taaffeite moths

Школьные годы пришли к Сокджину точно так же, как и его кошмары. Разница заключалась лишь в том, что, когда дело доходило до школы, он не имел возможности проснуться от ужаса. Тревоги, поселившиеся в его животе, казалось, навсегда поселились внутри него. Они дышали вместе с ним, спали вместе с ним. Они становились им, пока не превратились в одно целое, одно не могло существовать без другого. До того как они пустили глубокие корни в его сознании, страхи были бесформенными, когда они были с ним, ядовитой смесью стольких разных страхов, что трудно было сказать, где кончается один и начинается другой. В худшие моменты беспокойство сопровождалось тупой болью в животе, голове или даже груди. И, испытывая физическую боль, он пытался определить, что за ней стоит. Чаще всего он винил в этом беспокойство по поводу того, как его воспринимают. В молодые годы его постоянно мучил вопрос, нравится ли он людям, а если нравится, то достаточно ли. Помимо хороших оценок и того, что он был хорошим сыном, он так же серьезно относился к идее быть любимым. А чтобы нравиться, как он выяснил, нужно не слишком отличаться от других. Быть другим — перебор. Необходимо немного выделяться, но только в хорошем смысле. Он прилагал все усилия, чтобы исправить то, как он ходит, как говорит, вплоть до того, как он двигает руками, когда рассказывает истории. Он легко менял свои взгляды на вещи, менял то, что ему нравилось, потому что хотел быть покладистым. «Человек — да», вот как это называется. Со всем соглашался, не соглашался ни с чем. Всегда согласный, всегда симпатичный. Теперь, когда он вырос из этих привычек, он часто вспоминает, как легко ему было поддаться гневу и отвращению. Отчасти, как он теперь понимает, это было связано с тем, что значит быть геем в городе, где царит фанатизм. Не выделяться и быть покладистым — это были методы выживания. Но теперь этот город далек от него, а мальчик, которым он был — еще дальше. Несмотря на гнев, который он иногда испытывает, вспоминая те времена, он также благодарен за то, что всë это подготовило его к сегодняшнему дню. Например, теперь он может легко определить, когда кто-то пытается его одурачить. На этот раз в роли пытающегося одурачить выступает интервьюер. Ким Намджун из журнала Brick, посвященного кино и телевидению, если Сокджин всё правильно запомнил. Чансон договорился об интервью по телефону. Между началом промо-акций к широкому релизу «Лотосовой рощи» и съемками «Паралича» не было времени на личные вопросы и ответы, тем более с этим журналом, который, мягко говоря, не стоил таких усилий. Журнал хотел взять интервью у кого-то важного из «Лотосовой рощи», например, у режиссера Вон Сухи или кого-то из основного актёрского состава, но издание, будучи в основном независимым и малобюджетным, могло взять интервью только у самых нижних ступеней лестницы. Естественно, речь шла о Сокджине. Пока что интервью шло хорошо. Намджун вежливо представился, его глубокий голос едва потрескивал в динамике из-за плохой связи, и немного поболтал, прежде чем приступить к первому вопросу. Что привлекло вас в сценарии? Ну, сценарист, она великолепна. Нет ни одной вещи, написанной ею, в которую бы я не влюбился. А в «Лотосовой роще», в частности, она создала историю так хорошо и так плотно. Не было ничего лишнего, всё было рассказано так хорошо. Давая вам достаточно информации, но не так много, чтобы это было похоже на перегрузку, понимаете? И то, как она нагнетает напряжение, просто… безупречно. Ей нет равных. Я бы без сомнения сказал, что моя любовь к фильму началась с ее слов. А концепция? Конечно, да, концепция была поразительной. Я никогда не видел ничего подобного. Идя на фильм — а я часто это слышу — вы ожидаете, что это будет что-то иное, и это застаёт вас врасплох, но это сделано так мастерски, что трудно представить, что всё могло пойти в другом направлении… Я пытаюсь говорить об этом, не выдавать лишнего, но, честно говоря, я мог бы сказать об этом так много. Посмеявшись — Я немного изучил вашу фильмографию — от ролей в таких фильмах, как эти, до телевизионных дорам и тому подобного — и, как мне кажется, понял, что так захватывает вас как исполнителя. Неважно, что я смотрел, я всегда был очарован тем, насколько реально вы всё передаёте. Смотреть на вас — всё равно что смотреть один из документальных фильмов о настоящих преступлениях. Сокджин смеётся. Искренне, с мерзкими смешками, икотой и прочим. Не знаю, должен ли я считать это комплиментом. Вы должны, — Намджун тоже смеется. Часть интриги с вами заключается в том, сколько в вас сердца. Вы балансируете между тонким и ярким, и это разрушительно — у меня, кстати, нет вопросов. Я только на днях вышел с показа фильма «Лотосовая роща» и с тех пор хотел сказать вам об этом. Покраснев, Сокджин подтянул ноги под себя на диване и постарался не выдавать себя. Спасибо Вам за это. Не за что. Казалось, они не признаются друг другу в том, что произошло — что-то общее, почти священное. На секунду Сокджин почувствовал себя комфортно и спокойно, забыв о том, что разговаривает с журналистом, а не с другом. Забыв о том, что чем ближе он приближался к известности, тем сложнее ему завести дружбу, даже сама мысль о друзьях, становилась редкостью, как бриллианты. Намджун вырвал его из собственных мысле, когда спросил: — Ваш парень дал вам какой-нибудь совет в свете нового внимания к вам? — Какой парень? Не успевая договорить, он останавливает себя. — Оу, эмм… — тут он хмурится и ругает себя за нерешительность, — да, он дал мне несколько советов. Не знаю, что бы я делал без его помощи. Мне повезло, что он у меня есть. Он отвечает на вопрос, ставит точку и закрывает дверь для дальнейших разговоров в том же духе. Но Намджун открывает ее снова. — Ему тоже повезло с Вами. — …Вы хотели задать какой-то вопрос? — Не совсем, я полагаю. Мне кажется, вы отличная пара. — …Что ж, спасибо Вам за это. Учитывая его прошлое, я думаю, что просто удивительно, как Вы можете поддерживать