taaffeite moths

Когда Чонгук впервые встретился с Чунхи, у него сложилось впечатление, что их встречи не будут включать в себя ничего особенного, кроме обязательных вопросов (Как ты справляешься? Уровень стресса? Триггеры?). Он знал, что личные вопросы неизбежны при любой форме терапии, но ошибочно полагал, что за пределами реабилитационного центра всё будет иначе. В конце концов, иметь спонсора — это не то же самое, что иметь терапевта. Спонсоры приходили туда по собственной воле, например. Им не платили за то, что они делали. Наградой им, скорее всего, служил крепкий сон, сердце, наполненное осознанием того, что они помогли кому-то приблизиться к долгосрочной трезвости. Чонгук до сих пор думает, что мог бы легко избежать всех разговоров о своей личной жизни. Но он также знал, что спонсоров, особенно Чунхи, трудно обмануть. Не только потому, что они знают, когда он пытается что-то скрыть, но и потому, что в свое время они тоже скрывали то же самое по тем же причинам. Вскоре он понял, что Чунхи не позволит ему держать в себе слишком много. Особенно когда она подозревала, что это что-то, что, как и большинство других вещей, начинается с малого и разъедает его до тех пор, пока он не превращается в груду клочьев. Первым делом он рассказал ей о Йесоне. — Какого это? — спросила она, скептически глядя на него. — Быть в отношениях? Чонгук пожал плечами. — У меня уже были отношения. — Конечно, были. Но, полагаю, это первые отношения после реабилитации. Горячо или холодно? — …Не холодно. — И потом… я снова предположу… что это первые отношения, в которые ты вступил, зная, что ты зависимый… Чонгук напрягся: — Не называй меня так. — Эй, здесь нет никакого осуждения. Я называю тебя таковым, потому что сама являюсь такой же. Не принимай близко к сердцу. Он скулил, как раненый щенок. Он откинулся на спинку кресла, скрестил руки и на мгновение задумался, прежде чем медленно и осторожно кивнуть. Ему не нравилось, когда его называли зависимым, потому что это означало, что он бессилен перед этим. Беспомощным перед чем угодно — перед алкоголем, сексом, чем угодно, лишь бы выбраться из собственной головы. А в тот момент он всё ещё был уверен, что может разобраться со своими мыслями, когда захочет. Просто пока не было настроения. — Так горячо или холодно? — Не холодно, — сказал он. Он подумал о Йесоне. — Это… нормально, правда. Не знаю, почему об этом так много говорят, — все терапевты, все консультанты и все брошюры о зависимостях и реабилитации предупреждают об одном и том же: будьте осторожны с новыми отношениями, — но… Судя по тому, что я видел, никакого вреда в этом нет. — Считай, что ты можешь сказать это как одно из твоих благословений на сегодня. — Здесь ты предупреждаешь меня об этом, рассказываешь о ком-то ещё, кого ты спонсировала, кого…? — Я не собираюсь делать ничего из этого, нет. Если ты говоришь, что всё в порядке… Но я скажу вот что: причина, по которой они говорят тебе не заводить новых отношений так рано в период выздоровления, заключается в том, что у таких людей, как мы, зависимые личности. Мы теряемся в чём-то другом, потому что ненавидим быть с собой. Подумай, как это происходит с тобой сейчас. Когда у тебя бывают плохие дни, низкие точки, что заставляет тебя хотеть выпить? — Я не знаю. — Нет, знаешь. — …Я не знаю. Я просто не хочу думать. Она щелкнула пальцами. — Побыть наедине со своими мыслями. Быть наедине с собой. Иногда я предпочитаю наложить на себя руки, чем терпеть это. И что, по-твоему, происходит с такими людьми, как мы, рано или поздно? Что случится, если мы начнем встречаться с кем-то ещё, когда мы должны учиться жить с собой? Она ждала ответа, но недолго. Чонгук уже в тот момент догадался, что ей до смерти хочется сказать, что в какой-то момент это стало для нее откровением. Что-то, что дало ей ясность, и она хотела дать её ему. Это был подарок. — Мы меняем одну зависимость на другую. И это ужасно. Выпивка всегда будет рядом, забвение всегда будет рядом. А вот люди — нет. Вы начинаете зависеть от них, а не от себя. Они уходят. А когда они уходят, вы идёте к тому, что никогда не уйдёт. Тогда ты срываешься с катушек и возвращаешься к исходной точке. Последовало молчание, короткое, но тягостное. Чонгук хотел сказать ей, как она ошибается. Он не зависел от Йесона. Он вообще ни от кого не зависел. Никогда не зависел, со времен своего отца. Но он не стал её поправлять, не потому что боялся задеть её чувства. А потому, что знал: если он её поправит, она спросит, почему тогда он настаивает на том, чтобы быть с Йесоном, даже несмотря на все споры, неудобства и стрессы. Она спросит, а у него не будет ответа, но вопрос останется, он будет звенеть в пространстве между ними, а потом и в тенях его сознания, пока он не сможет больше думать об этом. Поэтому он просто развел руки и покачал головой. — Я занимаюсь с ним сексом. Вот и всё. Чунхи искренне рассмеялась и опустилась на свое место. — Если ты ищешь только секс, думаю, у тебя другая проблема. *** После часа раздумий Чонгук решил сделать это в студии. Йесон как раз записывал последние штрихи для своего дебютного альбома, получившего соответствующее название «New», который должен был выйти через три недели. Во время их последней встречи, как раз перед приёмом «Перкоцета» и после совместного поцелуя, не предназначенного для Йесона, он сказал, что до окончания срока осталось ещё много работы. Сейчас Йесон дышал, пил и ел музыку. Его музыкой. Для Чонгука не было бы лучшего времени, чтобы порвать с ним, чем сейчас, когда он был слишком лишён энергии, чтобы спорить, и слишком сосредоточен на цели, чтобы беспокоиться. Он всё обдумал и пришел к выводу, что с его стороны это будет просто. Когда он думал о Йесоне, то едва ли вспоминал о нем с нежностью, скорее с вожделением и предвкушаемым возбуждением. Отпустить его будет несложно, ведь он уже сделал это в тот момент, когда решил протрезветь. Ему будет не хватать Йесона и той лёгкости, с которой они понимали те стороны друг друга, которые иначе трудно объяснить внешнему миру. Например, Йесон знал, как, когда и до какой степени отсосать у Чонгука, прежде чем тот кончит или даже приблизится к этому. До трезвости всё было ещё лучше. Йесон знал, какие напитки ему нужны, знал, сколько он может принять, и знал, как заставить его видеть зáмки на облаках в дымке бреда. Чонгук мог честно сказать, что ему будет не хватать этого аспекта их отношений. Но сейчас, когда он думал о том, что все закончилось, это было приятно. Это было слишком поздно. Это было необходимо. Он прокручивал в голове, как пройдёт разговор, и представлял, что после этого почувствует облегчение. Как будто расставание — это пинцет, Чонгук — ладонь, а Йесон — заноза под кожей. Избавляться от него будет не больно, а совсем наоборот. Когда приходит время, Чонгук