Насколько нужно быть глупым, чтобы встречаться с этим клоуном?
Сокджин многого не знал о Чонгуке, и хотя он защищал его всякий раз, когда заходила речь о его прошлом, он не понимал, что именно защищает. Как бы больно ему ни было признавать это, он знал, что большинство опасений по поводу его отношений с Чонгуком были обоснованными. И тут возникла самая главная проблема: Чонгук только что расстался, и ещё не прошло и года после реабилитации. Не то чтобы Сокджин считал себя высококлассным экспертом в области психического здоровья, алкоголизма или чего-то ещё, но по личному опыту он знает, что никогда не стоит принимать необдуманные решения под тяжестью сокрушительной уязвимости. Его худшие знакомства — это те, которые он выбирал, будучи не в том состоянии духа, решения, которые он принимал под кайфом от перспективы не чувствовать боли одиночества или ожога от того, что его отвергли. Он не знал, откуда взялись чувства Чонгука к нему. Прошлой ночью всё происходило неожиданно. Всё было неожиданно и в то же время, как в сюрреалистическом сне, имело смысл. До этого Чонгук не проявлял к Сокджину ни малейших чувств, кроме взаимного уважения. Но, шепчет внутренний голос Сокджина, а как же Ха-Иль? Ведь было же такое. Была ли у Чонгука хоть какая-то причина поступать так, как он поступил? Он мог бы просто ничего не делать, чтобы предотвратить сексуальную сцену, и его жизнь не изменилась бы. Он не причинил бы себе неудобств. Он бы ничего не выиграл и ничего не потерял, независимо от того, вмешался бы он или нет. Так почему же он это сделал? Но, возможно, Сокджин слишком много думает. Может, и не было никаких чувств, а простое животное влечение. То самое, которое овладевает двумя людьми перед свиданием на одну ночь. Бессмысленное, импульсивное влечение. И что может быть плохого в том, чтобы поддаться ему на некоторое время? Ты увидишь его снова, говорит он себе. Верно. Если бы они были двумя противоположными людьми, чьи повседневные жизни сильно различались, он мог бы допустить, что это произойдёт. Но это был не тот сценарий, когда он придёт и уйдет с танго, сняв напряжение, без всякой заботы. Если он переспит с Чонгуком, ему придется встретиться с ним снова. Если они переспят, и это будет означать для Чонгука что-то большее, чем физическое влечение, а Сокджин уйдёт «без забот», что, если это повлечет за собой что-то ужасное? Например, рецидив? Нет. Не будь таким самодовольным. Он оглядывается на тумбочку — лицо по-прежнему вдавлено в мягкий матрас, хлопковые простыни пахнут лавандой и ванилью. Там, рядом с лампой, лежит его пролистанный и изъеденный экземпляр «Вишнёвой искры». Он не обязан спать с Чонгуком. Это было бы так, если бы другого выхода просто не было. Чимин не был настолько ужасным человеком, чтобы, узнав, что Сокджин не хочет участвовать в экранизации, оборвать с ним все контакты и перестать уделять ему время. Сокджин не знал Чимина до конца, но просто подумать о таком поведении с его стороны казалось нереальным и маловероятным. Если ему нужен только секс, то Чонгук ему не нужен. Он мог бы прямо сейчас позвонить Чимину и сказать, что, хотя он оценил предложение и восхищен историей, работа над чем-либо, хоть отдаленно напоминающим фильм или спектакль, кажется ему сейчас слишком сложной. А Чимин мог бы ответить, терпеливо выслушать и сказать ему своим заботливым голосом, что всё в порядке, что он ценит честность. Они могли бы пойти на свидание, поужинать одними десертами, а потом удалиться за закрытую дверь, где Чимин мог бы прижать его к входной двери и поцеловать так крепко, что наутро на губах остались бы синяки. Незаметно, блуждающий палец забирается на нижнюю губу, поглаживая её взад-вперед и слегка надавливая, чтобы почувствовать тихую, тупую боль в том месте, где Чонгук поцеловал его именно так сильно. Мысли блуждают в фантастических идеях, и он загибает пальцы ног внутрь, размышляя о том, где бы еще Чонгук, если бы у него была такая возможность, оставил следы на утро. Он может позвонить Чимину. Он всё равно хотел отказаться от этой роли. Если бы он позвонил Чимину, то смог бы перестать думать о ком-то другом и жить дальше. Никто бы не пострадал. Не было бы нарушено никаких границ. Никакие чувства не испортили бы ситуацию. Поверх потрëпанного экземпляра книги лежит его телефон, лежащий лицом вниз на обложке. Проходит неопределенное количество времени, пока он смотрит на него, желая, чтобы он позвонил за него. Спустя ещё несколько секунд он отворачивается, скатывается с кровати и, не оглядываясь, идёт в ванную. Там он готовит воду для ванны с розовой водой, несколькими каплями эфирного масла голубой ромашки и двумя свечами, зажженными у раковины. Он выходит из ванной только для того, чтобы включить музыку на стереосистеме, а затем возвращается, закрывая за собой дверь, блокируя телефон и «Вишнёвую искру», и мечтает о мозолистых руках на своей талии. *** Пилотный эпизод «Бархатной ночи» был назначен на середину декабря — необычное время для того, чтобы снимать что-то, не претендующее на награды, но это было разумное решение. Обычно в это время телевизионные шоу затихают. Все были озабочены награждениями по итогам года, составлением списков лучших и худших в течение всего года, поэтому большинство шоураннеров ничего не дебютировали в это время. Ведь кто будет смотреть? Однако это означало, что конкуренция была меньше, а значит, больше шума. Создатели шоу рассчитывали, что премьерный эпизод «Бархатной ночи» соберëт миллион зрителей, и это ещё не считая тех, что появятся после его загрузки на любой из стриминговых сайтов. Чонгук не сомневался, что шоу будет пользоваться бешеным успехом. Тем не менее он беспокоился — не столько беспокоился, сколько расстраивался — по поводу реакции критиков. На протяжении многих лет, ещё в детстве, он выбирал роли, которые ему больше всего нравились, проекты, которые так или иначе говорили с ним. За год до того, как он получил свою первую премию AFA за «Цветы дыма», ему предложили два проекта. Один был семейной комедией о молодом отце, который совмещал возвращение в колледж и своего девятилетнего сына. Другой — депрессивный военный фильм, который с тех пор называют скорее психологическим ужасом, чем традиционным военным фильмом. В столь нежном возрасте он выбрал «Цветы дыма» не потому, что понимал хоть крупицу его символизма или предания. Он выбрал этот фильм только потому, что ему сказали, что он будет работать вместе с Пак Муёлем. И это, по его мнению, того стоило. Работа с Муёлем означала приключение, подобное тем, что он видел в веселых блокбастерах, которые всегда хотел посмотреть летом. Он многому научился у него. Хотя тема фильма его не волновала, роль и время, проведенное с Пак Муёлем — да. Он помнит, что был так взволнован ролью, что теперь, когда он не может вспомнить ничего из того времени, что провел на съемочной площадке, ему иногда больно думать, что эти ощущения никогда не вернутся к нему. Роль в экшн-комедии «Цыплёнок в огне» он выбрал из чистого любопытства. Весь фильм был комедией, но именно его персонаж по имени Санни сыграл главную роль. При этом он был самым атлетичным и смертоносным персонажем. Санни не раз возглавлял список самых крутых персонажей боевиков. Его выбор ролей был прост. Он читал их, и либо это говорило ему, либо нет. Всё было очень чёрно-белым, единственные серые зоны для него были на карточках, которые держали кинематографисты на съемочной площадке. «Бархатная ночь» с ним не разговаривала, и с каждым днём, проведенным на съемочной площадке, когда он произносил нелепые реплики и следовал предсказуемому сюжету, его разочарование росло и росло. Но если бы кого-нибудь из его коллег спросили, как, по их мнению, он справляется с работой, они бы сказали, что он самый энергичный, самый дружелюбный и самый трудолюбивый из всех. Он был рад быть там и улучшал настроение на съемочной площадке. Играть двух персонажей одновременно было непростой задачей. Он получает передышку, когда наступает время одной из многочисленных совместных сцен Сынхёна и Хамин, где единственной целью является создание большего сексуального напряжения, которое в конечном итоге сделает очень скромный поцелуй, которым они поделились в 12-й серии, достойным ожидания. Он наблюдал за тем, как они прокручивали эту сцену на репетиции, как танцевали друг вокруг друга в образе, и ему приходилось сдерживаться, чтобы не рассмеяться. Ему нравился Сынхён и нравилась Хамин. Они были добрыми и порядочными. Но вместе у них не было никакой химии. Они дополняли друг друга так же, как кетчуп дополняет ванильное мороженое. Ему хотелось смеяться, но ещё больше хотелось позвонить Сокджину. Он не стал сразу звонить, решив, что Сокджину нужно время, чтобы осмыслить случившееся. С