его во всëм, — в животе у Сокджина что-то екнуло, и он сменил положение на диване, сел чуть прямее, кровь потекла чуть холоднее. Он жалеет, что интервью проходит не лицом к лицу, что они сидят друг напротив друга в каком-нибудь ресторане. Ведь тогда он мог бы достать диктофон Намджуна, выключить его и сказать всё, что хотел бы сказать сейчас. — Не могу сказать, что представляю, как много людей захотят вступить в отношения после ситуации с… — Простите, если я покажусь Вам грубым, но мне интересно, какое отношение имеет прошлое моего парня к фильму, совершенно с ним не связанному. Если, конечно, вы не хотите сказать, что в моём нынешнем успехе есть доля его заслуг. В таком случае… — Нет, это совсем не то, на что я намекаю. Простите, если это прозвучало… — Я рад поговорить о фильме. О своём ремесле. Но если вы хотите поговорить о моей личной жизни, боюсь, мне придется прервать разговор. Вы понимаете. На том конце повисла пауза, пока не раздался голос Намджуна. — Понимаю. Вопросы продолжаются, но Сокджин отвечает на них уже не так подробно, а лишь доходит до сути и останавливается перед тем, как выдать слишком много. Так продолжается и остаток интервью, и хотя они общаются только по телефону, очевидно, что оба чувствуют изменения, произошедшие с ними. Перед окончанием разговора Намджун не решается попрощаться. — Простите, если я перешел черту, — говорит он. Сокджин задумывается. Он почти колеблется с ответом, но после взвешенного, спокойного вдоха решается: — Я так не считаю. Не говоря ни слова, он положил трубку и на несколько минут застыл на своём диване. Казалось, он не впервые слышит нечто подобное. Почти всегда на одном из сайтов сплетен появлялся комментарий, в котором звучали одни и те же слова — что-то, намекающее на прошлое Чонгука, и всегда хотя бы в одном комментарии упоминалось имя Тэхёна. Сокджин знает о Тэхёне минимум. Как и многие другие, он знал, что Чонгук встречался с Тэхëном в течение короткого периода времени. Когда Тэхён был ещё восходящей звездой. Теперь, когда он вспоминает об этом, то со смирением понимает, что у них с Тэхёном было что-то общее. И тогда все становится понятно. Вот он, запланированный на съемку для Vogue Korea в программе «Звезды, за которыми нужно следить». Он был самым обсуждаемым новичком в индустрии. Он мог видеть это. Он был, если говорить просто, таким же, как Тэхён. И вот, он встречается с тем же человеком. Но взлёт Тэхёна был прерван. Он сделал то, чего не делают многие, и полностью ушел из индустрии. Социальные сети были стёрты, съемки в журналах остались пылью и почти забыты на невидимых страницах и в тёмных уголках интернета. В фильмах и телешоу он существовал бы вечно. Но сейчас он в основном исчез из памяти. Вот какого это — быть на виду у всех. Все любили тебя, пока не появлялся кто-то новый. Все любили тебя и в один момент уже нет. Он не знает всей истории о том, почему Тэхён исчез. Он полагает, что, как и в случае со многими другими инди-любимцами, карьера Тэхёна просто не получила того толчка, который должен был быть. Он провалился в подвал, где живут «бывшие», «небывшие» и «те, кто мог бы стать». Только теперь все кажется не таким уж простым. Не успел он осознать, что делает, как взял в руки телефон и ввел половину имени Тэхёна в строку поиска Naver. Первый запрос — «Пара Тэхён и Чонгук». Второй — «Скандал с Тэхёном». И только третий результат, последний, заставляет его застыть на месте. «Ким Тэхён». Для всего мира Тэхён был, во-первых, бывшим парнем известного человека. Во-вторых, он был предметом споров. И наконец, он стал личностью. Его собственным. И это, похоже, было наименее важным в нем. Взглянув на три результата, Сокджин понял, что это он. Это был он. Он был никем для всех, кроме парня известного человека, и чем-то новым, на что стоит посмотреть, стараясь изо всех сил оставаться актуальным. Его взгляд остановился на имени Чонгука, и он почувствовал укол вины. Не стоит думать, что он хоть в малой степени доверял ему, но он всё равно чувствовал, что предаст его, если продолжит поиски. Чонгук оказал ему услугу, которую не так-то просто оказать новичкам вроде него, и он ничего не просил взамен. В последние дни съемок «Паралича» Сокджин не слышал от Ха-Иля ни слова. Меньшее, что он мог сделать, это сохранить прошлое Чонгука в тайне, насколько это было возможно. Он уже итак много знал. По крайней мере, он мог дать Чонгуку возможность оставаться в неведении относительно этого аспекта его прошлого. Он стирает буквы, пока имя Тэхёна не исчезает, а затем отбрасывает телефон в сторону и зарывается лицом в одну из подушек. *** — Ты ночевал в квартире Чонгука? Сокджин отворачивается от своего завтрака из ягод и простого йогурта — диетические ограничения — в сторону Чансона, который показывает ему экран своего мобильного телефона, на его лице отражается недоверие и благоговение. Плохого. Заголовок на экране гласил: «Романтический вечер для любимой пары Сеула». Сокджин слегка морщит нос и снова погружается в свою миску, отталкивая ежевику. — Почему они постоянно нас так называют? — пробормотал он. Он прочитал все комментарии. Он точно знает, что они с Чонгуком, хотя и получили широкую известность и время от времени появлялись вирусные твиты о том, что они — «идеальная парочка», были далеко не самой любимой парой, не говоря уже о целой стране. Казалось, что колонки сплетен и журналы были в курсе всего этого, что все они приложили руку к тому, чтобы их отношения не только считались реальными, но и были любимы всеми. Он задается вопросом, как далеко ведёт лестница. — Сокджин, — говорит Чансон в своей пограничной манере пения, в которой он колеблется между нотациями и беззаботным капризом. При этом он наклоняет телефон вперед-назад. — Ночевал или нет? Сокджин набирает полный рот нарезанной кубиками клубники и черники и снова смотрит на телефон. Там есть его фотография, едва заметная. Силуэт в костюме, который он надел на гала-концерт, когда он выходит из квартиры Чонгука