taaffeite moths

SUB: Интервью для весеннего выпуска журнала Brick Здравствуйте, Это письмо в ответ на запрос об интервью с вами для журнала Brick Magazine. Я бы с удовольствием написал о вас статью для весеннего выпуска. И, не волнуйтесь, отказ от ответа на это письмо будет равносилен подтверждению вашей незаинтересованности, которую я понимаю и полностью уважаю. Спасибо за уделенное время, Ким Намджун, контрибьютор Brick Magazine *** Притягательность обещания одной ночи исчезла в тот момент, когда Сокджин испытал манифестный экстаз. Как только он почувствовал, что значит для них двоих соединиться, соединить свои самые чувствительные части, он понял, что обещание провести одну ночь стало больше походить на угрозу. Если бы у них была только одна ночь вместе, это было бы наказанием, а не подарком. Несмотря на все свои сомнения (и несмотря на голос в голове, чьи интонации и характер так идеально повторяли характер Чансона), он хочет Чонгука каждый день. Иногда — каждый час. В его теле что-то дикое решило уничтожить все следы самообладания и покончить с невозмутимостью. Ночью, когда он остается один, его руки обхватывают подушку, и он притворяется, что прижимается к нему. Теперь, когда он прикасается к себе — если он вообще позволяет себе это — он думает обо всех способах, которыми он мог бы это сделать. Он не торопится с рукой. Когда у него есть время. Дело в том, что в последнее время у него было не так много времени. Времени, то есть. Его не хватало, чтобы чувствовать себя одиноким или слишком страстным, не хватало, чтобы переполняться желанием, голодом… потребностью. Ведь хотя Чонгук и сказал «одна ночь», они не могут оторваться друг от друга, чтобы эта «одна ночь» стала реальностью. «Одна ночь» стала тем же самым, что и «завтра», и перестала существовать, как только наступило сегодня. Сейчас его ноги выгнуты дугой над телом Чонгука. Колени направлены в потолок, а лодыжки — чуть ниже плеч Чонгука. Сокджин медленно опускается вниз, не торопясь, но и не перебарщивая, наслаждаясь ощущением того, как его заполняют дюйм за дюймом. Это то, что до «Всего этого» ему никогда не надоедало, но теперь всё немного иначе — он ждëт этого с нетерпением. Вытянув руки за спину, он держится за бедра Чонгука, принимая его в себя. Это не сложная поза, но она кажется странной в своей интимности, более личной, чем все, что они делали до сих пор. Его живот вздрагивает от лëгкого смеха — и удовольствие, и тупая боль. Чонгук закинул одну руку за голову, а другой поглаживает голень Сокджина — жест одновременно успокаивающий и вопросительный. Сокджин кивает, его глаза закрываются, когда он полностью погружается в воду. Когда Чонгук полностью входит в него, он издает прерывистое хныканье и вздрагивает, его живот сворачивается. — Я в порядке. На мгновение он замирает, привыкая к его присутствию и размерам. Убрав руку с бедра Чонгука, он прижимается к его груди, дыхание становится тяжёлым, когда он меняет положение. Он чувствует, как рука Чонгука обхватывает его лодыжку, а большой палец проводит круговыми движениями по выступу. Некоторое время они молчат, пока Сокджин не начинает медленно раскачиваться, используя руки и бёдра, чтобы ненадолго приподняться. — Нет, нет, — говорит Чонгук почти с укором, но в то же время ласково. Его рука снова обхватывает лодыжку Сокджина. — Подожди. — …Серьёзно? Их взгляды встречаются. Чонгук убирает руку с затылка и гладит ею другую ногу Сокджина. Он улыбается. — Серьёзно. Мне нравится вид. Они должны были заниматься… не этим. В отличие от первого раза, до приезда в многоэтажку Чонгука не было ни плана, ни договорённости. Первые пятнадцать минут им удалось просидеть на диване и притвориться, что они смотрят какую-то дораму. После того как Чонгук встал, чтобы пойти на кухню, он обошел спинку дивана и, наклонившись, поцеловал в плечо Сокджина. Не успел он дойти до кухни, как они уже целовались. И вот они уже голые на полу гостиной. Сокджин вздыхает. — Ты заставляешь меня уйти. — Ты не уйдёшь. — Не уйду? Чонгук качает головой и выглядит беззаботным, очаровательно самоуверенным, что гораздо приятнее, чем было бы на ком-то другом. Сокджин хмыкает. Он все равно начинает двигаться, очень медленно. Когда он приподнимается в первый раз, то замечает, как тихо, почти незаметно, Чонгук вздрагивает, как коротко выгибается его спина, отталкиваясь от пола. — Почему ты так уверен? — Я смотрю на тебя, — просто отвечает Чонгук, и его ответ вызывает на лице Сокджина легкую улыбку, потому что его глаза закрываются, а дыхание перехватывает. — А ты выглядишь так, будто тебе это слишком нравится, чтобы уйти домой. С каждым подъемом и спуском живот Сокджина крепко сжимается, и из него вырывается блаженный звук, когда он снова опускается вниз. Он почти теряется в этом. Так бывает, когда он в позе наездника. В этой и других подобных позах он может контролировать, сколько он принимает, и, что самое главное, принимать это правильно. Он знает, в какие точки нужно попасть и как это сделать. Когда он контролирует ситуацию, удовольствие принадлежит ему. И хотя он не сомневается в способности Чонгука доставить ему удовольствие — он доказал, что может свести Сокджина на нет, не используя рук, он знает, что если в присутствии Чонгука ему представится возможность получить удовольствие, он должен воспользоваться ею, пока есть такая возможность. — Ты так говоришь, как будто сам не наслаждаешься, — в конце концов говорит он, закусывая нижнюю губу и увеличивая