его точки зрения, то, что произошло предыдущей ночью, вполне могло показаться взявшимся из ниоткуда. Но Чонгук думал о поцелуе с Сокджином с тех пор, как тот впервые спросил, можно ли ему это сделать. С легким юмором он понимает, что вчерашний вечер был не первым, когда он просил поцеловать Сокджина. Когда они встретились, он подозревал, что если бы не трезвость и стремление поступать «правильно» — что бы это ни означало — он бы попытался переспать с Сокджином в тот же день. Но он убедил себя, что быть трезвым человеком — значит быть хорошим парнем. Расставание с Йесоном сопровождалось неожиданным чувством вины и осознанием того, что он использовал его, но не только для секса, как убеждал Йесон. Он использовал его как оправдание и как щит. С Йесоном он мог сохранить часть своей жизни до реабилитации, не сохраняя прежних привычек. Часть его души, которую он похоронил, любила встречаться с Йесоном в барах и ресторанах, потому что так он мог ближе всего подойти к выпивке, не делая этого на самом деле. Он знал, что их отношения связаны с его прошлым, с забвением и ночными ошибками. Но он не понимал, насколько это важно, пока всё не закончилось. С Сокджином всё было иначе. Расставшись с Йесоном, он вернулся домой, и его телефон наполнился тревожными и обиженными сообщениями. Йесон прислал целую вереницу сообщений, каждое из которых состояло из нескольких абзацев и изобиловало всевозможными непристойностями. Хотя он не ответил ни на одно из них, он прочитал их все. Он перечитал все сообщения, в которых его называли пустой тратой времени, сообщения, в которых ему обещали жизнь, смерть и сон, что он никогда не найдет никого, кому бы он был дорог, сообщения, которые жалили, но жалили заслуженно. Он читал каждое из них, пока Йесон не изнурил себя их отправкой. В последние несколько дней он заглядывал в них, чтобы напомнить себе, что слова, какими бы сильными они ни были, не обязательно должны быть правдой. Он не должен был быть тем человеком, о котором говорил Йесон. Он мог бы стать лучше. Для других и для себя. Быть честным. И если быть честным, искренне и не запихивая частички себя в самые тёмные уголки своего сознания, он хотел Сокджина. Или, по крайней мере, он хотел секса с ним. Не то чтобы он сейчас пытался начать новые отношения, вовсе нет. Но если бы он попытался объяснить это кому-то другому, его бы не поняли. В ближайшие выходные у него будет две встречи: одна с Чунхи, другая — групповая. И он не собирался упоминать Сокджина, независимо от результата, ни на одной из них. Когда он добирается до своего трейлера, то запирает дверь и снимает ботинки. В трейлере темно, все жалюзи закрыты, а шторы задëрнуты. Сколько он себя помнит, только так он мог проводить время в трейлере. В противном случае он чувствовал себя почти как в аквариуме. Он ложится на диван и отдыхает не более тридцати секунд, прежде чем начинает ëрзать и переворачиваться с бока на бок. Он не пытается встать или сделать переворот на спину более мягким, а просто скатывается с дивана и с грохотом приземляется на пол, где наконец-то может расслабиться. Закрыв глаза рукой, он лежит в кромешной темноте. Он слышит шаги, вероятно, ассистенты, проходят мимо, а потом он остается в полном одиночестве. Как только наступает тишина, он открывает глаза. Набрав на телефоне номер Сокджина, он снова закрывает глаза и слушает, как тот звонит. Один раз. Дважды. Трижды. И так до бесконечности. Он открывает глаза, отводит телефон от уха и смотрит на экран. Время приветствует его. Он возвращает телефон к уху и ждёт, пока он не перейдет на голосовую почту. Он возвращает телефон обратно и снова смотрит на него, поднимая бровь. *** В ванной Сокджин всё ещё сидит прямо, наполовину встревоженный, наполовину жаждущий. Телефон, выброшенный в спальне, больше не звонит, но сердце бьётся быстрее, чем до звонка. Зачем ему понадобилось звонить между песнями? Если бы музыка продолжала играть, Сокджин вообще бы не услышал звонка, и его пульс был бы сейчас в норме. Ты не знаешь, что это он. Он не знает. Точно. Если, например, звонил Чансон или его мать, Сокджин мог ожидать второго звонка в течение минуты. Он пытается выждать шестьдесят секунд, но едва успевает продержаться пятнадцать, как уже выходит из ванны, не удосужившись накинуть на себя халат или даже полотенце. На выходе он лишь быстро вытирает правую руку, забегает в свою комнату и смотрит на телефон. 1 Пропущенный звонок 12:34 PM Чон Чонгук У Сокджина начинает кружиться голова. Это потому, что он слишком быстро встал, вот и всё. Дело не в пропущенных звонках и не в их подтексте. Он поворачивается на пятке, чтобы выйти из комнаты и вернуться в ванную, но не успевает дойти до неё, как поворачивается обратно, чтобы сначала взять телефон. Он не торопится, осторожными шагами возвращается в ванную. По-прежнему крепко сжимая телефон в руке, он заходит в ванну и медленно опускается в неё, упираясь спиной в мраморные стены. На мгновение он закрывает глаза и облегчает дыхание. Меньше всего ему хочется показаться слишком нетерпеливым или, например, выскочить из ванны и побежать, только чтобы перезвонить. Сначала он тянется к пульту, чтобы остановить музыку, а затем нажимает левую кнопку на пропущенном звонке. Он не успевает дождаться первого гудка, как звонок тут же принимается. По крайней мере, один из них не заботится о том, чтобы быть слишком нетерпеливым. Чонгук ничего не говорит, но Сокджин понимает, что это он, по звуку его дыхания, которое он слушает дольше, чем следовало бы, и оба молча переговариваются. — Это было быстро, — так начал Сокджин. Три слова, которые привели его к этому. — Я же говорил тебе, — говорит Чонгук. Голос у него низкий и тихий, немного грубоватый. Усталый, но не измученный. — Манеры. Я не заставляю людей ждать. — …Я не собирался отвечать. — Я так и думал. Дыхание Чонгука остается ровным и беспрерывным. — У меня просто много вопросов, — говорит Сокджин, погружая свободную руку в воду и вращая пальцами по неосязаемому теплу. — Хочешь, чтобы я ответил на них с глазу на глаз? — Нет. — Он отвечает быстро, и, как ни старается, ему не удаëтся скрыть смутное беспокойство, сквозящее в его тоне. Чонгук смеется. — Ты мне не доверяешь? — Ты же просил меня не доверять. — Да. Значит, ты хорошо воспринимаешь инструкции. Принято к сведению. Сокджин ненавидит — и обожает, просто обожает — как у него сводит живот при звуке слов Чонгука. Он почти краснеет, вспоминая об этом. — Тогда давай ответим на твои вопросы. — Это, — начинает Сокджин, — кажется очень неожиданным. Как вчера вечером? Ты был не похож на себя. — Разве не ты сказал мне, что я слишком хорошо притворяюсь? — …Так это было притворство? — Может быть. Или, может быть, прошлая ночь — единственный раз, когда я не притворялся рядом с тобой. — …А сейчас? — А сейчас, — Чонгук задумывается. — Дело не только во мне. Мне кажется, что ты можешь разрезать напряжение между нами ножом. Я ошибаюсь? — Я этого не заметил. — Нет? Сокджин качает головой, лжёт сквозь зубы. — Я не придаю этому значения. — О чем ты беспокоишься? Правда? Сокджин задумался. — …Не думаю, что меня бы это так волновало, если бы ты только что не расстался с… — Йесон любил пить в моем присутствии, а ты — нет. Ты сказал мне об этом на нашем первом свидании. — …Это было наше второе свидание. — О, так ты всё-таки придаëшь этому значение. Сокджин колеблется. — Видишь ли, это… Чонгук тихонько добавляет: — Если бы я мог… Мне кажется, ты слишком много думаешь. Всё просто. — Правда? — Да. На самом деле, я могу сформулировать это в одном вопросе. Сокджин ждëт, когда ему зададут вопрос. Чонгук, словно зная о том, как велико предвкушение, тоже ждёт. Затем, не задумываясь, он произносит: — Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул или нет? И тут что-то происходит. В голове у Сокджина возникают образы воспоминаний, которые еще предстоит сделать. Плоть к плоти, рты, мозолистые руки и ослепительный белый свет. — Потому что, — осторожно продолжает Чонгук, — если нет, если действительно нет, то мне жаль, что я так поступил. И я хочу, чтобы ты знал, что я больше никогда не буду пытаться сделать что-то подобное. Я обещаю тебе. И я не буду… я не буду вести себя как придурок. Мы всё равно сможем общаться, неважно, понарошку или нет, и всë вернется на круги своя. Он едва узнает свой голос, когда говорит снова. — …А если я хочу? — Если да, — вздохнул Чонгук. — Правда? — Если да. — …Я не хочу говорить следующую часть, если ты не хочешь. — Думаю, хочу. — Думаешь? Сокджин закрывает глаза, последние капли нерешительности улетучиваются в последний момент. Он шепчет. — Хочу. Чонгук ждëт ещё дольше. — Если да… тогда я бы попросил тебя приехать. Или, если хочешь, я могу приехать к тебе. В любом случае, я