The Sisyphean Nightmare | Сизифов кошмар

      Энид сидела в постели, обернув плотным чёрным полотенцем всё ещё влажные волосы. С опухшими глазами женщина прислонилась спиной к подушкам с почти неуверенным видом, словно только что проснулась от особенно напряжённого, реалистичного сна и всё ещё боролась с рассеивающимся желанием попытаться вернуть его обратно или прогнать навсегда. Скрестив ноги, в свежевысушенных фланелевых пижамных штанах, она выглядела совсем маленькой и не к месту, укутавшись в тёплые объятия одной из безразмерных толстовок Уэнсдей.       Три дня колебаний между острым самоуничижением и абсолютной пустотой не могли не сказаться на оборотне. Конечно, она чувствовала нездоровый характер своих действий, глубину густого, нарастающего чувства вины, которое порой почти поглощало её, но была бессильна предотвратить это. Мир за пределами их маленькой комнаты вдруг стал казаться таким враждебным, таким незнакомым, что единственным выходом было запереться от него. Однако запереть мир было невозможно, когда он находился на кончиках её пальцев, вибрируя и звеня без устали, словно когти чудовищ, скребущихся в окно по ночам. Созданное по её собственному сценарию пространство, в котором она чувствовала себя такой уверенной и радостной, превратилось в зеркало, отражающее её собственный, искаженный, нечеловеческий образ, призрачные фигуры на извилистом фоне. В этом лабиринте была Уэнсдей, всегда на виду, но никогда не под рукой; её пальцы встречали только холодную, твердую поверхность ложного стекла, когда она могла бы поклясться, что ворон была всего в нескольких дюймах от неё.       Каждый раз, когда она смотрела на Уэнсдей, чувствовала, как та бесшумно опускается в постель рядом с ней, ощущала долгие мгновения взгляда на своей спине, всё это снова поднималось в её груди, смывая слова в горле и заменяя их вкусом непрошенной солёной воды. Она чувствовала, как океан внутри неё с неудержимой силой обрушивается на хрупкую очертания её плота, едва держащегося на плаву. И вот она лежала в темноте, свернувшись в клубок, позволяя резкому голубому свету телефона жечь ей глаза.       Чувак, я ЗНАЛ, что в этой девушке есть что-то ненормальное. Оборотни могут быть неуправляемыми.       Я слышала, она выследила чувака в лесу и убила его ради забавы.       Энид задумалась. Маленькая, дрожащая фигурка её окровавленного тела в бескрайних лесных просторах, одинокая, растерянная, испуганная и такая, такая холодная. Она вспомнила об ощущении плоти и крови под ногтями, о леденящей до костей, тошнотворной влажности чего-то в глубине мышц её лица, встретившего воздух против своей воли. Она вспомнила, как бежала в лес беззащитной и неподготовленной, в отчаянии.       Найти Уэнсдей, найти Уэнсдей, найти Уэнсдей.       Возможно, она могла быть уже мертва, а блондинка добралась до неё лишь на мгновение позже. Энид старалась не вспоминать, как неестественно трещали её кости, о погребённом чувстве, что несмотря на всю жизнь ожидания, она всё ещё не была готова. Она была напугана. Всё должно было быть не так. Она хотела к маме. Энид помнила себя, когда вышла из леса, омытая кровью, как чувствовала в глубине груди что-то ужасающее, когда разрывала тело Хайда, как ощущала свою силу. Каково это — быть такой беззащитной, такой маленькой. Изуродованной.       Но она помнила, как Уэнсдей смотрела на неё в лесу — трепетно, скептически, напряженно, доверчиво. Как она смотрела на неё так по-особенному в библиотеке днём все эти месяцы спустя, прикасалась к ней с такой нежностью и в то же время смотрела на те самые шрамы, которые кричали миру, что она опасна, неуправляема, испорчена. Она назвала их красивыми, и внезапно оказалось, что так оно и было на самом деле. Эти насмешливые незнакомцы понятия не имели, каково это бороться за свою жизнь, бороться за чужую жизнь, не знали, каково это, когда на тебя глазеют. Они брали что-то частное и священное и превращали это в то, чем оно не должно было быть. Её история, её жизнь, жизнь Уэнсдей. Она снова ощутила всепоглощающее чувство ничтожности.       Вы слышали, что автор книг о Вайпер — экстрасенс? Думаете, она использовала свои способности, чтобы заключить сделку на покупку книги?       Гот — горячая штучка, но я уверен, что они вдвоём просто чумовые.       Тюрьма и школа-пансион? А вы мне говоритееее.       