«Возможно, Рай для душ умерших находится в сердцах живых» — Дэвид Лоуренс
— С чего вам хотелось бы начать наш разговор сегодня? — Вы прекрасно понимаете, что мне в принципе не хотелось бы его начинать, — я слегка поерзал, пытаясь закинуть ногу на ногу, но от этого еще глубже провалился в подушку кожаного черного кресла. В нервозном порыве, вдруг охватившем все мое существо, руки как-то сами собой скрестились на груди. — Но это ведь обязательная процедура, не так ли? Так что просто скажите, с чего мне стоит начать по вашему мнению. Женщина, удобно расположившаяся в таком же черном кресле напротив меня, слабо улыбнулась. В уголках ее глаз, скрытых за стеклом массивных овальных очков, образовывалась едва заметная паутинка морщин, стоило женщине лишь немного нахмуриться. А хмурилась она часто. Мы оба прекрасно понимали, что надолго застряли в этом до тошноты аскетичном кабинете, где даже глазу не за что было зацепиться. Да и наше общение как-то сразу не задалось. Тихий стук круглых настенных часов, висевших над входной дверью, отмерил пять ударов секундной стрелки, прежде чем моя собеседница дала ответ. — Арон, мне важно, чтобы терапия принесла свои плоды. А такой подход, боюсь, никак вам не поможет. Женщина дотронулась пальцами до черной оправы очков, которая съехала почти на самый кончик ее носа, а затем приподняла ее так, что верхняя граница поравнялась с уровнем бровей. Этот жест был настолько выверенным и отработанным, что невольно показался мне частью какого-то умудренного способа расположить к себе собеседника. А может я просто накручивал себя. — Арон, нам ведь вовсе не обязательно сразу переходить к сути. Мы можем начать с того, что вам хотелось бы обсудить в текущий момент. Женщина быстро обвела кабинет придирчивым взглядом, будто выискивая любую мелочь, за которую можно было бы зацепиться. Я вздохнул. Мне не хотелось ей помогать, но не сделай я этого, и угнетающая тишина заполняла бы крохотное помещение все больше с каждой минутой. — Картины, — звук моего голоса отвлек женщины от изучения кабинета. — У вас интересный выбор картин. Это была настолько неприкрытая ложь, что уголки губ моего психолога едва заметно взлетели вверх. На песочного цвета стене, прямо напротив кресла для посетителей, было водружено три огромных картины: весьма посредственный натюрморт с васильками в стеклянной вазе, летний пейзаж с пробегающим через зеленеющую поляну голубым ручейком и абстрактный портрет светловолосой девушки с глубоким лазурным цветом глаз, которые отрешенно смотрели в пустоту комнаты. — Почему синий? — цвет был единственным, что объединяло эти три нелепых полотна, размещенных рядом друг с другом словно по какой-то ошибке. — Он успокаивает, — коротко пояснила женщина. Одного взгляда на ее каштановые волосы, слегка затронутые сединой и собранные в аккуратный пучок, чтобы скрыть сей факт, а также однотонную одежду свободного кроя, в которую так любят облачаться женщины за тридцать, было вполне достаточно, чтобы понять, что она за специалист. Наверняка женщина относилась к разряду тех людей, которые считают, что все новое — это хорошо забытое старое, а потому предпочитают обращаться к учебникам пятидесятилетней давности и черпать из них весьма очевидные факты, которые тут же мчатся применить в своей работе. — Вам нравятся картины? — женский голос отвлек меня от дальнейших размышлений. — Если прочли мое личное дело перед сеансом, а вы точно это сделали, то наверняка знаете ответ. — Суть нашей встречи заключается вовсе не в том, чтобы узнать как можно больше фактов друг о друге, а в том, чтобы выйти на диалог, в котором мы сможем понять друг друга. Я опустил лицо в ладони, прерывая наш зрительный контакт. Так было проще… закрыться всегда проще, безболезненнее. В этой темноте я чувствовал себя в безопасности. — Арон, послушай, — тихо продолжила женщина после небольшой паузы. — Я хочу помочь тебе, правда. Но для этого мне нужно, чтобы ты начал разговаривать. Из твоего досье я, разумеется, знаю всю необходимую информацию: двадцать три года, единственный