поприветствую тебя. Если ты здесь, я предложу тебе выпить. Ты сделаешь глоток, может быть, два, но прежде чем ты успеешь допить, я трахну тебя, пока ты не забудешь обо всём остальном. Он вздыхает, представляя, как это будет происходить, и вздыхает с облегчением. Он не осознает, как далеко под поверхность спустилась его рука, пока кончики пальцев не касаются члена. Он осторожно берет его в руки, пока тот не начинает твердеть. У него перехватывает дыхание, а голос становится неровным, когда он спрашивает: — А после? — …Ты трогаешь себя? Он снова лжет. — Нет. И тут голос Чонгука становится невероятно мягким. Даже любящим. — Ты можешь подождать? До сегодняшнего вечера? Я обещаю, что ожидание будет стоить того. Если хочешь, можешь оформить это в письменном виде. Это не должно срабатывать, но срабатывает. Сокджин внутренне застонал и отпустил руку, которая легла на край ванны. Он снова спрашивает. — А что будет потом? — Мы можем вернуться к нормальной жизни. Это не обязательно должно быть навсегда. Один раз. Что скажешь? — …В котором часу мне прийти? Сокджин слышит улыбку в голосе Чонгука, когда тот отвечает. — Я должен закончить здесь около шести. — Ты на съемках? — Да. — Ты за рулем? — Угу. Не хочешь приехать сюда? — Конечно, — говорит Сокджин, вспоминая, что сказал ему Чонгук в первый раз, когда он пришел к нему в квартиру. — Тогда ты сможешь отвезти меня домой. И это не будет выглядеть так, будто ты «трахнул меня и выгнал». Он слышит, как Чонгук снова тихонько смеется. — Я знал, что ты внимателен. Сокджин заканчивает разговор первым и выходит из ванны, чтобы положить телефон на тумбу возле раковины. Он видит свое отражение в зеркале и замирает, глядя на покрасневшую кожу и широко раскрытые глаза. Блять, думает он. Его скоро трахнут. Ухмылка, которая появляется на его лице, раскалывается на части и становится почти болезненной. Он тихо даëт себе клятву никогда не оставаться долго без секса, потому что ни за что на свете он не позволит себе снова так возбудиться из-за встречи с членом. Воздух между ними уже был заряжен. Когда Сокджин прибыл на съемочную площадку, его встретили несколько актёров и членов съемочной группы, и все они отнеслись к нему по-доброму. Но они также оставили его в покое. Он знал, что это скорее ради Чонгука, чем ради него, но оценил этот жест. Они умудрялись находиться в одной комнате и не перегрызть друг другу глотки, что, естественно, было хорошо. Но как только они переступают порог дома, воздух превращается из заряженного в полноценный ток. К тому моменту, как они переступают порог, Сокджин уже дышит статическим электричеством. Дышать становится всё труднее. Он вдруг задумывается, а не стоило ли ему заранее подготовиться к этому, и вообще, стоит ли это делать. Ведь они с Чонгуком ещё даже не определились, кто будет сверху. — У меня есть вода… — говорит Чонгук, но тут же обрывает себя. Когда Сокджин смотрит на него, он видит глаза Чонгука, обе его руки вытянуты перед собой и ждут. Не зная, что делать, Сокджин осторожно протягивает руку, пока она не оказывается в ладони Чонгука. Чонгук переплетает свои пальцы с пальцами Сокджина и осторожно берет их. — Твоё пальто, — уточняет он. И хотя Сокджин сразу же отдергивает руку, его щеки краснеют от ошибки, Чонгук не отпускает его. Он даже потянулся к пальцам Сокджина, чтобы вернуть их на место. Другую руку он держит открытой для пальто, которое в конце концов попадает в его руки. Он всвсë ещё держится за руку Сокджина, когда тот вешает пальто на вешалку. — Газированная или родниковая? — спрашивает Сокджин, напоминая о воде. — И то, и другое. — О, ничего себе. Ты действительно предлагаешь мне выпить. Чонгук улыбается ему односторонней улыбкой. Он поворачивается и, прихватив с собой Сокджина, идёт на кухню. — Я держу свое слово. — Принято к сведению. — Я выпью чаю. Ромашковый? — Почему? Чонгук отпускает его руку, и Сокджин инстинктивно садится на первый табурет, опираясь локтями на островную стойку. Наполнив электрический чайник водой, Чонгук ставит его на место и доводит воду до кипения. Выполняя все действия, он отвечает на вопрос: — Потому что ты выглядишь напряжённым, — тут он встречает взгляд Сокджина, — а если ты будешь напряжëн, ничего не получится. — Я имел в виду, зачем беспокоиться о напитках? Как ты сказал, я всё равно не смогу допить. Если, конечно, твоë слово верно. — Моë слово верно. Ромашка? Он уже жалеет о своем решении, но лишь вскользь. Терпение — одна из тех вещей, которые всегда, сколько он себя помнит, просто ускользало от него. Каждое движение Чонгука по приготовлению варева становится всё медленнее, каждое движение совершается без малейшего признака спешки. Каждое движение кажется медленнее предыдущих. К моменту заваривания чая Сокджину кажется, что он вот-вот взорвется. — Что-то ты притих, — говорит Чонгук. — Передумал? — Нет. Чонгука это забавляет, и хотя Сокджин всегда рад не видеть упрямой морщины, которая часто поселяется на лбу Чонгука, и не слышать отстранённости, с которой иногда срывается его голос, он не может отрицать, что забава лишь усугубляет его разочарование. Ещё несколько часов назад он мог бы подумать, что месяцы, в течение которых его никто не трогал, кроме него самого, приведут к тому, что он будет обладать большим самообладанием и сдержанностью. Но это не так уж и далеко от истины. Когда чай заварился, Чонгук поставил кружку перед ним. — Терпение — это добродетель. — Так же, как и быть хорошим в постели. Смех Чонгука удивляет даже его самого. Но при этом он сохраняет мягкий блеск на лице, улыбка не пропадает. — Правда? — А что случилось с тем, чтобы не заставлять людей ждать? — Зависит от ситуации. — Чем отличается эта ситуация? — Я пытаюсь сделать так, чтобы она длилась долго. Улыбаясь, Сокджин смотрит в кружку и не обращает внимания на то, как бурлит у него в животе. — У тебя есть блокнот или что-то в этом роде? Заполненная теми вещами, которые ты говоришь? — Что за вещи я говорю? — Не знаю. Всё, что нужно, — он резко вдыхает и медленно выдыхает, бросая взгляд в сторону Чонгука, — чтобы возбудить меня. Он не хотел, чтобы это прозвучало так, как получилось. Горячо, подумал он, как щëки, когда Чонгук смотрит на него как-то по-особенному или когда он прикасается к нему на людях, и он забывает, что они играют. Как только слова слетают с губ, он понимает, что это звучит сексуально, и единственная причина, по которой он не берёт их обратно, заключается в том, что, насколько он понимает, оба значения по-прежнему верны. Глаза Чонгука сверкают на свету, а взгляд — стальной. — Значит, я уже делал это раньше? Сокджин делает глоток чая. — Ага. — Когда? — О, не знаю, на ум приходит парочка. Ты сказал мне, что меня ищут на порносайтах, и я целый день гадал, знаешь ли ты, потому что смотрел одно из этих видео. — О… не смотрел. — Не интересно? Чонгук слегка нахмурил брови, отводя взгляд. — Нет, нет… не то чтобы… мне было любопытно. Но мне показалось, что это нечестно… по отношению к тебе. — Это уважительно. Чонгук кивает и одновременно пожимает плечами. — Ты слишком меня уважаешь, чтобы нагнуть? — Просьба реальна, а вопрос — нет, не совсем. Это упражнение в тонкости, потому что прямой вопрос «верх или низ?», по крайней мере, в понимании Сокджина, способен испортить всё настроение. Прижав указательный палец к лицу, а остальные пальцы сцепив под подбородком, Чонгук наклоняет голову в сторону, не отрывая взгляда от Сокджина. Он снова чуть не рассмеялся, глаза закрылись, и он покачал головой. — Вовсе нет. — Ты сделаешь это сегодня вечером? — Ты хочешь, чтобы я это сделал? — До завтра, да. Было бы неплохо. — Ты очень хочешь. Мне это нравится. — Спасибо. — Что тебе нравится? — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду, — Чонгук делает шаг в сторону, чтобы между ними не оставалось свободного места. Он подходит к Сокджину, прислоняется к стойке и сужает пространство между ними. — Думаю, нам стоит договориться о том, как я буду к тебе прикасаться. Чтобы не потерять сознание, Сокджин делает ещё один глоток чая, почти ничего не пробуя. Когда он снова обретает голос, ему удается спросить: — Как ты хочешь ко мне прикасаться?» Рука Чонгука опускается на предплечье Сокджина, большой палец нежно проводит по коже. — Я не об этом спрашивал. Он ничего не может с собой поделать. Сокджин сокращает оставшееся между ними расстояние, наклоняет голову и готовит рот к поцелую. Смущение, полыхающее красным цветом и вызывающее мурашки по коже, накрывает его одним махом, когда губы встречаются с пустым пространством. Чонгук лениво держит руку на его предплечье, а другой зарывается пальцами в волосы Сокджина. Сокджин чувствует, как на его плечо ложится крепкий, успокаивающий поцелуй. — Ты только что…? — Скажи мне