Мб они как-нибудь покажут это в прямом эфире. Я бы заплатила, чтобы увидеть это, лол       Энид чувствовала, что должна была это предвидеть. Её жена практически никогда не рассказывала о своих видениях, чувствуя яростную потребность защитить их, словно знание других людей об их существовании было невыносимой уязвимостью. Она знала, что ворон чувствовала, что так и не научилась по-настоящему читать их, использовать, как положено, и упорно разбирала их в одиночестве, а не просила помощи, даже у других медиумов. В отличие от оборотня, Уэнсдей обладала невидимой силой и могла незаметно носить её с собой, перемещаясь по миру. То ли это было превосходство, то ли беспокойная тайна, а возможно, и то, и другое.       Подобно своим способностям, Энид знала, что та подходила к своей личности по-другому. В то время как блондинка считала, что навешивание на себя ярлыков освобождает её, придаёт ей социальную значимость, позволяет наконец-то высказать то, о чём так долго приходилось молчать, Уэнсдей просто… не могла. Она вообще не была уверена, что её жена когда-либо официально открывалась за всю свою жизнь; их первый поцелуй стал исполнением какого-то пророчества, в которое ворон не могла полностью поверить, ей приходилось примирять то, что, как ей говорили, любовь и влечение должны были собой предполагать (и с кем), и то, что она в конце концов действительно чувствовала с Энид.       Когда они коротко обсудили это, и блондинка пришла в восторг от того, что её соседка поцеловала её в ответ, не говоря уже о том, что та смотрела на неё с таким всепоглощающим, волнующим желанием, Уэнсдей просто ответила, что некоторые факты о ней самой стали неоспоримыми, и всё начало приобретать смысл. Никакого зрительного контакта, непонятное смешение между тоном полной уверенности в её голосе и странной стыдливостью, которую она, казалось, изо всех сил пыталась побороть. Энид прошептала вопрос, ответ на который так боялась услышать — если он хоть что-то значил для Уэнсдей, — и ворон встретила её взгляд с мрачной вопросительностью, словно ответ был настолько очевиден, что заполнил всю комнату. И тогда, только благодаря этому взгляду, во всём мире остались только они. Это значило всё.       Энид была совершенно уверена, что Уэнсдей не испытывала потребности высказать это дальше того момента, оставив у оборотня отчётливое впечатление, что брюнетка осознала это как истину в глубине души, но не чувствовала необходимости выразить это словами в каком-то глубоком, откровенном смысле. Чувства, выраженные словами, были на благо других, а это были отношения с самой собой, которые она, честно говоря, не желала объяснять миру. Она просто была такой.       Энид всегда восхищалась способностью брюнетки не поддаваться влиянию или давлению чужих мнений, всегда быть такой уверенной в себе, такой решительной. Почему бы не быть и ей такой же в плане сексуальной ориентации? Единственный раз, когда жена затронула эту тему в присутствии других, был язвительный отказ от мужского интереса, когда на её лице появлялась знающая ухмылка, и когда она открыто заявляла, что у неё есть жена. Она находила свою собственную радость в своей идентичности, в жизни с Энид — это было неоспоримо; она почувствовала, что, после того поцелуя в их комнате общежития, что-то просто встало на свои места со щелчком.       Энид также была обескуражена тем, что её жену никогда не заставляли разыгрывать этот мучительный спектакль перед семьей, выставляя частную часть себя напоказ, чтобы они держали или раздавливали её в руках; не потому, что, по её мнению, Уэнсдей не стала бы обсуждать её личную жизнь так откровенно и с таким важным видом, а из-за собственной ревности. Ей не нужно было произносить ни слова, но её видели, прославляли (к её огорчению), любили. Хотя это одновременно и огорчало, и скрашивало тихую часть сердца блондинки, она не могла не чувствовать утешения, зная, что её жене позволили уединиться и найти спокойствие внутри себя. До этого момента.       При этой мысли оборотень почувствовала, как желчь подступает к горлу. Ещё одна вещь, которую её глупая ошибка отняла у Уэнсдей — право определять себя. Конечно, комментаторы и спекулянты не ошиблись, когда назвали её лесбиянкой, но что-то в их тоне, самодовольстве, праве на воплощение другой женщины так разозлило её, что это испугало блондинку. Неужели они не могли понять, что это не то, что они имели право говорить?       