неторопливо подходит к зданию студии, засунув руки в карманы и высоко подняв воротник на шее. Он приветствует швейцара, заранее предупрежденного о его визите, легким кивком и направляется к лифту, вызывая его на второй этаж. Он бывал в этой студии миллион раз. Возможно, миллион и один. И хотя сейчас это не должно его удивлять, он потрясен тем, насколько ему безразлично, что этот визит может оказаться последним. Йесон ждёт на кожаном диване у входа в кабину звукозаписи. В нескольких футах от него находится пульт управления, на котором множество кнопок и ручек имеют сокращённые названия, сопровождаемые зелёным, оранжевым и красным светом. Йесон, сидящий на диване, почти не замечает его, лишь бросая тихий взгляд в его сторону. Он уютно устроился в углу с мобильным телефоном в руке и смотрит на него с такой интригой, какой Чонгук не видел ни у кого и ни у чего другого. На нем синий свитер, чёрные треники и бейсболка. Закрывая за собой дверь, Чонгук старается запомнить все детали. — Ты действительно пришёл, — вместо приветствия говорит Йесон, бормоча слова, словно сама мысль о том, чтобы потратить силы ради Чонгука, требует слишком многого. Чонгук не винит его. Он и сам знает, что это так. — Я же сказал, что приду, — говорит Чонгук и решает сесть на диван, но вместо этого занимает кресло перед пультом управления. Вынув руки из карманов, он возится с большими пальцами и поворачивает кресло из стороны в сторону. — Да, но иногда ты говоришь то, что не имеешь в виду. — …Не могу с тобой спорить. — Ну? — Йесон смотрит на него. — Я послал Рю-хёна за ужином и попросил свиную грудку, так что он вернется не сразу. Если ты пришел за сексом, то делай это быстро». Именно непринужденность, с которой Йесон произносит последнюю фразу, заставляет Чонгука чувствовать себя уязвленным за него. Когда бы он ни говорил с кем-нибудь о нём, в основном с Чунхи, он подробно рассказывал, каким эгоистом, по его мнению, был Йесон. Невнимательным. Глупым. Незрелым. И всё это было правдой, в этом не было никаких сомнений. Но, услышав эти слова, Чонгук не мог не задаться вопросом, а что, собственно, имел в виду Йесон, когда говорил о нём. Впервые за всё время их отношений Чонгук задумался о том, какое отношение он имеет к этому. «Если ты пришёл за сексом…» — Я пришел сюда не за этим, — медленно произносит он. — Правда? Это впервые. -… Серьёзно? Йесон смотрит на него, действительно смотрит, сузив глаза. — Что, это одно из тех упражнений по самоанализу или что-то в этом роде? — Нет. Почему ты решил, что я здесь ради секса? Йесон скептически усмехается, словно ожидая от Чонгука подтверждения того, что вопрос — шутка, как он и предполагал. Но подтверждения не последовало, и, не дождавшись его, Йесон неловко смеется и качает головой, возвращая взгляд к экрану. — А когда ты приходил не за этим? — Что это значит? — Не могу понять, ты специально тупишь или действительно настолько глуп… Чонгук, каждый раз, когда мы что-то делаем, это занимаемся сексом. Я не ошибаюсь, если предполагаю, что ты хотел именно этого. — Я не говорил, что ты этого хочешь. — Мне показалось, что ты собирался. — …То есть да, но… это потому, что ты тоже хочешь секса. Это просто мы. Он не заканчивает фразу словами «правильно?» или «я думаю», потому что уже начал сомневаться в себе настолько, что даже не удивился, когда Йесон ответил: — Это просто ты, — после паузы молчания Йесон снова смотрит на Чонгука и поднимает бровь, кажется, забавляясь. — Ты используешь меня для секса, всегда использовал. Не плачь по этому поводу. Я знаю, на что иду, когда дело касается тебя, и мне всё равно. Мне правда всё равно. Я просто говорю, что есть что. — …Почему ты не сказал мне, что раньше…? — Что раньше? На секунду Чонгук совершенно забывает, зачем он сюда пришëл. А когда вспоминает, чувство вины накатывает с удвоенной силой. Он смотрит на свои руки. — Прости меня за это. Он чувствует на себе взгляд Йесона. Тишина становится всё длиннее и длиннее. И ещё дольше. Потом до него доносится дезориентированный смех Йесона. — О, Боже. Ты собираешься порвать со мной. Чонгук быстро поднимает голову, уже приготовившись к самозащите. — Почему ты думаешь…? — Опровергни, если я ошибаюсь. Чонгук ничего не говорит, и Йесон почти задыхается. Его рот открывается, и он только насмехается, глядя в сторону и качая головой в недоумении. Чонгук снова извиняется, но уже не за расставание. — Да пошёл ты, — слишком мягко отвечает Йесон. Он выдыхает и на мгновение закрывает глаза. — Я не могу… Почему? Чонгук пожимает плечами. — Я не хочу быть с тобой. Почему ещё? — И это всё? Не для того, чтобы ты мог трахаться со своим фальшивым парнем? — Это не имеет к нему никакого отношения. Абсолютно. — Не имеет? — …Там наши фотографии. Ты и я. Вместе. Папарацци угрожал слить их, если ему не заплатят, так что теперь… не знаю, они думают, что будет проще, если тебя не будет на виду. — Значит, это из-за него? — Не по той причине, о которой ты думаешь. — Но он замешан. Боже, это говорит о многом, что ты вообще готов пойти на это. Я никогда не верил, что ты думаешь обо мне плохо, но это… — У меня нет выбора. Ты же знаешь. Я слишком много раз облажался на этом этапе. — Но ты мог бы бороться за меня… — И что я должен был сказать? — Вначале голос Чонгука слегка повышается, но к концу фразы ему удается вернуться к спокойствию и хладнокровию. Откинувшись на спинку кресла, он сжимает кулак в кармане. — Простите, я знаю, как это выглядит для вас, ребята, но забейте. — Не делай этого, не лги мне. — О чем я лгу? — Ты сделал это не для них, — говорит Йесон с кислой улыбкой. — Не для «компании» или своего менеджера. Ты сделал это для него. Чонгук сразу же понимает, о ком говорит Йесон, и на долю секунды видит его лицо. И то, что Чонгук отворачивается, когда спрашивает: — Зачем мне…? — Опровергни, если я ошибаюсь. Мгновение. Вздох. Колебание. Чонгук смотрит на Йесона. — Ты ошибаешься, — осторожно, тихо говорит он. Йесон наблюдает за ним, его тёмные глаза мелькают между глазами Чонгука, а затем он наклоняется к нему и берёт лицо Чонгука в свои руки. Он наклоняется и прижимается губами к губам Чонгука так нежно, что это почти не ощущается. Он выдыхает. — Верно, — шепчет он. — Я могу сказать, когда ты притворяешься. Если честно, — тут Есон отступает назад, чтобы снова посмотреть Чонгуку в глаза, — ты не так уж и хорош. Йесон встает и идёт к двери. Чонгук окликает его по имени. — Нет. Хоть раз послушай меня, — Говорит Йесон, — Я терпел — не только терпел, но и поощрял — всё твое дерьмо всё это время. Я помогал тебе, когда ты был на самом дне, я был рядом во время всех взлетов и падений. «Ты не был», хочет сказать Чонгук, но не говорит. — И что я получаю за это? Ты бросаешь меня. Меня? Всё то, через что ты меня заставил пройти, это я должен был порвать с