одну вещь, — шепчет Чонгук. — Только одну. Рот Чонгука находится рядом с его шеей, не на ней, но достаточно близко, чтобы его дыхание обдавало чувствительные места. Этого достаточно, чтобы Сокджин представил себе, как будет выглядеть остаток ночи. Может быть, если он скажет ему всего одну вещь, Чонгук прекратит этот утомительный темп. Ему нравились мрачные вещи, и однажды он совершил ошибку, поделившись этим с кем-то, в результате чего тот задал миллион и один вопрос о том, почему — о, почему — его привлекают подобные вещи. Осуждать кого-то за то, что ему не подвластно, было неприятно, но совершенно новой и пугающей была мысль о том, чтобы попросить кого-то сделать это с ним. Ему нужно было доверие, комфорт и уверенность в том, что всё будет хорошо. Он хотел Чонгука, но это ничем не отличалось от желания совершенно незнакомого человека в любом из клубов Итэвона. Он перечисляет, что ему нравится. Ему нравится, когда его душат (и мысль о том, что руки Чонгука сжимают его шею, возникала в его мозгу раз или два). Ему нравится быть связанным. Ему нравится притворяться спящим, и он любит огонь (это он всегда с трудом объясняет). А как насчет безопасных способов? Ему всегда нравилось заниматься этим под водой, но он не думает, что сможет больше ждать, даже достаточно долго, чтобы наполнить ванну. Идея приходит ему в голову, но вместо того, чтобы её высказать, он берет руку Чонгука, кладёт на свои волосы и держит её там. Чонгук ненадолго зарывается носом в его шею, а затем отстраняется и смотрит на него. Сокджин отпускает руку Чонгука. Проведя пальцем по коже головы Сокджина, Чонгук спрашивает. — Вот так? — Еще немного. Чонгук больше не спрашивает, чего он хочет. Он наклоняется, возвращая их в то крошечное общее пространство, где он выдыхает, когда Сокджин вдыхает. Так они входят в ритм, и каждый раз, когда Сокджин наклоняется вперёд, Чонгук отстраняется, чтобы снова улыбнуться. Сокджин не закрывает глаза, когда пальцы Чонгука продолжают водить по его голове. Когда нежные ласки превращаются в тиски, грубо сжимающие его голову, он открывает глаза и задыхается от возбуждения. — Так? — спрашивает Чонгук. — Да, — вздыхает Сокджин. — …Не хочешь допить чай? С лёгким смехом Сокджин говорит «нет», и они наконец-то целуются как следует. Первый поцелуй целомудренный и нежный, с закрытым ртом и мягкостью в нужных местах. Контраст нежного поцелуя с оттянутыми назад прядями волос просто обескураживает. Поцелуй длится дольше, чем положено, и Сокджин вцепляется пальцами в воротник рубашки Чонгука, словно предупреждая его, что не стоит отпускать. Не осмеливаться. Чонгук раздвигает губы, и поцелуй становится еще глубже, до точки невозврата. Сокджин вздрагивает, когда Чонгук снова тянет его за волосы, и его стоны сглатываются, заглушаемые жаждущим языком и открытым ртом. В последний раз потянув его за волосы, Чонгук убирает руку и опускает её на бедра Сокджина, зацепив пальцами петли его джинсов. Он притягивает Сокджина к себе и поднимает его на ноги. Они продолжают целоваться, даже когда Чонгук отходит в сторону гостиной, даже когда он усаживает их на диван. Он обхватывает рукой шею Сокджина и разрывает поцелуй, но при этом остается рядом. — Укуси губу ещё раз, — пробормотал он. — Тебе уже не больно? Чонгук быстро целует уголок рта Сокджина. — Укуси ещë раз. Сокджин обхватывает губами нижнюю губу Чонгука, всасывая её и проводя по ней языком. Он покусывает губу, едва прикусывая, лишь слегка касаясь зубами плоти. Меньше всего ему хочется, чтобы у Чонгука снова началось кровотечение и им пришлось бы сделать паузу. Он отпускает губы Чонгука и с открытым ртом целует его подбородок, затем челюсть и шею. Он останавливается на ключице, вылизывая бугорки и впадинки. Его рука тем временем прослеживает путь от талии Чонгука до передней части его собственных джинсов. Едва он успевает расстегнуть молнию, как Чонгук хватает его руки и кладет их на себя. Это кажется жадным, и Сокджин едва не смеётся. Но он ничего не говорит, позволяя Чонгуку целовать его до потери сознания, пока он изо всех сил пытается расстегнуть пуговицы и молнию. Его рука проскальзывает под пояс брюк Чонгука и тянется к нему. Он не сразу отстраняется, вся смелость покидает его в этот момент. Когда он замедляется, Чонгук перестает целовать его рот и приступает к шее. Сокджин вгрызается в нижнюю губу, проникая рукой всё ниже, и, почувствовав его, издает искренний стон, его глаза закрываются. По его мнению, это сочетание ожидания и осознания того, что Чонгук, как говорится, не подвёл. С закрытыми глазами и губами Чонгука, которые всё ещё скользят по его шее, он прижимает свою руку к Чонгуку. Даже через трусы он чувствует, как сильно он уже пульсирует. Он также может сказать, что Чонгук ещё не совсем твердый. Он облегченно выдыхает и хмыкает, подставляя губы. Он проводит пальцами вверх и вниз по стволу. Разве можно влюбиться в член? Чонгук снова начинает целовать его рот, нежно прижимаясь к нему, пока Сокджин не ложится плашмя. В этот момент Чонгук вынимает руку Сокджина из своих брюк и переплетает их пальцы, прижимая обе руки к дивану, прямо рядом с головой Сокджина. Он ложится сверху на Сокджина, между его ног, но при этом отстраняется на небольшое расстояние, достаточное, чтобы никто из них не почувствовал твёрдость друг друга. Они ещё не успели раздеться, а Сокджин уже чувствует, что сейчас сгорит. Он так или примерно так и говорит, как только Чонгук выпускает его губы из своих зубов. — Что? — спрашивает Чонгук, уткнувшись лицом в его шею. — Раздень меня, — говорит он, вздыхая. Как становится ясно, общение с Чонгуком будет самым утомительным в его жизни. Ему никогда не приходилось просить кого-то раздеться. Как только они договаривались о сексе, одежда, как правило, просто исчезала, словно просясь из комнаты, чтобы дать им возможность уединиться. Когда Чонгук отвечает, его голос не так растрачен и неровен. Он звучит уверенно. Спокойно. Его движения по-прежнему неторопливы, не искушаемы кознями сиюминутного удовлетворения. — Я планирую это сделать. Сокджин покачивает бедрами, но Чонгук свободной рукой прижимает его к себе. Он простонал. — Сейчас. — Чшш. — Чонгук приподнимается и смотрит ему в глаза. В них есть и вожделение, и привязанность, и еще целый список вещей, которые Сокджин пока не может определить. Он слабо улыбается. — Я сказал, что сделаю это. Поцелуи на его шее возвращаются. Он почти хнычет. В этот момент он испытывает боль. — Если я кончу сейчас, ты будешь чувствовать себя глупо, что не сделал этого раньше. Чонгук легко отвечает, и слова ложатся на кожу Сокджина. — Ты пока не собираешься. — И откуда ты это знаешь? — Потому что я тебе не позволю. От этих слов по его позвоночнику пробежали мурашки. До этого момента он не знал, что можно быть возбуждённым и раздражённым одновременно. Он тяжело сглатывает. Он уже слишком далеко зашёл, чтобы захотеть остановиться. — У меня дома есть отличный фаллоимитатор, надо было просто использовать его. — Так вот что ты использовал? — Мм. Конец свитера сантиметр за сантиметром начинает сползать вверх. Он никогда бы не подумал, что Чонгук — человек, который не торопится ни с чем. Он думал, что тот будет нетерпелив, необуздан, и его невозможно будет затормозить. Он многого не знал и не знает о Чонгуке. — Как выглядит? — спрашивает Чонгук. — Фаллоимитатор? — Да. — Он, эм… — Его мысли на секунду замирают, когда он чувствует, как рука Чонгука проникает под рубашку и прижимается к животу. Поцелуи на шее так и сыплются волнами. — Розовый. — Да? — Да. — Как ты им пользуешься? Когда ты один? Рука поднимается к груди, большой палец коротко касается соска, и он, естественно, откликается, напрягая спину. Чонгук прижимает его к себе. — На полу, — говорит он, когда слова находят его. — Иногда… черт, иногда в ванной. — Ты лежишь на спине или встаешь на четвереньки? — Ни то, ни другое, — скрипит зубами Сокджин, сдерживая стон, когда рука Чонгука проходит от его груди до пупка и дальше. Он останавливается, вцепившись пальцами в пояс брюк Сокджина. — Я, — он останавливается и пытается заглянуть между их телами, ища руку Чонгука, чтобы понять, не собирается ли он дать ему какое-то облегчение. И только после этого понимает, что Чонгук перестал целовать его шею и смотрит на него ещё более тёмным взглядом, чем прежде. Он тяжело сглатывает и начинает снова. — Я… седлаю его. — …О… Как часто? — Не часто. — Почему? — …Правду? — Если хочешь. Сокджин жалко улыбается. — Это тяжело. Чонгук улыбается ему в ответ. Выражение его лица не дрогнуло и не выдало его, и Сокджин слишком затерялся в его взгляде, чтобы понять, куда направляется его рука. И это становится приятным и неожиданным сюрпризом, когда кончики пальцев касаются его члена. Стон, вырвавшийся