темп. Каждый раз, когда он чувствует, как Чонгук входит и выходит, его бьют мурашки. Его руки уже начинают трястись от напряжения, а бёдра становятся неустойчивыми. Он откидывается назад, все еще держась за бёдра Чонгука, и начинает наращивать темп. Он лишь отчасти имеет в виду то, что говорит. В основном это шутка. Но есть в нем и тихая часть, которая время от времени задумывается о том, насколько Чонгуку нравится то, что они делают вместе. Невозможно отрицать, что для Сокджина секс с Чонгуком — это хорошо. Это было здорово. Если он был особенно щедр на комплименты, то, скорее всего, в ход шли такие слова, как «умопомрачительно», «волнующе» и «потрясающе». Он мог сказать, что Чонгуку нравится делать это с ним, дразнить и всё такое. И хотя было совершенно ясно, что между ними есть что-то неосязаемое, но существенное, Сокджин всё ещё сомневался, насколько сильно он нравится Чонгуку. Было ли удовольствие взаимным, было ли желание равным. Впрочем, это был глупый вопрос. Как и вопрос о том, чем именно они занимались. Сказать, что они просто занимались сексом, было слишком бессердечно. И это сбивало с толку, потому что если это был просто секс, то Чонгук ужасно старался ограничить ласки спальней — или, в данном случае, полом. Он держал Сокджина за руку, когда это было необязательно. Когда они не были на людях. Он целовал плечо Сокджина, а иногда, если это позволяло уединение, и шею, даже если на горизонте не маячила перспектива секса. Он всегда был заботлив и нежен, чего не требовали отношения «просто секс». Чонгук, должно быть, каким-то образом чувствует это, частичную правду в словах, потому что он вздыхает: — Мне это нравится. Он поднимает бёдра и одновременно с этим опускает Сокджина. Когда Сокджин открывает глаза и смотрит вниз, он видит, что Чонгук смотрит на него с вожделением и голодом. Он больше ничего не говорит, не произносит слов, но всё это время не сводит глаз с Сокджина. Тёмные, напряженные, переполненные таким желанием, которое, кажется, существует только в фантазиях. Взлёты и падения их бёдер, встречающихся посередине, становятся всё быстрее, всё отчаяннее. Когда Сокджин удовретворяет себя в одиночестве, он задает тот же темп, что и они. Когда он кончает, это происходит с тишиной, а затем с криком, переходящим в хныканье. Он почти не замечает, когда кончает, приземляясь брызгами на живот Чонгука, и как вид этого подстегивает его. Когда Чонгук кончает, двигая бедрами в такт с Сокджином, он закусывает губу, закрывает глаза и почти сразу же сглатывает стон, как только он вырывается наружу. Сокджин неуверенно наблюдает за тем, как он спускается с высоты. Переведя дыхание, он тихо спрашивает: — Ты кончил? Чонгук открывает глаза. Он оглядывает Сокджина с ног до головы и кивает. — Да. Он почти спрашивает. Но решает ничего не говорить и поднимается. Он слишком чувствителен и шипит, когда член Чонгука выскальзывает из него. Он начинает полностью съезжать с него, отводя ноги назад и в сторону от плеч Чонгука, пока не упирается в его талию, собираясь встать. Прежде чем он успевает это сделать, Чонгук бережно берёт его за руку, удерживая на месте. — Почему ты так смотришь на меня? — спрашивает он. — …Я никак не смотрю на тебя. Некоторое время Чонгук просто наблюдает за ним. Затем он приподнимается и садится, удерживая Сокджина на месте, чтобы тот сидел у него на коленях. Он обхватывает Сокджина за талию и снова молчит. — Ты что-то знаешь? — Он спрашивает почти шёпотом, глядя в сторону. — Я очень много времени провожу, глядя на тебя. Но ты об этом не догадываешься. Я умею быть незаметным. Но я вижу тебя, Сокджин, — и тут он снова поднимает глаза на Сокджина. — Поэтому я могу определить, когда ты смотришь на меня по-другому. Некоторое время ничего. Но в конце концов Сокджин спрашивает: — Я не могу понять, ты задерживаешь дыхание? — Что, сейчас? — Нет, как… когда ты кончаешь, — Чонгук только смотрит на него. Сокджин отводит взгляд, — Не знаю, ты очень тихий. — Ладно, так и быть, — Чонгук делает паузу. Он выглядит отчасти смущенным, отчасти хмурым и, возможно, даже немного расстроенным из-за того, что не понимает. Он смотрит вниз. — …Тебе не нравится, как я кончаю? — Нет, мне внсе равно — просто трудно понять, нравится ли тебе это, когда ты ничего не говоришь. — Что, ты хочешь, чтобы я разговаривал во время этого? Сокджин смеётся: — Нет. Это последнее, что я… Нет. Просто приятно знать, что тебе это нравится, вот и всё. — Конечно, мне нравится. Я не могу, — коротко смеется Чонгук, — оторвать от тебя свои чёртовы руки. Я бы не стал продолжать это делать, если бы мне не нравилось. -; Не слушай меня, — говорит Сокджин. Он убирает руки и собирается отстраниться. — Подожди, — мягко говорит Чонгук, проводя ладонью по талии Сокджина. — Тебя это так сильно беспокоит? — Меня это не беспокоит. Улыбаясь, Чонгук опускает голову и упирается носом в ключицу Сокджина. — Для человека с твоей карьерой, должен сказать, ты не такой уж хороший лжец. — Я не знаю, ладно? Просто… мне кажется, это сексуально. Это… — Сокджин вдыхает и, вспомнив, как Чонгук каждый раз спрашивает его о том, чего он хочет, улыбается. — Мне это нравится. Чонгук явно хочет что-то сказать, и выражение его лица становится ровным и спокойным, возможно, даже облегченным, но он ничего не говорит. Он лишь снова целует Сокджина и спрашивает: — Ты голоден? Сокджин кивает. Чонгук целует его шею. Ключицу. Плечо. И похлопывает по бедру, чтобы они могли встать вместе. В мгновение