ребенок в семье, в школе учился весьма посредственно, после выпуска хотел подать документы на факультет искусств. Но все это не описывает тебя как человека. Мне не так важны все эти факты, ведь гораздо значимее то, что ты сам хочешь мне рассказать. В этом и есть настоящий ты, а не в наборе данных, выведенных кем-то на бумаге. Я отнял руки от лица и одним быстрым движением ладони заправил пару вьющихся темных прядей за ухо. Кажется, мои волосы сильно отросли за этот период, но я не мог сказать наверняка. Мне давно не доводилось смотреть на себя в зеркало. Родители чуть ли не каждый день упрашивали меня сбрить щетину и сходить к парикмахеру. Они наивно полагали, будто мой путь к самоисцелению лежит через наведение внешнего лоска. — Хотите поговорить? — с издевкой спросил я, растягивая потрескавшиеся губы в подобии улыбки. — Хорошо, давайте поговорим. Ворох мыслей и навязчивое чувство страха, глубоко проникшего под кожу с первых минут нахождения в этом кабинете, будто испарились в одно мгновение. Я вдруг осознал, насколько мне плевать на свой образ в глазах этой женщины. В конце концов, она одна из многих специалистов, через которых мне предстоит пройти по инициативе родителей. Будут и другие, что сядут напротив меня и заведут разговор о прошлом. С виду они все будут казаться спокойными, но в их глазах будет гореть вера в то, что они окажутся теми единственными, кто сможет мне помочь. Ведь в глубине души им всем хочется мнить себя спасителями душ тех, кто безвозвратно погряз в горе. Но разве это не отдельный вид эгоизма? Разве можно полагать, что ты заслуживаешь чего-то хорошего после смерти, раз попытался спасти несколько жизней через бессмысленную болтовню? Я откинулся на спинку кресла и сцепил руки в замок. — Мне не сразу сказали, что Эви умерла. Я узнал это только на шестой день своего пребывания в больнице. Можете ли вы себе такое представить? Врачи считали, что я слишком слаб для того, чтобы столкнуться с правдой. И все это время, пока я справлялся о ее самочувствии, пока думал, что мне сказать ей при первой встрече и как попросить прощения, мне врали прямо в глаза. Я понимаю, что таким образом они просто хотели дать мне стимул бороться за свою жизнь. Эти люди подарили мне надежду, а затем отняли ее: так просто, будто это в принципе ничего не значило. — А как бы вы поступили на их месте? Предпочли сообщить правду, какой бы печальной она не была, или оставляли их в неведении до определенного момента, если бы это могло спасти их жизни? Я склонил голову на бок и внимательно присмотрелся к своему психологу. Вряд ли она в полной мере понимала то, о чем спрашивала. — Задам вам ответный вопрос. Если человеку предстоит за что-то бороться, то не лучше ли сразу узнать, каков будет приз в самом финале? Ведь, поведай они мне всю правду тогда, возможно, я бы решил распорядиться своей жизнью несколько иначе. Женщина пару раз моргнула, глядя мне прямо в глаза, а затем принялась записывать что-то в своем блокноте, лежавшим у нее на коленях. К размеренному тиканью часов теперь прибавился скрип звук шариковой ручки, царапающей каракули на жесткой бумаге. — А если бы на вашем месте была Эвелин? Разве вы не хотели бы, чтобы она всеми силами цеплялась за свою жизнь? — Нет, — у меня было достаточно времени обдумать этот вопрос, пока валялся на больничной койке. — Когда я только очнулся, то первая мысль, которая разом завладела моим сознанием, крутилась вокруг того, что Эви могла не пережить аварию. И я находился в этой агонии целых полчаса, пока врачи не прибежали в палату и не успокоили меня. А потом, спустя время, этот страх материализовался. Понимаете, пережить подобное один раз уже очень страшно, а целых два… Это даже хуже смерти. Хотя бы в этом вопросе вы можете мне довериться. Я чуть подался вперед и взял бокал с водой, который стоял на столике рядом. Пальцы, схватившие стекло, едва заметно дрожали из-за чего по воде пошла рябь. Уже казалось невозможным определить, был ли это тремор после перелома или просто последствия стресса. — Если вы не против, то давайте поговорим немного об Эвелин? Кем она была именно для вас?***