у него, захлебывается и вырывается так, что утром Сокджину будет неловко. — Нужно много гибкости. — У меня проблема не с гибкостью, — возражает Сокджин. — Я достаточно гибкий. Сохраняя непринужденный тон, Чонгук продолжает разговор. — Я не ошибусь, если предположу, что ты не хочешь делать это сегодня вечером? — Чего? — Оседлать меня. Решать тебе, но я буду рад, если мы не будем этого делать. В конце концов, я должен доказать, что я хотя бы немного лучше, чем силиконовая игрушка, не так ли? Чонгук обхватывает его член и начинает поглаживать вверх-вниз. Он что-то лопочет, но слова не имеют смысла. Чонгук дает ему время, но не очень много. — Сокджин, — подталкивает он. — Разве я не лучше? — Да, — выдыхает он. Чонгук уже доказал, что он лучше. — Если я тебя сейчас не трахну, ты пойдешь к нему домой? — шутит Чонгук. — И оставишь меня с осознанием того, что я проиграл игрушке? Чонгук увеличивает темп движения руки, сжимая и разжимая член Сокджина, и Сокджин наполовину смеется, наполовину хнычет. Он качает головой. — Нет, не сегодня. Он не понимает, да и никто из них не понимает, что подтекст его слов говорит о желании, чтобы эта ночь не была единственной. Чонгук целует его, гладит и гладит, пока Сокджин не чувствует, что близок к разрядке, а затем бесцеремонно отпускает его и убирает руку. — Если бы у нас всё было по-твоему, — говорит Чонгук, поднимаясь на колени. Одновременно он тянет Сокджина вперёд в сидячее положение. Он поднимает свитер Сокджина. — Мы бы уже закончили. Когда свитер снят, Сокджин стягивает с себя нижнюю рубашку — белую футболку, которая до этого момента всегда была удобной одеждой — и Чонгук кладёт руки поверх его рук и засовывает их под свою кофту, и Сокджин понимает его, следуя его примеру, стягивает его кофту через голову. — Ты бы уже был в душе, — продолжает Чонгук и наклоняется вперёд, обеими руками стягивая с Сокджина штаны. Прежде чем полностью снять их, Сокджин ненадолго забирается руками в трусы Чонгука, чтобы еще раз ощутить всё, что его ждёт. В ответ на это глаза Чонгука закрываются, но он не шипит, не вздыхает и не подает никаких других признаков того, что его тронули. — Я бы ждал своей очереди. — Потом, — он снимает с Сокджина штаны. Сокджин делает то же самое с ним. — Ты бы ждал меня здесь, размышляя, стоило ли всё это того. А потом мы бы сели в машину, — Чонгук снимает свою футболку. И тут же откидывает в сторону — И мы ехали бы в тишине. Он толкает Сокджина назад, чтобы тот снова лёг. Он снова целует его шею, но на этот раз, когда он спускается к плечам, а затем к ключицам, он продолжает спускаться вниз. Поглаживая его грудь, пресс, пупок. Его бёдра, их изгиб. К досаде Сокджина, он пропускает самую важную часть и спускается к ногам, где ставит безболезненные засосы на внутренней стороне бёдер. — Я бы подвëз тебя к дому и следил за тобой, пока ты не окажешься внутри. Потом я бы уехал и вернулся сюда, ненавидя себя за то, что не сделал эту ночь стоящей. Чонгук поднимает ноги Сокджина, сгибая их так, что колени почти соприкасаются с его грудью. Он целует колени, голени, икры, а затем лодыжки, которые кладет себе на плечи. Он смотрит на Сокджина сверху вниз. — Я не позволю тебе сомневаться, что это того не стоило. Сокджин поднимает на него глаза, чувствуя себя ошеломленным и застигнутым врасплох. Он верит Чонгуку. Он впал в полное заблуждение, он верит Чонгуку, он хочет, чтобы его трогали, а в комнате очень жарко. Он кивает. — Хорошо. — …Хорошо. Чонгук отпускает его ноги и укладывает обратно. Это краткий миг покоя, потому что вскоре Сокджина снова перетягивают в сидячее положение, на этот раз к спинке дивана. Чонгук переместился на пол, упёрся коленями в ковёр между ног Сокджина. Без предупреждения он наклоняется к паху и проводит по нему носом. Затем он с открытым ртом целует ткань трусов. Сокджин едва не закрывает глаза, но не закрывает, и, ох, как же ему нравится видеть эту картину перед собой. Чонгук смотрит на него и ухмыляется. Он открывает рот и упирается зубами в резинку пояса. Медленно вгрызаясь в ткань, он оттягивает трусы. Если бы его до этого спросили, нравится ли ему эта идея, он бы, скорее всего, рассмеялся. Но сейчас, когда это происходит на его глазах, горло у него сжалось. Чонгук недолго продолжает в том же духе, но в конце концов берёт себя в руки и стягивает трусы, помогая Сокджину освободиться от них. Чонгук смотрит на него сквозь пелену в глазах. — Спальня? Всего одно слово, но его более чем достаточно, чтобы Сокджин снова начал сомневаться. Это краткий миг, но он тяжёл и от него почти невозможно избавиться. Мысль о том, чтобы пойти в спальню и позволить этому случиться там, кажется ещё более реальной, чем она есть. Но гостиная — безопасная зона. Именно здесь они проводили бóльшую часть времени, когда были здесь вместе. Эта комната была более привычной для Сокджина, напоминала ему о характере их отношений, не заставляя чувствовать себя не в своей тарелке, чего не было ни в одной другой части квартиры. Он колеблется. — Эм… — Здесь? Он молча кивает. — Хорошо, — говорит Чонгук и отпускает его ноги. В отсутствие тепла и контакта Сокджин снова хнычет, но замолкает, прежде чем это может затянуться. Чонгук встаëт. — Я сейчас вернусь. Как только Чонгук исчезает в коридоре, в комнате становится прохладно. Сокджин снова может дышать, думать и чувствовать, как ему стало ужасно тяжело. Чонгук возвращается не сразу, презерватив зажат у него между зубами, и он снова входит в комнату, вертя в пальцах бутылочку смазки. Это самый чонгуковский способ заявить о себе — носить с собой презерватив, и Сокджин снова смеëтся, вдавливая большой палец в нижнюю губу. — Что смешного? — Ты. Чонгук вынимает презерватив из зубов и кладет его на журнальный столик, и только тогда Сокджин понимает, что их два. Его глаза слегка расширяются. — Серьезно? Чонгук выпрямляется, теперь у него в руках только смазка. Он бросает короткий взгляд на Сокджина, затем на два презерватива, лежащие стопкой, и откручивает колпачок. — Ты сказал, что прошло много времени. — И что? — Я решил, что мы будем делать это, пока ты не уснёшь, — весело хмыкает Чонгук, наблюдая за реакцией Сокджина. Он выдавливает небольшое количество смазки на средний палец. — Я шучу. Это запасной вариант, на всякий случай. — О. — Похоже, ты разочарован. — Заткнись. Чонгук так и делает. Он растирает смазку между пальцами и оценивает Сокджина: его глаза сосредоточены на каждой части его кожи, они скользят вверх-вниз и из стороны в сторону. Сокджин подумывает спросить его, что он делает, но уже догадывается, что если задаст такой вопрос, то получит ответ в духе: «наслаждаюсь видом» или любой из миллиона других словосочетаний, которые в сумме дают «то, что надо». В итоге он не спрашивает. И не торопит Чонгука. Он не стал другим человеком за то время, что они танцуют этот танец. Он всё так же нетерпелив, всё так же чувствует, что может вспыхнуть. Но в то же время он наслаждается тем, как всё это медленно капает. Ничего другого сейчас не существует. Ни грубых слов в интернете, ни людей, выстраивающихся в очередь, чтобы высосать из них кровь, ни мира. Только они. Только это. Он хочет сказать Чонгуку, что, кажется, начинает понимать, как привлекательно «делать это долго». Но прежде чем он успевает это сделать, его взгляд переходит с выражения лица Чонгука на его грудь и ниже, пока не останавливается на эрекции, проступающей сквозь черные трусы-боксеры Чонгука. Сокджин закусывает нижнюю губу, его рука чешется от желания прикоснуться к себе, но он сдерживается. Когда Чонгук понимает, на что он смотрит, он опускает взгляд на свой пах. — Нормально? На секунду Сокджин поверил, что Чонгук разговаривает со своим пенисом. Но вовремя понимает. — Ну… это… это выглядит красиво, — наконец говорит он и снова смотрит в глаза Чонгуку. — Но многие вещи выглядят красиво. Главное, чтобы они выполняли свою работу. — Правда? — Угу. Чонгук делает шаг к нему, продолжая растирать смазку на пальцах. Он кивает на свою руку. — Я не согласен. — Не согласен? Чонгук останавливается и слегка прижимает свои голые ноги к ногам Сокджина, но не делает ни малейшего движения, чтобы встать на колени, сесть рядом с ним или даже поднять его. — Любой человек может выполнить работу, — тихо говорит он. Он опускает бутылку на диван и негнущейся рукой берется за волосы Сокджина. Он осторожно поглаживает их. — Главное, чтобы работа была сделана хорошо. Он тянет, и Сокджин шипит: боль и удовольствие совпадают, превращаясь в нечто реальное. Он следует за рукой Чонгука и встаёт с дивана. Чонгук отпускает его, и они снова целуются. Это не похоже на поцелуй, не совсем. Их рты открыты, языки трепещут, но давления почти нет, всё лениво и разряжено. Чонгук сжимает его