ока презерватив исчезает, и они оба снова вытираются футболкой. — Я могу заказать что-нибудь, — говорит Чонгук, когда они встают. Он тянется к полу, чтобы достать свои треники, которые с лёгкостью надевает. Или, — обращается он к Сокджину, надевая футболку, — я могу тебе что-нибудь приготовить. Сокджин смеётся, всë ещё немного ошеломлённый, и ищет на полу свою одежду. Он держит руку на животе. — Ты приготовишь для меня? — Ну нет, только не снова. В первый раз тебе не понравилось, — Чонгук замечает руку, лежащую на животе Сокджина, и делает шаг навстречу, осторожно беря его за руку и отводя в сторону. — А у меня есть рамен, — улыбается он и подходит ближе, пока они не оказываются грудь к груди. — и меня есть яйца, — еще один поцелуй в плечо Сокджина. — И знаешь что? Чонгук прижимается к мочке уха Сокджина, обхватывая его за талию. — Кажется, у меня в морозилке есть вырезка, — шепчет он и поднимает Сокджина. Сокджин вскрикивает, а затем смеётся, держась за крепкие плечи. — Тебе нравится, как это звучит? — Это зависит от того… собираешься ли ты приправить вырезку? — Приправлю, — говорит Чонгук, прижимаясь к его шее, с улыбкой в голосе. Они прижимаются друг к другу, пока Сокджин не чувствует прикосновение материала к своему члену, и воздух выходит из него. Он все еще чувствителен и говорит об этом, поэтому Чонгук отпускает его. Он бросает на него короткий взгляд. Еще один неуместный (может быть?) поцелуй в шею, а затем, — Я приготовлю тебе всё, когда ты выйдешь, — говорит он, уже зная, что Сокджин точно пойдет в душ первым. Когда Чонгук отходит от него и направляется на кухню, Сокджин выдыхает, чувствуя в равной степени облегчение, легкое возбуждение и замешательство. *** В душе он думает о том, как знакома ему эта ванная комната. Серая плитка, белые стены, закрытый душ, похожий на аквариум в человеческий рост, отдельно стоящая ванна из серо-белого мрамора, напоминающая половинку яйца. Зеркало прямоугольное, с тремя отделениями и белой светодиодной подсветкой вокруг него. Помещение просторное, и когда Сокджин впервые зашёл в него, ему показалось, что оно слишком велико для одного человека. Но теперь он привык. Интересно, это что-то значит? Он пользуется шампунем Чонгука и его гелем для душа BVLGARI, который стоит больше, чем ужины Сокджина. Он чувствует себя самозванцем, как будто примеряет на себя чужую жизнь, но в то же время всё это кажется ему настолько знакомым, что он не обращает внимания на странности. Сейчас его забавляет знание того, что единственная причина принимать душ после секса — это удалить его с себя, в крайнем случае — стереть его из памяти. И вот он здесь, смывает с себя секс и прикосновения, но в то же время окунается в малую толику того, с кем он это делал. Он не сможет заснуть сегодня ночью, и он знал это. Он вернется домой, обнимет подушку, почувствует запах Чонгука в своей постели и удивится, как всё это произошло так быстро. Он даже не знал, чем они занимаются. Ему нравится, когда Чонгук целует его шею и держит за руку, но он не уверен, что думает об этом. Он же сам говорил, что не хочет быть заменой. И вот он здесь, примерно на девяносто процентов уверенный, что стал ей. Выйдя из душа, он вытирается насухо и, прежде чем надеть одежду, ищет увлажняющий крем. Он ненавидит оставлять кожу сухой, и мысль о том, что придётся ждать, пока он вернется домой, уже напрягает его. Он заглядывает под раковину, полагая, что Чонгук не будет против. Ничего не найдя, он открывает первый отсек справа от зеркала. Сквозь флаконы с разными одеколонами и лосьонами после бритья его взгляд останавливается на увлажняющем креме в белом флаконе. Не успевает он закрыть зеркало, как его взгляд падает на единственную неуместную вещь в шкафу: приклеенный к задней стенке листок бумаги, исписанный почерком Чонгука. Несмотря на полусекундное осознание того, что чтение будет навязчивым, Сокджин не может удержаться от того, чтобы не остановить взгляд. Потому что мне не нравится, какой я, когда я пьян. Потому что меня от этого тошнит. Потому что не могу изменить прошлое. Потому что это может изменить будущее. Потому что, когда я пьян, я теряю время и, в отличие от денег, не знаю, сколько его у меня есть. Потому что я не могу вспомнить свои… Сокджин закрывает шкафчик, заставляя себя опустить глаза. Его гложет чувство вины за то, что он так долго не мог закончить увлажнять кожу. Положив флакон на место, он старается не смотреть по сторонам. *** В рамене есть не только вырезка — достаточно приправленная — но и грибы, зеленый перец и ростки фасоли. По тесту он чуть выше средней одноразовой миски из магазина, поэтому Сокджин слегка впечатлён. Они едят в столовой за столом: Сокджин — с одной ногой на стуле, а Чонгук — с ласковым выражением лица, которое кажется незаслуженным и неуместным. После этого они устраиваются на полу в гостиной с открытой дверью на балкон. Ночной воздух проникает внутрь, и прохлада становится приятной. Сокджин сидит, укутавшись в плед, его ноги снова лежат на коленях Чонгука, а Чонгук сидит, прислонившись спиной к стене. Их взгляды устремлены на город, на небо, но всё их внимание, во всей его интенсивности, приковано друг к другу. — Я выбрал новый проект, — говорит Сокджин после долгого комфортного молчания. Он смотрит на звëзды, хотя знает, что в городе они не появляются. — Это фильм ужасов. — Правда? — Угу. — Интересно. Сокджин смотрит на него, почти улыбаясь. — Что, ты никогда не представлял меня в фильме ужасов? — Нет. Мне