Juicy J, Wiz Khalifa, Miley Cyrus, Mike Will Made-It — 23 (Explicit)
Как много люди готовы отдать за крупицу важных воспоминаний? И как много желали бы вернуть, если бы они оказались травмирующими? Говорят, люди забывают всё плохое быстрее хорошего, но что, если в голове полная пустота, где нет места даже апатии? Дождливый день замораживал кожу на подушечках пальцев, оставляя иней на кончиках ресниц и заставляя уши краснеть так, что ими можно было светить как фонарём. В одной рубашке было холодно, но он ни за что бы не вернулся обратно, потому что рисковал наткнуться на надзирателя — так они прозвали «нянек», которые должны были по словам других ребят заботиться и учить их, но вместо желаемого дети получали побои и выдранные волосы. Сморщившись, он спрыгнул с крыши гаража, перекатившись по липкой, сырой земле, наверняка оставляя на тёмных волосах комки грязи, но ему было всё равно, ведь он снова добрался до этого места, до места, где чувствовал успокоение. Возможно брат надаёт ему за это, когда узнает, не «если», а когда, но это будет потом, а сейчас он может наблюдать за рядом автомобилей, которые наверняка блестели на солнце соблазнительной новизной. Потерев замёрзшие руки, парень стал медленно красться к ближайшему из них, ощущая, как намокла рубашка и мечтая о включённой печке в салоне, как доберётся до машины очередного посла, естественно. На радость небесному, «та самая тачка» стояла на привычном месте, увы, прямо под камерой, но кажется ему везло, ведь ещё ни разу никто не приходил проведать как обстоят дела ночью на парковке. Похрустев костяшками пальцев, он шкодливо усмехнулся, вытягивая руки и поигрывая ими в воздухе, словно дирижируя, а затем полностью сосредоточился на всплеске, чувствуя, как внутри кишечника что-то привычно завибрировало. Парню не стоило никаких усилий использовать всплеск в любой похожей ситуации, однако действовать нужно было осторожно — это тонкая работа снять сигнализацию через провода и открыть замкнутую дверцу в салон. И пусть проделывал он это тысячу раз, в тысяча первый всё могло пойти не так. От усилия он прикусил высунутый кончик языка, но когда услышал знакомый щелчок, заметно расслабился, радостно забираясь внутрь. Если бы не попробовал однажды, то даже бы не узнал, что способен на такое — теперь парень искал любые лазейки, чтобы открыть свой всплеск по всем возможностям, узнавая как можно больше. Приют подождёт, шум Марса подождёт, хмурый брат подождёт, сейчас он может прикрыть глаза, минут пять погреться над печкой и слегка подсушить рубашку, а затем прокатиться разок по ближайшей трассе, чтобы выпустить пар. Он не мог убить надзирательницу, хотя очень хотелось и всё ждал, когда терпение лопнет у брата — вот тогда он бы присоединился. Возможно ему не хватало смелости, кто знает, но сейчас это не так важно. Выдохнув, парень вновь выпрямил руки, используя телекинез по максимуму, как вдруг в стекло автомобиля постучали костяшками пальцев, и небесный вздрогнул, встречаясь взглядом с самыми красивыми глазами в его жизни.***
Вечером в «Star» было также многолюдно, как и в любое время суток. У него не было ни желания, ни цели показываться здесь, но в последний момент мозг передумал, подкидывая его тело прямо ко входу в бар. Ещё даже не войдя мужчина знал, что не столкнётся с ним и отчасти был рад этому, отчасти — печален. Минхо только и оставалось, что смаковать во рту горький вкус коньяка и воспоминаний, приправленные отвратительным потоком сожалений. Возможно сейчас всё было бы иначе, поступи он чуточку смелее, возможно сейчас бы знал, через что прошли люди, к которым он, увы, за несколько лет так привык. Потирая пульсирующие виски, мужчина выдохнул, ловя знакомые мотивы музыки, которую слышал в Солнце и сжал стакан сильнее, почувствовав напряжение в ладонях. Когда парень услышал, что его отец — жалкий, подкупной червь, как прямолинейно и безжалостно выразилась мама, он не огорчился, потому что в душе всегда это знал. До королевской семьи слухи добирались быстро, а там не жаловали коррупцию на уровне наркоторговли, поэтому семью Ли без суда и следствия сослали в Марс на три года в качестве наказания. Мама вопила «радуйся, что не в шахты!», когда узнала, где им придётся провести три года, а отец злился лишь сильнее, когда собственный коллега подставил его, даже показав исполнителям место, где лежала их общая заначка. В оправдания мужчины никто не вслушивался, от несправедливости, что наказывают только его, он начал пить, приходя домой после ненавистной его новой работы, покачиваясь. Мама разводила руками, стряхивая с себя невидимую пыль, будто общество мужа было ей неприятно, а затем умоляюще смотрела на сына, словно тот мог вразумить отца. После просящего, но уже давно твёрдо решённого «милый, присмотри за отцом на работе», парню не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Взгляд мамы был тяжёлый, рука — ещё тяжелее, хоть она никогда её на сына не поднимала, лишь гневно порой стучала по столу, когда отец в очередной раз блевал в туалете. По каким барам он шастал и по каким причинам в целом — Минхо не интересовало. Последовав за отцом на работу на следующий день после «просьбы» мамы, он уверял, что они справятся. Отец не заражался его оптимизмом, но по крайней мере не сворачивал в очередной бар по пути, впуская сына в тёмную комнатку, в которую мужчину посадили словно в камеру Тартара. Но возможно им даже повезло — думалось Минхо, когда он впервые уселся на скрипучее кресло, вертясь и разъезжая на нём по комнатке — ведь отца и правда могли посадить в Тартар, с условиями гораздо хуже, чем их небольшой домик. В конце концов, Ли-старший был уважаемым послом, заработав это место благодаря своему упорству, а не связям, да и к разъездам им было не привыкать, так что жить было