бедра и разворачивает к себе спиной. Прежде чем Сокджин успевает встать коленями на диванные подушки, он отталкивается. — В другую сторону, — говорит он и, взяв Чонгука за руку, идет к спинке дивана и держась за неё, наклоняется вперёд и выпячивает зад. Когда проходит неопределенное количество секунд без прикосновений, Сокджин оглядывается через плечо. — Ты ведь не заставишь меня ждать дольше? Чонгук выглядит так, будто собирается что-то сказать на это, что-то умное и дерзкое, что-то, что заставит Сокджина усомниться в своём сегодняшнем решении. Но он ничего не говорит. Он подходит ближе и кладет руку на плечо Сокджина. Пальцами он поглаживает основание его шеи, делая мини-массаж, переходящий на заднюю часть шеи и левое плечо. Чонгук просто проводит подушечками пальцев, а затем ногтями по позвоночнику. Легкие прикосновения заставляют Сокджина вздрагивать и выгибать спину. Вскоре ладонь Чонгука обхватывает его левую щëку, и этого оказывается достаточно, чтобы Сокджин наклонился вперед, опустив голову и делая медленные вдохи. Он понимает, что, скорее всего, именно этого и хотел Чонгук. Почему он двигался так медленно и почему не торопился. От этого ожидания простой акт прикосновения к его заднице становится в тысячу раз более интенсивным, чем раньше. Одна из рук Чонгука прижимается к его животу, большой палец вращает успокаивающие круги над пупком. Он чувствует палец у своего входа. Он не навязчив. Он не давит и не толкает, а лишь даёт понять о своем присутствии. Неосознанно он напрягается, ожидая вторжения, и, как только он это делает, палец исчезает. — Что…? — Расслабься, — пробормотал Чонгук, а затем, повторив слово, прижался губами к коже его правого плеча, словно произнеся его про себя, он поймёт его. — Я расслаблен. — Нет, не расслаблен. Рука на его животе разгибается, а пальцы загибаются внутрь — не настолько, чтобы причинить боль или оставить следы, но достаточно, чтобы Сокджин понял: то, что говорит Чонгук — больше, чем просто предложение. Он повторяет слово из десяти букв, вдыхает его и сопровождает самыми сладкими поцелуями в спину. Сокджин закрывает глаза и делает глубокий вдох. Как будто медитирует. Он делает глубокий вдох, его живот поднимается и опускается вместе с ним. Как только мышцы расслабляются, и он снова выдыхает, рука возвращается к нему. Чонгук отвлекает его, шепчет приветствие, чтобы Сокджин повернулся к нему лицом, и они целуются. Это сладкий и страстный поцелуй, не такой уж и срочный, но всё же с оттенком отчаяния. Когда поцелуй становится ещё глубже, и Чонгук захватывает нижнюю губу Сокджина между зубами, Сокджин чувствует, как один из его пальцев проникает внутрь, минуя сфинктер. Он прекращает поцелуй, но не отстраняется. С открытым ртом он остается рядом и вздыхает. Когда в последний раз кто-то, кроме него, делал это? Он извивается, когда палец Чонгука полностью входит в него, и они оба делают паузу, чтобы он мог снова привыкнуть к этому ощущению. Снова успокаивающий большой палец вокруг его пупка. Он не говорит Чонгуку, когда и можно ли ему двигаться. Он начинает вращать бёдрами. Это единственный ответ, который нужен каждому из них. Медленно Чонгук вытаскивает палец, но тут же вводит его обратно. Он выгибает палец вперед и назад. Проходит целая вечность, прежде чем он вводит второй палец, целая жизнь, прежде чем он вводит третий, и мучительная вечность, прежде чем он вводит четвёртый. Четвёртый, как настаивал Сокджин, был не нужен. Он был готов. Но Чонгук, похоже, был склонен затягивать подготовку. Сокджин не может сказать, что не ценит этого. Лучше долго готовиться, чем потом мучиться. Но это не значит, что всё это — в любом случае — не слишком. Он не может притворяться, что его стояк не начинает болеть или что он подозревает, что начинает терять рассудок из-за прилива крови к телу. И дело не в том, что это неприятно. То, что делает с ним Чонгук — это не просто подготовка. Это практически массаж простаты. Ощущения потрясающие, чудесные, великолепные. Этого достаточно. Этого было бы достаточно, если бы Сокджин никогда не видел члена Чонгука. Если бы он не видел его, не представлял, что его ждёт, он мог бы довольствоваться этим. Но он жаден и очень хочет насытиться. Он начинает нетерпеливо покачивать бедрами. — Смотри, — прохрипел он, пытаясь оглянуться через плечо, но едва успевает повернуться. Он вращает бёдрами, снова и снова отталкиваясь от пальцев Чонгука. Он сжимается вокруг него. — Я готов, — вздыхает он. Чонгук отходит от него, чтобы забрать презервативы. Всё, что происходит между его возвращением и моментом, когда это происходит, как в тумане. Сокджин знает только то, что когда он чувствует головку члена Чонгука у своего входа, он выгибается, тело реагирует помимо воли. Чонгук прижимается к его входу, но не двигается дальше. Несколько секунд он проводит именно так, дразня. Как только он входит, погружая головку, глаза обоих закрываются. Чонгук стискивает зубы, а Сокджин делает неосознанный выбор — полностью отдаться ощущениям. Он перестает опираться на спинку дивана и наклоняется ещё больше, пока его живот не упирается в спинку, а руки не раскидываются по сиденью. Это происходит непреднамеренно, но позже он поймёт, что смена позиции позволяет сделать еще более глубокое проникновение, и поблагодарит себя за это. Он чувствует, как Чонгук заполняет его дюйм за дюймом, и, конечно же, не торопится. Тяга мучительна, но возвышенна. Кажется, что прошла целая вечность, прежде чем Чонгук полностью вошел в него, пока его бедра не встретились с бедрами Чонгука, и он не почувствовал, насколько глубокой может быть глубина. Он старается, по крайней мере на публике, не быть слишком вульгарным, но в такие моменты это не имеет значения. — Блять, — вздыхает он, и это звучит так, будто может быть всхлипом. Но если бы это был всхлип, он бы знал, что он исходит из места трансцендентного удовольствия. Вещи могут причинять такую боль, что от них хочется плакать. Вещи также могут быть настолько приятными, что заставляют вас плакать. Слезы никогда не делают различий. — Всë нормально? Не найдя слов, Сокджин просто кивает, его лицо по-прежнему утопает в подушках. — Больно? Да, но это хорошая боль. Больно и не больно. Это здорово и ещë лучше. Он качает головой. — Ты можешь встать? — Ты говоришь так, будто твой член… я не знаю… какая самая высокая гора? — Мауна-Кеа. — Не думаю, что это правильно. — Сокджин, я бы с удовольствием поспорил с тобой о географии, но мне нужно, чтобы ты встал, если можешь. — Могу, — говорит Сокджин, уже чувствуя, что снова раздражён, но лишь слегка. Это раздражение ему нравится. У него возникает ощущение, что он хочет одновременно заниматься сексом с Чонгуком и спорить с ним. Он дает себе время привыкнуть к размеру и медленно встает, возвращая руки на место. Под таким углом Чонгук чувствует, что внутри него всё по-другому. И совсем не плохо. Он ожидает, что Чонгук подождет еще час, прежде чем начнет двигаться, но Чонгук удивляет его, крепко обхватывая одной рукой за талию и наполовину выходит из него, чтобы затем войти снова с большей силой. Прижавшись ртом к шее Сокджина, он задаёт неумолимый темп. Сокджин и раньше встречался с парнями, которые его долбили. Это были парни, которые смотрели слишком много порно и считали, что весь секс — это содержание видео с преувеличенными движениями и преувеличенной выносливостью. Хотя он никогда не испытывал особой ненависти к методу отбойного молотка, он также никогда не любил его. Парни входили в него слишком быстро и слишком сильно, так что казалось, что ничего не происходит, кроме того, что кто-то шлепает его, но не дотрагивается до чего-либо. То, что Чонгук делал сейчас, могло быть именно этим. Темп быстрый, но с каждым ударом он точно попадает в простату Сокджина. Он также вращает бедрами и целует его шею, и Сокджин понимает, что где-то в середине того, как Чонгук глубоко входит в него, теряя чувство реальности, он больше никогда не сможет терпеть старый метод отбойного молотка. Чонгук протягивает руку вверх, чтобы погладить соски Сокджина. Сокджин начинает работать вместе с ним, отвечая на каждый толчок, то и дело сжимая его, чтобы услышать резкое дыхание Чонгука. Он кладет руку поверх той, что лежит у него на груди, но лишь на мгновение — вскоре он опускает еë вниз. Его пальцы находятся в нескольких сантиметрах от члена, но так и не доходят до него. Чонгук убирает руку с груди Сокджина и рывком убирает руку Сокджина, упираясь ею в спинку дивана. Сокджин стонет, но ничего не говорит. Темп нарастает, пока его член не начинает шлепаться о живот, и он хнычет, чуть ли не удваиваясь. Он использует руку, которую не держат, и пытается снова потрогать себя, но Чонгук, имея наглость хихикать ему в ухо, использует другую