кажется, тебе идет. Не думал, что ты любишь ужасы. Посмотрев на небо, Сокджин тихо спросил: — Откуда тебе знать, что мне нравится? — И когда его вопрос остался без ответа, а в голове у обоих промелькнули мысли о выдирании волос и тому подобном, Сокджин вздохнул. — Я имею в виду, за пределами этого. — Нет. Ты прав… Но я мог бы, — их глаза встречаются. — Если бы ты этого хотел. — Если бы я этого хотел. Они некоторое время смотрят друг на друга, прежде чем Чонгук прерывает взгляд, тянется к карману брюк, достает зажигалку и пачку сигарет. Сокджин удивлен не столько сигаретами, хотя он уже знал о непривычке Чонгука, сколько тем, что сигареты и зажигалка остались на месте. Ранее он практически сорвал с Чонгука штаны и думал, что всё, что было в его карманах, непременно улетело бы в какой-нибудь забытый угол. Он ждёт, пока Чонгук просунет одну из них между губами, потом зажжёт её и, наконец, вдохнет. — Серьезно? Чонгук не отрывает сигарету от губ и спрашивает: — Что?» Сокджин насмехается, полуулыбаясь, и отворачивается. — Давай, я тебя не остановлю… но ты с ума сошел, если думаешь, что я позволю тебе поцеловать меня после этого. Он сдерживает смех, когда краем глаза замечает, как Чонгук убирает сигарету и выпускает облако дыма из носа. Сокджин протягивает руку и забирает сигарету. На секунду Чонгук думает, что тот собирается затушить её, как в прошлый раз, но Сокджин удивляет его, держа сигарету перед ртом. Сокджин не ожидал такой реакции: Чонгук быстро, как молния, дотягивается до сигареты и убирает ее подальше, прежде чем тот успевает сделать вдох. Чего он никак не ожидал, так это того, что Чонгук высунется из двери и выкинет сигарету на бетон внутреннего дворика. — Хорошо, — говорит Чонгук. — Хорошо, — поднимается он. — Куда ты идëшь? — Ты же сказал, что не будешь меня целовать? — И что? — Мне нужно почистить зубы. *** Моменты ярости перемещались, как пехотинцы в тылу врага: бесшумно и тактично. Он никогда не мог определить, когда что-то накапливается, прежде чем это произойдёт. Проблема была именно в этом. К другим гнев приходил неуклонно и постепенно. Они чувствовали, как он нарастает, прежде чем достигали предела. Для него же существовал только первый шаг: отсутствие гнева, за которым следовал второй: Красный. Проблема — его проблема, как любили напоминать ему профессионалы, ведь всё было его, даже если он этого не хотел — впервые обратила на себя его внимание, когда ему было семнадцать. Это был незначительный инцидент, что-то связанное с работой и несоблюдением тайминга, и всё, что он помнит — это разочарованные выражения лиц, которые окружали его после вспышки. Его отец и агентство решили, что неплохо было бы отправить его к профессионалу, пока проблема не начала влиять на них, пока, например, Чонгук не взорвался не на того человека и не стоил всем значительной зарплаты. Обучение проходило в форме еженедельных трёхчасовых занятий, во время которых Чонгук и еще десять человек сидели в классе с белыми стенами и слушали, как инструктор разговаривает с ними, словно с детьми. Каждому давали блокнот, в котором им предлагалось делать записи, выполнять упражнения и, в соответствии с детским отношением к ним, в пяти простых предложениях излагать то, что они узнали за этот день. Занятия были бичом существования Чонгука. В это время его график был настолько загружен, что он едва успевал спать. Он снимался в телевизионной дораме, участвовал в пресс-конференциях для фильма, который должен был выйти на экраны в следующем месяце, распускал многочисленные — и совершенно ложные — слухи о своей связи с поп-айдолом Бэк Чжинри (на это уходило удивительно много времени) и постоянно находился на грани того, чтобы вонзить тупую ручку в тыльную сторону руки своего отца. Ему было чем заняться и у него не было времени на управление гневом в любом его проявлении. Кроме того, занятия проходили в помещении, настолько похожем на традиционную классную комнату, что Чонгук чувствовал себя подавленным. Он бросил государственную и частную школу еще в юности, не сумев продолжить обычное образование после беспрецедентного успеха «Цветов дыма». Спустя годы после своего первого урока по управлению гневом он вспоминал о том, что должен был ценить это занятие. Это было самое близкое подобие нормальной жизни, и он избавился от него, как только смог. Он был записан на восемнадцать занятий и едва успел посетить три, как пригрозил, довольно неискренне, но тем не менее драматично, что прыгнет с моста, если ему придется посетить ещё одно занятие. Компания и отец, к его полному удивлению, согласились с ним. Для них занятия отнимали слишком много времени от его недели — всего три часа, но три часа превращались в вечность, когда они блокировали деньги. Они согласились, что ему не нужно ходить на занятия, и после этого некоторое время всё было хорошо. Чонгук стал менее злым, менее взрывным. И более послушным. Только когда ему исполнилось девятнадцать, он узнал, что его внезапное спокойствие стало возможным благодаря ежедневному приему Золофта. Некоторое время ему не нужно было ни с кем встречаться из-за своей «проблемы». Только после реабилитации, когда Золофт уже не помогал, Сиян и его компания установили новое правило. Они не будут его бросать. Они не будут подавать на него в суд за нарушение контракта. Они не будут порочить его имя. До тех пор, пока он будет посещать одно «обследование» каждый месяц. — Всегда рад тебя видеть, Чонгук. Чонгук улыбается