в четыре часа утра. Чонгук стоит прямо за ним, но на фотографии его нет. Всë-таки он отвез Сокджина домой. Они оба решили встать как можно раньше, надеясь, что им удастся скрыться от посторонних глаз. Но, как они уже должны были понять, глаза никогда не спят. Фотография, размытая, зернистая и омраченная темнотой раннего утра, совсем не инкриминирует его. Его лицо едва можно разобрать, и если бы не костюм или заголовок, он бы даже не понял, что это он. Он смотрит на Чансуна и пожимает плечами. — Так и есть. Когда Чансон вздохнул и положил телефон на кухонный остров с мраморной столешницей, Сокджин приготовился к лекции. Он не знал, что для того, чтобы стать знаменитым, нужно соблюдать столько правил, и чем больше он об этом думает, тем больше убеждается, что ему следует написать что-то вроде путеводителя для тех, кто впервые оказался в свете прожекторов. — Что я сделал не так? — спрашивает он, когда лекция Чансона не начинается сразу. — Кроме того, что не рассказал компании, ничего. — Я должен рассказывать им всё? — Да, — говорит Чансон, и его тон заставляет Сокджина сузить глаза. Он говорит это так, будто это очевидно, будто это всегда должно было быть так очевидно. — Твой образ — это их образ, верно? С кем ты общаешься, что делаешь — всё это их образ. Стоит один раз ошибиться с человеком, и их акции могут упасть. Сокджин замялся. — Что, я даже не могу завести друзей, не посоветовавшись с генеральным директором? — Не драматизируй. Ты можешь заводить друзей. Просто не со всеми из них можно видеться. — …Ну, Чонгук же мой парень, верно? Что плохого в том, чтобы переночевать у него? Чансон делает медленный вдох, выдыхая через нос, и поднимает руки к волосам, пропуская их через пальцы. — Просто… если ты собираешься что-то сделать, скажи сначала мне? Я скажу компании. — …Хорошо. Извини. — Не стоит. Чансон немного расслабляется. Его тёмно-синий костюмный пиджак в паре с простым вересково-серым V-образным вырезом заставляет его выглядеть одновременно и профессионально, и как будто он слишком старается быть профессиональным. Но эта двойственность идёт ему на пользу. Он выглядит элитным, но в то же время доступным, важным, но не пугающим. Он заглядывает в миску Сокджина, берет брошенную ежевику и съедает несколько штук. Сокджин благодарен ему за это, и разочарование, которое он уже начал испытывать, начинает утихать. Ложкой он подталкивает еще несколько ягод ежевики в сторону Чансона. — Это уже не так просто, правда? — спрашивает он, обращаясь в основном к фруктам. Он не поднимает глаз, но слышит следующее движение Чансона: рука закрывает рот, голос приглушен. — Это не так… и это так. Забронировать тебя не так сложно. Мне не нужно рассказывать о твоих достоинствах. Я просто беспокоюсь о том, как сохранить его. — Ну, не надо. Это уже моя забота. Чансун насмехается. — В прямом смысле этого слова нет, но я ценю этот жест. Вдвоём они погружаются в мягкое, уютное молчание: Сокджин отталкивает ежевику, а Чансон подбирает её. Через некоторое время Чансон прочищает горло и почесывает бровь. — Но ты бы… — он делает паузу. — Ты бы сказал мне, если бы ваши отношения стали настоящими, верно? Сокджин чувствует, как его лицо искривляется в недоумении. Он кивает. Да, он бы рассказал Чансону. Но выражение его лица гарантирует, что ничего подобного не произойдет. — Это хорошо… Так вы не… ? Сокджин еще больше морщит лоб. — Нет. *** — Ни в коем случае. Чонгук оценивает реакцию Сияна на ответ. Он не выглядит полностью убеждённым, но Сиян был из тех людей, которые не торопятся с ответом. А в случае с Чонгуком он не торопился, чтобы убедиться в том, что получил всю правду. Вскоре после того, как Чонгук впервые взял его на работу, когда ему исполнилось восемнадцать лет, и сразу после съëмок в фантастическом боевике «Вангелис», Чонгук вывихнул запястье и испытывал сильную боль. Но он никогда не любил отдыхать и поэтому настаивал на продолжении съемок, даже не упоминая и не показывая, что ему больно. Сиян прочел его насквозь. — Ты в порядке? — спросил он у Чонгука. — Да, всё хорошо. Сиян так долго смотрел на него, что тому стало не по себе. Тогда он схватил Чонгука за запястье и сильно сжал его и, когда Чонгук вскрикнул от боли, заставил прекратить съëмки до полного заживления. Тогда он смотрел так долго, что Чонгук начал сомневаться, действительно ли он говорит правду, не желая быть уличенным. Сиян и сейчас так смотрит, пока не принимает ответ отрывистым кивком. — …Но если бы вы… — Мы не будем, — снова говорит Чонгук. Он откидывается на спинку сиденья и смотрит через приборную панель. Парковка была заполнена всевозможными автомобилями высокого класса, и каждый актёр, входящий в состав съемочной группы, выходил под дождь, прежде чем устремиться в здание. — Я попросил его переночевать, потому что он, похоже, не хотел оставаться один. Ничего не случилось. Ничего не было. И не будет. Сиян нетерпеливо смотрит на свои наручные часы. — Ладно. На этот раз я верю тебе на слово. Если бы у Чонгука были силы, он бы на него набросился, но их нет, поэтому он ничего не предпринимает. Он думает о том, как бы он поступил в более юном возрасте. Сиян или его отец спросили бы его, и он бы увидел, что их не убедить. И он, наверное, стал бы мучительно размышлять, как лучше убедить их в том, что на самом деле ничего не происходит. Но сейчас он довольствуется тем, что знает, что это правда. Хорошо, что Сокджин сказал, что чувствует себя одиноким, ведь если бы он этого не сделал, Чонгуку было бы трудно смириться с тем, что его собственная томительная изоляция приводит к большим разрушениям. Было приятно провести вечер не в одиночестве. Да и спалось лучше, когда в доме был кто-то ещё. Он даже приготовил завтрак. В присутствии компании было что-то полезное. Она практически не оставляла места для размышлений и терзаний. Здорово, когда рядом есть тот, с кем можно поговорить, но их отношения с Сокджином были не более чем отношениями: голос, к которому можно прислушаться, город