Как бы там ни было, эти дурацкие маленькие пиктограммы всё равно ничего не значат. Почему интернет — это компас, а карта — стрелка? И почему значок цифровой камеры делает фотографии, тогда как значок видеокамеры не может записывать видео? Энид рассказала ей, что видеокамера называется «FaceTime» — тревожная ирония, без сомнения, придуманная исключительно для того, чтобы досадить ей. Именно это «время общения лицом к лицу» она теряла, взаимодействуя с этим бессмысленным агентом наблюдения.       Уэнсдей посмотрела на пространство за плавающими иконками, нахмурившись и прикусив нижнюю губу. За разноцветными пиктограммами было фото Энид, идентичное изображению, которое мелькало, когда устройство показывало экран блокировки.       Когда Уэнсдей впервые включила телефон, она выбрала со вкусом оформленный пустой черный экран, на котором было изображено убийство отвлекающих пузырьков, летающих за стеклом. Ей сказали, что это «неприемлемо» и «психопатично». Зная, что жена не хотела охарактеризовать это как комплемент (но тем не менее было приятно), она неохотно согласилась изменить его, нажав на всплывающее окно, которое открыло камеру.       Брюнетка сделала снимок оборотня, когда та с удивлением смотрела на телефон в руках жены, потрясенной и напуганной идеей того, что кто-то мог просто сделать фотографию для обоев в этот самый момент.       Уэнсдей оценила снимок (с удовольствием вспомнив, что, по мнению некоторых, фотопортреты крадут душу человека в момент съемки…) и удовлетворенно кивнула, прежде чем выбрать опцию, чтобы поставить его на главный экран и экран блокировки. Энид смотрела на неё с открытым ртом, озадаченная и встревоженная. Что же это за человек? К тому же это была самая неудачная её фотография. За всё время.       Она была в пижаме, розовых шортах с высокой посадкой и в старой футболке в стиле K-Pop со второго курса… старшей школы! Она уже несколько раз полупредлагала, полуумоляла взять телефон и выбрать на его место какую-нибудь красивую фотографию, которую Уэнсдей захотела бы поставить — может быть, реликвийный снимок с кружкой, — на что ворон защитно выхватила телефон и окинула её ледяным взглядом.       — Эта фотография вполне приемлема, Энид, — ответила она с ноткой недовольства в голосе, прежде чем положить телефон экраном вниз на кровать.       Впрочем, Уэнсдей была уверена, что оборотень не сможет самостоятельно изменить обои. Её пароль — это 16-значная цифро-буквенная комбинация собственного изобретения женщины, соответствующая кодовой фразе, к которой она не испытывала никакой сентиментальной привязанности.       Теперь Уэнсдей лежала на спине в том же месте на толстом угольном пододеяльнике, где был сделан снимок, и не шевелилась, будто доска. На самом деле, возможно, более точным описанием был бы «танатосический опоссум», поскольку женщина лежала, застыв с обеспокоенным, почти испуганным, выражением лица.       Она уставилась на фотографию в моменте тихого восхищения, рассматривая размытое, изумлённое изображение Энид и её ранних утренних волос, всё ещё взъерошенных и неровно уложенных после сна. Как её теперь уже бледные шрамы протянулись по бокам лица и вниз по челюсти, изгибу шеи и ключицам, уходящим в тонкую ткань рубашки.       Глядя на эту фотографию, она практически ощущала под пальцами мягкие, рельефные очертания давно заживших рваных ран, чувствовала, как волосы блондинки путаются в её руках. В этом было что-то интимное и умиротворяющее. Её искаженное выражение лица очень напомнило Уэнсдей «Истину, выходящую из колодца».       Лежа с телефоном над головой, она слышала, как Энид резко выдохнула, уткнувшись лицом в подушку. Она окинула взглядом спящего оборотня, наблюдая за тем, как поднималась и опускалась её спина, как руки и ноги бессистемно и беспорядочно забирались под одеяло.       