доктору, тонко и неискренне. Он понимает, что просто не любит тех, кто смотрит на него свысока, и поэтому, естественно, презирает всех терапевтов, врачей и прочих, к кому его отправляли всякий раз, когда его голова становилась слишком запутанным лабиринтом, чтобы ориентироваться в нём в одиночку. Впрочем, не ко всем. Только определенный тип терапевтов, докторов и тех, кто их посылает. Этот «кто угодно», доктор медицины Ван Юнсиль, был невыносим просто потому, что он был мошенником. Не его сертификаты или дипломы с фотографиями знаменитостей — все они были законными, разбросанными по аляповатым синим стенам крошечного офиса. Поддельным был характер Юнсиля. Каждый раз, когда он улыбался, Чонгук вспоминал обманчиво добрых злодеев из сказок, которые от чистого сердца дарят ничего не подозревающим людям отравленные красные яблоки. — Хотел бы я сказать то же самое, — говорит Чонгук, не переставая улыбаться. Ему не так часто приходится притворяться, поэтому, когда ему выпадает шанс, он им пользуется. Юнсиль быстро приходит в себя и смеется, обращаясь к блокноту в своих руках. — Расскажи мне, как ты поживаешь? Надеюсь, хорошо справляешься. Это. Чонгук кивает. — Да. Он не упоминает ни сейчас, ни в прошлом месяце тот единственный раз, когда ему не удалось сдержаться. Он не упоминает ни сейчас, ни тогда, в тот день, когда он спокойно вышел из «Студии 32», следуя за Чхве Ха-Илем. Он не упоминает о том, как начал идти впереди Ха-Иля, направляя его в укромное место, свободное от посторонних глаз и открытых ушей. — Никаких происшествий, о которых я должен знать? Чонгук задумывается об этом лишь на долю секунды. Как только они остались одни, Ха-иль начал говорить, а Чонгук бесстрастно оглядел окрестности и заправил солнцезащитные очки в воротник рубашки. — Если речь идет о… Это были единственные слова, которые Ха-Иль успел произнести, потому что, убедившись, что рядом никого нет и очки надежно убраны, Чонгук внезапно развернулся на пятках и, сжав кулак, нанес удар в живот Ха-Илю. Другой рукой он прижал Ха-Иля к стене, когда из него выбило дух и он начал беспомощно заваливаться на спину. Он не дал ему роскоши опуститься на землю, прижав его к стене, чтобы нанести второй удар, вдвое сильнее. От звука боли Ха-Иля ему стало немного легче. Он качает головой, пальцы его левой руки нежно обводят костяшки правой. — Нет. — Хорошо, хорошо. А что вы делали, чтобы… ну, знаете… справиться с этим? Без «Золофта». — Упражнения, — отвечает Чонгук. — В основном бокс. Ему хотелось ударить Ха-Иля по лицу. В тот момент он хотел только одного: причинить ему боль, пока он не сломается. Разбить его вдребезги. Чтобы он исчез. Но он знал, что это должно остаться между ними, а синяки на лице будет трудно объяснить. Поэтому он снова ударил Ха-Иля в живот, переместил руку с его плеча на волосы, где вцепился в корни, и резко дернул вправо. Ха-Иль издал болезненный звук. — Какого черта ты себе позволяешь? — Я мог бы спросить тебя об этом, — ответил Чонгук, его голос был совершенно спокойным по сравнению с его действиями. — Ты просто не можешь держать свои руки при себе, да? — Я… Чонгук ухватился за корни волос Ха-Иля и ударил его головой о стену. — Нет, нет. Я не закончил. Наступил момент, который казался нереальным, абсолютно напряженным. Ха-Иль, с одной стороны, ждал приговора. С другой — Чонгук, ожидающий его исполнения. Чонгук наклонился ближе. — Если я узнаю, что ты хоть раз дышал рядом с ним, — осторожно прошептал он, — я разрушу тебя. Ты понимаешь? — Должен сказать, что, по-моему, ты значительно улучшился по сравнению с тем, когда впервые пришел сюда. Помнишь? Чонгук кивает, уже хватая пальто, которое лежало у него на коленях. Юнсиль был его вторым «специалистом» по управлению гневом. Первого звали Ганджи, и он продержался всего полсеанса. Ганджи слишком много говорил, мало слушал, а изо рта у него вечно воняло чесноком. — Технически я не имею права это говорить, но я горжусь тобой. Чонгук небрежно произносит: — Спасибо. — …Прости, что спрашиваю, но… не мог бы ты дать мне автограф? Чонгук отвечает лишь пустым взглядом, в котором сквозит и разочарование, и сдерживаемый гнев. — Мы закончили? *** Сиян ждет его в холле, когда Чонгук выходит из офиса. Он накидывает пальто и уже надел солнцезащитные очки. Он не ждет, пока Сиян пойдет с ним, просто проходит мимо, зная, что Сиян последует за ним. — Ты не поверишь… — Мне нужен новый, — говорит Чонгук. — Новый…? Что, новый что? Чонгук откидывает голову назад, не желая возвращаться в офис. Как только он решил покинуть это место, он его покинул. Оглядываться назад — это для птичек. — Я уже говорил, что мне нужны те, кто не обделается, когда я войду в комнату. Всё это, рассказывать им всё обо мне только для того, чтобы они попросили автограф, понимаешь, я не могу этого допустить. — Да, хорошо, да. Но я пытаюсь… — Мне нужен новый к следующей неделе, потому что ты знаешь, что случится, если я пропущу… — Я знаю, — говорит Сиян и прижимается к плечу Чонгука, чтобы удержать его на месте. Их глаза встречаются. — Я знаю. Но я хочу тебе кое-что сказать. — Что? Сиян на мгновение смотрит на свой телефон, а затем с улыбкой возвращается к Чонгуку. Искренней. — Угадай, кто приглашает тебя на препрослушивание. Чонгук долго смотрит на Сияна в абсолютной тишине. Его взгляд перебегает с правого глаза Сияна на левый, ища любой намек на нечестность. — Ты шутишь? Сиян улыбается и поворачивает телефон к Чонгуку, чтобы тот мог видеть экран. Это письмо