можно. В комнатке было много экранов с записями камер видеонаблюдения. Когда отец узнал, что его поставили отрабатывать наказание простым охранником, он разозлился так, что своим криком перебивал даже маму, поэтому от того концерта Минхо казалось, что уши у него звенели до сих пор. Не видя ничего плохого в работе, где можно просто сидеть и наблюдать за опавшими листьями на парковке, Ли-младший предложил отцу сделку, в которой они менялись, работая по очереди, вместо этого отец должен завязать с выпивкой и помириться наконец с матерью. В конечном итоге за последние две недели преуспел мужчина только в последнем, клятвенно пообещав жене, что и с барами он в скором времени распрощается. Что ж, по крайней мере Минхо мог больше не волноваться за свои уши, да и в тёмной комнатке, где он всегда мог сидеть как хочет и есть когда хочет, работать, в общем-то, было не так плохо. Катаясь на кресле по плитке, он бросал мимолётные взгляды на экраны, за всё время ни разу не замечая чего-то подозрительного, попутно со вздохом вспоминал свою жизнь в Солнце и людей, которых там оставил. Друзей у него было не много, в основном дети партнёров отца, с которыми он играл, когда родители встречались на деловых собраниях. Особенно тёплых отношений у него ни с кем не было, однако за свои пятнадцать лет он уже успел насмотреться на драму сверстников, искренне не понимая как, оказывается, всё может быть сложно. Среди знакомых был парень Ин, который никак не мог признаться девушке в чувствах, была Соён, которая мечтала о «том единственном», кто посмотрит на неё как-то иначе — честно говоря, Минхо так и не понял как, а ещё был Паркер, который однажды предложил ему встречаться, но Ли с испугом отстранился, думая потом как следует обсудить подобное предложение. Не успел. Ровно через два дня они уже сорвались в Марс, на гневной ноте оставляя свою широкую и светлую квартиру до лучших времён. Сейчас Минхо казалось, что так было даже лучше, ведь он собирался ответить отказом, а смотреть в разочарование на лице друга отчего-то не хотелось. «Здесь друзей мне тоже не найти» — со вздохом мысленно пришёл к выводу парень, снова делая круг на кресле, но вдруг замер от движения в одном из экранов, а сердце застучало от волнения так сильно, что он услышал пульс в ушах. Подкатив кресло поближе, Ли даже обрадовался, что наконец произошло что-то по-настоящему интересное и уже потянулся к пульту, чтобы заявить о нарушителе и прислать людей — в конце концов это был центр Марса, где собирались послы из других городов, даже если, в отличии от Солнца, здесь практически не наблюдалось исполнителей, присланные из столицы люди были обязаны защищать своих. Рука замерла над пультом, когда Минхо во все глаза разглядел паренька — он понял это, когда приблизил картинку, чётче рассматривая его движения рук и с выдохом понимая, что видит небесного. Среди своих друзей или родственников небесных он не встречал — они казались ему какими-то далёкими от его мира существами из сказок, несмотря на то, что и в Солнце их было предостаточно. Юному Минхо казалось, что они были детьми каких-то внеземных существ и, проходя в школе тему о всплеске, он осознал, что не может даже обернуться, чтобы удостовериться в правде — в его классе тоже не было ни одного небесного. Положив руку на колено и напрочь забыв о пульте, парень прищурил глаза, наблюдая, как нарушитель открывает дверь автомобиля его отца, который позволял сыну приезжать на нём, говоря, что рано или поздно нужно чему-то учиться, а раз они не в Солнце с многочисленными правилами, то в Марсе вряд ли кто-то будет его за это наказывать. Понимая, что парень выбрал машину чисто на рандомном уровне, Минхо уселся поудобнее, с хмыком наблюдая, как та постепенно медленно отъезжает. Возможно ему достанется, что не сообщил вовремя, возможно отец всыпет ему по первое число, если всё же ошибся, но Минхо решил выждать — не предпринимать ничего и посмотреть что в итоге будет. Учитывая то, что он творит глупость, Ли потёр глаза, откидываясь на спинку кресла и засекая время. — Уже третий стакан, грузить тебя до дома я не буду, — усмехнулся Сынмин, ставя перед мужчиной новую порцию. — Я не восприимчив, — не врал Ли, и бармен это знал — по глазам видел, что нет там никакой хмельной дымки и усмехнулся вновь. — Странно видеть тебя здесь снова. — Помнишь меня? — вскинул брови Минхо, отпивая и прислушиваясь к звону стаканов пьющих неподалёку за столиком, думая только о том, что ностальгическая музыка давно закончилась. — Разумеется, — коротко ответил Ким, отвлекаясь на нового гостя и с улыбкой принимая заказ. Безмятежный, спокойный, но в душе тяжёлый — так бы люди описали бармена. Вспоминая слова Чанбина о странности «Star», Минхо лишь покачал головой, не вдаваясь в подробности. Это место негласно было нейтральной территорией, но его хозяин отдавал предпочтение Белым быкам — ирония, не иначе. Опустошив стакан, Ли не ощутил даже привычной горечи, будто язык потерял свою функциональность, а стенки горла рефлекс. Внезапно захотелось выплюнуть всё обратно, а заодно и воспоминания, пустившие корни в его голове и отравляя, несмотря на то, что он жив благодаря им, жил ими. В лихорадке он молил о прощении, пока в трезвости даже не знал как заговорить, Минхо чувствовал себя жалко с подобными мыслями, и только холодный взгляд ящера отражался на любой стеклянной поверхности, преследуя. Тогда всё было иначе, они были другими. Машину вернули через час. Минхо взглянул на время и понял, что вот-вот должен будет вернуться домой, меняясь с отцом. Расслабленно выдохнув, Ли пытался разглядеть образ недоворишки, но из-за нечёткости картинки, видел лишь ворох тёмных волос и белую толстовку, капюшон которой он тут же натянул на голову, стоило ему выпорхнуть из салона. Небесный