Изменение дыхания жены подсказало Уэнсдей, что пора было приступать к утреннему ритуалу: с минуты на минуту Энид проснётся и войдет в мир живых, её присутствие осветит пространство, словно солнце, взошедшее, чтобы пролить золотой свет на их спальню. Ворон бесшумно соскользнула с кровати, шёлковая пижама зашелестела, когда её тело осторожно двинулось к дверному проему.       Она спустилась вниз по лестнице и вошла на кухню, чёрно-белая плитка была холодной, когда она осторожно ступала по ней, направляясь к кофемашине. Возможно, это было неэффективным использованием рабочей поверхности, но у пары сложился удобный распорядок дня, в котором сочетались некоторые предпочтения, а некоторые, как они поняли, лучше держать отдельно.       Кухня была идеальным примером этого: хотя она и принадлежала Энид, но оборотень признала необходимость сохранения функциональности помещения и остановила свой выбор на шкафах приглушенных оттенков в тон оригинальному покрытию пола, а сквозь щели проглядывали обои с ярким узором.       Кофейная машина были антитезой дизайна — Энид предпочитала Nespresso, в настоящее время отдавая предпочтение жестяным капсулам с ароматом тыквенных пряностей, по мере того как дни темнели и двигались к сентябрю. Три полные порции сиропа (для Уэнсдей было большим упражнением в сдержанности, чтобы собрать этот кофеиновый напалм), со льдом и овсяным молоком.       Брюнетка, как всегда, оставалась верной кваду, сама перемалывая импортные итальянские зёрна, храня их в морозильнике. Она предпочитала заваривать кофе во френч-прессе, аккуратно расположенную рядом с некрасивой механической конструкцией, которая варила порцию утренней бодрости для её жены.       Пока кофеварка Nespresso пыхтела, как перегруженный аппарат для апноэ сна, а её собственный кофе настаивался в своей стеклянной сетчатой посуде, Уэнсдей собрала подходящую посуду из шкафа. Что-нибудь высокое стеклянное с двойной подкладкой для Энид, чтобы холод льда не слишком контрастировал с изнуряющим теплом её тела после сна, простая белая кружка для кофе и тарелка в тон — выбор ворона.       Она мимолётно взглянула в окно, оценивая погоду: пасмурно, мрачно, с намёком на пробирающий до костей ветер. Не по сезону прохладный день. Превосходно. Она быстро, но бесшумно направилась к входной двери, ненадолго выскользнув на крыльцо, прежде чем вернуться, чтобы закончить приготовление и забрать чашки.       Когда она вернулась в спальню, их темная кровать с балдахином освещалась лучами восходящего солнца, Энид только что проснулась. Она сидела в беспробудном трансе, ссутулившись, потирая глаз сжатой рукой. Зрение всё ещё было затуманено светом из окна, поэтому оборотень сонно щурилась на Уэнсдей. Её сердце затрепетало, Энид уловила этот звук, но не обратила внимания на её торжественный вид, когда она пересекла комнату и предложила жене стакан побольше, прежде чем присоединиться к ней в постели.       Пара сидела молча, потягивая кофе. Энид взяла свой телефон с зарядки, лежавший всю ночь на прикроватной тумбочке, и стала просматривать уведомления: лайки на пост в Instagram, остаточная активность на TikTok, пик которой уже миновал, рабочие электронные письма. Она отложила телефон в сторону. Может быть, сегодня Энид выйдет в прямой эфир и ответит на вопросы о своей лунной рутине или просто пообщается со своими подписчиками.       Но у блондинки было много дел на сегодня — и, как она полагала, на ближайшие несколько дней. Энид решила сразу же приступить к разработке стратегии бренда для аккаунта Уэнсдей, и это, несомненно, займет большую часть недели. Она должна была быть дотошной. Её жена вряд ли согласится на любой пост, для которого не будет подробного отчета о его необходимости.       