от директора по кастингу «Вишнёвой искры» с просьбой назначить Чонгука на роль одного из главных героев фильма. Чонгук прочитывает письмо одним махом. Он оглядывается на Сияна. Возвращается к телефону. Уголок его рта начинает дрожать. — Какая роль? Сиян смотрит на него с забавным недоверием и взволнованно шепчет: — Главная. Какая ещё? Он не может больше сдерживать улыбку. Она расцветает до боли в щеках, и они с Сияном понимающе смеются. Чонгук забирает у него телефон и снова перечитывает письмо. — Блять, — шепчет он. — Как? *** — Ты, наверное, шутишь, — говорит Чимин, убирая свои руки с рук Сокджина. Он делает это не резко и не оскорбительно. Он опускается в кресло и отводит взгляд. Они снова встретились наедине. В закрытой комнате на обеде, вдали от тех, кто мог бы поделиться информацией за мизерную сумму. Чимин проводит рукой по волосам. — Я знаю, как это звучит, — говорит Сокджин, поднимая руки в защиту. — Как? — спросил Чимин. Сам вопрос прозвучал так, что, если бы его задал кто-то другой, он мог бы показаться резким и холодным. Но из уст Чимина он прозвучал на удивление мягко, учитывая ситуацию. — Как… не знаю, — пожал плечами Сокджин. — Кумовство? — Я бы так сказал. — Прости, — сказал Сокджин, и это было очень серьёзно. Он опустил взгляд на стол, и его взгляд упал на средний палец. Он вспомнил о кольце, которое когда-то было на нём. А потом, естественно, подумал о Чонгуке. Ему было жаль. Он знал, что просил многого. Но он верил в проект. Он верил в видение Чимина. И он верил в Чонгука. Ему нужен был лучший человек на эту роль, и кто он такой, чтобы держать эту информацию при себе? — Я знаю, что многого прошу, — выдохнул Сокджин и поднял глаза. — Но я бы не стал предлагать, если бы не верил в это. Я хочу, чтобы этот фильм стал лучшей адаптацией, потому что ты написал нечто прекрасное, и я не хочу, чтобы это потерялось в переводе. Чимин всё ещещёе смотрит скептически. — Если не веришь мне, почитай с ним. С… э-э… той частью в одиннадцатой главе? Про сломанный двигатель? Пусть он прочтёт этот монолог. — Почему именно этот? — Потому что только тот, кто понимает, о чëм на самом деле эта сцена, произнесет слова так, как надо. Впервые с тех пор, как он рассказал Чимину, почему не хочет играть Черри, Чимин улыбнулся ему ласково и так мило, что у Сокджина защемило в груди. Лицо Чимина частично скрыто ладонью, прижатой к его щекам. Он пристально смотрит на Сокджина. — Я не могу просто отдать ему роль, потому что считаю тебя симпатичным, так не пойдёт. К тому же, это не совсем мой выбор. — Я знаю, но ты ведь можешь замолвить за него словечко, верно? — С чего бы мне это делать? — Ты не обязан давать ему роль. Никто не обязан. Но просто… дай ему шанс. Чимин некоторое время смотрел на него, и его улыбка начала сходить на нет. Затем его глаза опустились вниз, и он спросил голосом, едва превышающим шепот: — Я должен спросить, я… всё это было только для его блага? — Это. — Я. Ты, — Чимин жестом указал на них двоих, — вот это. Чем бы это ни было. А может, и никогда не было. Сокджин нахмурился. Его лоб наморщился, и он инстинктивно потянулся к рукам Чимина. Чимин позволил ему взять их. — Нет. Ты мне нравился. Правда, нравился. — Нравился, — торжественно повторил Чимин. Но при этом он сжал руки Сокджина. — Ожидание в стороне никогда и никому не приносит пользы… Посмотрим, что я смогу сделать. — Спасибо. — Мягкий, — сказал Чимин, обращаясь не к Сокджину, а к его руке. — У меня был шанс? — И даже большой. Чимин поднёс руку Сокджина к губам и поцеловал его в костяшки пальцев — коротко, целомудренно, но ласково. Он положил руку Сокджина обратно на стол и взял меню. — Давай закажем десерт. *** Роль в ужастике досталась Сокджину для проекта без названия. Он рассказывал о молодом школьном учителе и его первом годе преподавания в частной школе. Ученики, поначалу добрые, по ходу семестра становятся всё более зловещими, и, к полному восторгу Сокджина, всё заканчивается поворотом, который заставил его вздрогнуть, когда он впервые прочитал сценарий. Это был единственный сценарий из его стопки «Определенно», который выдержал испытание временем, так как через несколько дней он думал о нём больше всего. Чансон связался с директором по кастингу, и его уже подписали. Осталось дождаться, когда режиссер выберет оператора и пройдут кастинги остальных персонажей. У Сокджина было время. Он не волновался и не переживал. На горизонте появились и другие хорошие новости. Дистрибьюторская компания «Паралича» выпустит предварительный тизер-трейлер, снятый в основном для прессы. Насколько ему было известно, он длился всего тридцать секунд, но в нем должно было прозвучать его имя. Его имя в крупнобюджетном фильме. Он всё ещё ждал того момента, когда проснётся и поймет, что все это было лишь сном… или кошмаром, в зависимости от того, на чем он остановился. Если бы он зациклился только на встрече с артистами, которых уважал (и которые были добры к нему), или на признании его таланта, или, например, на Чонгуке, то всё это было бы прекрасным сном, от которого не хотелось бы просыпаться. Если же он сосредотачивался на чем-то другом, это превращалось в кошмар. Не зря же он не сказал Чонгуку о выходе тизера «Паралича», хотя очень хотел. Он заметил, что с той ночи, когда подслушал о его встрече с Чхве Ха-Илем, одно лишь упоминание его имени заставляло Чонгука напрягаться и волноваться. Он тебя беспокоит? И меньше всего ему хотелось портить настроение. Не желая нагнетать