Как говорили родители Эви, ей стоило бы родиться мальчиком. По крайней мере, по запасу крепких словечек в ее лексиконе, девочка бы точно дала форму любому дворовому хулигану. Иногда в ее речи проскальзывали такие немыслимые неологизмы, что в пору было поражаться воображению этой малышки. Нецензурная брань оказалась далеко не единственным, что отличало Эви от ее сверстниц. Еще она постоянно влезла в драки с мальчишками из своего класса. И, если Эви никто не мог найти, то она совершенно точно колотила кого-то на заднем дворе школы. Ее родителей вызывали в школу чаще, чем она сама ходила на уроки. Никто не мог повлиять на это ребенка. Как бы ее ни ругали, как бы ни пороли, сколько бы домашних арестов на нее ни накладывали, Эви стойко переносила все испытания и никогда не переосмысливала свои моральные ценности. К восьми годам она сменила уже две начальных школы, к десяти — три пансиона для девочек. А на одиннадцатом году жизни, когда ее родители перебрались в Токай, небольшой сельский город, расположенный у подножия Лысой горы, и насчитывающий от силы четыре тысячи человек, Эви встретила меня, что, если так подумать, не столь удивительный факт, беря в расчет население этого сонного городишки. Родители Эвелины полагали, что привези они свою дочь в одно из самых тоскливых для ребенка мест, то исцеляющий эффект не заставит себя долго ждать. Однако они ошибались в своих предположениях. Их дочь то пыталась соорудить плот и отправиться на нем сплавляться по реке Бодрог, то убегала на винодельческие плантации и обворовывала местных фермеров, унося с собой коробки спелого винограда. С учетом ее бурной деятельности не сложно догадаться, что спустя всего лишь год их жизни в новом городе Эви уже знал почти каждый житель. Мое знакомство с ней произошло ровно также, как и у любого другого мальчишки в Токае — Эви меня чуть не поколотила. В свои двенадцать лет я плохо вписывался в местное сообщество мальчишек, которые целями днями гоняли мяч на улице или под палящим солнцем бродили по плантациям, собирая кислый виноград. Все, что меня интересовало в тот момент, это картины. Но, как ни сложно представить, такое увлечение едва ли поощрялось в захолустном городишке. Родители были слишком бедны, чтобы подарить мне холст и краски, да и учителей живописи у нас в то время не водилось. Так что все, что мне оставалось, целыми днями созерцать пейзажи и натюрморты, которые я старался передать в своих школьных тетрадках простой шариковой ручкой. Со временем я отдалился от местной детворы и, судя по всему, никто по мне особо не тосковал. На меня повесили ярлык странного парня и стали обходить стороной. Но потом вдруг появилась Эви. Однажды она застала меня сидящем на берегу реки и вглядывающимся вдаль. Эви уже знала, какие слухи про меня ходили, а потому решила проверить их лично, любопытства ради. Эта девочка в цветастом платье схватила ворот моей клетчатой рубашки и в самых грубых выражениях начала объяснять, что «других» никогда и нигде не любят. — Наверное, ты просто выбивался из этого мира, — сказала мне Эви несколько лет спустя, когда мы вспоминали подробности нашей первой встречи. — Тощий бледный мальчик, который вцепился в свою тетрадь с рисунками так, словно она была дороже его жизни. Я смотрела на тебя, такого неподходящего для этого места человека, но видела лишь свое отражение, не способное выбраться за границы нашего захолустья. После той стычки у реки я сторонился ее целую неделю: заворачивал в двери кабинетов, если видел, что Эви летит прямо на меня по школьному коридору, внимательно оглядывал все переулки по дороге домой, не ходил больше на берег реки. Впрочем, это все равно не уберегло меня от надвигающейся опасности. В следующий раз мы встретились с Эви ровно в тот момент, когда одноклассники притащили меня за шкирку на школьный двор и стали выбивать всю дурь. Причины той драки я до сих пор не помню. В любом случае, едва завидев картину этого насилия, Эви прокричала моим обидчикам про их