Так что Энид решила, что для начала неплохо было бы создать представление о том, кто такая Уэнсдей, с помощью непортретных фотографий: нескольких снимков сцен и предметов, которые подсказали бы миру, что именно делает её такой интригующей, такой необычной, и с помощью остроумных изображений раскрыли бы некоторые из более насыщенных элементов её личности.       Затем (и ей придётся потрудиться над этим) они раскроют лицо, после того как будет достаточно постов, чтобы это выглядело органично, но не так долго, чтобы подписчики не ожидали узнать её личность. Оборотень едва ли могла представить себе что-либо, что женщина делала бы с большей неохотой, чем удовлетворить требовательные массы этим конкретным подношением.       После всего этого они смогут приступить к профессиональной части, дополняя страницу фотографиями её рабочего места, других книг из серии и, наконец… восьмой обложки! Энид не могла дождаться — она забегала наперёд!       Уэнсдей уже отказалась от идеи написать биографию, подавив Энид, она не оставила места для переговоров, описав её как «коварная эпитафия, насмехающаяся над тем, что смерть не была достаточно милосердной, чтобы забрать её раньше».       Энид с неохотой согласилась, но не отступила от минимально необходимой ссылки на сайт саги «Вайпер де ла Муэрте». Так что сейчас на странице было только это: имя Уэнсдей и обычный анонимный серый значок, предоставленный Instagram. В этом было что-то ехидное, отчего Энид всегда чувствовала себя неловко — по её опыту, эти маленькие серые головки всегда извергали больше всего язвительности в комментариях, выплескивали самую необузданную ненависть из-под защитных масок. Ей определенно нужно было это исправить.       Пока в голове Энид роились идеи, схемы и планы, Уэнсдей сидела в молчаливом неведении, окидывая комнату тысячемильным взглядом, прихлебывая кофе. Сегодняшний день для брюнетки тоже должен был стать крайне неприятным и сложным, поскольку с почтой должно было прийти постановление Random House с подробным описанием масштабов её страданий. Кроме того, в ближайшие дни она могла ожидать и варианты обложки для своего романа, которые ей предстояло выбрать.       Выбор обложки оказался для Уэнсдей на удивление сложным этапом работы. Она чувствовала неоспоримую привязанность к Вайпер, и ей не нравились безвкусные, навязчивые изображения, которыми её бесконечно пичкала редакция. Даже шрифт, которым они пытались испортить логотип серии, был оскорбительным для глаз, не проходило и дня, чтобы Уэнсдей не отшатывалась при мысли о том, что имя её главной героини напечатано на странице шрифтом sans-serif, словно бездушная корпоративная визитная карточка. Неужели в наши дни ни у кого не осталось ни капли приличия?       — Уэнсдееееей… — певучий голос Энид прорвался сквозь её мысли, густые, как застывшая кровь. Её жена повернула голову в знак благодарности. — Прежде всего, большое спасибо за кофе, ты идеально его приготовила, — начала она, прикусив нижнюю губу от предвкушения. Уэнсдей почувствовала, как в её груди зашевелилось подозрение, и сощурившись кивнула.       Удар.       Энид повернулась лицом к жене.       — У тебя есть любимая фотография? — спросила она, сверкнув глазами. Ворону не нравилось, к чему она клонит.       — У меня есть твоя любимая фотография… — возразила она с мрачной, но ровной интонацией в голосе, опустив глаза к лежащему на кровати разбитому телефону. Энид нахмурилась, вскинув бровь.       — Это не смешно, ты же знаешь, что я ненавижу эту фотографию, — с досадой сказала она. Призрак ухмылки дернулся на губах брюнетки.       — Я серьезно! Смеешься? — надавила оборотень.       Уэнсдей сдалась, она не переставала удивляться глубине своей готовности успокоить жену. Это было тошнотворно. Её глаза переместились влево, а лицо и тело были совершенно неподвижны (Энид всегда восхищалась способностью жены двигать только глазами, как настенные часы в виде кота или что-то в этом роде).