озирался по сторонам, убеждаясь, что «свидетелей не было», а затем привычным для него манёвром заблокировал автомобиль, выбегая с парковки. Казалось, после поездки его тело двигалось легче, пружинистый шаг становился расслабленнее, он будто летал над асфальтом, подобно вспорхнувшей на свободу птице. Хмыкнув, Минхо удалил все кадры, где камеры запечатлели парнишку и вновь потёр глаза. Он устал, а ещё переволновался, спустя сорок минут подумав, что всё-таки ошибся, и воришка не вернётся. Он до сих пор не мог объяснить своего поступка, более того — не мог объяснить, почему удалил записи и не сообщил руководству, но теперь это было неважно, дело сделано. «Ты такой безответственный, весь в отца!» — сказала бы мама и была бы права. На следующий день случай повторился. На этот раз парнишка был в футболке, так как вечерняя прохлада неожиданно заменилась тяжёлым, удушающим воздухом. Возможно медная пыль окружила их район и создала вакуум из настоящей парилки, но местные говорят, что такие временные явления были нередкостью. Парень привычно вскрыл автомобиль, уселся за руль и уехал, а Минхо терпеливо ждал, всё гадая — откуда такой смельчак взялся? Наверняка он видел, что машина неместная, наверняка знал, что из Солнца, но даже не задумывался о последствиях. Возможно у него что-то произошло или происходит — сделал вывод Ли, замечая, как точно также ровно через час он вернулся, припарковав машину отца на том же месте. Действовал небесный аккуратно, исключая вероятность, что его могли заметить в следующий раз, но он будто знал, что в это время за камерами сидит Минхо и специально выбирал именно это время. Подобные «вылазки» стали их личной традицией, пусть небесный и не знал, что за ним наблюдают. Он приходил, садился в машину и уезжал на час, потом Минхо удалял запись и так по кругу. Однажды ему в голову даже пришла идея оставить машину открытой, чтобы небесный не тратил всплеск, но тогда это было бы совсем уж подозрительно и глупо. Неожиданно проникшись к парнишке, лица которого он даже не видел и не знал его намерений, Ли понял, что тот уезжает, прячась от собственной боли и отдавая её экстриму. Возможно именно адреналин в крови помогал справиться ему в чём-то, но Минхо не стал вникать, продолжая на подкорке сознания понимать, насколько это странная ситуация. Это случилось, когда Минхо привычно вертелся в кресле в ожидании недоворишки — как успел мысленно прозвать небесного, грызя палочку сушёных фруктов с фермы и играясь с завязками на кофте. Сегодня было холодно, на улице даже местами виднелся туман, а влага оседала на волосы и одежду плотным слоем. Откусив ещё немного сладости, Ли заметил, как автомобиль аккуратно встаёт на своё место и усмехнулся — небесный не оставлял ни единого следа своего пребывания в салоне, даже запаха, даже ниточки — Минхо проверял. Когда небесный как по обряду поставил машину на блокировку, он вдруг замер, не убегая сразу как раньше, а будто нерешительно обдумывал что-то, поднимая голову и смотря точно в камеру. И Минхо пропал. Он никогда не видел лица парня, потому что тот либо наклонял голову, либо прятал её за капюшоном. Сейчас же ему ничто не мешало взглянуть на лицо с огромными, округлыми глазами, чёрными, как сама ночь без звёзд и периодически прятавшимися за чёлкой, которую дёргал ветер. Пухлые щёки наверняка окатил румянец — Минхо знал это, несмотря на чёрно-белую картинку, он знал, что они лихорадочно румяные, он жадно приблизил картинку на максимум и замер, как замер небесный, облизав свои невозможно пухлые губы и, чёрт возьми, усмехнулся! Так дерзко и нагло, будто знал, что у Минхо всё внутри сжалось от его выходки и развернулся, засунув руки в карманы, чтобы снова сбежать. Минхо откинулся на спинку кресла, положив на глаза ладонь и едва не простонав от отчаяния так громко, что сбежался бы весь район. Этот парень, этот паршивец!.. На губы сама по себе наползла улыбка, медленно, но верно превращаясь в смех — Минхо прикрыл рот рукой, смеясь так, как давно не смеялся, а внутри будто лопнула та стена, которую он воздвиг перед собой из-за ссор родителей, переезда и ситуации с наказанием, в полной мере осознавая, что его организм всё это время стрессовал. Однако сейчас, столкнувшись с этой ухмылкой, не злой, а забавной, доброй и будто ожидающей что-то, Ли понял, как скучал по собственным настоящим эмоциям. Ощутил, как его будто разморозили, выдернули из каменного царства, в котором он застрял, пытаясь внушить себе оптимизм. От открытия по коже пробежались судорожные мурашки, а сердце вновь забилось как сумасшедшее. Этот небесный с округлыми, чёрными глазами определённо показал ему что значит быть живым одной простой эмоцией. — Он не любит прикосновения без разрешения. — А? — весь образ прошлого лопнул вырванным его оттуда голосом. Сынмин вновь оказался рядом, порхая над алкоголем как трудолюбивая пчела над цветами и с хитрым блеском в глазах пояснил: — Ту вашу выходку здесь обсуждают все кому не лень. И Минхо вспомнил их последнюю встречу несколько дней назад. Он пытался уговорить Хана обсудить вопрос, касающийся альянса и Miroh в частности, но всё как-то завертелось, как и напряжённые нервы, и в итоге Минхо вспомнил то, что вспоминать себе запретил. Тогда он не смог больше выдавить ни слова от взгляда, который Джисон бросил на него после намёка о прошлом и зарёкся так резко напоминать, решая теперь действовать осторожнее. Он понимал, что подобное могло произойти, но когда столкнулся с реальностью — опешил от пустоты в чёрных глазах. Того задорного огонька больше нет и не будет — понял тогда мужчина, возвращаясь в Крепость, но после совета Чанбина неожиданно осознал, что оставлять всё как есть не собирался. Не теперь. — Что с ним случилось во время осады Гончих? — этот вопрос мучил его в Солнце каждый день, каждую минуту и секунду после новости о случившемся. Тогда он даже не подозревал, что всё завернётся таким образом и слухи, что гуляли по каждой улице города, заставляли волосы на затылке вставать дыбом. «Быки мертвы», «Их всех не спасти, теперь там Гончие», «Вона убили», но почти ни слова о младшем, ни слова о Хане. Он потерялся, возможно затаился где-то, чтобы набраться сил и отомстить — Минхо искренне надеялся, что небесный тогда не попал в эпицентр, но все надежды рассыпались в прах после одного взгляда на… ничего, в глазах напротив тогда было ничего. — Много чего, — уклончиво ответил Сынмин, прекрасно зная о лишних ушах и внезапно стал таким серьёзным, что Минхо понял — он видел бармена таким впервые, даже в прошлом всё было иначе. Когда он ещё не был барменом. — Ему не стоило заходить в этот дом, — пробормотал мужчина, протирая стаканы и оставляя после этого ещё больше вопросов. Не понимая, Минхо покачал головой и встал, направляясь к выходу, но вдруг передумал идти к машине и завернул за угол, выуживая пачку сигарет. После тренировок в Солнце, которые можно было назвать пытками, мужчина пристрастился к этой вредной привычке слишком быстро. Въедающийся в волосы и кожу дым впитался в подушечки пальцев сразу, как он зажёг сигарету и сделал первую затяжку, прикрывая глаза. Облокотившись спиной о стену дворовой части бара, он даже не думал о наверняка испачканном в медной пыли пиджаке и затянулся вновь, ощущая горечь на языке. Он не надел сегодня перчатки, потому ветер беспрепятственно лизал оголённые ладони, смешиваясь с дымом и запахом улицы. Внезапно стало так холодно, что Ли поёжился, не открывая глаз, зажал сигарету между губ и слегка прикусил, продолжая ностальгировать. При выходе на улицу стало так холодно, что Минхо пришлось прислонить ладони к мгновенно покрасневшему носу и подуть, замечая облачко пара. Сырость под ногами неприятно хлюпала, моросивший, алый дождь пачкал светлую кожу, но парень всё равно рискнул, потому что ждал этого дня с нетерпением. Подбегая к парковке и радуясь, что успел, он тут же без сомнений, чтобы не передумать, постучал костяшками пальцев по стеклу своей же машины и заглянул в эти действительно огромные, чёрные глаза, которые на этот раз не искажал экран и чёрно-белый эффект. Пухлые, розовые губы изогнулись в ухмылке, а недоворишка совершенно не смутился, только вздрогнул от неожиданности, а затем опустил стекло с таким видом, будто его потревожили в собственном авто. — Наглости тебе не занимать, — хмыкнул Ли, рассматривая красивое лицо получше и получая такой же едкий, но заманчивый ответ: — Прокатить? «Он ничего не боялся» — подумал Минхо и открыл глаза, встречаясь с лучами вышедшего солнца. Тогда никто не узнал, куда он пропал на дежурстве, как и в последующие дни тоже. Они могли часами кататься в ожидании смены отца Минхо или просто сидеть в салоне, обсуждая всё на свете. Минхо не чувствовал себя живее, чем тогда, не знал, что, оказывается, может быть настоящим перед кем-то, раскрыться и ему раскроются взаимно. Те три года едва ли не казались сказкой — нет, настоящей сказкой, потому что реальность, что оглушила их потом, оказалась суровой. Ли не знал изменилось бы что-то, поступи он иначе, скажи он другие слова, но боли в любом случае было не избежать. — Можешь звать меня Джи. Призрачный голос раздался в голове вместе с тихими шагами. Минхо тут же встрепенулся, машинально дёргая руку к спрятанным под пиджаком ножам, но расслабился, когда понял, что это всего лишь Сынмин. — Кто сейчас за стойкой? — насмешливо спросил мужчина, приподнимая бровь. — Йен. Так что у меня есть ровно двадцать секунд на перекур. — Разнесёт весь бар? — Выпьет его, хотя… — Ким прикурил, вновь посмотрел на Минхо и как-то осторожно произнёс. — Его отец не позволит. «Его отец» — Он здесь? Сынмин кивнул, обращая своё внимание на противоположную, оранжевую стену и замолчал. Дым снова ударил в лицо вязким запахом, переплетаясь с волосами, кончики которых завились от влаги, и Минхо невольно подумал о стрижке. На службе в Солнце его заставляли коротко стричься, сбривать волосы под нолик, чтобы не мешались в бою, однако мужчина вынужден признать, что сейчас, к примеру, они нисколько не мешают. Он огибал предположительных противников юрким змеем, всаживая остриё ножа им в глотку, профессиональной точностью прицеливаясь, чтобы одним ударом, чтобы навсегда. Перед глазами стояла бьющая кровью жилка безымянного человека, руки фантомно почувствовали тепло чужой крови, а в ноздри забился уже знакомый запах металла. Когда это происходило на улице ночью, из раны шёл пар как у освежёванного тела животного, оставляя перед глазами красное марево чьей-то смерти. — Ты говорил про дом, — вдруг вспомнил Ли, прикуривая вторую и нисколько об этом не жалея — сейчас успокоиться ему хотелось куда больше, чем волноваться из-за ослабленного под процентами организма. — М? — Ты сказал, что ему не стоило заходить в тот дом. Какой дом? Когда мне пришлось уехать- — Его отдали Гончим, — кратко и холодно ответил Сынмин, потушив недокуренную сигарету и вдруг как-то зло усмехнулся, вспоминая нелёгкий период. — То есть совсем отдали. Внутри Минхо всё похолодело. Сжав не выброшенную сигарету так сильно, что она разломилась надвое, Ли неверяще уставился на бармена, который на это только пожал плечами. Сынмин не стал бы придумывать чисто из желания над кем-то постебаться — для этого у него было в запасе много других методов. Желудок стянуло невидимыми нитями, тошнота подступила к горлу острой желчью, а бурлящий выпитый коньяк внезапно ударил в голову. Или это осознание ударило, когда он читал новости о зверствах Гончих и глупо надеялся, что всё обойдётся. Не в силах выдавить ни слова, он замер, продолжая сжимать сигарету и смотреть на Сынмина пустыми глазами. Дрожащие руки совершенно не слушались. Он цеплялся за стены так, словно те могли принять его в свои тёплые объятия, вместо поддержки скользя пальцами по мокрой, медной пыли, пачкая ладони. Глаза покраснели от слёз, но он запрещал себе плакать, больше нет, больше не позволит. Неприятные слова человека, которому он отдал свою душу, разрезали сердце острым ножом; его скручивало возле каждого переулка, а доползти до убежища уже не представлялось возможным. Не сразу понимая что он делает, Джи вцепился в ручку двери знакомого здания, от которого его тянуло блевать, но выбора не было — ноги перестали слушаться совсем. Качающаяся и никогда не светящаяся вывеска «Tar» больно бросилась в глаза, отпечатавшись на внутренней стороне век. Ему было больно, так больно, что даже когда он упал на колени, раздирая кожу до кровавых ссадин, он не почувствовал эту боль, зато вцепился в грудь до треска ткани кофты и взвыл, подобно раненому зверю. — Бедный малыш, — раздался знакомый голос хозяина борделя «Tar», а затем он отключился, не видя вытянувшееся в ужасе лицо Сынмина тогда. Зайдя за стойку и подтолкнув Йена к выходу, Сынмин выдохнул, бросив мимолётный взгляд на Хана. Оставив Минхо с размышлениями, он почувствовал садистское удовлетворение, несмотря на шок в глазах мужчины. Джисон привычно потягивал пиво, потому что больше не знал как бороться с головными болями, а пьяный дурман хотя бы на время расслаблял пульсирующие виски; Кристалл и Сапфир ошивались рядом, споря о чём-то, пока странным образом не наблюдалось Ючи, сторожившего своего лидера едва ли не как пёс. Ким помнил их ещё детьми, видел из окон, выходящих на приют, их прогулку, их ссоры и их игры. Странным образом сложились обстоятельства — мелькнуло в голове бармена, когда он разливал выпивку и второй раз выпроваживал Синего монстра из стойки, потому что его юркие ручонки всё время рвались стянуть какую-нибудь бутылку. Забирая пустую кружку у Хана, он улыбнулся мрачному гостю и налил ещё, потому что иначе им по-другому не жилось.***
С каждым днём люди, присоединяющиеся к Синергии, росли в количестве. Множество мелких банд имели свои условия, но они были настолько незначительны, что Манипулятор Бан даже и глазом не моргнул, выполняя. Сложнее было с группировками, возросшими в силе за те годы, пока существовали Miroh, являясь ровесниками и имея уже более смышлёного лидера, который задавал вопросы. — Скорпионы, Dynamite, Блеск, — перечисляя названия, склонился над списком Феликс, успевший выяснить несколько новостей своими способами. — У них мало небесных, но люди нам тоже понадобятся, — потирая подбородок, уверенно заявил Чан, откладывая список и потрепал читателя по плечу. — Не понимаю, что толку, если мы всех там перебьём и не столкнёмся с лидером, — продолжая сомневаться в плане, пробурчал Чанбин, ненароком вспоминая исполнителя, которая больше не выходила на связь. — Они уже знают о Синергии и будут готовы. — Чем больше людей — тем лучше. — Но для чего? Чан и Феликс переглянулись, словно знали общую тайну, а затем читатель улыбнулся, подходя к Чанбину и ласково меняя тему. — Что насчёт распространения орхи? Со закатил глаза, смекая манёвр, но решил подыграть, говоря теперь о наркотике и случаях передозировки, которые возросли. Думать о таком вредителе было невыносимо, мужчина видел что становилось с теми, кто поддался сладкому дурману и не выбрался. В конце концов, клетки в организме разрушаются также быстро, как и полноценное соприкосновение с медной пылью без вакцины, но если в последнем случае люди обращались в медных, то в первом просто умирали. «Не просто. В агонии, в жажде новой дозы, с расширенными глазами, которые не хватило сил закрыть перед последним вздохом и гримасой ужаса на лице» — вспоминая таких в палате мамы, Со вздрогнул, переводя взгляд на Феликса. Он как всегда солнечно улыбался, отчего его мелкие крапинки веснушек расплывались по щекам подобно поцелуям лучей. Светлые локоны, что когда-то были выкрашены в разные цвета, искрились золотом в закате и напоминали нимб. Чанбин читал о святых, которых почитали люди до Вспышки и, будь он там, посчитал бы Феликса одним из них. Читатель завораживал не только улыбкой, но и умением успокоить даже самого буйного зверя. Наверняка он обладал ещё какой-то способностью, не иначе, потому что мужчина не мог объяснить то, как откровенно залипали люди рядом с ним. А ещё Со был рад, что такой небесный справился с дурманом, не опустил руки и распахнул глаза, сплёвывая пену от приступа, когда до него было почти не достучаться. Тогда было тяжело — Чан нашёл его поздно, почти выловил из рук смерти и принёс в Крепость. Иногда они замечали, как дёргается кадык парня, когда кто-то вспоминает про орхи, но на этот раз зрачок не заполняет светлую радужку жаждой экстаза, на этот раз Феликс не ждёт его, но боится. — Жизнь на улице бывает тяжёлой, — сказал он, когда Чанбин спросил, что вынудило его употребить, и больше читатель не говорил о своём прошлом ни слова. — Позволь выяснить больше, — смотря в глаза лидеру, не спросил, а утвердил Чанбин, дождавшись краткого кивка. Возможно с исполнителем он никогда больше не встретится, но он не жалел, что выдал несколько мест, где предположительно ютились наркоманы. Он и сам бы отправился туда, если бы не запрет Чана, поэтому не оставалось иного выбора — наркотики он ненавидел на том же уровне, что и медную пыль, косвенно забравшую его мать. Он справится, он найдёт ещё больше залежей и уничтожит. Он уничтожит их всех.***
— Брат, так нечестно! Почему тебе можно, а мне нельзя?! — Потому что так надо! — в тон отвечал мальчик, отталкивая от себя брата и двинулся вперёд, словно точно знал, что надзиратели никогда его не поймают. — Куда ты уходишь постоянно? Ты что-то придумал, да? Сынмина с собой берёшь, а меня нет, — надув свои пухлые щёчки, мальчик упёр руки в бока и искренне не понимал чем он хуже брата, они же буквально… — Увидишь. А пока посиди тихо, не дай надзирателям узнать о том, что я ушёл, — прислонив палец к губам, он сверкнул улыбкой, в которой не отобразилось ни капли веселья, а затем взмахнул рукой, отчего дверца калитки закрылась, оставляя младшего брата наедине со своими мыслями. Распахнув глаза, он с удивлением понял, что задремал. После странного сна из прошлого, он почувствовал себя неуютно, ослеплённый белыми стенами и чистым столом. В воспалённом сознании ему показалось, что на пальцах всё ещё были капли крови, и он поспешил ими тряхнуть, скидывая наваждение. Голова больше не болела, но что-то подсказывало, что дело было не в травах мастера Рю. Он встал без труда, хоть и чувствовал слабость, а затем проверил уведомления на телефоне и хмыкнул. Вовремя. Поднявшись на крышу, Хан ощутил дикий порыв ветра, мгновенно забравшийся под капюшон и сморщился, разочарованный такой погодой. Специально обстроив вход на крышу так, чтобы его белый силуэт едва ли было видно на пятом этаже, он ступил к парапету, порой думая о птицах, виды которых выжили после Вспышки и даже прилетали в их края. Хотел бы он быть в их стае, летать, не думая о проблемах и искать пропитание — пожалуй, единственная заморочка. Не нужно было бы строить планы, кроме маршрута перелётов и бояться, что собственный всплеск рано или поздно тебя убьёт. Погрызанные местами ногти впились в ладонь с такой силой, что любой другой человек бы вздрогнул, но спектр только посмотрел на содранную, кровоточащую кожу и замер, ощущая спиной пристальный взгляд. — Птичка что-то принесла? Силуэт в темноте шелохнулся, порыв ветра поигрался с глубоким капюшоном и оставил в покое, не оголяя ни макушку, ни лицо с вечно умиротворённым взглядом. — Не называй меня так, — ровным голосом произнесли в ответ, но таким тоном, будто давно смирились, будто старец тяжко вздохнул, рассказывая свою историю снова и снова. — Маленькая, маленькая птичка, — как-то устало протянул Джисон, растопырив пальцы и поднял ладонь, сквозь них рассматривая огни города, местами натыкаясь на тьму, потому что не каждый марсианин мог себе позволить свет и на огонь, который плясал в баках, давая ладоням тепло. — Я не люблю говорить о предательстве, но… — силуэт замолчал, словно боялся обидеть, но им обоим было понятно, что это не так — Белый монстр не вздрогнул бы, даже если бы кто-то рассказал, что собственный сын выбрал другую сторону; он привык, осознавая и рассчитывая все возможные развилки в пути жизни, давно перестав верить в лучшее. — Гончие? — силуэт шелохнулся вновь, вытягивая руку, но было непонятно чего ему хотелось больше: сочувственно прикоснуться к плечу Джисона или с ужасом отпрянуть от его вязкой и чёрной души. Тишины хватило, чтобы Хан засчитал это ответом и прикрыл глаза, втягивая в лёгкие как можно больше уличного воздуха, который тут же обжёг кончик носа. Медная пыль плескалась в его крови, смешиваясь с клетками всплеска и отдавая пожаром. Воспалённое тело стало ватным и горячим, словно в лихорадке, а мозг сонным. Казалось, открыть глаза уже не представлялось возможным, но уловив свист ветра, на губы сама по себе налезла грустная ухмылка. Птичка вспорхнула и покинула его, оставив рядом тихий, глубокий шёпот бархатным голосом, перебивая песочные чары цоканьем шагов. Когда на крыше показалось знакомое лицо, Белый монстр вздохнул последний раз, беря себя в руки и обернулся, встречаясь с распахнутыми в волнении глазами Ючи. — Он прошёл испытание, — горделиво произнёс читатель, как всегда улыбаясь так нежно и любяще, что мог бы растопить любое сердце. У Хана сердца не было. Кивнув, мужчина направился за правой рукой, тихо прикрывая дверь на крышу и ступая по металлической лестнице. Восемь дней тренировок прошли так быстро, как и вся его жизнь в целом, оставив приятное послевкусие горящих глаз пирокинезника. Открыв в себе много новых техник, Хёнджин светился не хуже огня в собственных руках, оголяя свои настоящие чувства и не стесняясь их. Открывшись однажды лидеру Белых быков, небесный ни разу не пожалел, что согласился, потому что давно не чувствовал себя таким живым. Среди сородичей и доброжелательных улыбок, он будто стал своим небесным, приветствуя каждого в зале, обедая с ними и гуляя вокруг корпуса. Хан не запрещал покидать владения Белых быков, но настоятельно рекомендовал не теряться, потому что он, цитата: не прилетит на помощь, если что-то пойдёт не так. Пожив с ним достаточно долго, только успевая общаться с рыскающим по округе Чанбином, Хёнджин понял для себя несколько вещей, одна из которых была его всплеском. Вернее, способностью всплеска, его пределом или совершенством. И пусть Белый монстр присутствовал далеко не на всех тренировках, он показал достаточно техник, чтобы Хван начал развиваться самостоятельно. В Крепости Miroh у него была такая возможность, но не было действительно сильного наставника, способного объяснить все детали. Кто бы что ни говорил, но огромный процент арсенала Бан Чана были небесные S2 ранга — не больше, не меньше, едва ли дотягивая до плюса как пирокинезник, два или три человека ранга S3. Учитывая количество проблем, связанных с Гончими, этого было очень мало, и Хёнджин был горд собой, что сумел дорасти до третьего ранга для помощи Miroh. В силу своего характера, мужчина смог подружиться почти с каждым и взять их контакты. Он не собирался прекращать общение, даже если снова перейдёт в свою группировку, как и враждовать, планируя рассказать своему лидеру, какие тут обитают хорошие небесные и люди. Заметив Хана, он не сдержал улыбки, более не боясь дышать рядом с ним, потому что знал, что здесь он в безопасности. Смотря на то, как Белый монстр уверенно подходит к нему, привычно держа руки в карманах, Хёнджин хихикнул, вспоминая случай, когда его буквально оторвали от земли вот эти самые руки с помощью всплеска. Мотнув головой, Джисон привычно развернулся, и небесный спешно последовал за ним, предвкушая прогулку. Несмотря на солнечный день, к вечеру вместе с вязким туманом подступила прохлада. Вновь жалея, что не взял с собой кофту, Хван выдохнул облачко пара, рассматривая покрасневшие кончики пальцев и с завистью уставился на белую толстовку спектра. Он шёл медленно, медленнее, чем обычно, словно что-то гнуло его к земле, какие-то тяжёлые, неприятные мысли, заставляющие падать на колени и о чём-то просить. Хёнджин знал, что не перегибает, он и сам бывает в подобном положении, не имея возможности ответить на собственный вопрос: как выбраться из этого состояния? Кончик носа замёрз так, что небесный шмыгнул, ускоряя шаг и идя с мужчиной наравне. Пахло свежестью, пылью и землёй — пахло домом, к которому привык Хёнджин, когда жил с родителями, и эта ассоциация ему не понравилась. Это всё в прошлом — всё это. Не имеет значение что было, потому что это полностью сожрало его душу. Возможно когда-нибудь случится чудо, и ужасные воспоминания выплюнут его разбитое на осколки сердце, но пока он предпочитал затолкать это как можно глубже. Он боялся вытаскивать. — Слышал когда-нибудь про приют «Созвездие»? — вдруг тихо произнёс Хан, привлекая к себе внимание. Хёнджин вздрогнул, перестав даже трястись и с ужасом понял, что его нижняя губа дрожала. Он ненавидел это чувство и презирал свою слабость, думая, что этим вредит своей концентрации, думал так до сих пор, несмотря на то, что тренировки доказали обратное. — Конечно, этот приют самый большой в Марсе. — Я там вырос. С каждой минутой темнело всё быстрее. В траве шуршали какие-то жучки, покрытые медной пылью и не способные взлететь под её тяжестью, в ближайшей луже кружили опавшие листья, чтобы потом навсегда остаться на дне и сгнить, сливаясь с грязью, а серебро в ушах и на лице Джисона блистало в тусклом свете луны, привлекая взор. С головы до ног он был покрыт тем, что сдерживало его всплеск, что останавливало его от неразумного шага и помогало здраво оценивать ситуацию, не поддаваясь безумию спектра. «Тяжесть» служила неким щитом — но вопрос годами оставался тот же: от других или от себя самого? — Дай угадаю: и там ты дружил с парнем, которого я тебе напомнил, поэтому ты решил мне помочь? — стараясь сгладить странную атмосферу и не менее странные мысли, привычно отшутился Хван первым, что пришло в голову, но наткнувшись на серьёзный взгляд, замолчал, ругая себя за поспешность. — Не совсем, — вдруг легко и непринуждённо произнёс Хан, на мгновение стягивая маску холода и поднял голову, встречая своими глазами-стекляшками звёзды, отбрасывающие свои лучи на его бледное лицо, — Ты больше похож на небесного из моего окружения позже. — Правда? — светлые брови Хёнджина поползли вверх, и он неловко улыбнулся, почесав заднюю сторону шеи. — И какой он сейчас? Стал лучше, чем я? — Он стал спектром и отдал взамен на силу кое-что очень ценное для себя, — спокойно сообщил Хан, и пирокинезник вновь подивился такой хладнокровности. Всё же, он говорит о товарище, так как он может… «Это пережитки прошлого» — напомнил себе Хёнджин, невольно проводя параллель. — «Ты всегда себе это твердил». — Это какой-то очередной познавательный урок, чтобы я не переусердствовал или- — Пришли. Хёнджин затих, сначала недоумённо уставившись на Хана, а затем проследил за его взглядом, поворачиваясь к той самой площадке, возле которой часто останавливался, чтобы поглазеть на высокую, оранжевую траву и хлипкий турник. Однажды он даже прикоснулся к холодному металлу, оставив на подушечках отпечаток ржавчины и улыбнулся бы, вспоминая прекрасные, светлые деньки после тренировки, когда от излишнего использования всплеска приятно тянуло мышцы и энергию внутри, если бы не… …если бы не скошенная трава, рыхлая земля вместо неё как на грядках фермы и алые розы, тянущие вверх свои нежные лепестки. Потеряв не только дар речи, но и способность стоять, Хёнджин отступил, заваливаясь набок, но не падая, точно не задумываясь — сам ли удержался, или Хан помог, воспользовавшись всплеском, сейчас было важно кое-что другое. Перед глазами вспыхнуло пламя, в нос ударил запах жжённых тел, а в ушах грозным молотком били голоса, пропитанные болью и агонией. Он слышал, как окровавленные, медные руки бились в дерево двери, как рты с вязкой жижей открывались в очередном порыве завыть и как слабели ноги, позволяя телам сначала упасть на колени, а затем и вовсе завалиться бездыханными кусками палёного мяса. Руки затряслись от воспоминаний, а холод пронзил тело так сильно, что изо рта потянуло паром. Но на этот раз пар был вызван всплеском, что отразился огненной вспышкой в его расширенных в ужасе глазах. — Мама… папа… — прошептали его пухлые губы, едва двигаясь, а сорванный шёпот подхватил ветер, колыша тонкие стебельки, покрытые шипами — прямо как и его душа, которую он так старательно берёг, боясь уколоться о правду реальности. — Ты должен отпустить их, — словно сквозь толщу воды послышался знакомый, хриплый голос, такой тихий, но уверенный, наполненный горечью прожитых лет. — Не держи в себе. По щекам потекло что-то тёплое и лёгкое, как алый дождь в солнечную погоду, а руки повисли безвольными нитями вдоль тела, когда кожа стала постепенно остывать, потянувшись на голос спектра позади. Не в силах оторвать взгляд от роз, Хёнджин всхлипнул, ощущая, как многолетнюю пустоту внезапно прорвало и, оказывается, за ней всё это время скрывалась такая тянущая боль, что он не мог остановиться, рыдая уже в голос, оплакивая родителей, хотя поклялся, что больше никогда не вернётся к тому, что плотно забил глубоко в душе. Эти розы, что смотрели ему в глаза в ответ, алым пламенем сияли в бликах луны, напоминая красные от бешенства глаза родителей, когда те перестали быть людьми. Хёнджин вспомнил всё: и их оранжевые губы, открытые рты с жёлтыми зубами, норовившими впиться в его кожу на шее, поломанные ногти, готовые разодрать его на части и исчезнувшие души, оставившие бренные тела творить настоящие ужасы. Он сделал это не только потому что боялся смерти других жителей трущоб, не только сам боялся попасться под их горящие клыки, но и с желанием освободить, помочь, потому что, оказывается, думал об этом раньше… знал, что так будет… — Ма-ам-ап-па-а… — невнятно провыл Хван, падая на колени и прижимая руки к груди, ощущая, как сопли капают с дрожащего подбородка, а сгорбленные плечи покрылись крупными мурашками, щекоча кожу. Розы вспыхнули одним щелчком, словно кто-то облил их маслом и поднёс зажигалку. Оказывается, вот как могло быть, если бы тогда, на пепелище, он не закрыл глаза на собственные чувства и не проигнорировал их, утопив на столько лет. Одним простым способом Хан раскрыл то, что Хёнджин боялся раскрыть очень давно, посчитав, что его слабость — это вред. Занимаясь восемь дней и видя, насколько спокойными были его товарищи по тренировкам, он не понимал, через какую чистку прошли их души, что и всплеск казался изящным и одновременно мощным — разум чистым и хладнокровным, спокойным, как змеи под солнцем, нежились в собственной энергии и оттого выигрывая спарринги. Резко повернув голову к Белому монстру, небесный вытер слёзы с щёк, оставляя на покрасневшем носу влагу и встал, покачиваясь, уронил голову на его плечо, уже наплевав на всё. Захочет — то с лёгкостью оттолкнёт его, убьёт или просто поднимет над землёй и хорошенько встряхнёт. Но ничего из перечисленного Джисон не сделал, продолжая стоять как вкопанный и позволяя мочить свою толстовку новым потоком слёз. — Бан Чан выиграл, — прошептал Хёнджин в ткань, ощущая нависший над ними знак вопроса и поспешил объяснить: — Однажды мы поспорили: хороший ты спектр или плохой. Прости, но я ставил на плохого. Ветер забрался под футболку, покрывая рёбра поцелуями мурашек, и Хван поморщился, внезапно ощущая тепло, идущее от этой холодной с виду ящерицы. — Ты выиграл, Хёнджин. — также тихо ответил Хан, отходя от парня и заглядывая в его покрасневшие глаза спокойным и безразличным взглядом. — Я плохой спектр. И не сказал больше ничего, покидая это место, но Хёнджин понял, что единственным существом, которое Хан так и не спас — был он сам.***
— Как много ты узнал? — рассматривая таблицы на экране, отвлёкся на мужчину Чан и поправил съехавшие на нос очки. — В последнее время происходит что-то неладное, — усаживаясь на своё место, начал Чанбин, снимая перчатки — пальчик за пальчиком, — Все притоны, которые когда-то были переполнены фанатами орхи, куда-то слетели. Я прошёлся по всем известным нам, но ничего не осталось. Сомневаюсь, что исполнители сработали так оперативно, всё равно что-то да осталось бы. — И какие у тебя версии? — Они что-то готовят? — вопросом на вопрос ответил Со, бегая глазами по кабинету, но ничего, за что можно было бы зацепиться, не нашёл. Чан ухмыльнулся, будто версия была сопоставима с его, но так ничего и не ответил. Раскладывая документы, он бездумно смотрел на строчки, словно не понимая сути написанного, как если бы прямо в небе облака сложились в кричащие, оранжевые буквы на непонятном языке. Такое его поведение было обыденным, но отчего-то Чанбин всё равно беспокоился, изредка поглядывая на лидера. В голове у него вертелось много мыслей, одна из которых была самой громкой. Плотно сжимая губы, он не решался озвучить её вслух и не пожалел бы, не заведи он эту тему, как вдруг Чан выпрямился и сам произнёс давно отставленное до лучших времён: — Правда так интересно, почему я зацепился именно за него? Брови Со взлетели вверх, теряясь за русой чёлкой. Он скопировал позу лидера, ставя локти на стол и подпирая кулаками подбородок, впился в мужчину испытывающим взглядом, хоть и знал, что это не сработает. — Не особо. И пусть Бан знал, что это не так, Чанбин давно понял как с ним общаться. Манипулятор любил интерес к своей персоне на уровне вкусной еды; он смаковал любопытство в глазах как лучший виски и игрался со словами так умело, что в конце мог ввести в заблуждение. Сверкнула призма очков, оставив на стене отпечаток блика, когда Чан встал, расправляя свои широкие плечи, словно в разминке. Он улыбался, как обычно коварно, с лёгким прищуром и хитрым изгибом губ, так сильно контрастирующим с милой ямочкой на щеке. Встретив взгляд правой руки, он произнёс задумчивое, но странное: — На самом деле я и сам удивлён, что он ещё жив. — А не должен быть? — вырвалось у Чанбина быстрее, чем он успел сообразить и мысленно чертыхнулся, ловя то самое удовлетворение в глазах мужчины. — Я знаю, что дело в спектре, всплеск внутри разрушает его, поэтому- — В его психическом состоянии. — А? Обойдя своё рабочее место, Бан Чан присел на край стола подчинённого, засунув руки в карманы брюк, отчего те, и без того узкие, обтянули сильные ноги. Задумчиво взглянув куда-то за панорамное окно, за ту вселенную, что предстала перед ними в виде страшной, поглощающей мир Пустыни, он словно пустился в какие-то глубокие воспоминания, чрево которых болезненно ныло, напоминая о себе время от времени. — Говоря о его столкновении с Гончими, мне всегда было интересно, окажусь ли я прав. — Ты ведь никогда не расскажешь мне весь план, верно? — со вздохом больше не спрашивая, а констатируя факт, произнёс Чанбин, отводя взгляд и игнорируя лидера, продолжавшего сидеть на его столе. А Чан всё смотрел и смотрел, чуть щурясь из-за вышедшего солнца со спокойной улыбкой на лице.