тобой… — И я сожалею об этом… — Но тут появляется Ким Сокджин, и он получает всё, что должен был получить я. Ему досталась вся твоя хорошая сторона. Смех, разговоры… — Это инсценировка, мать твою… — Заказные фотографы, свидания,… Чонгук замялся. — Что? — Ты даже не осознаëшь, но ты делаешь всё, чтобы помочь ему с карьерой, и ничего не делаешь для моей. Я единственный, кто помогает тебе. Я тот, кто… Йесон продолжает, но Чонгук не слышит его тираду. Звук затихает. Заказные фотографы. Он понимает это прежде, чем успевает осмыслить, и в тот момент, когда всё сходится, у него сводит желудок, голова кружится, и он чувствует, как его начинает трясти изнутри. Его и раньше охватывала ярость, но ни одна из этих вспышек, даже те, когда он пускал в ход кулаки, пока что-нибудь не ломалось, не шла ни в какое сравнение с тем, что он чувствует сейчас. Ярость, разочарование, неверие, предательство и тошнота — все это вылилось в нечто чудовищное. Йесон, видимо, почувствовал перемену в его настроении, потому что перестал вышагивать, повернулся и посмотрел на него, и выражение его лица изменилось от прямого гнева до чего-то более настороженного. — Чонгук? — …фотограф… Тогда я об этом не подумал, но теперь мне любопытно, как он узнал, где нас искать? То, как лицо Йесона искажается от ужаса до страха — достаточное тому подтверждение. А то, как он избегает взгляда Чонгука — лишнее. — …Я не знаю. — Дикая догадка? Йесон ничего не говорит, и этого достаточно. Чонгук тоже встает. — Я не могу в это поверить. — Это не… — Тебе так хочется внимания, что ты прибегаешь к подобному дерьму? Что ты хотел сделать? — Я хотел, получить тебя только для себя. Я скучал по тебе. — Я был у тебя. Я был рядом с тобой. Ты это понимаешь, только ты это понимаешь. Ты не хотел меня, ты хотел, чтобы все знали, что я у тебя есть. Ты, блять… — Я не знал, что… — Ты знал. Что бы ты ни собирался сказать, ты знал это. Ты знал, что произойдет, ты знал, что мог разрушить его карьеру, ты знал… — Его карьеру? А как же твоя? А как же моя? — И наша тоже», — тихо говорит Чонгук, почти вставая на ноги. — Ты мог разрушить и наши. — Тогда почему ты не сказал об этом в первую очередь? Чонгук смотрит на Йесона, пытаясь решить, стоит ли это того. На это у него уходит не более трех секунд. Он возвращает руки в карманы. — Прости меня, — говорит он. — Спасибо за всё. Плечи Йесона вздымаются. — Что это значит? Больше никто из них не произносит ни слова, и Чонгук, выходя, аккуратно обходит Йесона и закрывает за собой дверь. Чонгук нетерпеливо ждет, что Йесон выскочит в коридор и последует за ним, но всё тихо, кроме его прощальных шагов по ламинату. *** Некоторое время Сокджин жил в уютной квартире на крыше в Итэвоне. Это было всего в сорока минутах езды на метро от дома его родителей в Ильсане, что было как нельзя кстати, ведь его мать недавно попросила, чтобы все члены семьи собирались вместе каждое воскресенье на ужин. Его квартира была крошечной, и в ней почти не было места, чтобы принимать гостей, но это не имело значения, потому что в большинстве случаев принимать гостей означало быть как можно ближе, насколько это было возможно физически. Ещё одной причиной, по которой он выбрал Итэвон, были такие места, как «The Hill». Для него это означало не только существование без необходимости прятаться, но и то, что, когда он захочет пригласить гостя на ночь, найти его не составит труда. Большинство людей, живущих в «The Hill», были в той или иной степени «не натуралами», так что найти компанию было несложно. В те времена он ценил это лишь в малой степени. С ростом популярности его самого и его фильмов ему пришлось переехать из мест, где все знали всех, в изолированные квартиры, расположенные ближе к облакам, чем к другим людям. Его новая квартира в многоэтажке — это место из модных журналов и телевизионных дорам о богатых наследниках и наследницах, влюбляющихся не в тех людей. Подростком он с удовольствием поселился бы в этом доме, но теперь, когда он здесь, ему кажется, что ничего не произошло. Квартира находится слишком высоко. Когда он выглядывает из окна, он не видит земли. Весь мир находится под ним, и от такого несоответствия ему становится дурно внутри и снаружи. Но сейчас он обнаружил, что его вполне устраивает то, насколько оторванным от земли он чувствует себя благодаря виду вниз. Его новая квартира полностью обставлена. В гостиной стоит белый секционный диван в европейском стиле, левая сторона которого обращена к широкой стене с окном, завешенным длинными элегантными портьерами из шелковой тафты. Стеклянный журнальный столик стоит низко и завален настольными книгами, которые, если бы не домработница Сачила, покрылись бы пылью. Часть мраморного пола покрыта мохнатым ковром, а впереди, на южной стене, над полкой с различными фильмами установлен большой плазменный экран. Ни мебель, ни фильмы не были выбраны Сокджином. Теперь он задается вопросом, не потому ли он не чувствует никакой связи с тем, что, по сути, является его домом. Единственное, что он выбрал — это бежевый шезлонг, который стоит рядом с диваном. Именно этот предмет мебели стоит ближе всего к окну, и именно на нем Сокджин часто отдыхает, когда чувствует себя мазохистом. Несмотря на то что его тошнит, сейчас он сидит на шезлонге, наклонив голову вперед, чтобы смотреть на город, и опустив глаза достаточно низко, чтобы уловить смутное видение улицы. Кажется, он никак не может привыкнуть к тому, что не слышит его, город. В первую ночь в квартире он открыл окно в спальне в надежде, что ему удастся что-нибудь услышать. Однако за облаками ничего не слышно, кроме ветра. — Нам нужно обсудить кучу новых предложений, — так начинает свой визит Чансон. Он устраивается у дивана и раскладывает на журнальном столике стопки переплетенных сценариев и конвертов. Сокджин бросает на него лишь случайный взгляд и отворачивается, чтобы посмотреть в окно. Он скрещивает руки и поудобнее устраивается на подушке. Чансон продолжает: — Есть из чего выбрать. Есть блокбастеры, есть независимые фильмы. Драмы, триллеры и — эй, в этот раз у нас даже есть романтическая комедия. Что скажешь, хочешь сыграть недостижимый любовный интерес? — Не совсем. — О, — пробормотал Чансон. Сокджин слышит, как приближаются его шаги, а затем прохладная рука прижимается к его лбу. — Тебе нехорошо? — Я в порядке. — Если дело в диете, я могу принести тебе пиццу или что-нибудь еще. Шоколад? Что вернёт тебя из мертвых? Чансон игриво щёлкает Сокджина по подбородку. — …Хорошо, — серьёзно говорит он после того, как это движение не вызывает у Сокджина даже крошечной ухмылки. Он садится на другой конец шезлонга, отодвигая ноги Сокджина в сторону. — Что с тобой? — Ничего. — Мне спросить ещё раз или подождать, пока ты сам не захочешь об этом говорить? Сокджин выдохнул. — …Я не