———

      Уэнсдей пролистала упорядоченные страницы, которые она использовала для хранения образов в своем мозгу. В детстве она нечасто позволяла себе сниматься перед объективом, и даже не раз с ужасом вспоминала, как позировала для семейных портретов.       Она пыталась вспомнить все моменты за прошедшие годы, когда её образ был запечатлен: тревожный магшот со второго курса в Неверморе, пара назойливых цифровых портретов с выпускного в школе, которые перехитрили её светоотражающую полоску, селфи, которое оборотень сделала под предлогом показать ей фото убитого на дороге животного, которое она увидела на обратном пути из Джерико.       Вспомнилась ещё одна фотография, на которой они с Энид сидели, тесно прижавшись друг к другу, руки были переплетены, волосы растрепаны, а лица раскрасневшиеся. Ни одна из них не заметила объектива фотокамеры, Уэнсдей прошептала что-то на ухо блондинке, отчего та оскалилась в ухмылке, а голубые глаза заискрились. Это был снимок с выпускного вечера в подземном ресторане, сделанный кузеном Иттом, когда он делал обход, документируя праздник. Мортиша прислала его им по почте с рукописной запиской:       Il primo amore non si scorda mai, tesoro mio. — M       Это был серьезный кандидат. Но на ум пришла ещё одна фотография, отнюдь не откровенная, но, по её мнению, запечатлевшая их двоих.       Это было коллодионовое изображение, сделанное несколько лет назад в день их свадьбы (в первый день, если говорить точнее). Они просидели, как мраморные статуи, большую часть двадцати минут, пока позировали, изображение было сожжено, и воздух наполнился запахом химикатов и дыма.       Уэнсдей стояла, положив ладонь на плечо Энид, а блондинка сидела на барочном стуле слева от неё. Рука оборотня любовно прикрывала её руку, другая лежала на коленях, и обе они с неподвижным лицом смотрели на затянутое драпировкой сооружение, обращённое к ним. Волосы Уэнсдей были уложены в виде короны, платье с высоким воротом и замысловатым рядом шелковых пуговиц змеёй спускалось спереди и скрывалось из виду. Она с нежностью вспомнила, что в таком наряде хоронили её пра-пра-прабабушку — что-то старое и позаимствованное.       Волосы блондинки были распущены, две тонкие косички распускались от линии роста волос, убирая волосы с лица, это великолепно подчеркивало её шрамы, а выбранное ею платье из тонкого перламутрового шелка подчеркивало её шею и плечи на тёмном фоне. Лица обеих были неулыбчивы, глаза блестели от нахлынувших эмоций. В глазах Уэнсдей тлела тьма, сменяемая почти незаметной вспышкой чего-то неистового и напряжённого. В глазах Энид водянистый сияющий блеск, дополненный глубокой искренностью, пробивающейся сквозь синеву.       Они сфотографировались в Нью-Джерси, в поместье Аддамсов, где по семейной традиции посвятили себя друг другу: почти бессловесный ритуал в глухом (и, как беспокоилась Энид и подтвердила Уэнсдей, населенном привидениями) лесу за особняком. Их запястья были элегантно перевязаны лентой, они стояли лицом к лицу в холодной темноте, совершенно одни.       Остальное было своеобразной чередой кровавых клятв и шепотов, в которых очень многое зависело от наличия костей мелких животных. Энид просто решила плыть по течению.       Ночь закончилась тем, что они, держась за руки, вышли из леса, чтобы похоронить небольшие личные вещи, которые, как объяснила Уэнсдей срывающимся от волнения голосом, станут местами их будущих захоронений. Энид глотнула и кивнула в молчаливом понимании, не желая продолжать этот момент дальше. На этой церемонии не было свидетелей, как того требовала общепринятая мантра семейства Аддамс.       Сам разговор о браке был необычным. Уэнсдей в корне не одобряла этот институт, считая его удушающим пережитком давно умершей экономики собственности. Однако, после того, как особенно жестокое и долгое видение овладело вороном, когда их руки пересеклись во время полуночной прогулки, она странно посмотрела на оборотня и, не требуя подсказок (что, по мнению Энид, было романтическим жестом?), признала, что может уважать преимущество брака, как «экспоненциальное изменение вероятной личности твоего убийцы».       Брюнетка никогда не рассказывала, что видела той ночью, хотя у Энид были свои подозрения.       Самой Энид всегда нравилась идея свадьбы. Она провела бесчисленные часы, вырезая из журналов фотографии нестандартных платьев и собрав на Pinterest обширную доску пинов на эту тему. Кроме того, она любила вечеринки, и шанс увидеть всех своих любимых людей в одном месте был слишком хорош, чтобы упустить его. Очевидно!       Так что они, без лишних слов, решили сделать этот шаг. Для оборотня был важен сам жест — она не чувствовала необходимости подвергать Уэнсдей давлению формального предложения с чьей-либо стороны, обе просто двигались вперёд в негласном согласии. И всё же она с трудом выдавила из себя несколько мучительных фраз, пытаясь объяснить Энид, что для неё значит обязательство на всю жизнь (а не вынужденные 72 часа, с которыми она была хорошо знакома).       