для островитян. — Теперь мы можем войти? Чонгук не отвечает. Он продолжает ждать и наблюдать, как парковка заполняется, а актёры, его новые товарищи по некачественной теледораме, проникают в здание. Дорама называлась «Бархатная ночь» и рассказывала о молодом служащем мотеля, который попадает в паутину обмана и манипуляций, когда влюбляется в богатую женщину. Главная роль досталась Чхве Сынхëну, чья служба в армии только что закончилась почетной отставкой. Возвращение Сынхëна в индустрию уже было встречено с тем же неистовым ажиотажем, что и возвращение мюзиклов. Хотя сюжет «Бархатной ночи» не разглашается, включение в фильмографию Сынхёна уже сделало её долгожданной дорамой. Предвкушение, то, что на неё уже собралась такая большая аудитория — вот что использовал Сиян, когда уговаривала Чонгука взять роль. В конце концов, для Чонгука это не будет большим возвращением, не так, как для Сынхёна. Но это всё равно поможет. Персонаж Чонгука — второй герой, черная овца в богатой семье, проблемный сын, возвращение которого приносит боль и кучу неприятностей. Он будет бороться за любовь главной женщины, которую играет Сон Хамин, что означает, что он не будет любимцем фанатов. Учитывая его репутацию в сравнении со статусом возлюбленного Сон Хамин и возвращением Сынхëна, он, по сути, был злодеем. Но фанатские теории, которые он предвидел, не имели особого отношения к его нежеланию играть эту роль. Дело в том, что играть персонажа, столь близкого к нему самому, было бесполезно. Он уже дюжину раз перечитывал сценарий. В пятом эпизоде его персонаж должен быть пьяным, бормочущим, когда персонаж Хамин придет к нему на помощь. Уже тогда казалось, что это будет слишком. Притвориться пьяным было несложно, он уже делал это раньше. Но предстать перед миром в пьяном виде после того, что они знали о нем сейчас, было бы мучительно, как в миниатюрном аду. Несмотря на свои сомнения, он всё же согласился на роль. «Вишнёвая искра» не была гарантирована, и, не имея ничего другого на горизонте, он проводил бóльшую часть времени в своей квартире. А он знал, что праздные руки всегда несут неприятности и доставляют их прямо к нему. После того, как он был официально подписан, а актёрский состав был полностью укомплектован, то следующим шагом стало прочтение первого эпизода. Застольные чтения были довольно простыми. Никто не должен был выступать, не нужно было производить впечатление, единственное, что нужно было делать — это читать свои реплики вслух. Ни причесок, ни макияжа, ни света, ни толпы. Ничего из того, что обычно заставляло Чонгука колебаться. И всё же он был здесь. — Ты понимаешь, что мы опаздываем? — Сиян смотрит на часы, положив руку на руль. — Мы специально приехали раньше. Чонгук со своего места на пассажирском сиденье, где он уже пару минут сидит с низко опущенной головой, не снимая солнцезащитных очков, выпрямляется и берет запястье Сияна, глядя на время. — Всего две минуты, хён, они не умрут за это время. Он отпускает руку Сияна и возвращается в форму. — Две минуты могут, — колеблется Сиян, — создать или сломать нас. Мы не можем позволить себе рисковать, я имею в виду… — Хён, — говорит Чонгук, с трудом отрывая голову от спинки сиденья. Когда их глаза встречаются, он сдвигает солнцезащитные очки чуть дальше на нос и повторяет тихо, но твёрдо — Две минуты. Сиян вздыхает. — Сколько тебе ещё нужно? — Ещё две, — Чонгук поворачивает голову к окну и закрывает глаза. — Максимум. В то время как Сиян изо всех сил старается не выдать ни своего разочарования, ни нетерпения, Чонгук занят тем, что вживается в образ. Он прекрасно понимает, что появление в образе неизбежно приведет к тому, что весь актёрский состав возненавидит его еще больше, чем уже возненавидел. Но в тот момент, когда он решился на эту роль, он также решил подготовить настоящую роль. Драматический персонаж был слишком близок ему. Это не было вызовом. Сокджин не был вызовом. Лучший способ получить что-то от работы — начать действовать, даже когда камеры не работают. Ему не хватало всего двух минут, чтобы оставить реальную жизнь позади и стать кем-то новым. К тому времени, когда они вдвоём входят в здание, проходят в голую белую комнату с длинным столом и стульями, расставленными по обе стороны от него, Чонгука уже нет. Сиян замечает это, но никто другой не замечает, потому что, каким бы знаменитым ни был Чонгук, его никто не знал. — Простите, простите, — легко, почти нараспев, с непринужденной улыбкой говорит Чонгук, входя в комнату. Он кланяется, улыбка настолько естественна, что не видно напряжения. Его волосы развеваются, когда он это делает, а когда он встаёт, то тянется вверх, чтобы зачесать их назад, и уже одно это простое действие покоряет. Когда он садится на последний свободный стул, идеально вписываясь между двумя другими ведущими актерами, и он, и Сиян чувствуют, что комната теперь принадлежит ему. За считанные секунды они все полностью прониклись к нему симпатией. — Я проспал свой будильник. Все три. Это вызывает небольшой смех, снимая завесу дискомфорта и создавая более теплую атмосферу. Чонгук вежливо улыбается и пожимает руки, повторяя имена тех, кто их назвал. Он играет в правильные игры и уже выигрывает. Ему посчастливилось многому научиться в первые годы жизни, но самым важным и часто повторяющимся уроком было то, что люди всегда любят тебя больше, когда ты даешь им ту версию себя, которую они хотят любить. *** Застольное чтение заканчивается на хорошей ноте. Сценарий по-прежнему ему не по душе, но настоящее удовольствие доставляет то, кем он становится, когда читает реплики. Он уже не сам читает телевизионную версию своей жизни. Он кто-то другой, кто-то уважаемый. Так читать веселее, менее болезненно и менее утомительно. По окончании чтения Сынхëн обнял Чонгука и сказал ему, что всегда знал, что он хороший человек. Чонгук, в свою очередь, чуть не сломался. Но ему удалось улыбнуться. Теперь он снова стал самим собой, и это самое страшное. Возвращение к себе, целому