думаю, что хочу заниматься чем-то еще какое-то время. — Что ты имеешь в виду? — Сейчас нет настроения работать. Я знаю, что это… — Сокджин останавливается и садится так, чтобы их взгляды были на одном уровне. — Наверное, это последнее, что ты хочешь услышать. Обещаю, я не пытаюсь ничего испортить, но… я просто не могу. — И что? Ты больше не хочешь этого? — Нет, хочу. Конечно, хочу. Но… я устал, хён. Я устал от того, что люди говорят обо мне. Я устал от путешествий. Я устал от директоров, которые не могут держать свои руки при себе… — Что? — И я устал притворяться… Я имею в виду, что вся эта история с Чонгуком — полная лажа. Я не единственный, кто так думает. — Это не так. И я знаю, что всё это далось тебе нелегко. Но мы не можем остановиться сейчас… Мы можем… Я могу замедлить ход событий ради тебя. Как насчет мини-сериала? Он получит меньше шума, чем полнометражный, но больше, чем дорама выходного дня. Если мы правильно разыграем наши карты… — Для них это было слишком, чтобы заставить его сделать это. Его парень. Это… слишком много для того, чего я даже не уверен, что хочу. Всё это внимание того не стоит. Может, просто покончим с этим? Он может быть со своим парнем, а я могу отойти на второй план. — Ты этого не хочешь. — Но я хочу. — …Что ты имел в виду, говоря о режиссерах, которые… — Это не имеет значения. — Сокджин, имеет. Если кто-то беспокоит тебя, это… — Чонгук позаботился об этом, ничего страшного. Брови Чансона слегка приподнимаются, но Сокджин почти не замечает этого. Он делает кидает двойной взгляд и снова отворачивается к окну. — Ничего страшного, — повторяет он. — Не похоже на пустяк. Чонгук теперь твой агент? Сокджин смеется. — Я даже не просил его ни о чëм. Просто так получилось. — Так вот почему его ситуация тебя беспокоит? Ты чувствуешь себя в долгу перед ним? — Нет. Я просто думаю, что это было дерьмово, и это моя вина. — Никто не виноват. Тебе нужно отключиться, ты начинаешь верить во всю эту чушь… Ты действительно больше не хочешь этим заниматься? н- Я этого не говорил. Мне просто нужен перерыв. Чансон смотрит в сторону стопки на журнальном столике. — Как насчет этого? Большинство из этих проектов не войдут в производственный режим еще месяц или два. Давай пройдемся по ним, по крайней мере, до того, как ты назовешь их. Сокджин смотрит на аккуратно упакованные сценарии — все предложения специально для него. В прошлом он слышал, что, когда актер достигает определенного уровня, прослушивания не всегда обязательны. Когда актёр достигает определенного уровня, проекты начинают прослушивать его. Режиссеры, продюсеры, кастинг-директора, иногда — редко — даже сценаристы, рассылающие страницы предпродакшн-сценариев с письмами восхищения. Сокджин получал подобные предложения каждый день. Он хочет рассказать Чансону о «Вишнёвой искре». Он всё ещё сомневается, что у него всё получится, и, по правде говоря, предпочел бы не участвовать ни в каком проекте, по крайней мере, еще несколько месяцев. Но и Чансон, и даже Чимин надеются, что он согласится на еще одну работу ради них. Он подозревает, что очень малая, почти незначительная часть того, что заставляет его так часто смотреть в окно — это осознание того, что он был прав, когда опасался знакомства с Чимином. Невозможно отрицать, что он испытывал влечение к писателю, но, как оказалось, если в дело вмешивался бизнес, Сокджин не был заинтересован в том, чтобы смешивать с ним удовольствие. Отношения с Чимином так и остались деловыми и непринужденными, не более и не менее. О сексе не могло быть и речи. Журнал Dazed назвал его одной из самых сексуальных звёзд года, но за последние полгода он занимался сексом только в одиночку. После долгих колебаний он наконец уступает и подходит к дивану, где берет в руки первый сценарий. Этот сценарий без названия, написанный кем-то под псевдонимом Мунгванг. Спокойно листая его, он изо всех сил старается выглядеть взволнованным. — Премьера через два дня, — говорит Чансор. — Ты пока ничего не выбирай. Я буду отбиваться от предложений еще неделю. Смягчившись, Сокджин бросает короткий взгляд в сторону Чансона. — Спасибо. *** В конце «Вишнёвой искры» Ёнгиль сидит в тюремной камере. Нет ни намека на его будущее, ни даже прощальной ссылки на прошлое. Финал такой же неопределенный и неразличимый, как и всё в реальной жизни, когда человек никогда не знает, куда он идёт, пока не попадет туда. Закрыв книгу, Сокджин смотрит на обложку, потом на заднюю сторону, а затем открывает её, чтобы снова полистать страницы. Должно же быть что-то, что он упустил, убеждает он себя. Концовка, которая подскажет ему, все ли с Ёнгилем будет в порядке, утонет ли он или останется на плаву. Но ничего нет. Он сидит с книгой на коленях, а над его причёской и макияжем снова трудятся. На этот раз фотосессия небольшая, ничего такого фантастического, как для Vogue Korea или Dazed. Отдел гардероба заранее подобрал для Сокджина несколько нарядов на выбор, все варианты были нарядными и хорошо сшитыми. Пурпурно-зеленая кофта на пуговицах с белым свитером и джинсы. Классический костюм, оливково-зелёный с белыми точками в горошек. Были и аксессуары. Комплект серёжек с жемчугом. Чокер с аметистовым амулетом в центре. Часы с винтажным кожаным ремешком. Сокджин выбрал оливково-зелёные брюки-карго, облегающие лодыжки и свободные в остальных местах, черный пушистый свитер, который выглядел бы ужасно на любом мероприятии, кроме модной съемки, белоснежные Balenciagas и два аксессуара: бирюзовый чокер и кольцо с розовым бриллиантом, плотно обхватывающее средний палец. Кольцо привлекло его внимание не только своим цветом, но и размером бриллианта. Оно красиво сидело на руке, и теперь его взгляд то и дело останавливался на нем, когда он уставал смотреть на свое отражение, на визажистов позади и рядом с ним. Сегодняшнее расписание больше подходит для промоушена и сезона наград, чем для чего-либо ещё. Журнал Celluloid обратился к нему с особой просьбой, а также к нескольким другим актерам, чьи выступления вызывали восторг на протяжении всего года. Идея заключалась в том, чтобы усадить их всех для интервью один на один, чтобы актёры рассказывали актёрам о своем ремесле, о своем восхищении друг другом и обо всём остальном, что придет в голову. На самом деле это был просто круговой обход для синефилов и артистов, но Сокджин знает, что это просто новоиспеченный циник в нём говорит. Но он всё равно благодарен за то, что принял в этом участие. Что он знает о других актёрах, претендующих на участие в конкурсе этого года, так это то, что все они — опытные актёры, а он сам — единственный новичок в этой группе. Ча Юнхи, по прогнозам, получит свою пятую премию AFA в наступающем году, Пак Гынсе в романтическом триллере «Шины» — это всё, о чем все говорят с тех пор, как он наконец вышел на экраны