Блондинка слушала с серьёзным выражением лица, стараясь не вызвать у Уэнсдей чувства неловкости, но при этом подавляя растущую ухмылку. Честно говоря, было довольно забавно наблюдать, как женщина хмурила брови и избегала зрительного контакта, словно это было тюремное заключение, а её лицо краснело, когда она начинала и останавливала предложение за предложением.       Много упоминаний о «терпимости к вечности страданий вместе», «последней награде умереть в её объятиях в вероятном автомобильном столкновении» и то, что казалось искренним предложением содрать кожу с врагов Энид и той женщины, которая встала перед ней в очереди в продуктовом магазине.       Но, понимая всю важность того, что пыталась донести до неё Уэнсдей, и значение её попытки принять участие в том, что она открыто называла «устаревшим обычаем, призванным регулировать деторождение среди беспрестанно плодящихся гетеросексуалов», Энид оказала женщине милость и прервала затянувшуюся речь, обняв её за шею и поцеловав так страстно, что они обе с силой отпрянули назад. Следующие долгие минуты они оставались в горизонтальном положении.       Настала очередь Энид спланировать свою версию мероприятия после их возвращения в Вермонт, решив устроить шумный неформальный приём с большим количеством танцев и тонной шампанского. Она выбрала причудливое тюлевое платье длиной до колен, окрашенное в розово-желтые тона с парой туфель на каблуках, в которых можно было танцевать. Белый цвет казался таким идеальным, но она не чувствовала, что он ей подходит. В Энид не было ничего обычного! И это ей нравилось.       Её мать, возможно, бросила на неё неодобрительно-раздраженный взгляд (а позже смущенно спросила: «Ты ведь знаешь, почему ты должна была надеть белое?»), но что-то ты выигрываешь, что-то теряешь. Она озорно подмигнула Эстер и ответила: «может, поэтому я этого и не сделала» (УНО реверс!), тихо радуясь потере дара речи и опозоренному вздоху, что вызвал её комментарий.       В ту ночь под арендованным мега-шатром собралось множество оборотней, бурно обнимавших друг друга и совершенно одуревших под мерцанием звездных огней. Проходящие мимо нормисы собирались по периметру вечеринки, с любопытным недоумением глядя на участников вечеринки с растрепанными волосами.       Примерно в середине праздника братья Энид стали не слишком деликатно греметь столовыми приборами о бокалы и произносить подвыпившие, слишком подробные речи о хореографических выступлениях блондинки с песнями Camp Rock, о том, как она в одно полнолуние без присмотра сделала в раковине зелье из жидкости для мытья посуды, мыла и промышленного чистящего средства, и о том, что «было немного неожиданно узнать, что моей сестре нравятся девчонки, но она честно сексапильна, так что всё справедливо».       К концу тостов Уэнсдей поднялась, и Энид (сама слегка подвыпившая к этому моменту) поставила локти на стол, чтобы можно было подпереть лицо руками и комично хлопать ресницами, глядя на брюнетку.       Ожидая любезное заключение о том, что та «нашла общество Энид более приемлемым, чем большинство», она была смущена, когда брюнетка подняла свой бокал и повернулась к своей жене, легкая уязвимость сквозила в тембре её голоса.       — Cara Mia, — начала она, не отводя взгляда, несмотря на то, что в помещении было полно ожидающих и пьяных оборотней, уставившихся на неё с широко раскрытыми глазами («Бро, она говорит?»).       — Ты была Солнцем в моей Луне, моим центром тяжести, с того момента, как я увидела тебя. Я надеюсь, что никогда не подвергнусь жестокой и неординарной пытке провести ночь в разлуке с тобой, пока моё сердце не перестанет биться, а ты не лишишь меня дыхания в самый последний раз. Я искренне надеюсь, что мой труп будет вечно покоиться в переплетении с твоим, и наши кости разойдутся в последнем объятии до момента эксгумации по просьбе семьи.       Голос Уэнсдей уловимо дрогнул. Она прочистила горло.       — Possano i nostri corpi senza vita marcire insieme per sempre.       К этому времени на лице Энид появилось выражение недоверия и откровенного заигрывания.       Уэнсдей коротко кивнула ей и, откинув голову назад, осушила свой бокал, после чего села обратно так же быстро, как и встала. В комнате воцарилась тишина, и Энид, и гости надолго застыли, обдумывая услышанное. В конце концов тишину нарушил неопознанный мужской голос, интонация которого говорила о том, что он собирался прошептать комментарий уголком рта.       — Либо это было не по-английски, либо я сейчас в полной заднице, приятель, — прозвучало в ответ, причём алкоголь явно оказал влияние на его навыки регулировки громкости.       И в этот момент вечеринка снова разразилась весёлым смехом, а Энид почувствовала себя, возможно, одной из двух человек в комнате, которые всё ещё не могли забыть то, что только что произошло. Это было всё, на что она надеялась, и даже больше.