и неизменному, похоже на разочарование. И только когда он начинает ощущать его, это сдувание и грохот, он понимает, как высоко он вознесся над соблазном инаковости. Сиян, сидя на водительском сиденье, рассказывает о том, что осталось в расписании на сегодня, а Чонгук почти не слушает, наблюдая за проплывающим мимо городом. Он улавливает несколько фраз то тут, то там. Тренинг, спа, стилист, потому что выход «Бархатной ночи» будет сопровождаться множеством мероприятий. Что-то про стрижку. Сокджин. Он начинает обращать внимание только тогда, когда узнает о назначенном свидании. — Сегодня вечером? — спрашивает он, слегка приподнявшись на своем месте. Это первое слово, которое он произнёс с тех пор, как вышел из образа. — Концерт, — кивает Сиян. — Думаю, это Юна… Нет, Дая. Я всегда их путаю. В любом случае, ты и Сокджин. Это около девяти, так что я думаю… — Я не могу сегодня. Сиян на секунду оборачивается к нему, не отрывая глаз от дороги и держа руку на руле. — Что значит «не можешь»? Это было запланировано… — Я должен встретиться с Чунхи. — С кем? Чонгук снова смотрит на Сияна. К его чести, он старается не чувствовать разочарования, не вздрагивать от укора, но вместо того, чтобы не чувствовать его, он лишь маскирует обиду. Его голос обманчиво спокоен и рассудителен, когда он отвечает: — …мой спонсор. Сиян выглядит смущенным, но вскоре отмахивается от него, прочищая горло. — Это обязательно должно быть сегодня? — Да. — Вы не можете перенести встречу? — Нет. — Но… — Хён. Я сказал «нет». — …Хорошо. Я дам им знать. Остаток пути прошёл в тишине. *** Чунхи всегда встречается с ним в одной и той же закусочной, где заказывает одну и ту же выпечку и один и тот же мокко из белого шоколада без взбитых сливок. Когда они встретились, она сказала ему, что рутина — это часть того, что удерживает её на правильном пути, уводя от желаний, которые, как она всегда напоминала ему, никогда не исчезают. — Бывших зависимых не бывает, — сказала она во время одной из их первых встреч, — однажды подсев на алкоголь, ты навсегда остаешься привязанным к нему. — …Я не пью уже шесть месяцев, — был его невинный — невежественный — ответ. Она пожала плечами. — А ведь хочешь выпить каждый день, не так ли? Он познакомился с Чунхи на одном из собраний анонимных алкоголиков после реабилитации. Она была старше его, максимум лет сорока, и бесконечно мудрее. Однажды вечером она рассказала историю о том, что заставило ее выбрать трезвость и как трудно было остаться на этом пути. Не успела она закончить свой рассказ, как Чонгук решил, что хочет, чтобы она стала его спонсором, человеком, который поможет ему оставаться трезвым. Сначала она ему отказала. В идеальном, агрессивно-натуральном мире женщина искала бы себе спонсора-женщину, а мужчина — спонсора-мужчину. Это делается для того, чтобы избежать романтических чувств или секса. Чонгук не понимал этого правила. В конце концов, что должен был делать бисексуал, борющийся с алкоголизмом? Однако в его случае он просто повторил, что если у него будет мужчина-спонсор, то он в скором времени захочет перейти черту. Когда он не употреблял алкоголь, он использовал секс. Иногда влечение даже не было определяющим фактором. Секс вообще не был связан с влечением. Как и во многих других вещах, в нем была власть. В конце концов он убедил Чунхи стать его спонсором и каждый день благодарен ей за то, что она согласилась. Когда он садится напротив неё со своей кружкой несладкого зеленого чая в руках, она недолго думая осматривает его с ног до головы, и её внимательные глаза ищут признаки борьбы. Она делала это всякий раз, когда они встречались. В каком-то смысле это было не только для нее, но и для него. Она говорила ему, что может определить, стал ли мир тяжелее, по тому, как он идёт, или просто по тому, что он заказывает. Если он заказывал, например, что-то сладкое, значит, у него был плохой день. Если он заказывал что-то несладкое, у него был хороший день. Если он не заказывал ничего, ему нужна была помощь. Пока он снимает пальто, она пододвигает к центру стола маленькую тарелку с миниатюрными булочками. — Сегодня вовремя, — говорит она. — Всё в порядке? Чонгук оглядывает заведение. Закусочная не была особенно элитной, не находилась в той части города, куда часто заглядывали звезды и их прихлебатели, но её местоположение в городе было удобным. Это была старая дыра, которую нечасто посещали люди, не знающие, что это за место. Сейчас, кроме него и Чунхи, здесь почти никого не было. Он смотрит на Чунхи. — Я и раньше приходил вовремя. — Бывало, и тогда тебя что-то беспокоило. — Меня ничего не беспокоит. Она пожимает плечами, отламывая большой кусок от десерта. — В конце концов, ты мне расскажешь, зачем ходить вокруг да около? Он ничего не говорит. — Мне стоит догадаться? Не успела она предложить свои прогнозы, как Чонгук потянулся за булочкой и, прежде чем отправить её в рот, быстро произнес: — Завтра 12-е число. Брови Чонхи слегка приподнимаются, но она ничего не говорит, отворачивая голову в сторону. Они молча едят свои десерты, прислушиваясь к прохожим на улице, к разговорам работников за стойкой. В конце концов, выдержав мучительное ожидание, пока она что-нибудь скажет, Чонгук прочищает горло. — Я хорош в датах, — бормочет он почти про себя. — …Мне это не нравится. Она поворачивается к нему, глаза мягкие. — Слушай, мы можем встретиться завтра? — Он спрашивает её, серьёзно. — Может, я смогу поработать твоей тенью на день или что-то в этом роде. — Ты же знаешь, что это не сработает. Я не могу оградить тебя от того, что внутри, никто не может. Кроме того, что случится в конце дня? Что будет, когда ты вернешься домой? Он знает, что произойдет. Или то, что, по его мнению, должно произойти. Его всегда удивляет, как легко — проще некуда — он рассказывает Чунхи то, в чем едва ли может признаться самому себе. Он берёт ещё одну булочку, но не ест, а только снова и снова вертит ее в руках. — Не думаю, что смогу справиться с этим… если останусь