руку, чтобы прижать и еë. — Ты такой… — он не закончил оскорбление, которое хотел бросить. Он даже не уверен, что оскорбление вообще стоило того, чтобы его произносить. Чонгук кусает его за шею, впиваясь в него, а он поддается ему. Если сосредоточиться не на удовольствии, то можно различить звуки шлепанья кожи о кожу, гортанные звуки удовлетворения — их много, но вот Чонгука он не может разобрать. Он слышит его дыхание, иногда Чонгук издает стон, но он всегда короткий и мгновенно затихает. Однако он не может долго сосредоточиться на чëм-то, кроме удовольствия. Его тело горит, и виноват в этом Чонгук. Во время особенно сильного толчка Сокджин сокрушенно застонал и повесил голову. — Боже, — бессвязно бормочет он. — Я хочу, чтобы ты был у меня во рту. Он не хотел говорить это вслух и уж точно не ожидал, что Чонгук его услышит. Секс иногда бывает таким. Отвлекает. Но когда Чонгук сжимает его руки и двигает бедрами быстрее, он вгрызается в плечо Сокджина — не настолько сильно, чтобы пошла кровь, но достаточно сильно, чтобы было очень больно, — и отвечает: — Я тоже. Услышав его голос, Сокджин чувствует себя совершенно разбитым. Он задыхается, опустошенный: — Продолжай говорить. Он не успевает следить за тем, что начинает говорить Чонгук, но звука его голоса достаточно, чтобы он взлетел в воздух. Пальцы его ног впиваются в ковер, и он скулит. — Обними меня, — выдыхает он. — Ты не будешь себя трогать? — Нет, диктатор, не буду. Чонгук смеётся ему в ухо и отпускает одну его руку, но не отпускает другую. Он снова обхватывает Сокджина за талию, и Сокджин вновь держится за его руку. Он чувствует, как на него накатывает страсть, и это похоже на затишье перед бурей. Ничего не происходит, темп Чонгука не меняется, как и реакция Сокджина на него. Но внутри у него все тихо и спокойно, он осознаёт происходящие изменения. Внутри него зарождается и неуклонно нарастает тепло. Оно распространяется от паха к заднице, вверх по позвоночнику, по плечам, по рукам, по пальцам, по бедрам. По всему телу. Оно расцветает в его груди. Прежде чем это происходит полностью, он понимает, что это волна. Наступает момент чистого страха. Большинство раз, которые у него были, заканчивались поспешным и грубым петтингом. И это всегда было приятно. По крайней мере, раньше у него никогда не было с этим проблем. Но это было совершенно новым. Его пальцы проникают между пальцами Чонгука, и он сжимает их в ответ, издавая животный стон. Волна захлестнула его, и он позволил своим рукам превратиться в желе, упав на спинку дивана. Каждая частичка его тела вибрирует и покалывает, по всему телу разливается эйфорический прилив энергии. Он ничего не замечает, ничего вокруг, и всё, что он может сделать — это отдаться волне. В этой дымке он слабо слышит звуки, которые издаёт, как замирает и замирает его тело, как спазмируются его пальцы, впивающиеся в диванные подушки. В голове всё пульсирует, а сознание полностью отключается. Позже, когда он вернется домой и будет думать об этом перед сном, он поймет, что Чонгук имел в виду то, что сказал. «…пока не забудешь обо всëм остальном». Время покидает его. Он не знает, сколько времени прошло, пока он пытался спуститься с высоты, пытался прийти в себя после того, как его разум полностью отключился. Он лишь смутно ощущает, как Чонгук медленно выскальзывает из него, прижимаясь к стенкам. Он смутно ощущает, как нежная рука, лежащая на его спине, совершает успокаивающие круговые движения. Первой настоящей мыслью, которая приходит ему в голову после того, как мир начинает возвращаться, становятся два слова, которые на самом деле не принадлежат друг другу, но, как ему кажется, созданы друг для друга. Манифестный экстаз, думает он. Он открывает глаза наполовину, чтобы снова закрыть их и со вздохом опуститься на сиденье. Рука, лежащая у него на спине, напряженно прижимается к нему. — Ты в порядке, — бормочет Чонгук, его дыхание всë ещё тяжелое и сбивчивое. — Ты в порядке. Вздох. Стон, непреднамеренный. — Да, — соглашается он. Его голос даже не похож на его. Он неровный и грубый, и это заставляет его смеяться, потому что, надо же, он думал, что его только что поимели. Все предыдущие разы кажутся мелочью. На дрожащих руках он вжимается в диван и начинает приводить себя в порядок. Он встаёт, но держится руками за край дивана, потому что у него серьезный случай студенистых ног, и положение неустойчивое. — Черт, — слышит он слова Чонгука. Сокджин почти не замечает движения за спиной, но успевает заметить, как Чонгук поднимает выброшенную футболку и складывает ее в комок. — Это займет всего секунду, — говорит он и начинает вытирать Сокджина своей футболкой. С помощью одной части ткани он убирает смазку и все следы грязного и удивительного оргазма Сокджина. Затем он вытирает его головку члена другой частью ткани, протягивая её вокруг. Чонгук держит одну руку на талии Сокджина, а перед тем, как убрать футболку, когда всё будет чисто, он быстро целует Сокджина в плечо. У Сокджина нет слов. Он смотрит на Чонгука, который с нежностью смотрит на него. — Ну что? — спрашивает Чонгук. — Я сделал это? — Что сделал? — Сдержал слово? Сокджин улыбается и одновременно закатывает глаза. Он снова целует Чонгука, и этот поцелуй совсем не похож на предыдущие: в нем нет напряжения и облегчения. Солнечный свет и отсутствие дождя. — Я был так… Я даже не спросил, кончил ли ты. — Всë в порядке. — Да или нет? Чонгук кивает. Еще один поцелуй, и его рука, как и прежде, ложится на щеку Сокджина. — Как я мог не кончить? В голове возникает вопрос. Стоит ли мне идти домой? Должно быть, очевидно, что дилемма не дает ему покоя, потому что следующее, что говорит Чонгук — почти ответ. — Ты хочешь принять душ? — Да… да, это хорошая идея. — Я могу кинуть одежду в стирку. Сокджин почти спрашивает, зачем, и Чонгук молча кивает в сторону одной из бесформенных куч на полу. На ткани видны белые пятна. Он краснеет. — Как-то неловко. — Нет, — говорит Чонгук. — Иди. Я уберусь. — Спасибо. — …Если хочешь, — доносится до Сокджина, пока он шатаясь, пробирается по коридору в ванную. Он оборачивается. Чонгук пожимает плечами. — Я могу заказать еду, если ты голоден. Ты, наверное, не ел с тех пор… да? Сокджин хмыкает, уже готовый пустить слюни при одной мысли о джокбале. — Это было бы… так потрясающе. *** Душ выводит Сокджина из облака, по которому он начал ходить. Когда он выходит из душа, на стойке для него лежит серый спортивный костюм, ему всё ещё кажется, что его тело состоит из всевозможных созвездий и извергающихся вулканов. Но он чувствует себя самим собой. Он чувствует себя частью мира. Его разум не пуст. Когда он возвращается в гостиную, там всё чисто. Выброшенные предметы одежды исчезли, как и пятна, оставленные им на диване. В комнате горит тёплый свет, а в центре журнального столика горит свеча. Телевизор включен, и кажется, что ничего из того, что произошло, на самом деле не было. Вполне возможно, что это та же самая гостиная, в которой он сидел в первый раз. Чонгук появляется ненадолго, сообщает, что скоро принесут еду, и идет мыться. Пока Сокджин ждал, он сидел в углу дивана, подтянув колени к груди и изо всех сил стараясь не погрузиться в воспоминания о ни с чëм не сравнимом экстазе. Ему это не удаётся, он с ухмылкой впивается в ткань треников Чонгука и краснеет, когда на него нахлынывают воспоминания. Ему должно быть стыдно, возможно, он должен чувствовать себя виноватым. Отчасти он так и делает, но не по той причине, по которой должен. Он должен чувствовать себя виноватым, потому что это могла быть ошибка, или что там было раньше, из-за чего он так переживал. Но не это царапает его изнутри. Его беспокоит осознание того, что, пережив этот опыт, он не хочет ничего, кроме как получить его снова, снова и снова. Один раз? Честно говоря, он слишком быстро согласился. *** Еда — жареная курица с приправами — прибывает через десять минут, а Чонгук присоединяется к нему после пяти, одетый в широкие треники и больше ничего. Сокджин знает, что он выпендривается, но всë равно находит это милым, успокаивающим и диким. Это был человек, который так хорошо его принял, что он на мгновение забыл, кто он такой. — Это был… метод? Чонгук слизывает соус с пальца — среднего (Сокджин уверен, что это было сделано намеренно) — и вопросительно смотрит на него. — О чем мы говорим? — О твоем правиле «не прикасаться». Он хмыкает. — Не… я бы не назвал это методом. — Почему? — Это скорее мера предосторожности. Трудно иметь их, если ты трогаешь свой член. — Эти… точно. Манифестный экстаз. Чонгук ласково улыбается ему. — Думаю, официальное название — оргазм простаты. — Точно… Чонгук удивленно смотрит на него. — А ты никогда…? — Не испытывал? То есть… я пробовал раньше. Но… обычно