———

      Уэнсдей оторвалась от своих мыслей и кивнула головой в сторону фотографии в рамке со свадьбы, которая стояла на комоде. Взгляд Энид проследил за этим движением и со смешанными чувствами остановился на портрете. Она тоже любила эту фотографию, любила запечатленный на ней момент, сложные, невысказанные слова в их глазах, любила это платье (оно, честно говоря, очень шло её фигуре). Ей нравилось, что Уэнсдей выглядела прямо из другого времени, в то время как её собственная фигура словно выпорхнула из XXI века в кадр. Это была превосходная фотография.       Но, к сожалению, не совсем подходящая для поставленной задачи.       — Есть ли у тебя фото, на котором только ты? — спросила она, отрывая взгляд от изображения и возвращаясь к Уэнсдей, которая допила остатки кофе и с фарфоровым звоном поставила чашку с блюдцем на прикроватную тумбочку.       — Нет.       Энид нахмурила губы, взглянув снова на свет экрана своего телефона. Хорошоооо, ответ не неожиданный, но все равно неподходящий. Они должны что-то предпринять по этому поводу. Как только она приготовилась к тому, чтобы очень деликатно высказать эту идею, краем глаза она заметила что-то, и её голова и голова Уэнсдей метнулись к окну.       Маленький белый грузовик проехал по их подъездной дорожке, выбросив хрупкого мужчину с горсткой конвертов разного размера, а затем внезапно проглотил его и уехал обратно на улицу. Это было довольно необычно. Она вопросительно посмотрела на Уэнсдей, и ворон встретила её взгляд с коварным блеском.       — Отсутствие почты — хорошая почта, — сказала она небрежно, снова взяла свою кофейную чашку и выскользнула из комнаты.       Энид почувствовала, как в груди защемило от досады, когда она тоже спустилась по лестнице и направилась в парадную, чтобы собрать беспорядочную груду конвертов и писем из плотной бумаги, по-видимому, брошенных на пороге их дома. Она наклонилась и схватила их, удлинив коготь на указательном пальце, чтобы подбросить конверт, вырвавшийся из её рук, на разумное расстояние.       Взяв в руки стопку, она повернулась к двери и остановилась, столкнувшись с яркой вспышкой прямо на уровне глаз. Она со вздохом осмотрела деревянную раму и протянула руку с конвертом, чтобы неловко сорвать табличку «Осторожно, агрессивная собака» с внешней стороны дома и спрятать её комически-угрожающую иллюстрацию оборотня под стопкой корреспонденции.       Когда Энид переступила порог, перелистывая почту, её волнение снова начало подниматься: к её радости, среди писем лежало письмо, адресованное миссис Уэнсдей Аддамс из отдела the Mystery & Suspense Books издательства Penguin Random House.       — Подойди, посмотри, что притащила собака, — сухо позвала она, зажав конверт между двумя пальцами и игриво помахивая им, пока её жена сердито посмотрела на неё из кухни.