неделю назад. А ещё есть такие легенды, как Ким Санчоль и Сон Миён. Для интервью Сокджин был приглашен в паре с Сон Миён, что само по себе уже пугало. Сон Миён работает в индустрии с 1962 года, когда ей было девять лет. Она была участницей всех корейских преобразований в кинематографе и помогла стать первопроходцем многим из самых смелых режиссёров. В 1981 году она сняла фильм «Разрезанный рукав», название которого отсылает к знаменитой новелле Пу Сонглинга, ставший первой в Южной Корее историей любви ЛГБТК. Несмотря на то, что впоследствии её участие в этом фильме на некоторое время подкосило её карьеру, к концу 80-х она вернулась на сцену. Награда за наградой, захватывающее выступление за захватывающим выступлением, она оставалась непоколебимой и неприкасаемой. Слово «легенда» было преуменьшением, когда речь шла о ней. Когда пришло время официально встретиться и сделать совместные фотографии, Миён приветствует его доброй улыбкой и коротким кивком. Она ничего не говорит, поэтому Сокджин говорит меньше, не желая показаться слишком навязчивым и не рискуя раздражать ее. Она садится как королева, что вполне уместно, ведь она одета в классический белый наряд, излучающий царственность и уравновешенность. Сокджин стоит за её стулом и принимает разные позы. Миён сидит, скрестив ноги на лодыжках, подняв подбородок и не отрывая взгляда от объектива. Руки она держит либо сложенными на коленях, либо на мгновение поднимает одну и держит еë под подбородком. В перерывах между вспышками фотоаппарата и указаниями слишком увлеченного фотографа Сокджин слышит слова Миён: — Расслабьтесь. — …Госпожа? — Я чувствую ваше напряжение, понимаете? Это очень ощутимо. — Да, госпожа. — Не надо «госпожи». Просто расслабьтесь, — она говорит это со смехом, который не очень-то старается скрыть. — Я заставляю Вас нервничать? — Да. — Вы сказали это без всяких колебаний. Должна ли я обидеться? — Вовсе нет. Я нервничаю от восхищения. — Ах, вот в чем проблема. Мой дорогой, мы же не делаем богов из людей, правда? — …Нет? — Именно, — выдыхает она, похлопывая рукой по руке Сокджина которая лежит на спинке её стула. — А теперь расслабьтесь. Они продолжают вести светскую беседу, пока делаются фотографии, Миён уступает ему в неуверенности, и между ними возникает химия, которую камера ещё не успела заметить. На последней фотографии Сокджин наклоняется вперед, чтобы заглянуть Миён в глаза, а она смотрит на него в ответ, заливаясь искренним смехом. Она прижимается к его щеке, а он — к её плечу. Из более сотен фотографий, сделанных ими в тот день, эта — единственная откровенная, и она становится лицом их интервью. Перевод с актёрского на актёрский: Сон Миён и Ким Сокджин КС: Я не привык к рукам. СМ: К рукам? КС: Ну, знаешь. [Сокджин делает движение вокруг своих волос] Всё это и прочее. СМ: Я их больше не замечаю. КС: Правда? СМ: Да… нет… ну, когда ты долго чем-то занимаешься, это становится проблемой. Есть определенные вещи, которые ты перестаëшь замечать. А когда тебе действительно нравится то, что ты делаешь, даже те вещи, которые ты считал неприятными, отходят на второй план. КС: Не могу дождаться этого. СМ: [Смеется] КС: Нет, я сейчас кажусь очень неблагодарным, правда? СМ: Я так не думаю. Это честно. Мне нравится честность. КС: Могу я спросить вас о чëм-нибудь, в некотором роде, самоуничижительном? СМ: Хорошо. КС: До этого вы слышали обо мне? Потому что когда мне сказали, что я буду давать интервью с вами, я чуть не умер. Конечно, вы — как человек, который сделал всё то, что вы сделали не только в искусстве, но и в поддержку моего сообщества и моей идентичности, вы много значили для меня на протяжении многих лет. Поэтому, когда я услышал ваше имя, моей первой мыслью было »О, вау», а потом я подумал, знаете ли вы вообще, кто я такой. СМ: Честно? КС: Да, пожалуйста. СМ: [Кладёт руку на руку Сокджина] Я уже три раза смотрела «Лотосовую Рощу». КС: Нет! СМ: А хочешь узнать кое-что ещё? КС: Что? СМ: Я с удовольствием посмотрю её в четвёртый раз. КС: О, Боже… СМ: Вы просто магнетический человек. И здесь тоже. Это ваша энергия. КС: О… СМ: Что происходит, когда вы получаете такой сценарий? Чан Нари очень… Я представляю, что она очень напряжённая. Я много раз смотрела её другие фильмы, видела интервью, и она кажется…? КС: Как будто она на другом уровне. СМ: Именно так. КС: Думаю, да. Когда я пришёл на проект, это было первое, что бросилось мне в глаза. Я не люблю смотреть собственные фильмы, но я видел «Лотосовую рощу», и она… она кажется очень мистической, успокаивающей, но в то же время опасной. И в фильме все эти чувства объединяются из-за музыки, из-за кинематографа и… ну, вы понимаете. Мне это всегда интересно, потому что, когда я читал сценарий, у меня было то же самое чувство. Так что, вместо того, чтобы просто добавить эти элементы, фильм действительно усилил всё это. У Нари всё это было только в сценарии, и я не думаю, что многие люди способны на такое. СМ: Ваша роль относительно невелика. КС: Точно. СМ: Это делает вашу работу ещё более выдающейся, я думаю. КС: Спасибо. СМ: Вы были первым, кого она хотела видеть на этой роли? Вы знаете? КС: Я… не думаю, что был. Я не знаю всей истории, но знаю, что у них на примете был кто-то ещё. Мне просто повезло. СМ: Думаю, так и было. Но я думаю, что повезло именно им, Сокджин. Не забывай об этом. *** Только после того, как Сокджин стоит перед дверью Чонгука, он понимает, что было бы неплохо сначала позвонить. Или хотя бы отправить смс. Попасть в квартиру Чонгука было настолько неожиданно, что всё время, пока он ехал в лифте, Сокджин думал только о том, как сильно все для него изменилось. Он и подумать не мог, что всего за полгода пройдет путь от вручения квитанций пьяным студентам до разговора с Сон Миён и посещения квартиры Чон Чонгука. Он знает, что уже должен был бы привыкнуть ко всему этому, но не привык. Он не стучит в дверь и даже не пытается заявить о себе. Вот уже несколько недель ему казалось, что они с Чонгуком стали близкими друзьями. Их отношения, хотя они и не общались с прозрачной частотой, чувствовали себя уверенно, чего не было в других отношениях Сокджина. До приезда он не боялся просто прийти. Он планировал сводить Чонгука на ночной рынок. Там будет многолюдно и, откровенно говоря, не идеально, но это будет что-то новое, и он, возможно, сможет познакомить Чонгука с тем, о чем тот не знал. Он даже взял свою машину, чтобы самому сесть за руль и дать Чонгуку столь необходимую передышку. Но теперь, стоя здесь, он не может не задаваться вопросом, не ошибся ли он в них. А что, если Чонгука вообще не было дома? На улице уже стемнело, но было еще недостаточно поздно, чтобы он был дома. Что, если он спит? Что, если он вообще не хочет выходить? Все вопросы сменяют друг друга, и он думает о том, чтобы отказаться