только с собой. Чонгук пожимает плечами и снова смотрит в телевизор. — Бывает. Иногда трудно делать это в одиночку. Не невозможно. Но трудно. — И что, ты делаешь это со всеми, с кем спишь? — Только если чувствую, что они этого заслуживают. — И ты думаешь, что я заслуживаю? — Я думаю, тебя не трахали полгода, и ты заслужил, чтобы тебя трахнули с размаху. Сокджин смеется и возвращается к еде. Он не знает, не противоречит ли это правилам. Возможно, им вообще не стоит обсуждать секс. Одноразовая встреча была не просто так, и за ней не следовало вести разговоры. Пора было вернуться к нормальной жизни. Это было неприятно, потому что ему хотелось о многом спросить, многое сделать. Он всë ещё хотел попробовать Чонгука на вкус. Но всё было кончено. Окно закрылось. Они едят на диване, смотрят старый мультфильм и смеются вместе. Через некоторое время после еды и до их общего понимания ноги Сокджина в носках пробираются на колени Чонгука, и Чонгук не замирает и не напрягается. Не отрываясь от экрана, он обхватывает левую ногу Сокджина обеими руками и большими пальцами разминает стопу. Это так привычно и легко, что они не задаются вопросом, хотя оба знают, что должны. После того как еда закончилась, Сокджин уже давно должен был отправиться домой — кто в здравом уме задерживается так долго после свидания на одну ночь? — как и во всех других случаях, признание пришло внезапно и беззаботно. — Чонгук? — Хм? — …А что, если я захочу сделать это снова? Чонгук впервые отрывает взгляд от телевизора. Он не улыбается, не улыбается ртом, но его глаза блестят и наполнены облегчением и волнением. — Сейчас? — Конечно, но я имел в виду… когда угодно. Чонгук возвращает свое внимание к телевизору. — …Я рад, что мы на одной волне. *** На следующий день, перед премьерой, пока Сокджин прихорашивается у себя дома, визажист Оксум незаметно указывает ему на фиолетовый след на ключице. Она улыбается ему. — Если я предположу, что ты хочешь скрыть это…? — Ты окажешься права, — быстро отвечает Сокджин и кивает. Она смеется и подготавливает свои принадлежности. Сокджин переводит взгляд на Чансона, который стоит на балконе и разговаривает по телефону. Он не думает, что Чансон что-то подозревает, но не может не задаваться вопросом, есть ли у него какие-то догадки. В глубине души он понимает, что чувствовать себя виноватым неразумно. Тем не менее, он не перестает сокрушаться по этому поводу. Если бы Чонгук был кем-то другим, всё было бы не так серьёзно. Но дело было в том, что Чонгук был Чон Чонгуком. Он был суперзвездой с множеством главных ролей за плечами и именем, которое постоянно всплывало в социальных сетях и колонках сплетен. Вступление в отношения с ним — а теперь, когда они уже выяснили, что одного раза недостаточно, чтобы удовлетворить обоих, он определенно вступил в отношения — может означать целый мир вещей, которые он никогда не сможет понять. Он чувствует, что его вот-вот поймают с поличным. Главный стилист Го Ын, который теперь будет работать с ним в обозримом будущем, одевает его в шёлковый костюм пастельно-голубого цвета. Блейзер и брюки украшены бледно-розовыми и бледно-жёлтыми розами, которые, кажется, распускаются прямо на его глазах. Под блейзером — рубашка из пастельно-жëлтого шифона с небольшим воротником жабо. Его волосы, которые еще не полностью вернулись к своему естественному оттенку, в середине переходного периода состоят из трех цветов. Корни — темно-коричневые, кончики — тускло-блондинистые, и незаметная каштановая полоска между — всё это прекрасно сочетается. С левой стороны и волосами, уложенными в «мокрую» причёску, он выглядит так, будто сошел с обложки модного журнала. — Это не слишком? — спрашивает Го Ын, глядя на него в зеркало. — Всё идеально, — отвечает Сокджин. Ему говорят комплименты о том, как макияж подходит к его лучшим чертам, как всё это красиво обрамляет его лицо. Он соглашается, но не упоминает о том, что, по его мнению, ещё больше подчеркивает его достоинства: о послевкусии. Машина приезжает за Сокджином. Чансон садится на пассажирское сиденье, а он — на заднее. Пока они едут в квартиру Чонгука, он готовится к тому, что к тому моменту, как Чонгук подсядет на заднее сиденье, Сокджин будет в полной боевой готовности. Он боится, что Чонгук может их выдать. — Ты хорошо убираешься, — говорит Сокджин, сохраняя спокойный и осторожный тон, не позволяя просочиться наружу ни одному из тонко завуалированных флиртов, в которые он был так вовлечен ранее. Чонгук, одетый в свои любимые солнцезащитные очки и простой тёмно-синий костюм с серебристым дамасским принтом, прислонился к подголовнику, наклонив подбородок вперед. Он лениво поворачивает шею влево и смотрит на Сокджина. Голос его равнодушен и почти беспечен, когда он отвечает: — Спасибо. Он закрывает глаза, откидывая голову назад, и до конца поездки ничего не говорит. Сокджин прекрасно понимает, что Чонгук играет, но это действие — или его отсутствие, в очень малой степени — жжёт. *** Ходить по красной дорожке так же весело, как вырывать зубы. Во-первых, слишком много людей. Знаменитости, журналисты, фанаты, все они кричат и говорят одновременно. Уши закладывает, и в первый раз, когда Сокджин шёл по такой дорожке, он думал, что умрет, не дойдя до нужного места. Может случиться и сенсорная перегрузка. Вспышки камер, люди во всех направлениях, обращающиеся к тебе — всего этого слишком много. В конце концов, он был актером. Бóльшая часть его работы, хотя и совместной, выполнялась в тишине, когда люди пассивно наблюдали или активно реагировали. Если бы он был музыкантом, то, возможно, смог бы привыкнуть ко всему этому. Но как только они подъезжают к месту высадки, его желудок сводит узлом, и он думает, что его сейчас стошнит. Чонгук смотрит на него, прежде чем выйти из машины. -Ты готов? Он смотрит мимо Чонгука в тонированное окно. Шум уже слишком сильный. — Слишком много людей, — бормочет он. Чонгук смотрит на него некоторое время. Он смотрит в окно. — Так, — говорит Чансон спереди, — это та часть, где… — Дайте нам минутку, — говорит Чонгук, снимая солнцезащитные очки. Он жестом показывает Сокджину подвинуться ближе. Бросив настороженный взгляд в сторону Чансона, Сокджин придвигается к нему, убирая пространство между ними, пока их бедра не соприкасаются. Чонгук надевает солнцезащитные очки на лицо Сокджина. Часть Сокджина искренне желает, чтобы Чонгук просто передал ему это. Однако огромная его часть испытывает облегчение и радость от того, что этот момент настал. Каким бы приватным он ни был. — Готов? — тихо спрашивает Чонгук. Сокджин кивает. Рёв толпы раздается в тот момент, когда они вместе ступают на ковровую дорожку. За барьерами фанаты неистово машут руками, держа в руках постеры с фильмами, блокноты и другие вещи для подписи. Некоторые из них, возбужденно крича, достают свои телефоны, чтобы сфотографировать их появление. Телеведущие и интервьюеры в отдалении уже присматриваются к ним. Чонгук обхватывает Сокджина за талию, и рёв становится всё громче. Они стоят так уже целую минуту, давая всем желающим налюбоваться на себя. Прогулка по ковру в этот раз как-то затянулась и закончилась позже, чем ожидалось. Ведь с Чонгуком это новый опыт. Но с ним всё же легче. Через некоторое время после того, как они приостановились, чтобы попозировать для фотографий, Чонгук притягивает его поближе и негромко спрашивает: — Я не спросил вчера вечером — насколько ты гибкий? Поскольку вопрос застал его врасплох, Сокджин смеётся. Момент запечатлен, и его будут вспоминать еще несколько недель. Он поворачивается. — Я не знаю. Почему ты спрашиваешь? Чонгук снова наклоняется к камере с невинной улыбкой и поднимает руку, чтобы никто не смог прочитать по губам: — Потому что в следующий раз, когда я буду трахать тебя, я хотел бы увидеть твое лицо. Сокджин реагирует на это лишь лёгкой улыбкой, а то, как учащается его дыхание и опускается живот, не может заметить никто, кроме него самого. Он прикусывает губу в тщетной попытке сдержать улыбку, но это бессмысленно. *** Спустя несколько часов после премьеры короткий ролик с Сокджином станет вирусным. В середине интервью, взятого на мероприятии, репортёр спросит его, каково это — снова идти по красной дорожке. Момент, о котором пойдёт речь, будет пустым, безмолвным, если не считать отдаленных криков фанатов, шестью секундами размышлений с его стороны. Его глаза будут блуждать, он потеряет дар речи, пока в последнюю секунду, кажется, не сорвется с места и не рассмеется сам с собой, начав отвечать на вопрос. Причиной популярности ролика стал твит пользователя @eomoovu.Лол, я просто знаю, что JK опускает его, потому что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО определение секс-флэшбэка.
50.5k Ретвитов 178K Лайков