атмосферу неопределенности, он именно поэтому не просил разъяснений по поводу их отношений. По крайней мере, он может назвать их так, потому что, независимо от того, романтические они или нет, у них есть отношения. Каждый раз, когда они занимаются сексом, Сокджин вспоминает поговорку «лучший способ забыть кого-то — это залезть под кого-то другого», и он надеется, что Чонгук с ней не знаком. Каждый раз, когда они идут на «свидание», Чонгук старается быть с ним сдержанно ласковым перед камерами, а когда камеры убирают и они остаются под взглядами своих менеджеров, он старается не быть ласковым вообще. Он становится холодным и отстраненным, и делает это так легко. Сокджин не может удержаться от того, чтобы не напомнить себе о мысли, которая пришла ему в голову вскоре после начала этой затеи — о том, как он был неуверен, потому что не мог понять, когда Чонгук притворяется, а когда нет. Он полагает, что они оба притворяются. После того как фотографии сделаны и момент передан всем зрителям по всему миру, удобно «слитый» в социальные сети, они играют свои роли, возвращаясь к случайному знакомству и не проявляя никакой привязанности, кроме вежливых кивков в сторону друг друга. Они стали так хороши в притворстве «два в одном». На данный момент их шарады изменились. Вместо того чтобы симулировать отношения, они теперь симулировали их отсутствие. Что-то в этом, признался себе Сокджин, было возбуждающим. После того как он так много рассказывал о себе всему миру, в том числе и о том, что так старался держать при себе, было приятно иметь что-то, о чëм никто не знал. — Я знаю, что тебе тяжело, — сказал Чансон на ухо Сокджину, когда у них появилась свободная минутка. — Я знаю, что… я уверен, что ты бы предпочёл провести это время, узнав кого-то, кого ты мог бы хотеть… таким образом. Но я обещаю, что это ненадолго. Сокджин кивнул, изо всех сил изображая, каким он был, когда впадал в частые приступы разочарования, маскируемые натянутой улыбкой. Он наклонил голову и посмотрел в окно, грустно вздохнув. — Хорошо. Когда он лежал, к нему вернулось воспоминание: Чонгук держит его руки за спиной, пропустив под ними свои, чтобы удержать их на месте. Он впивался в шею и плечо Сокджина, нанося торопливые и тяжелые поцелуи жадным языком. Другой рукой он обхватил Сокджина спереди, при этом двигая бёдрами вперед и вверх, и вколачиваясь в Сокджина самыми нежными, но в то же время самыми энергичными толчками. Изо рта Сокджина вырывались слова и звуки, которые он осознавал лишь наполовину. Ухватившись обеими руками за край столешницы, он опустил голову и предался экстазу. — Посмотри вверх, — услышал он от Чонгука. Ему потребовались все силы, чтобы поднять глаза и сфокусироваться на отражении в зеркале в ванной. Он сам, восторженный и сияющий, и Чонгук за его спиной, уткнувшийся лицом в его шею. Как они торопливо и голодно двигались вместе. Он беспомощно застонал от этого зрелища. — Посмотри на нас. — Хорошо, — сказал Чансон, положив руку на плечо Сокджина. Чонгук смотрел на него, а его глаза были устремлены на руку Чонсона. Чонгук перевел взгляд на Сокджина и слегка приподнял брови. Порядок? Сокджин просто кивнул. *** Их секретность тоже тяготит Чонгука. Хотя и по-другому. На днях Сиян отвела Чонгука в сторону и шепнул ему на ухо, что было бы неплохо, если бы Чонгук, ради всеобщего блага, вёл себя немного счастливее, когда встречается с Сокджином. Притворись, что он тебе нравится. Он вспоминал все те времена, когда он был с Сокджином. На полу, на диване, в ванной. Вспомнив все эти моменты, он кивнул Сияну и согласился. — Конечно. Ты прав. С первой ночи голос Сокджина не покидает его. Все эти звуки, которые он издает, стоны, перемежающиеся с абсолютной тишиной, и крики, переходящие в тяжелые вздохи. Ему всегда нравилось, как Сокджин смотрит на него. С тех пор как они познакомились. Это было как-то по-другому, успокаивающе. Перемена. А теперь, когда он увидел, как Сокджин смотрит на него, когда хочет его, когда он у него есть, ему это нравится еще больше. Он вспоминает о Сокджине в самые неожиданные моменты и пытается скрыть улыбку. Первой, кто заметил это — или, по крайней мере, первой, кто высказался в его адрес — стала Чунхи. И делает она это самым откровенным образом. — Ты с кем-то, да? — Прости? — Хорошо, я скажу так, как сказал бы ты — ты с кем-то трахаешься, не так ли? Чонгук рассеянно почесал бровь. — Это… тебя касается? — Значит да. — Если и так, то ничего страшного. Мы это выяснили. — Нет, — говорит Чунхи, отламывая кусочек пирожного. — Ты думаешь, мы это выяснили. Всё, что ты делал, это настаивал на том, что всё в порядке. — Слушай, я… счастлив, понимаешь? — Странно произносить это вслух, абсолютно чужое на языке и, если честно, немного шаблонное. — Это не то, что с Йесоном, это — он хорошо ко мне относится. К тому же, это не то чтобы официально или что-то в этом роде. Это довольно… — О, пожалуйста, не говори так. — …Обычно. Что? — Я постараюсь объяснить всё так, чтобы ты не чувствовал себя дерьмом. Имей это в виду, потому что я не пытаюсь заставить тебя чувствовать себя дерьмом. Но ты… не из тех, кто любит случайные связи. В тебе этого нет. Не потому, что ты такой… а потому, что ты такой. Прежде чем он успевает что-то сказать, Чунхи поднимает руки вверх. — Я не буду этого говорить, — говорит она. — Но подумай об этом, хорошо? — … — Могу я тебя кое о чем попросить? Обещай, что не будешь злиться. — Я не даю обещаний. — …Когда ты его видишь, что ты