от плана, вернуться в холл, потом в машину, а затем домой. Но не успевает он ничего сделать, как к нему возвращаются слова Миён, искаженные и блеклые, но все же звучащие. «Мы не создаем богов из людей». Он стучит в дверь в коротком ритме и возвращает руки в карманы, делая шаг назад. Если Чонгук дома, меньше всего ему хочется показаться слишком нетерпеливым. Он ждёт, поглядывая на кольцо, которое все еще носит на среднем пальце. В конце съемок, когда одежда из гардероба была возвращена, а грим смыт, он так и не смог снять кольцо с пальца. Помощники ассистентов и гардеробщики делали всё возможное, чтобы помочь снять его, но оно не поддавалось. В конце концов, они посоветовали ему не снимать кольцо и просто вернуть его, когда оно соскочит. Возможно, это было опрометчивое решение, но Сокджин тоже был не настолько глуп, чтобы не вернуть кольцо, если оно соскользнет. Он проводит рукой по волосам, чтобы расправить их. Возвращает руку в карман. Затем снова проводит рукой по волосам, чтобы они не были слишком аккуратными. Он не успевает прочесть себе лекцию или спросить, что это такое он делает, как дверь распахивается на несколько сантиметров, а затем и полностью, и перед ним появляется Чонгук в черной футболке и вересково-серых тренировочных штанах. Он выглядит вспотевшим, локоны его волнистых волос прилипли ко лбу. Смятение на мгновение омрачает его черты, затем оно сменяется узнаванием, а затем неуверенностью. Дыхание у него неровное и более тяжелое, чем обычно. Вероятно, он занимался боксом. — У нас свидание? — Вообще-то, да. Я сказал, что приглашу тебя куда-нибудь отпраздновать, помнишь? Чонгук выдохнул. — Прости, я… прямо сейчас? — Да, если ты можешь. Я подумал, что мы могли бы пойти в Намдэмун. Не знаю, бывал ли ты там, но он открыт до завтрашнего утра и… Он прерывается, заметив, что Чонгук чувствует себя неловко. Он ждет. — Я не могу, — говорит Чонгук, и это звучит так, будто сам факт произнесения этого слова причиняет ему физическую боль. — О… ладно. Прости… — Нет, это не… — Я должен был позвонить, — говорит Сокджин, отступая назад, не обращая внимания на легкий румянец на шее. — Я думал… — Нет, — Чонгук делает шаг в коридор и быстро тянется к Сокджину, беря его за руку, прежде чем тот успевает понять, что он делает. — Я… это не… я не могу сейчас выйти. — Не можешь? Глаза Чонгука дрогнули. Он опускает глаза в поисках подходящих слов. — У меня есть… правила. Я знаю, что это глупо, но я, — он пожимает плечами и снова встречается взглядом с Сокджином, — я просто не могу, прости. Сокджин смотрит на их переплетенные руки. Он с трудом сглатывает. — Всё в порядке. Я должен был позвонить. Мы можем сделать это в другой раз. — Можно, но… если ты хочешь, мы можем пока просто отпраздновать здесь. Я знаю, это не то, о чем ты мечтал, но ты проделал такой путь и… Чонгук останавливается и отпускает руку Сокджина. — Если хочешь, — повторяет он. Сокджин сжимает руки в кулаки и пожимает плечами. — Хорошо. Телевизор включён, но по физическому состоянию Чонгука и полной темноте в комнате, не считая синего света, Сокджин понял, что это только для шума. Он мельком видит, как Чонгук, включив свет и выключив телевизор, поправляет рубашку. Он старается ни о чем не думать. — Вообще-то, — бормочет Чонгук про себя, снова включая телевизор, — я не совсем понимаю, зачем я это сделал. Ты хотел посмотреть или…? — Я… не против. Чонгук кивает. Сокджин стягивает с себя пальто, и Чонгук берёт его и вешает у двери. Он идёт по коридору в сторону спортзала, а Сокджин следует за ним. — Чем ты занимался до моего прихода? — Просто прыгал на скакалке. Потом теневой бокс. — Что это? — Фальшивый бокс, — коротко объясняет Чонгук, не оборачиваясь. — Воображаемый противник, это то же самое, что читать реплики и слышать другие в своей голове. — И часто ты этим занимаешься? — Что, теневой бокс или чтение строк в одиночестве? — И то, и другое. — Да. Они добираются до спортзала, и Чонгук сразу же идёт к боксерским перчаткам, висящим у двери. Он не надевает их сразу, а просто вешает на шею и не спеша идет искать кумпур. Сокджин понимает, что для него это счастье — быть здесь, видеть Чонгука без охраны и кино. Он задаётся вопросом, скольким людям дано увидеть его вот так. — Я сделаю это быстро, — говорит он. — Я просто обязан это сделать, иначе всё пойдет насмарку. — Это одно из твоих правил? — спрашивает Сокджин, присаживаясь на скамейку, самую дальнюю от боксёрской груши на другом конце комнаты. — Типа того. — …Не спеши Делай всё, как обычно, не позволяйте мне ни во что ввязываться. — Это мило. Но меня воспитывали в духе хороших манер, и я знаю, что нельзя заставлять людей долго ждать. Чонгук находит упаковку и начинает заматывать левую руку. — Это трудно сделать в одиночку? Он смотрит на Сокджина, потом на свою руку. — Не очень. Поначалу, может быть. Но потом привыкаешь. — …Могу я помочь? — Тебе не нужно. — Я этого не спрашивал. Чонгук пожимает плечами и больше не поднимает глаз. — Если хочешь. Подождав, пока Чонгук закончит обматывать левую руку, Сокджин встает перед ним и берет кумпур. Повертев белую ткань в руках, он понял, с чего нужно начать. Он берет руку Чонгука и начинает продевать петлю по большому пальцу, прикидывая на глаз. Он проводит остаток по ладони Чонгука, но тот лишь прищелкивает языком. Сокджин поднимает глаза. — Что? Глаза у Чонгука темные, нечитаемые, но забавные. Он качает головой. — Обмотай это сзади, чтобы не соскользнуло. — Оу. Сокджин перекладывает ткань и обматывает тыльную сторону руки Чонгука, начиная с запястья. По настоянию Чонгука он обматывает её три раза. Затем три раза вокруг кисти, а потом крест-накрест через каждый палец, так что вся рука и запястье были полностью покрыты. Он возвращается к большому пальцу Чонгука и снова обматывает его, а затем и костяшки пальцев. Когда всё готово, он сжимает руку Чонгука, удивляясь тому, насколько толстой оказалась ткань. — Ты что-нибудь чувствуешь? — спрашивает он. Глупая мысль. — Нет, — слегка смеется Чонгук, разжимая кулак. — В этом-то и смысл. Молодец. — Спасибо. — …Не хочешь со мной поспаринговаться? Глаза Сокджина расширились. — Что? Меня здесь нет и пяти минут, а ты уже пытаешься надрать мне задницу? Что я такого сделал? Чонгук снова смеется и говорит: — Замолчи. — Нет, я обиделся -, а затем, уже более серьезно. — Нет. — Ты не можешь называть себя моим спарринг-партнером, если на самом деле никогда со мной не спаррингуешь, Сокджин. Он не знает, когда, как и почему это происходит, но только после того, как Чонгук произносит его имя, понимает, насколько низким стал его голос и как близко они склонили головы друг к другу. Он чувствует запах Чонгука, вихрь его естественного мускуса и искрящиеся верхние ноты одеколона, который, вероятно, остался на его коже с утра. С каким-то