taaffeite moths

12 ноября 2017 г. Железные прутья захлопнулись, эхо удара отрикошетило от стен из шлакоблоков и осело в желудке Чонгука. Он слегка наклонился вперёд, упёрся локтями в бёдра и обхватил голову руками, зарывшись пальцами в непокорные локоны волос. Он вдохнул. Выдохнул. Он считал каждый шаг офицера, когда тот выходил из камеры и возвращался, предположительно, к входу в полицейский участок. Раз, два. «Чонгук». Три, четыре. Толчок в плечо. Пять, шесть. «Чонгук». Семь, восемь. Он перестал считать, когда почувствовал, что Тэхён начал дрожать рядом с ним. Их бёдра прижались друг к другу. Они были единственными двумя заключенными в камере в ту ночь, и сама камера, хотя и небольшая, была достаточно просторной, чтобы они могли сидеть по разные стороны. Но ни один из них не хотел этого делать, прижимаясь друг к другу. Чонгук прижимался к Тэхёну, чтобы утешить его. Тэхён прижимался к нему, чтобы утешиться. Чонгук положил руку на колено Тэхёна и держал так до тех пор, пока тело Тэхёна не перестало дрожать. — Всё в порядке, — сказал он. Его мысли были далеко и слова ускользали от него. Всё происходило в замедленном темпе, и, возможно, именно поэтому, в отличие от Тэхёна, он не нервничал. В отличие от Тэхёна, он уже сидел в камере при подобных обстоятельствах. Но не только опыт привел к оцепенению чувств. Он почти ничего не чувствовал. Наряду с дискомфортом Тэхёна он чувствовал и своё неверие. Всё не может быть хорошо. И даже если всё будет хорошо, даже если их успеют вывезти до утра и они вернутся домой, всё равно ничего не будет. Потому что он употреблял. Он ожидал, что Тэхён его за это осудит, но Тэхён сделал это в свойственной ему яростной, хотя и тихой манере. Прирученный, но напряжённый. Острый, но притуплённый сочувствующим взглядом. Вместо того чтобы упомянуть о наркотиках, которые сейчас находятся в распоряжении полиции, Тэхён потянулся к его руке и переплëл её со своей. — Так вот как это было для тебя? - Тэхён спросил тихим шёпотом, имея в виду первый раз, когда Чонгук оказался в камере. Ещё до того, как они познакомились. Он сжимал руку Чонгука так сильно, что его кожа побелела. — Раньше? Чонгук кивнул, глядя в пол. Он долго не мог вспомнить, как правильно говорить. — Это не… это ненадолго. Я уверен, что они уже в пути. — Как ты можешь быть уверен? — Потому что в противном случае это будет выглядеть некрасиво. Тэхён помолчал, а потом хмыкнул, хотя в голосе слышался дискомфорт. — Всегда ли дело в имидже? — И что это значит? — Неважно. Они снова затихли, снова внимательно прислушиваясь к звукам, доносившимся из главного офиса. Телефонный звонок, щелчок трубки, открывающаяся дверь. Чонгук сжал руку Тэхёна и поджал губы. Если бы была возможность, он бы проигнорировал слона в комнате. Признание неудобной правды, известной теперь им обоим, ничем не облегчило бы боль в голове и сердце. Но чем больше он пытался игнорировать её, чем больше молчания возникало между ними, тем больше он понимал, что не признавать зияющую рану — единственный гарантированный способ сделать так, чтобы она не затянулась. Поэтому он прочистил горло, и в тесном пространстве его голос дрогнул, когда он сказал: — Я не хотел тебя разочаровывать. Я должен был сказать тебе. Это было самое бóльшее, что он мог сделать, и, учитывая ситуацию, это было всё, что ему требовалось. Наркотики, которые нашла полиция, были в его машине, в бардачке, и как бы ему ни хотелось притвориться, что он понятия не имеет, откуда они взялись, притворное неведение прикроет его только до поры до времени. Он не помнит, как наркотики вообще оказались в его распоряжении. Но так оно и было. Иногда люди просто дарили их. Странно, как много бесплатных вещей достается тем, кто мог бы легко их купить. Чонгук сказал себе, что не будет ими пользоваться, что после свидания с Тэхёном вернётся домой и спустит порошок в унитаз. Конечно, сидя в тюремной камере в ожидании приговора или взятки, которая позволит ему выйти на свободу, легко утверждать, что он поступил бы иначе, чем так, как поступил. Рядом с ним неподвижно сидел Тэхён. Его тело всё ещё сотрясалось, но дрожь смягчилась и замедлилась. Некоторое время он молчал, подыскивая нужные слова. — Я могу сказать то же самое, — в конце концов произнес он. Оба смотрели друг на друга, понимая, но не желая ничего объяснять, несмотря на тишину, которая становилась всё более напряжённой. К счастью или к несчастью, объясниться им так и не удалось, потому что вскоре к их камере подошли охранник и Сиян. Пара, находившаяся в камере, стояла и смотрела, как отпирается ключ и отодвигаются железные прутья. Чонгук всё ещё держался за руку Тэхёна, не отпуская его, когда тот собирался уходить. Охранник поднял мясистую руку, не давая Чонгуку пройти дальше. — Вы свободны, — сказал он Чонгуку. Затем он посмотрел на Тэхёна. — А он нет. Чонгук и не подозревал об этом, но сердце Тэхёна в тот же миг вырвалось из груди. Стало трудно глотать, зрение вокруг глаз затуманилось. Казалось, что реальность уходит у него из-под ног, но даже в оцепенении от внезапных перемен он оставался уверенным в том, что эти перемены реальны. Теперь эта тюремная камера стала его реальностью. Он инстинктивно крепче вцепился в руку Чонгука. Чонгук посмотрел на охранника и своего менеджера. — Вы шутите? — Боюсь, что нет, — ответил охранник, а Сиян остался невозмутим. Чонгук на мгновение замолчал, но вскоре пришел в себя. — Хён, иди, блядь, внеси за него залог. Наконец Сиян заговорил. — Я не могу этого сделать. — Нет, можешь. — Это сложно. Много волокиты, управленческие моменты, которые… — Похоже, что я тебя спрашиваю? — твёрдо спросил Чонгук. Его голос был суровым и жёстким, каким он не был всю ночь. Он всё ещё был под кайфом и, учитывая дозу, только приближался к этому, но в этот момент он чувствовал себя трезвым и, более того, злым. — Я больше не буду повторять, иди и вытащи его. — Минсон будет здесь раньше, чем мы успеем оглянуться, — ответил Сиян, подняв руки вверх. — Он уже в пути, Тэхён выйдет через пятнадцать минут. — Мне всё равно, я хочу, чтобы он вышел сейчас. Охранник, который стоял без дела во время всего этого разговора, вздохнул и покачал головой. Затем он снова принялся закрывать камеру, доставая из карманов свои вещи, чтобы запереть их вдвоем, не обращая внимания на документы. Вмешались два голоса, умоляя его не делать этого. Сиян защищался: «Эй, эй, эй», а Тэхён говорил дрожащим, но громким голосом: «Ладно, хорошо, я подожду». — Нет, — сказал Чонгук. — Нет. Я тоже подожду, если понадобится. Я не тороплюсь уходить. — Чонгук, — предупредил Сиян. — Не глупи, — мягко сказал Тэхён. — Просто иди. Пятнадцать минут, верно? Чонгук чуть смягчился от слов Тэхёна, от нежной руки на его шее и посмотрел на Сияна. — Пятнадцать минут? — Пятнадцать минут, — подтвердил менеджер. — Максимум. Чонгук выждал долгую минуту и вздохнул. Повернувшись к Тэхёну, он пробормотал, что будет ждать в холле до прихода Минсона. — А когда всё будет готово, я вернусь сюда с охранником, и мы отправимся домой. Хорошо? Тэхён кивнул, почувствовав утешение. Быть дома. Быть свободным. Без этого всепоглощающего ужаса, который душит его. — Хорошо. Чонгук поцеловал Тэхёна в лоб, несмотря на то, что его часто отталкивают публичные проявления привязанности. — Я сейчас вернусь, — сказал он, выскользнув в коридор, и их руки сцепились, пока пространство не заставило их разойтись. *** Сцепив руки, Сокджин и Чонгук выходят из кафе, оставляя за собой множество изумлëнных лиц, удивлённых тем, что они занимаются таким обыденным делом. Сокджин заказал для них двоих два горячих американо, один с нотками ванили, другой без. Они сидели у окна столько, сколько могли, пока зрители не стали неутомимыми и суетливыми, их любопытство становилось все более прозрачным по мере того, как проходило время. — Это всё метафора, — говорит Сокджин, прижимаясь к Чонгуку, пока холодный ветер дует на них. Сценарий по-прежнему находится в его голых руках, которые уже покраснели от низкой температуры. — Конечно же, да, — говорит Чонгук. Он держит в руках оба стакана: правый — Сокджина, левый — свой. — Разве ужасы не всегда метафоричны? — Всегда… Часто. Может быть, не всегда. — Ты же не думаешь, что в каждом слэшере 1970-х годов происходит что-то ещё? Сокджин отрывается от изучения сценария. Всего неделю назад это была совершенно новая копия с белыми страницами, чистыми и нетронутыми. Однако с тех пор, как сценарий попал в руки Сокджину, он не мог его отложить и читал его каждый раз, в результате чего уголки страниц стали измяты, страницы стали менее аккуратными, на них появились следы частого использования и даже обожания. Поверх сорок второй сцены он смотрит на Чонгука, который смотрит вперед, когда они идут по центру города. Чонгук выглядит, как и обычно, непринужденно и обходительно. