— Я вижу солнце в твоей луне.
Он — так близко. Теперь так близко, что позволено коснуться губ… …Ведь Принц, от крепости вина и от понимания, что нашелся человек, способный поддержать, нашептать обо всем и про все, совсем напился… И Зоро не может не думать о том, как это хорошо — видеть его таким искренне опутанным дымкой счастья. Словно, наконец, после долгого томления ему позволили взглянуть на эту сторону души супруга, которая до этого была скрыта в тень, подальше от чужих и даже собственных глаз. И он никак не может заставить сердце биться мягче. Не может не чувствовать себя польщенным и довольным, не чувствовать себя… особенным. Настолько это надежно внутри его естества. С самого первого дня, когда он появился в его поместье, казалось, что еще «вчера» он нисколько не… любил. Ведь каждый день казалось, что не может быть еще большей любви чем «сегодня», но тем не менее с каждым новым «завтра» чувство становилось полней чем вечность жизни. Ветер шепчет в листве кипариса, луна с пылью звезд плывут к горизонту, и растворяется ночь, в которой их прибило друг к другу еще ближе. — Мне и некуда деться, — тянет Принц. И в том, что именно он говорит, нет ничего особенного, но его многозначительный взгляд и заговорческая улыбка, что приподнимает уголки губ, заставляют жар крови подняться к груди. Зоро знает… конечно, он знает, что Принц не стал бы терпеть столько времени, если бы в самом деле испытывал тревогу, находясь в его поместье. Но понимать это… И чувствовать — разное. Ему нравится то, как он смотрит, и ему нравится, что у них есть общие на двоих тайные желания. Нравится, что у них рождаются воспоминания, разговоры и чувства, что принадлежат только им и больше никому. И это делает счастливым, потому что Зоро чувствует, что может сделать счастливым и его. Над горой стоит туман и дыхания богов над самыми лесами. Обволакивают ли Принца их таинственные молитвы? И пусть воспрянет его душа, ведь пришло время чистого неба и цветов мимозы в сердце. — Этот поцелуй явно лучше чем на свадьбе, а, Принц? — и слова наполняют грудь почти раскаленным теплом. Все теперь правильно, и мир открыт перед ним отныне. И он не знает, чем воин без веры, и не умеющий кого-то любить… смог такое заслужить. Эти чувства, что ранее пылали в нем сдержанно и контролируемо, теперь полностью захватывают его… захватывают и подчиняют себе. Намереваются поработить его стойкий характер и вынудить быть откровеннее. Его руки, взгляд, даже голос и тело отныне живут отдельной душой, целиком и полностью сосредоточенные на Принце. Ведь его руки касаются столь естественно и просто. И Зоро чувствует как ощутимо водят большим пальцем по венам, как мягко очерчивают переплетения и скользят по выпирающей косточке у подножия ладони. И это прикосновение что-то с грохотом разрушает в нем… ведь эти руки, которые никому не верили, захотели его коснуться. — А то было поцелуем? — усмешка на его губах превращается в улыбку. Ту самую, что появляется, когда он действительно беззаботен. Ту улыбку, которую теперь хотелось выкрасть с его губ, для того, чтобы вкусить и узнать какова на сладость. И отныне весь мир улыбается ему через него. В поместье, полном выкованной огнем да пеплом стали — он — самый опасный клинок. А Зоро, вооруженный тремя, перед ним сдастся… поддастся. — Ты бессердечный. — и он даже вообразить себе не мог, что способен звучать так. Зоро вновь тянется и делает то, что желал всем нутром. Он вновь целует эти губы и невольно с желанием выдыхает, когда чувствует насколько знакомыми и правильными кажутся эти ощущения. И в мгновение, когда Принц мягко, но настойчиво притягивает его еще ближе, когда его пальцы скользят жаром по шее… Ему хочется, чтобы это бескрайнее мгновение длилось дольше. И его больное сердце заходится от жара и предвкушения, потому что осознает, что отныне может испытывать подобное каждый дышащий жизнью день.*
На котацу пестрая скатерть и стоят ароматные пироги с вишней да сливами. К нему порой подбегают слуги, чтобы выкрасть по куску, что с радостью поощряется улыбчивым Принцем. А за раскрытыми сёдзи голубые горы и бесконечные горизонты, звучащие бури и звучащие сердца. — Ешь! — ворчит он, выгнув бровь. — Для кого я старался? — Ты думаешь, у меня бездонный желудок? — спешит выпалить Зоро, пока ему не скормили ужин силой. Но он ценил это. И ему было плевать, заботился ли он о других так же, как и о нем… Ибо то, что он делал это неосознанно, и было той самой божественной силой — глубочайшим доверием и безграничной любовью, что он выражал… так внимательно и тихо. Они говорили друг с другом, словно остальных и не было при этом. И они перекидывались колкими словцами, наслаждаясь своим загадочно сложным счастьем… совсем оторванные от всего мира. Он держал его в объятиях, из которых он порой удирал и удалялся… но даже это было для него подарком. Он видел его на кухне, когда он варил суп с водорослями и лососем, жарил мясо с кунжутом и раскатывал тесто для пирога. Он видел его в облике недовольного и упертого барана с самым ухищренным нравом. Видел его в облике счастья, самого искреннего из самых искренних в мире. Видел его, ранимого Принца… уставшим, опустошенным, обессиленным и разбитым. И видел, как свет понемногу возвращается в его глаза. То… как все превратилось в счастье, как вещи, которые Зоро не понимал и не желал слышать, сделались ценными и важными, а те, за которыми отчаянно гонялся, утонули в забытье. Всего два месяца… всего два месяца он ощущает это. И ему не хочется думать о прошлых годах, о годах растраченных впустую… проигранных в карты и уплывших в алкоголе годах. Потому что в них не было его.*
Горячий язык проходится по уху, по самому краю. Ощущение тут же растворяется, сменяясь на шепот холодного ветра у мокрой кожи. И Зоро чувствует, как тончайшие волоски на шее встают дыбом, а сердце наполняется жаром. Длинные пальцы касаются так осторожно, что превращают мир в спешные удары крови. Проходятся по челюсти так невесомо, что это прикосновение рассыпает небесные звезды по телу. Его глаза… отражают огонь. Но вокруг никакого огня, лишь темное дымное марево. И жар. Яркий. Манящий. Мягче завывавшего из долин ветра. Руки нервно цепляются в ткани татами, когда горячее дыхание спускается ниже и касается кожи у шеи. Невесомо, щекотно и дразняще. Чужая кожа, к которой он льнёт, как к спасению, и кончики светлых волос. Желал он напиться им вдоволь, утолить жажду любви, да водой студеной омыться. Им — что целовал его, не говоря ни слова, и не касаясь более, — иначе бы Зоро помнил. Смутный, неуловимый… мягкий шепот с Норт Блю и разошедшаяся буря – в одном целом. На мгновенье над ним с особой нежностью склонились и нашептали у уха что-то неуловимое. Но стоило только протянуть руку, чтобы коснуться, чтобы удержать, чтобы поцеловать… …Ночь в одночасье рухнула. Зоро, опомнившись, проснулся. И вдыхал он жадно жаркого, душного воздуха вперемешку с тлеющим воском свечей. Вкус мягкой кожи на устах, казался… в явь. И он небрежно смахнул с лица влагу, размазав ее по щекам вместе с краснотой. Ладони от жара жгло, но это никак не сравнится с той бурей, охватившей его в эту беспощадную ночь. А последний ласковый свет его слепого глаза — Принц… спит. Бесстыдно спит задетый полумраком, и не ведает, как разволновал его кровь своими губами, своими глазами и своим дыханием в тайных долинах снов. И Зоро нечем оглушить себя, ножи мыслей врезаются в голову: и вид склонившегося лица, и томный шепот голоса… Нечем оглушить, и от этого совсем темнеет в глазах и все вокруг затягивается тенями. А сердце так часто бьется о грудь, что ему кажется – оно неминуемо пробьется. Потому что он совершенно некстати вспоминает огни, играющие в глазах Принца. Мягкое, но настойчивое прикосновение его губ к своим, и… Зоро едва способен мирно дышать, и он выражает свои чувства руками, накрыв чужие плечи хлопком повыше и покрепче. И кто же теперь бросит его от самого себя подальше… от этих темных пучин мыслей. Ему приснилось… И он чувствует себя совершенно сошедшим с ума вновь – в сущности, не вновь, а почти… всегда. …Ночь никак не спешила благосклонно удаляться за горы. И Зоро поднялся из-за хлопковых пухов и по влажному от росы полу вышел из покоев. Ноги не слушались. Словно прибило их к земле, корнями в самые брусья. А голова от нахлынувшего жара закипала, и бурлила на подобие чугунного котла. Ему требовалось время, чтобы зажечь высокие свечи в купальне. И он черпает ковшом холодной воды из ведра, остужая лицо. Он делает это бесчисленное количество раз за короткое мгновение, пока кожа не становится совсем красной. Хотя, справедливости ради, Зоро может признать, что она была такой и без его стараний. Звезды стояли в тумане, мерцающем темно-синим светом гор. И Зоро не может ничего с собой поделать, потому что его бросает из жара в холод, а внутренности горят, и сердце бьется так громко, что его стук, должно быть, эхом отдается в соседней степи.*
Новолунная ночь разыгралась вовсю. Она бушует и подгоняет непрошенные мысли, а мысли эти — не мысли вовсе, а острые скалы в черных дымах. В руках добытое из погреба темное вино из окоборских казенных земель. И с бутылем и с мыслями Зоро спустился к потемневшему морю. И перед собой, и перед морем, и перед ветром он держал свои чувства. И тут море поднялось, вспенилось и накатило волной. Ветер сорвал с плеч льняной ворот и потянул к себе всей своей природной силой. А половина вина, опьянив ночной воздух, полилась вниз в самую пучину как милость богам за то, что они в один день подарили ему Принца. Он садится на холодный камень, пока звезды обрушиваются ему в руки, а туман зарывается в мягкие ткани одежд. А в мыслях столько… всего, чего невозможно спокойно выдержать. И Зоро чокается полупустой бутылкой с мириадой звезд, смотря поверх черных вод за синими облаками. Он погиб. Или ожил. Его погубила или воскресила мягкая серебристая волна, звук табака горящего в чаше, тепло бьющегося вблизи сердца и вкус пьяных губ… Вдруг он думает о том, от чего способно дрогнуть сердце: что они окажутся где-то совсем одни в ночи, и что утро настанет не скоро… А они по-прежнему будут одни друг у друга. И ничто не потревожит их в этом мире. Дыхания станут лишь глубже и размереннее, а простое присутствие рядом — настоящим счастьем… И станут они волной да берегом, в которых по ночам будут отражаться широкие просторы, звезды и ночные бабочки в лампах… Зоро вновь чувствует, как расцвели в его душе острые нарциссы да впились в самую душу. И пролетел над головой меч таинственной любви. …Но ночь начала увядать и за горами засветило. Зоро поднялся из-за камня и по доминам дошел до поместья, откуда мог обозреть весь мир… И он видит перед собой его лицо. Руки. Дыхание. Тепло. Его — волнующего кровь, лежавшего с ним кожа к коже каждую ночь. Его — свечение над всеми лесами и морями встревоженных чувств… И Зоро бы признал, что впервые кем-то сражен, никто… никто и никогда не сумел приставить к его горлу ни один острый клинок. Но он сумел. Всего одним взглядом. И видит бог. То ли убит, то ли благословлен. — Где ты был? — и смотрел. Зоро видит, как меняются его черты, и как пытается он скрыть улыбку. И разом отлегло все тяжелое от сердца. Пришло тепло и мягкая песнь раннего утра. Все вдруг стало… желанно. — Иди сюда. — шепчет Зоро.*