безрассудством он отмечает, что всё это время вдыхал все выдохи Чонгука, и инстинктивно отстраняется. Шесть месяцев — долгий срок для одиночества, и теперь его разум играл с ним. Он притворно смеется. — Если я никогда не буду с тобой спаринговаться, то мне никогда не придётся проигрывать. — Это не соревнование. — Ну, теперь ты звучишь как кто-то, кто просто не хочет проигрывать. Чонгук использует свою недавно замотанную руку, чтобы ударить Сокджина в живот без угрозы или силы. Он улыбается. — Тебе следует говорить. Воздух кажется совсем другим. Он всегда был таким? Сокджин отходит и возвращается на скамейку, наблюдая за тем, как Чонгук занимает место перед боксëрской грушей. Стало ли в зале жарче? И всегда ли было так жарко? Он бросает короткий взгляд на зеркало, чтобы не привлекать внимание Чонгука, и проверяет, не стала ли его кожа розовой. Нет. Почему так жарко? Чонгук наносит первый удар и, в свою очередь, вытаскивает Сокджина из мыслей, которые активно пытаются его утопить. Одиночество, тоска и разочарование вылились в то, что он чувствует что-то, чего нет и не может быть, ведь Чонгук расстался со своим парнем не более тридцати часов назад. — Почему ты не занимаешься боксом профессионально? — Сокджин спрашивает не потому, что ему интересно, а потому, что это первый вопрос, пришедший ему в голову, и единственное, что удерживает его от попытки запомнить запах Чонгука. — Не думаю, что у меня это получится. — Ты хочешь делать только то, что у тебя хорошо получается? Чонгук, ухмыляясь, отвечает, нанося очередной удар: — Я не так выразился. Не думаю, что я достаточно хорош, чтобы заниматься этим профессионально. — Почему ты так думаешь? — Профессиональные боксеры действуют по правилам, а я никогда не был в этом хорош. И не только… Я имею в виду, когда дело доходит до боя. — Существуют ли правила в боях? Когда это не профессионально? — Да. Думаю, да. Ну, например. Скажем, ты дерешься с кем-то и бьëшь его ногой в пах или кусаешь за ухо. Это грязные приемы, а не честный бой. Есть такая вещь, как удар ниже пояса. Сокджин хмыкнул. — Ты не производишь впечатление человека, который будет бить низко. — Именно это мне в тебе и нравится. Сокджин озадаченно нахмурил брови. — Что? — Ничего. — …Я не хотел спрашивать, потому что не хотел показаться любопытным… но мне нужно убедиться, что с тобой все в порядке, а то… как все прошло? С Йесоном? — А, это. — Ещё один удар. — Всё прошло нормально. — Нормально? — Да. — …И тебя всё устраивает? — Нет смысла смиряться с этим. Есть вещи, которые мы можем контролировать, и есть вещи, которые мы не можем, и это второй вариант. Всё в порядке. Я в порядке, правда. — Я… — Если ты собираешься извиниться передо мной, я никак не смогу предотвратить наш совместный спарринг. Комично поджав губы, Сокджин поднял руку вверх, как бы говоря: «Ладно, ни звука». Ему интересно узнать о Йесоне. Он никогда не знал, как относиться к отношениям Чонгука с ним. Казалось, что они — самая гламурная пара, какая только может быть. Когда Сокджин узнал, что Йесон — это тот парень с дебютным альбомом, который выйдет сразу после серии успешных синглов, он задался вопросом, почему Чонгук не завёл с ним публичные отношения. Они дополняли друг друга физически, и в их отношениях был смысл. — Думаю, мне давно нужно было с ним расстаться, — неожиданно говорит Чонгук. — Я говорю тебе об этом, потому что вижу, что ты удивляешься, почему я не плачу поедая мороженое или что-нибудь подобное. — Мне это не интересно. Чонгук смотрит на него. — Ага. *** Когда Чонгук заканчивает свой вечерний сет, он уходит в душ и возвращается через пятнадцать минут со свежим комплектом идентичной одежды. Они вдвоем сидят на кухне, Чонгук на одной стороне острова, а Сокджин — на другой. Они пьют чай со льдом и болтают о работе, боксе, Йесоне, но не о том, о чëм нужно — мягкость их голосов не помогает развеять напряжение, которое заметил Сокджин. — По крайней мере, у тебя есть дорама. Чонгук насмехается. — Я ее ненавижу. — Ну нет. — Подожди, пока не увидишь серию, и ты поймёшь. Это такая дорама, которая была бы популярна в… ну, не знаю, в 2005 году. Она производная, несвежая и… — Ты действительно меня убеждаешь. Чонгук смеется. — Но на самом деле. Я думаю, что это… Ну, я просто скажу, что это не то, чем я хочу заниматься сейчас. — А чем бы ты хотел заниматься? — Чем-то сложным. Например, тем, чем занимаешься ты. Сокджин удивленно наклонил голову. — Я? — Да, ты. Ты не отдаëшь себе должное. Ты действительно такой великий, каким тебя считают. Сокджин хочет сказать что-нибудь против, но решает не спорить. — Я хотел тебе сказать, — тихо начинает Чонгук. — Я смотрел «Лотосовую рощу». Сокджин поднимает руки, чтобы закрыть лицо, и тихо стонет в ладони. — Не думал, что ты действительно посмотришь. — Ты был… — Не говори… — Гипнотическим, — при этих словах Чонгука Сокджин застенчиво прячется за пальцами. — Я не мог оторвать от тебя глаз. Перестань, — Чонгук отводит руки Сокджина от лица, но не отпускает их. Это нехарактерно, думает Сокджин. Всё в нем и в них сегодня выглядит нехарактерно. Но в этом нет ничего неправильного. — Спасибо, — говорит Сокджин. — Не за что, — говорит Чонгук, беря Сокджина за руку. — Похвали себя. Он поворачивает руку Сокджина и смотрит на кольцо. — Красивое, — говорит он. — Оно не моё, — Сокджин шевелит пальцами так, что кольцо коротко блестит на свету. — Я надел его сегодня на съемку и не смог снять. Чонгук хмыкает. Экспериментируя, он двигает кольцо, осторожно тянет за него, но безрезультатно. Он смотрит на Сокджина. — Думаю, я смогу его снять. — Давай. Чонгук делает это не сразу. Он ещё некоторое время наблюдает за Сокджином. — Скажи, чтобы я прекратил, если будет неудобно. Не успевает Сокджин спросить, что он имеет в виду, как Чонгук вдруг наклоняется вперед и одновременно поднимает руку. Он разевает рот, чтобы втянуть в него палец Сокджина, и частично обхватывает губами основание пальца. На мгновение он замирает, чтобы посмотреть на Сокджина в поисках признаков дискомфорта. Сокджин не в силах что-либо сказать, его разум полностью отключается от ощущения влажного тепла. Чонгук зацепился за кольцо и с лёгкостью стянул его, зубы нежно царапают кожу Сокджина, когда он отпускает его. Освободив руку, Сокджин почти сразу же кладет ее себе на колени, глядя на средний палец и никуда больше. Зажав кольцо между зубами, Чонгук достает его и кладет на столешницу. Сокджин смотрит на кольцо. Средний палец словно вибрирует. Он сам словно вибрирует, все его тело пульсирует чем-то диким. — Спасибо, — шепчет он. Он поднимает глаза, и их взгляды встречаются. Это ведь не только в его голове, правда? Чонгук подносит кольцо ближе. — Положи его в карман, чтобы не потерять. Мы не делаем богов из людей. — Умно. Он теряется в догадках, сколько времени они сидят