один. У меня нет расписания на завтра, и… — Как ты справлялся с этим в прошлом году? Улыбка — не то чтобы улыбка, которая проникает на лицо Чонгука, оседая на его губах и вздергивая уголки. Для них обоих это всего лишь перевернутый хмурый взгляд. — Ну, я отвлекался. Ему не нужно прямо говорить, что он пил. Это и так понятно. В этом и заключалось преимущество спонсоров. Человек, который тебя отговаривал, знал, каково это, когда тебя отговаривают, знал, что именно ты чувствуешь. — Просто… не знаю, — Чонгук потирает глаза. — Когда это происходит в один и тот же день, я думаю об этом больше, чем обычно. Мне кажется, что я снова переживаю всё это. И мне так же плохо, как и раньше. И я действительно не хочу ничего чувствовать. Но я… я больше не могу позволить себе оцепенеть, это убивает меня. Чонхи протягивает руку и кладет ее на руку Чонгука. Он и не подозревал, как сильно его трясёт, пока она не сделала это. Их глаза встретились. — Я не могу сказать, что тебе делать, — говорит она. — Но я знаю, что ты справишься. Ты проходил и через худшее. — Я знаю, но… — Ты ещё встречаешься со своим парнем? Застигнутый врасплох, Чонгук на мгновение замешкался, прежде чем кивнуть. — Да. — Хорошо. Держись от него подальше завтра. — …Почему? Она смотрит на него с выражением, напоминающим о том, что он столько всего ей рассказал, столько всего, о чëм не удосужился рассказать никому. Он помнит, как она взволнованно отреагировала, когда он рассказал ей, что Йесон пил у него на глазах, как он думал, что был готов, но не был готов. — Я не доверяю ему, — просто сказала она. — Я думаю… ты должен окружать себя людьми, которые заботятся о твоих интересах. Он сжимается, чувствуя, что в этот момент действительно может распасться на части. Потому что у него не было никого подобного. Единственный человек, о котором он мог думать, который заботился о его интересах — это он сам, и от одной мысли о том, что он останется один, у него начинает болеть голова. — Не думаю, что у меня есть такие, — говорит он в конце концов. Но внезапно его разум откликается раньше, чем Чунхи, предлагает ему вспомнить, как Сокджин говорил ему, что не хочет пить. Во всяком случае, не в его присутствии. От мысли, что кто-то из близких незнакомцев относился к нему с большим уважением, чем почти все остальные в его жизни, его пронзила грусть. — Может, и есть кто-то, — говорит он и слегка смеется, качая головой и проводя рукой по волосам. — Но я не понимаю, как это может сработать. *** Все часы, проведённые в кресле для макияжа, когда спина затекла, а задница онемела настолько, что он ее почти не чувствует — всё это стоило того. Он задыхается, глядя на свое отражение, и визажист Юнха обнимает его, глядя вместе с ним в зеркало. Его волосы были уложены в полуирокез, мягкий, без геля и острых углов, делающих его жёстким. Несколько недель он всё ещё привыкал к новому светлому оттенку своих локонов, но этот образ создавал впечатление, что он всегда был его цветом. Маленькие оленьи рога цвета морской зелени развеваются над мягкими пучками его волос, а скулы окрашены в оттенки тила и лаванды. Белые ресницы были наклеены поверх настоящих, а брови окрашены в светло-голубой цвет. Он выглядит так, словно сошёл со страниц волшебного приключенческого романа. — О, — выдыхает он, улыбаясь, когда его глаза переходят на Юнху. Он поднимает руку, приближая ее к своему лицу, но останавливается. — Можно мне потрогать? — Да, да, — смеется она, кладя одну из своих кистей на стол. — Сходи с ума. Только ничего не размазывай. Осторожно, легкими движениями, он проводит рукой по скулам, забирая с собой частички фиолетового блеска, но не настолько, чтобы испортить образ. — Можно я заберу тебя домой? Юнха смеется и сжимает его плечи. Вскоре он отправляется в гардероб, где его облачают в белый атласный пиджак, расшитый цветочными принтами, которые щекочут кончики пальцев, когда он проводит по ним рукой. Образ дополняет пара брюк, настолько расклешенных и струящихся, что они почти похожи на юбку. Брюки расшиты похожим узором, а по подолу и краям вьются кристаллы Сваровски. Затем переходят к декорациям, которые были великолепно спроектированы. Фальшивый травяной пол, над которым вьются и извиваются темные деревья, распускаются неоновые цветы, а над зеленью стелется облако машинного тумана. После стольких часов, проведенных на этапе подготовки, он очень рад наконец-то выйти на площадку и приступить к работе Один из репродукторов включает музыку, которая эхом и реверберацией разносится по студии, а басы пульсируют. Ему говорят, что он может выбирать песни, когда захочет, те песни, которые помогут ему расслабиться и создадут настроение. Сначала он ложится, его позирует сам фотограф, который двигает его руки и кисти, пока ему не понравится их вид. Фотосессии всегда казались такими простыми, когда он занимался тем, что рассматривал готовые снимки в глянцевых журналах. Но оказаться в эпицентре такой съëмки — совсем другое дело. Если готовый продукт часто выглядел легко и непринужденно, то этапы, предшествующие ему, были тяжёлыми. Он потерял счёт тому, сколько фотографий было сделано, сколько различных поз он принял. Стоя, сидя, лёжа, ходя, танцуя, играя с реквизитом. Из реквизита ему больше всего нравились живые. Приезжает смотритель животных с тарантулом и змеёй. Сокджин фотографируется с каждым из них по очереди. Тарантул карабкается по его рукам, а он загибает пальцы в неземной манере, изображая беззаботность и лёгкость. Внутри он одновременно взволнован и напуган. Когда он берет в руки змею, его охватывает еще большая паника. Но он хорошо маскирует это, создавая видимость легкости, которой нет. Змея обвивается вокруг его предплечья, вокруг шеи, над короной, которую они водрузили ему на голову где-то между пятидесятой и сотой фотографиями. Наконец съëмка заканчивается, но это только первый этап. Перерыв на час, а затем снова причёска и макияж, новая длина, гардероб, новая одежда, и всё это для того, чтобы вернуться на новую съëмочную площадку и создать новое настроение. Следующий разворот — скорее совместный. Это разворот для всех новых звёзд года, на которых стоит обратить внимание в ближайшие месяцы. Для специального выпуска были выбраны художники, актёры, певцы и даже писатели. Первая фотосессия была простой. Он был один. Но в присутствии других таких же, как он, часть его беспокоилась, что он не справится или вернется к попыткам быть тем, кем он не был. Зеркальное отражение. В своем стремлении быть принятым он не хотел никого отражать. Поэтому время своего перерыва он посвятил чтению — не интернет-форумов или твитов, а книг, — чтобы отвлечься от своих забот. Он вставляет наушники в ушах, отходя немного в сторону от стола с работниками, чтобы не мешать команде, которая работает над созданием следующей декорации. Кроме того, зная, как долго ему придется снова сидеть в гримерном кресле, он хочет, чтобы кровь как можно дольше текла в ногах. Он не замечает, когда к столу подходит одна из других свеженьких знаменитостей, выбранных для участия в конкурсе. Он не замечает, когда его замечают. Только когда его постукивают по плечу, он выходит из этого состояния и поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с одним из самых красивых людей, которых он когда-либо видел. Незнакомец что-то говорит ему, голос заменяет музыка в голове Сокджина. Он снимает наушники. — Простите? — Он улыбается. Незнакомец тоже улыбается. Он показывает на книгу в руках Сокджина. — Мне нравится эта книга. Она одна из моих любимых. Сокджин выдыхает и опускает взгляд на книгу, поворачивая обложку к себе. На него смотрит название. «Девушка-лиса». — Я читаю ее впервые. — И как Вам? Он кивает. — Хорошо написано. Поэтично. Я пока не могу сказать, нравится мне это или нет. Вам придётся подождать, пока я её закончу. — Тогда нам лучше поддерживать связь. Сокджин не может сдержать улыбку. Он опускает взгляд на свой телефон и ставит музыку на паузу, после чего снова убирает его в карман. — Вы с командой? — Нет, но я бы сказал, что мне не место среди моделей. — Не соглашусь. На этот раз незнакомец не может сдержать улыбку. — И я бы сказал, что вы здесь как дома. Я видел немного ваших съемок. Вы очень естественны перед камерой. — Годы практики, наверное, — говорит Сокджин, стараясь выглядеть незатронутым комплиментом. — Я представляю. — Я Ким Сокджин, — он сделал паузу, не зная, что сказать. Ему всё ещё казалось странным называть себя актёром. Это было похоже на то, как ребенок, мечтающий стать космонавтом, исполняет свою мечту всей жизни и вынужден вслух говорить, что он космонавт. Это казалось нереальным. — Я актёр. — Я знаю, — незнакомец берет его руку и осторожно пожимает ее. — Я видел ваши работы, вы — вот почему я хотел что-то сказать. Вы действительно хороши. — Спасибо. А вы? — Ах, да. Я Пак Чимин. Я… не знаю, что я здесь делаю. Пишу. — Правда? Чимин кивает. — В основном пьесы. Но есть и книги. И один фильм, который еще не вышел. — О? И как он называется? — Я не уверен, стоит ли говорить. Я не знаю всех правил, но… ты держишь в руках одну из моих любимых книг, так что, думаю, я могу тебе доверять. Сокджин рассмеялся, а Чимин ответил ему тем же. — Он называется «Вишневая искра», — говорит он. — Это была моя первая книга. Теперь ее хотят превратить в фильм». — Поздравляю. — Спасибо… Я до сих пор не знаю, почему я здесь. — Я тоже, — отвечает Сокджин, делая паузу. — Но я уверен, что скоро узнаю. Чимин снова улыбается. — Не сомневаюсь. В самый неподходящий момент телефон Сокджина начинает жужжать в кармане, и он внутренне охает, предлагая вместо словесных извинений — вербальные. Чимин отмахивается и начинает отходить. — Увидимся там, — говорит он. Сокджин наблюдает за тем, как Чимин исчезает за суетой помощников и декораторов, отвечая на звонок только тогда, когда его уже не видно. Он даже не смотрит на определитель номера. — Да? — Не хочешь поужинать со мной завтра вечером? Сокджину понадобилось несколько секунд, чтобы всё понять. Он знал, что это голос Чонгука, но вопрос был так не похож на него, что он проверил имя абонента, чтобы убедиться, что это не Чансон или, может быть, просто звонят. Но на него снова смотрело имя Чонгука, и он, озадаченный, поднёс микрофон ко рту. …По настоящему? — Он не помнил, чтобы у него сегодня было назначено свидание. Если бы это было так, Чансон напомнил бы ему об этом тысячу раз за час, пока он не почувствовал бы раздражение. — Да… Ты не обязан, если не хочешь, я просто решил спросить. — … — Мы можем… узнать друг друга получше. Если хочешь. Некоторое время Сокджин ничего не говорит, совершенно сбитый с толку. Когда он отвечает на вопрос, то слегка нахмуривает брови: — Конечно? — Тогда увидимся в шесть. — Я должен буду сказать… — Я уже сказал. Тогда до встречи. На дальнейшие вопросы и заявления не остается времени, потому что линия разрывается, звонок заканчивается, и Сокджин, все еще в своем мистическом гриме, стоит на месте, похожий на растерянную фею. *** Сокджин знает пределы своих талантов, но не знает пределов таланта Чонгука. Иногда Чонгук играет так хорошо, что Сокджин не может понять, играет он или нет. Бывали моменты, когда во время свиданий Чонгук смотрел на него определённым образом, прикасался к нему, а Сокджин слишком тихим голосом спрашивал себя: «Это правда?» Но Чонгук так легко отключается и включается. В один момент он идет, положив руку на спину Сокджина, прижавшись губами к его уху, и бормочет что-то бессмысленное или совершенно случайное, слова не предназначены для Сокджина и не должны быть услышаны. Слова, которые должны быть замечены, одержимо придуманы теми, кому нужны их жизни. А в следующий миг он станет безразличным, рука снова окажется в кармане или на боку, слова останутся недосказанными и невысказанными. Он знает, кто из Чонгуков настоящий, это несложно. Но трудно сказать, когда он начинает притворяться, а когда перестает. Как сейчас. Перед ужином они решили зайти в магазин за продуктами, чтобы