чувствуешь? — …Счастье? — Ладно, я оговорилась. Перед тем, как ты его увидишь, перед тем, как ты пойдешь делать то, что, черт возьми, ты делаешь, что ты чувствуешь? Счастье, грусть, безразличие — здесь нет неправильных ответов, Чонгук. Он уже знает, к чему она клонит. Он ничего не говорит. Она продолжает: — Я спрашиваю, потому что по своему опыту знаю, что когда я начинала что-то новое. И я была там, где ты сейчас… Я всегда начинала это, когда не очень хорошо себя чувствовала. Чонгук чувствует, как неприятные ощущения вытекают из желудка и растекаются по всему телу. Выражение его лица становится кислым, а глаза — жёсткими, он опускает взгляд на свой напиток и убирает руку со стола, сжимает её в кулак и кладет на колени. Он вдавливает ногти в ладонь, чтобы напомнить себе о необходимости самообладания. — Итак, я спрашиваю, что ты чувствуешь, когда звонишь ему, переписываешься с ним, не знаю, что там ещё — потому что если каждый раз, когда ты с ним, ты чувствуешь себя подавленным, то, не хочу тебя расстраивать, парень, он не делает тебя счастливым. Он просто даёт тебе чувство кайфа. Момент после этого затягивается. Томительный, напряженный и полный того, что Чонгук хотел сказать. Это начало гнева, но, к счастью, не того, который светится ярко-красным и сопровождается тревожными звонками. Он сидит с трясущейся правой рукой на коленях, но остальная его часть фальшиво спокойна. Чунхи понимает, что расстроила его, но никогда не узнает, насколько сильно. В конце концов, он откашливается от неправильно звучащего смеха и отводит взгляд. — Знаешь, — говорит он с заимствованным легкомыслием, — я думаю, может, мне и не нужен спонсор. Если Чунхи и удивлена или обижена, то никак этого не показывает, лишь приподнимает бровь, что выглядит скорее самодовольно, чем оскорблëнно. — Правда? — Да. Он хочет уйти, но не уходит. И тут его опережает Чунхи. Но она не бушует. Она не торопится, снимая со стула пальто и надевая на голову шляпу. — Знаешь, Чонгук, — говорит она, наклоняясь ближе и понижая голос, — нельзя убегать каждый раз, когда кто-то говорит тебе то, что ты не хочешь слышать. Увидимся на следующей неделе. Он не знает, сколько времени просидел, размышляя над её словами, но к тому времени, как он ушел, его кофе уже остыл на ощупь. Когда он достает телефон, чтобы написать Сокджину, он колеблется. Но набирает слова.

Ты дома?

Но как бы он ни старался, ему не удается избежать слов Чунхи. Он отступает назад, пока ничего не остается, и ждёт. Он расскажет Сокджину о «Вишнёвой искре» позже, когда не отойдет от лекции, которая была для него ближе всего за последние годы. Он расскажет ему, когда не будет расстроен. Потому что Сокджин не доводит его до кайфа. Он делает его счастливым. Он делает меня счастливым, снова и снова повторяет он, пока слова не становятся настолько укоренившимися, что уже невозможно понять, напоминает ли он себе об этом или пытается заставить себя поверить в это. В один из предыдущих вечеров, вернувшись после чистки зубов, он целовал Сокджина до тех пор, пока его губы не занемели. По дороге к дому Сокджина, где Чонгук высаживал его у входа и ждал, пока тот зайдет в дом, они слушали радио и разговаривали о песне, на которую никто из них не обращал особого внимания. Сокджин, погрузившись в воспоминания, сказал: — Однажды я встречался с музыкантом. Говорят, так лучше не делать. — Почему? — Потому что… они напишут о тебе песню, которую услышит весь мир. — А твой? — Он писал песни о моих руках, — смеется Сокджин, поднимая правую руку. - «Кривая, как и ты». Вот такие были слова. После этого он был не очень доволен мной. Не отрывая глаз от дороги, Чонгук взял руку Сокджина и поднес ее ко рту. — Мне нравятся твои руки, — сказал он. — Мне тоже. Но в любом случае, я не расстраиваюсь из-за этого. Просто такова жизнь музыканта. Следующую часть Чонгук не хотел спрашивать. Вернее, хотел. Только он не ожидал, что эти слова услышит кто-то, кроме него самого, что они выйдут за пределы его воображения. Но как только слова прозвучали, он уже не мог взять их обратно. Неважно, хотел он этого или нет. Это было непреднамеренное полуподтверждение вопроса, о котором Сокджин и не подозревал. — Как это по сравнению с тем, когда встречаешься с актером? Сокджин неожиданно повернулся к нему и некоторое время молча смотрел на него. Затем он сжал его руку. — Я дам тебе знать. *** RE: Интервью для весеннего выпуска журнала Brick Привет, Намджун. Я знаю, что прошло много времени с тех пор, как ты отправил своё первое письмо, и я сожалею, что не ответил раньше. Я вообще сомневался, стоит ли отвечать. Вы, наверное, догадываетесь, что мне не хочется быть в центре внимания. Когда я впервые увидел ваше сообщение, я собирался проигнорировать его. Но теперь я думаю, что готов принять ваше предложение. Я дам интервью. Но я хочу, чтобы вы знали, что я делаю это исключительно ради своего благополучия. Я делаю это не ради внимания или мести. Я не хочу никого погубить, и мне не нужно это объяснять. Я просто хочу сказать правду. Я хочу прояснить это, потому что у меня была своя доля опыта общения с людьми в вашей сфере. Я знаю, что вам нужна история и что вы, вероятно, хотите, чтобы с ней спорили. Я должен ясно дать понять, что если ваша единственная цель — исказить мои слова, чтобы вы услышали историю, которую хотите, чтобы вам рассказали, то я не заинтересован в дальнейшем обсуждении. Я буду ждать вашего ответа и надеюсь, что вы будете честны со мной. С уважением, КТ