и смотрят друг на друга. Он теряется в темноте глаз Чонгука. Он уже давно знал, что Чонгук привлекателен, это было так же очевидно, как голубизна неба. Но он был уверен, что привлекательность Чонгука вовсе не означает, что он сам привлекает его. И долгое время ему удавалось сохранять это убеждение даже после фальшивых свиданий и даже в те моменты, когда он уже не мог понять, где заканчивается и начинается действие Чонгука. Теперь трудно думать об этом так же. Его завораживают волосы Чонгука, брюнетистые волны, которые так идеально обрамляют его лицо, краснота губ и яркость глаз. Интенсивность, которая растет и дышит вместе с ним, вдыхая и выдыхая. Это то же самое, что войти в комнату, наполненную духами, или на берег пляжа, где аромат и ветер становятся настолько сильными, что становится трудно дышать. И всё усугубляется не подозрением, а тем, что Чонгук смотрит на него с не меньшим интересом. Как будто их притягивает друг к другу какая-то невидимая сила. Это пугает и успокаивает, и так приятно, когда на тебя так смотрит тот, кого ты — Хочешь? Можешь? Хотел бы? — хочешь. Сокджин вдруг резко вдыхает и смотрит на время, показываемое на плите. — Мне пора домой. — Да. — У меня, — Сокджин встаёт со стула и пытается восстановить равновесие, которого, как он не заметил, ему не хватало, — график… так что… спасибо за всё. — Спасибо. — А? — За то, что отпраздновал со мной. — Да, — кивает Сокджин и улыбается, отступая назад, практически волоча ноги, потому что большая часть его души хочет остаться на месте и посмотреть, как далеко это может зайти. — Не за что. Тогда я сам себя выпущу. Положив руку на ручку, он уже почти вышел, когда услышал, как Чонгук окликнул его по имени. Повернувшись, он обнаруживает, что тот стоит неподалеку, рядом с дверью, положив руки на пальто Сокджина, висящее на вешалке. Он протягивает его Сокджину. — На улице холодно. Сокджин берет его в руки, пальцы не слушаются. — Спасибо. Он ждет. Чего именно, он не знает. Но когда ничего не происходит, он делает еще один вдох, улыбается и снова направляется к двери. — Я знаю, что ты не любишь чужих рук, поэтому считаю, что должен сначала спросить, — говорит Чонгук. — Но… скажи, если бы я захотел поцеловать тебя прямо сейчас, это было бы ужасно? Сокджин чуть не споткнулся на полуслове и повернулся лицом к двери. — Не знаю, — вздыхает он, — думаю… тебе стоит попробовать, и я дам тебе знать. Осторожными шагами Чонгук подходит к нему и начинает загонять в клетку, держа руки по обе стороны от него. — Если ты хочешь, — мягко говорит он. Он снова достаточно близко ко рту Чонгука, чтобы их дыхание снова стало одинаковым, чтобы он снова почувствовал его запах и одурманился им. Его слова выходят неровными, но уверенными. — Никаких «если», Чонгук. Он едва успевает произнести слова, как губы Чонгука оказываются на его губах, и от этого он слабеет настолько, что едва не сползает со своего места у двери, и так бы и случилось, если бы не руки Чонгука, обхватившие его за талию. Нетерпение Чонгука проявляется в том, что его язык едва колеблется, прежде чем проскользнуть в рот Сокджина, а пальцы поселяются в углублениях талии, крепко сжимая ее, как будто Сокджин вот-вот превратится в ничто. Сокджин застонал и запустил руку в волосы Чонгука, проводя пальцами против волн, как он представлял больше, чем один раз, но только когда он был слишком уставшим, чтобы остановить себя. Иногда, когда он оставался один, он действительно думал о Чонгуке, но быстро переключал внимание на что-то другое, на кого-то другого. Вдвоём они всегда казались чем-то невозможным, а воображение о них — бесполезной несбыточной мечтой. Но сейчас, когда тело Чонгука прижимается к его телу — так близко, что, он может поклясться, что различает его очертания сквозь треники — невозможно не признать, что он хотел этого с момента их встречи. Он может сосредоточиться только на вкусе языка Чонгука, на руках, прижатых к его талии, проходящих вверх и вниз по спине, на собственных руках на затылке и в растрепанных локонах. Реальность возвращается к нему только тогда, когда его толкают к двери и ручка защемляет поясницу. Он вскрикивает и случайно прикусывает нижнюю губу Чонгука, что вызывает его возглас. Они расходятся, отстраняясь друг от друга, причём рука Чонгука тянется к губе, а Сокджина — к спине. — Блять, — говорит Чонгук. — Ты мог бы просто оттолкнуть меня. — Я случайно, — говорит Сокджин, отпуская свою спину и делая шаг вперед, чтобы приподнять подбородок Чонгука и посмотреть на его губу. Она уже начала кровоточить. — Пойдем. Взяв Чонгука за запястье, он направляется на кухню, где кладёт лёд из морозилки в салфетку и подносит её ко рту Чонгука. После минутного молчания они оценивают друг друга. Одинаковые красные губы, теперь слегка припухшие, волосы взъерошены, одежда помята. В каком-то смысле они выглядят так, будто уже занимались сексом, и, по мнению Чонгука, это самое забавное. — Думаю, это хорошо, что я тебя укусил, — говорит Сокджин. — Конечно, ты бы так и сделал. — Нет, дурачок. Дело не в том, что я не хотел этого, — облизывает он губы и отводит взгляд. Он все еще чувствует вкус Чонгука на себе. — Но ты только что расстался. — Точно. — И я думаю, что мы оба не в том состоянии. — Я в полном порядке, спасибо. — Чонгук. — Я серьезно. Я не грущу по Йесону, правда, не грущу. Если бы ты знала его, ты бы тоже не грустил. — Я не хочу быть заменой. — Ты не замена. Сокджин поднимает руки вверх. — Я думаю, это происходит потому, что Меркурий ретроградный. — Это не так. — Может быть. — Нет, я имею в виду, что это буквально не так, потому что Меркурий сейчас не ретроградный. — Откуда ты это знаешь? Чонгук вздыхает. Он сильнее вдавливает лед в нижнюю губу. — Просто скажи, что тебе это неинтересно. — Мне не неинтересно. — Тогда в чем проблема? — То, что мы делаем, — осторожно говорит Сокджин, действительно думая обо всём этом только сейчас, — это бизнес. Наши свидания, наши фотографии — это бизнес-стратегия. Мы — деловые партнеры. И я не могу смешивать эти два понятия, правда не могу. — Мы вместе заключали контракт? — Нет. — Я тебе плачу? — Нет. — Ты мне платишь? — Чонгук. — Значит, это не бизнес. Сокджин закусывает губу, размышляя. — Пожалуйста, не делай так, — вздыхает Чонгук. — Почему? — Потому что так я хочу снова тебя поцеловать. Сокджин ласково улыбается. — Я не думаю, что стоит торопиться, и то, что мы делали там, — он делает неопределенный жест в сторону входной двери, — это была спешка. Адреналин. — Что ты хочешь этим сказать? — Я хочу сказать, — пожимает плечами Сокджин, отводя взгляд и пытаясь скрыть растущую улыбку, — что если утром ты всё ещё будешь чувствовать себя так же… позвони мне. Чонгук улыбается так, как только может улыбаться человек с разбитой, кровоточащей губой. — Тогда обязательно ответь.