хрюнорезки и, недолго думая, сразу же ринулась в бой. По какой-то неведомой причине она сочла, что мое избиение — исключительно ее прерогатива. Когда со школьными хулиганами было покончено, Эви подобрала упавший с головы белоснежный бантик, стряхнула с него дорожную пыль и снова повязала на свои растрепанные русые волосы. Затем девочка подошла ко мне и с еще некой ноткой недоверия, присущей людям, давно переставшим на кого-то полагаться, протянула мне свою маленькую руку с обгрызенными до крови ногтями. — Ты блаженный что ли? — одного взгляда в ее серьезные зеленые глаза было более чем достаточно, чтобы убедиться, она спрашивала всерьез. — Н-нет, — неуверенно пробормотал я, словно и сам до конца не был уверен в своем умственном развитии. — А чего тогда позволяешь всем лупить тебя по чем зря? На это я мог лишь пожать плечами, что Эви расценила как немое подтверждение моих не очень высоких умственных способностей. И то ли в ее системе ценностей на самой верхушке стояла помощь всем отверженным, то ли ее попросту одолела скука, постепенно охватывающая каждого жителя Токая, но с того самого дня Эви возложила на себя обязанности моего личного телохранителя.***
— Только спустя пару недель Эви догадалась, что на меня просто повесили ярлык аутсайдера, — я ненадолго прикрыл глаза, возвращаясь из своих детских воспоминаний. — С тех пор мы никогда не разлучались, вплоть до прошлого месяца. Эви ведь была мои лучшим другом, пока… Резкое движение впереди заставило меня проглотить окончание фразы. На стену, прямо за спиной женщины, быстро проскользнула зловещая тень, отдаленно напоминающая человеческий силуэт с неестественными, искаженными изгибами тела. Всего на секунду она замерла прямо напротив меня, словно вглядываясь своим пронзительным взглядом темных бездонных глазниц в мою душу. Температура резко упала на пару градусов и от этого вдоль позвоночника пробежала волна ледяных мурашек. Я попытался вдохнуть, но легкие словно парализовало. Вместо воздуха из горла вышел едва различимый хрип. Сгусток кромешной тьмы, уставившийся прямо на меня, тоже вздрогнул. Он вдруг сорвался с места, пронесся мимо картин и, достигнув полуприкрытой двери, ведущей в коридор, стремительно вырвался наружу через створку. — С вами все в порядке? — женщина, с присущей психологу чувствительностью к любым переменам в поведении собеседника, забеспокоилась, видя мои глаза, полные паники. Она медленно развернулась в ту сторону, куда было приковано мое внимание всего секунду назад, но, разумеется, ничего там не нашла. Тень уже покинула комнату. Я прикрыл глаза и заставил себя медленно досчитать до пяти, чтобы отогнать безумное наваждение. — Эви была моим лучшим другом, пока я не убил ее, — собственный голос казался глухим, словно раздавался где-то далеко, за пределами этой комнаты.***
С высокого сизо-свинцового неба срывались в полет миллионы крохотных холодных капель, застилающих собой весь пейзаж. Они громко били металлический капот машины, из-за чего каждое новое их столкновение наполняло салон рокочущим звуком. Этот шум, казалось, заглушал даже протяжный стон ветра, дующего с реки. Едва оказавшись в тепле автомобиля, я потянулся рукой к зеркалу заднего вида и с трудом направил его на себя. Механизм подался только с третьей попытки, отозвавшись противным лязгом металла, от которого захотелось съежиться. В отражении зеркала, покрытым запотевшими разводами по бокам, я увидел промокшего насквозь молодого человека. Его лоб, по которому медленно стекали дождевые капли, обрамляли короткие черные завитки волос, а под карими глазами залегли темно-фиолетовые тени. Последние сутки я то и дело просыпался по ночам, судорожно пытаясь вспомнить все ли собрал в поездку. — Я прервала твой ритуал самолюбования? — задорно спросила Эви, быстро запрыгивая на переднее сиденье. — Промок до нитки, пока ждал тебя, — недовольно ответил я с усилием возвращая зеркало заднего вида на место и вытирая рукавом толстовки оставшуюся влагу с лица. Подруга безразлично пожала плечами, а затем ударила кулаком по приборной