Энид сама получила долю неуместных комментариев о своей сексуальной ориентации в школе и университете, а также в социальных сетях, но решила, что случайные насмешки — не такая уж невыносимая цена за то, чтобы жить открыто. В некоторых случаях она даже могла использовать их как воспитательный фактор, предпочитая рассматривать их как возможность начать диалог с подписчиками. Уэнсдей, однако, всегда возмущали такие комментарии: оборотень неоднократно физически сдерживала её в пятиугольном дворе Невермора и на улице, когда неоригинальные придурки спрашивали, могут ли они посмотреть, присоединиться, дать им что-то, что можно отложить на потом.       В сердце блондинки что-то щемило, когда она видела, как это бесило Уэнсдей; она лучше других знала, сколько времени требуется ворону, чтобы почувствовать себя достаточно комфортно, чтобы открыться кому-то, и вспоминала, как у неё перехватило дыхание, когда она впервые увидела обнажённую спину, поцеловала ключицы и грудь, ощутила горсть растрепавшихся волос женщины. Она казалась такой невозмутимой, но оборотень видела пугающее, беззащитное чувство, которому сопротивлялась ворон, уязвимость, которая её смущала, и оглушительное, невысказанное доверие, которое означала её утраченная власть над ситуацией. Это не было чем-то, что она отдавала свободно, и оборотень иногда задавалась вопросом, было ли это чувство личного оскорбления или яростное стремление защитить саму Энид, что порождало заметное намерение совершить насильственное преступление в тех случаях, когда их освистывали одноклассники и придурки, вываливающиеся из бара.       Она чувствовала разрывающее, гложущее чувство вины, когда читала комментарии, делающие именно это — разделяющие две части безмолвного взаимодействия Уэнсдей с миром, добавляющие лайки, комментарии, сохраняющие публикации. Она часами вычитывала их пост за постом, считая это своей постоянной работой в те дни, которые проводила взаперти в их комнате. Её жена даже не знала, о чем они говорят, как о ней отзываются, как к ней относятся. Это заставляло её чувствовать себя разрушительной силой в те долгие, одинокие часы.       Однако Энид снова начала чувствовать себя чистой: лицо всё ещё опухшее, но свежее после душа, волосы свежие и сухие, наконец-то она ощутила, что стекла зеркал в доме веселья разлетелись на осколки, когда она наконец-то обняла Уэнсдей под струями воды. Её удивило, насколько прикосновение женщины сняло тяжесть с плеч, разогнало густое, тяжёлое облако над её головой. Но в качестве своего последнего трюка на этом удручающем карнавале, будучи настолько поглощенной своим унынием, она совсем забыла о дне рождения жены! Та-дам!       Блондинка знала, что жена не будет мучиться ночами напролёт из-за пропущенного поздравления — фактически, она, вероятно, надеялась, что оно забудется, пройдёт как любой другой день. Но для Энид оно имело значение. Она всегда любила использовать день рождения Уэнсдей как возможность сделать что-то особенное. Обычно она убирала дом, покупала какой-нибудь набор вызывающих беспокойство, возможно ядовитых цветов и готовила ей ужин — собрание мелких задач и жестов, позволявших ворону почувствовать себя замеченной, без подвергания её непереносимому давлению позитивного внимания.       В этом году Энид с любовью связала ей тёплое, мягкое, совершенно отвратительное одеяло для их кровати — подарок, напоминающий об их давней традиции одностороннего обмена непривлекательными вязаными вещами. Она представляла себе страдальческую гримасу Уэнсдей, когда та открывала его, и каждый год в её глазах таился намек на беспокойство, что это серьезный подарок. Это должно было быть великолепно. Но сейчас это казалось неуместным. Теперь ей придется просто вручить женщине большое, вычурное, пушистое чудовище без какого-либо контекста, что испортит весь смысл. Энид вздохнула, обняв колени и прижав к себе тёплую фланелевую ткань, в то время как Уэнсдей наконец вышла из ванной, проведя последние пятнадцать минут, тщательно отжимая воду из своих длинных волос.       — Я ужасная жена, — слабо произнесла Энид, глядя на жену поверх своих коленей. Уэнсдей бросила на неё сухой взгляд. — Я забыла о твоём дне рождения, — продолжила она, в её голосе звучало разочарование.       — Ты ужасный водитель, да и французский тебе не помешает подтянуть, — отозвалась ворон, глядя на робкую фигуру оборотня среди подушек.       Энид немного успокоилась, услышав, как жена пытается поднять ей настроение неловкими, слегка оскорбительными отвлечениями от неприятных ощущений.       — Единственное, что радует в мой день рождения — это напоминание о том, что я на год ближе к последнему празднику, который мне придется пережить. — Энид мрачно посмотрела на свою жену, щенячьи глаза заработали в полную силу.       — Прости, что я тебя так намочила, — рискнула она.       Уэнсдей шутливо приподняла бровь в ответ на это замечание, лукаво улыбнувшись. Энид закатила глаза от такого намёка, утешаясь слабым тёплым чувством, просочившимся в грудь от лёгкости происходящего. Ворон позволила своему лицу вновь стать более серьёзным.       — Энид, я должна перед тобой извиниться, — резко начала она. Оборотень почувствовала, как по её лицу пробежала растерянность. — У меня было предчувствие, что произойдет что-то плохое, и я неправильно определила, что это будет. Я не смогла вмешаться, и ты имеешь полное право на меня обижаться. Это была непростительная халатность, и я могу лишь надеяться, что ты простишь меня. — Ворон неловко переместилась, теперь она слишком пристально смотрела в глаза.       Они могли бы поработать над этим позже. Сейчас Энид почувствовала, как растерянность, вызванная признанием жены, мучительно зудела под кожей. Это не твоя вина. Я виновата. Блондинка открыла и закрыла рот, решив сначала глубоко вдохнуть через нос и равномерно выдохнуть через рот. Она не собиралась снова плакать. В бейсболе не принято плакать.       — Уэнсдей, это случилось не из-за того, что ты не сделала, а из-за того, что сделала я, — мрачно констатировала она.       Взгляд Уэнсдей смягчился, в нём появилось сочувствие и чувство вины — ситуация зашла в тупик. С одного взгляда казалось, что Энид может прочитать мысли другой женщины. Всё чувство вины, горячее смущение, гнев, которые её жена направляла на себя в последние три дня, выплеснулись на поверхность. Она не винила Энид, она винила себя. Блондинка ощутила сложную волну эмоций — глубокое облегчение от того, что не сломала в жене какую-то хрупкую вещь, способную нанести неописуемый ущерб, и сокрушительное чувство вины за своё бездействие, позволившее женщине, без сомнения, терзать себя в течение нескольких дней. Они долго молча смотрели друг на друга, почему-то переполненные словами в тишине собственной комнаты. Всё будет хорошо. Они были в безопасности. Блондинка почувствовала, что может расплакаться от облегчения и грусти при одной только мысли об этом. Как могут такие удушающе большие вещи в одно мгновение казаться такими маленькими?       — Я даже не знаю, как выразить то, насколько я сожалею. В смысле, они нашли всё. Всё. Вещи, о существовании которых, я даже была уже не уверена. Они нашли мой блог, они знают о твоих способностях, они даже знают о сумасшедшей мёртвой жене дяди Фестера. Я просто чувствую… — она с трудом сглотнула и посмотрела в потолок, чтобы справиться со слезами, которых в этот раз точно не будет.       — Я в курсе. Редакционная группа подробно рассказала мне о масштабах их посягательств, когда мы разговаривали по телефону, — Энид с любопытством взглянула на неё.       В том, что Уэнсдей поговорила с ними, не было ничего удивительного, но оборотень не могла отделаться от чувства вины при мысли о том, что её жена взяла на себя ответственность за её ошибки. Она даже не смогла оторваться от своей «вечеринки жалости», чтобы поддержать брюнетку. Энид сухо сглотнула.       — Что они сказали? — тихо спросила она, боясь услышать ответ.       — К моему большому неудовольствию, — начала Уэнсдей, сжимая челюсти в паузе. Энид почувствовала, как у неё заныло сердце. — Они в восторге от того, какое внимание к роману привлекло всё это испытание.       Блондинка моргнула, глядя на неё с изумлением, не уверенная, что понимает. Уэнсдей смотрела в ответ бесстрастным взглядом.       — Как будто их неискреннего сожаления за вторжение в нашу частную жизнь было недостаточно, они велели нам произнести бессмысленные любезности для шавок в интернете, утверждая, что вся эта ситуация была намеренным актом более масштабной промо-акции. — Энид видела, что её жена готовится выдать что-то окончательное и разрушительное. Она почувствовала, как её руки инстинктивно потянулись к вискам в предвкушении.       — В извращенном финале своих интриг они потребовали, чтобы мы отправились в Нью-Йорк в последней попытке посыпать соль на рану.       Удар.       — Для работы с прессой… — прошипела ворон.       Энид смотрела на неё с недоверием.       — Уэнсдей, в Твиттере есть люди, которые используют твоё фото с ареста в качестве аватара… — только и смогла выдавить блондинка.       — Меня навели на мысль, что это может быть… — вздрогнула брюнетка, — …их попытка лести, — она выплюнула последнее слово, словно оно оставило во рту неприятный привкус.       Чем больше Энид об этом думала, тем больше смысла это обретало. Она видела столько постов, обсуждений, комментариев об их личной жизни, что одно лишь упоминание начало ощущаться паразитическим. Но, когда оборотень на мгновение погрузилась в молчаливые размышления, её лицо озарилось недоверием. Возможно ли, что она была настолько сосредоточена на причинённой им боли, на испытываемом чувстве вины, что не смогла увидеть более широкий контекст?       …Реакция фанатов была такой одержимой, что перешла ту грань обожания, которая только бывает в интернете. Посты и комментарии, называющие её жену сексуальной и горячей, упоминающие её криминальное прошлое, её идентичность, её способности… Они превратили её в икону, а не в козла отпущения. Оборотень ощутила, как из горла вырвался сухой смех, который вскоре перерос в недоверчивый вой, когда она запрокинула голову в изумленном замешательстве.       Уэнсдей ждала с лёгким раздражением.       — Я не вижу в этом ничего юмористического, Энид, — она огрызнулась в ответ, отчего её жена ещё больше распалилась хриплым смехом. Ворон безрезультатно сверлила её взглядом.       — О Боже… — пролепетала Энид, прикрывая рот рукой. Ужас медленно сменился недоуменной улыбкой на её лице. — О Боже! — Она подняла глаза на жену, ошеломлённая.       — На самом деле это намного хуже, — вздохнула она.       По выражению лица жены оборотень поняла, что Уэнсдей не хватало опыта, полученного из первых рук в Интернете, чтобы полностью понять её чувства. Она была согласна с негативным характером происходящего, но не понимала его масштабов.       — Они сказали тебе всё это по телефону? — спросила она, желая сама понять контекст. Ворон молча покачала головой и, повернувшись в сторону ванной, вернулась со своим разбитым (вероятно, незаряженным) мобильным телефоном, который быстро разблокировала и с презрительным вздохом протянула блондинке.       — Если бы только мне так повезло.       Энид взяла устройство в руки, резко выдохнув через нос из-за нелестной фотографии на обоях экрана. Вообще-то… подумала она про себя, на мгновение поддавшись искушению залезть в настройки жены и избавить мир от этой трагической картинки, но затем вытряхнула эту идею из головы. Она и так уже сделала достаточно. Блондинка робко перешла к электронной почте жены, которая оказалась пугающе пустой, если бы не письмо от пингвинов, полученное ранее вечером. Она прочла письмо, а затем подняла глаза, чтобы перечитать его во второй раз.       Вызов фанатам.       Лучший исход едва ли можно представить.       Значительная польза для популярности романа.       Какая-то… странная микроагрессия о разнообразии? (Энид даже не хотела знать).       Она снова посмотрела на Уэнсдей, которая теперь смотрела на неё с нечитаемым выражением лица.       — Что ты делаешь в выходные 20-го числа? — спросила блондинка после долгого раздумья.       — Обращаюсь в службу защиты свидетелей, — ядовито ответила ворон.       Энид почувствовала, как её сердце впервые за три дня забилось в волнении, а на лице появилась улыбка, обнажая кончики клыков. Это казалось почти нереальным. Конечно, всё, о чем она переживала, было правдой — её подписчики предали её, нарушили границы, унизили жену, обесценили их обеих. Но Уэнсдей не потеряет то, что приносило ей столько радости. Фактически, осознавая это, всё начало казаться немного меньше, немного более управляемым. Она могла позволить себе выдохнуть. Энид встретилась взглядом с женой, которая теперь смотрела на неё потерянными и полными ужаса глазами.       — Если я буду сидеть на пассажирском сидении, можем мы, пожалуйста, поехать на машине?