вместе его приготовить. Рынок, на котором они оказались, просто ломится от людей, явно удивленных их появлением, и телефоны неосмотрительно направлены в их сторону. Поход за покупками был одобрен, оба менеджера согласились, что это действительно хорошая идея. Если говорить о свиданиях, то реже всего они опирались на поход за продуктами, но это было мило. В сознании людей, которые видели эти фотографии, создавалась целая домашняя жизнь. Они представляли, кто готовит завтрак, как они вдвоем обнимаются в пижамах — всё, что они хотели видеть, они видели. Чонгук держит руку на талии Сокджина — сначала он спросил разрешения — и прижимается грудью к его спине, пока они вдвоем рассматривают ряд банок на полке. — Что скажешь? — спрашивает Чонгук. Вопрос кажется настоящим, но тон не такой, слишком мягкий, слишком сладкий и предназначенный для кого-то другого. — Альфредо или маринара? Сокджин отвечает не сразу. Ему требуется мгновение. Вот как он меркнет по сравнению с Чонгуком. У него нет многолетнего опыта, он не привык постоянно выступать. Он не может так легко выключить и включить себя. — Альфредо, — в конце концов отвечает он, поворачивая голову на бок и слегка улыбаясь. Чонгук приближает его лицо к себе, и в этот момент, если бы это было предусмотрено правилами, он бы прижался поцелуем к уголку рта Сокджина. Но Сокджину стало ясно, что Чонгук много чего умеет, и уважать в том числе. Никаких поцелуев. Просто сжимает запястье Сокджина, когда тот берет соус альфредо и кладет его в тележку. — Я знаю, это глупо, — говорит он позже, когда они уже сидят в машине, и демонстрация привязанности снова закончилась. — Но мне кажется, что ты слишком хорош в этом. Чонгук не отрывает взгляда от дороги. — В чём? — В актерском мастерстве. — …Я тоже так думаю. *** Позже, когда они оказались в квартире, Сокджин сел на табурет перед островом и стал наблюдать, как Чонгук ходит из одного конца кухни в другой. — Ты уверен, что тебе не нужна помощь? — Да. Мне нужно занять руки. — А что будет, если не поможет? — Ничего хорошего. Сокджин раскачивает ноги взад-вперёд, стучит пальцами по столешнице. Он рассматривает обстановку. В квартире Чонгука все минималистично. Черные, белые и серые цвета. Вся мебель стоит низко, поверхности ровные. Здесь всё так гладко и ровно, что прикосновение к чему-либо кажется равносильным нарушению негласного правила. Первое, что он отметил, войдя в дом — это то, что вся квартира Чонгука была лишена чего-либо личного. В его спальне на стене висела лишь картина, представляющая собой пеструю смесь цветов Джексона Поллака. По тому, чем он себя окружал, невозможно было узнать его. Он проводит рукой по волосам и поворачивается к Чонгуку, который ставит вариться макароны. — Я не могу просто сидеть здесь. Чонгук вздыхает. Он жестом показывает на множество нарезанных овощей, стоящих у раковины. Зеленый перец, красный перец и лук. — Попробуй это. — А зачем мне пробовать? Это не приготовлено. — Правильно, ты попробуешь в неприготовленном виде, и когда попробуешь в приготовленном, поймешь, насколько это лучше. Сокджин слегка смеется, берëт зелёный перец и откусывает небольшой кусочек. Он встает с табурета и идет на кухню. По пути к холодильнику он на секунду останавливается, чтобы заглянуть через плечо Чонгука в кастрюлю. У холодильника открывает дверцу и заглядывает внутрь. Он берёт бутылку воды и делает глоток, прислонившись к стойке. — Это ты выбрал? Эту квартиру. — Нет. — Тебе нравится? — Меня всё устраивает… А тебе? Нравится, я имею в виду? — …Конечно, да. Она… дорогая. Чонгук слегка посмееивается, покачивая головой, а его рука уверенно продолжает нарезать оставшиеся овощи. — С этим не поспоришь. — Ты всегда здесь жил? — Знаешь, ты задаешь много вопросов. — Это ты сказал, что мы можем узнать друг друга получше. — Я не думал, что так и будет. Сокджин крутит крышку бутылки между пальцами и поворачивается к Чонгуку, смягчаясь. — Кажется, я знаю, зачем ты меня сюда пригласил. — Знаешь? — Мм. Чонгук внутренне напрягается, не замечая Сокджина. — И зачем по-твоему? — …Потому что я выставил себя дураком, а ты меня жалеешь. Всё это… про одиночество, я не… Ну, я имел это в виду, но не хотел делиться. Чонгук расслабляется. Сокджин продолжает: — А потом вся эта история с Ха-Илем… — Он тебя беспокоит? Когда Чонгук спрашивает об этом, он пристально смотрит на Сокджина. Кажется, что он впервые смотрит на него в упор с момента в продуктовом магазине. Они оба замирают. — …Почему тебя это волнует? Чонгук зажимает нижнюю губу между зубами и медленно отворачивается к разделочной доске. Он наполовину пожимает плечами. — Всё просто. Он — мудак, а ты — нет. Сокджин еще мгновение смотрит на пол. — Ты этого не знаешь. — Что он мудак? — Что я — нет. К удивлению Сокджина, Чонгук улыбается ещё шире. Через секунду он откладывает нож и делает шаг к Сокджину, его рука скользит по его талии, когда он заходит ему за спину. — Не хочу тебя огорчать, но, — его рука хватается за перец, лежащий на столешнице, и, сохраняя позицию, он бормочет — Ты не такой уж хороший актер. — …Настоящий или не настоящий? — уточняет Сокджин. Чонгук убирает руку. — Ненастоящий. — Я мог бы сказать то же самое о тебе, — говорит Сокджин, переводя дыхание. — Можешь, — говорит Чонгук, возвращаясь к разделочной доске, — но я бы тебе не поверил. — Ты хороший. Я не могу взять свои слова обратно. Но я всё равно вижу тебя. Ты считаешь, что должен предупредить меня о себе, но потом… ты из кожи вон лезешь, чтобы помочь мне. — А кто сказал, что я по своей воле? Сокджин долго наблюдает за ним, пока образ Чонгука — черный фартук, висящий на шее, приправляющий и помешивающий соус, волосы, закрывающие часть лица — не запечатлевается в его памяти навсегда. — Что ты ему сказал? — Ничего важного, — легко отвечает он. — Ты просто… дай мне знать, если он снова тебя побеспокоит. -…Видишь? Не так опасно, как ты думаешь. Чонгук снова улыбается, но уже без юмора. — Ты меня не знаешь, — говорит он. — Помни об этом.