панели. Раздался громкий щелчок и бардачок чуть не отвалился, упав ей на колени. Довольная результатом, Эви достала из его недр пару салфеток и протянула их мне. Затем она чуть приподняла правую ногу и пинком захлопнула ящик обратно. — Я тебе сколько раз говорил, что не надо так с моей машиной! — А я тебе всегда отвечала, что пора бы купить нормальную тачку, а не это коррозию на колесах, ретрофил несчастный. Я положил руки на руль и глубоко вздохнул, прежде чем продолжить разговор. Порой Эви могла быть просто невыносимой. — Значит так, золотко, я ждал тебя у дома целых сорок минут. Будь добра хоть машину мою не оскорблять, нам на ней еще ехать. Взгляд зеленых глаз недовольно покосился на меня и, получше укутавшись в белой толстовке, Эви отвернулась к окну. Ее длинные огненно-красные волосы скрыли от меня стремительно появляющийся румянец на щеках. С кончиков недавно покрашенных волос дождевые капли падали прямо на белоснежную ткань кофты, оставляя за собой небольшие рубиновые разводы, точно брызги крови. — Не обижайся, — вздохнул я капитулируя. — Будет слегка уныло ехать три часа до Эрда в полной тишине. — И сдался тебе этот Эрд, — прошептала подруга. — Ты же сама хотела туда поехать: посмотреть на большой город, выбраться в культурный центр. Неужели забыла, как неделями упрашивала взять тебя с собой? — Да, но ведь ты там останешься в своем университете, а я буду вынуждена вернуться обратно, к этому городку, который уже на дух не переношу. Я откинулся на спинку водительского кресла и повернул голову в сторону своей подруги. Много лет прошло с тех пор, как мы были детьми, но за все это время Эви так и не смогла найти ключ к своему взрослению. Даже превратившись в красивую юную девушку, в душе она оставалась тем взбалмошным ребенком, которого я встретил тогда у реки. У Эви не было друзей помимо меня, она так и не смогла построить ни с кем отношений или испытать чувство влюбленности, она даже ни разу не решилась предпринять попытку устроить свое будущее. Возможно, таков был ее характер, а возможно, решающую роль в ее судьбе сыграл этот город, который отнял у нее способность мечтать и видеть чуть дальше текущего дня. И все же я надеялся, что когда-нибудь она откроет глаза и поймет, сколько возможностей перед ней открывает этот мир. Вот почему я согласился взять ее с собой в Эрд на время. Мне казалось, что увидь она большой город с его возможностями, почувствуй она эту невероятную энергию, бурлящую в столице, как в ней в тот же миг проснется нечто, что поможет ей крепко встать на ноги. — Мне нельзя оставаться тут, — сказал я, прикрыв глаза. — Кому-то вроде меня было тяжело поступить в университет изящных искусств. Выбраться из Токая… гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Тебе ли не знать. Но то, что я переезжаю, вовсе не значит, что ты останешься в одиночестве. Я всегда буду рад видеть тебя в гостях и помогу устроиться на новом месте, если вдруг тоже решишь переехать в Эрд. Я открыл глаза от легкого толчка маленького кулака, едва задевшего мое плечо. На лице Эви теперь растянулась улыбка. Не настоящая, конечно, но и этого было вполне достаточно. — Ладно, поехали в твой Эрд. Надеюсь, эта колымага выдержит три часа в дороге. Она включила диск с какой-то рок-группой и вывернула громкость на максимум, а я завел мотор. Машина тронулась с места под безумные завывания солиста и ритмичный звук ударных. Мы проехали всего полтора часа. Иногда я думаю, что будь это время чуть больше или чуть меньше, то исход мог быть совершенно другим. В таком случае мы бы остановились где-то поблизости от цивилизации, у небольшого городка или, на худой конец, у какого-нибудь захолустного поселка вроде Токая. Но мы проехали ровно полтора часа. Когда машина пересекала темный неосвещенный участок дороги, все еще мокрый после недавнего проливного дождя, Эви не спала. Позже этот факт не давал мне покоя на протяжении многих месяцев. Возможно, все было бы гораздо легче, если бы девушка видела сон. Быстро и безболезненно. Но Эви проснулась из-за скрипа шин на повороте. Она быстро зевнула, закрыв рот ладонью, протерла глаза и минуту вглядывалась в ночной пейзаж, подсвеченный лишь мутными фарами машины. Зеленые глаза прищурены, щеки раскраснелись после недолгого сна, густая копна волос растрепалась и небрежно обрамляла лицо — такой я запомнил Эви в те последние мгновения. А затем она отстегнулась. Не знаю, возможно Эви просто хотела сесть по удобнее, или поправить развязавшийся шнурок на ее ботинке. И в следующую секунду, словно так и было задумано, на дорогу прямо из леса выскочило какое-то животное. Я резко ударил по тормозам и вывернул руль в левую сторону до упора. А дальше нас закрутило в нескончаемом водовороте. Совсем рядом послышался душераздирающий крик, который вскоре утонул в звоне разбитого стекла. Я уже ничего не мог различить, картинки мелькали одна за другой, образуя несуразный калейдоскоп. Помню лишь, как нас бросало из стороны в сторону, пока машина не налетела на что-то твердое, остановившее падение в бездну. В голове вспыхнул целый фейерверк, а его искры заставили гореть каждый сантиметр тела от невыносимой боли. Меня будто раздирали на куски. И все, что я еще был способен воспринимать, так это леденящий сердце крик, разрывающий мои барабанные перепонки и проникающий глубоко под кожу. Эви еще была жива, когда я впервые смог пошевелиться и, с трудом отцепив ремень безопасности, вывалился из машины. Она дышала, пока я с трудом полз к ней, распластавшейся на мокрой от дождя траве в трех метрах от того места, где автомобиль врезался в дерево. Ее пальцы судорожно подрагивали, словно Эви пыталась вцепиться во что-то и удержаться на месте. И только когда я провел рукой по ее окровавленной щеке, размазывая по скулам этот тошнотворно красный цвет, она приоткрыла глаза и нашла меня взглядом. — Эви… — у меня хватило сил только на то, чтобы произнести ее имя, а затем грудную клетку будто разорвало изнутри. Жгучая боль затопила все тело, разгораясь все сильнее с каждой секундой. Эви все понимала, я видел это в ее глазах, быстро наполняющихся слезами. Она догадывалась, что мы умираем. И, словно это был последний путь к спасению, девушка ухватилась за мою ладонь, крепко сжимая ее своими ледяными дрожащими пальцами. — Я… — мой язык почти перестал слушаться. — Всегда буду рядом. С последним выдохом, растворившимся в ночном воздухе, сознание начало покидать меня. И последнее, что я запомнил из того страшного дня, это расплывающееся перед глазами лицо Эви с такими большими зелеными глазами, смотревшими на меня с невысказанной мольбой. Она не хотела, чтобы я оставлял ее одну. И за это я никогда не смогу себя простить. Ведь Эви умирала в одиночестве.***
— Если бы у нас получилось тогда убрать хоть одну переменную, итог мог бы быть другим. Проезжай мы мимо населенного пункта, где нам моментально бы оказали помощь, или не отстегни тогда Эви ремень безопасности… — на мгновения я умолк, переводя дух. — Сейчас все могло бы быть иначе. Женщина отложила сбой исписанный блокнот на стол и стала изучать меня внимательным взглядом, едва заметно склонив голову. Звук движения минутной стрелки на часах снова заполнил тишину кабинета. — Уже потом мне рассказали, что нас нашли лишь спустя полчаса после аварии. Какие-то люди заметили машину у обочины дороги. Мне повезло, наверное. По крайней мере, так уверяли врачи. На той дороге совсем небольшой трафик, поэтому мог пройти и час, и два. Но я не уверен в том, что это и есть везение, точно не для Эви. Когда приехала скорая помощь, она уже была мертва. Знаете, Эви ведь до последнего сжимала мою руку. Я раскрыл свою ладонь, испещренную небольшими шрамами. Когда-нибудь и они затянутся, превратятся в едва заметные белые полоски, которые никто не сможет разглядеть. Но я всегда буду помнить, что они там были. — Арон, послушай, — тихо начала женщина. — В этой аварии нет твоей вины. К сожалению, иногда мы никак не можем повлиять на исход некоторых событий. — Вы не понимаете, — резко прервал ее я. — Если в этом действительно не было моей вины, тогда она не являлась бы мне так часто.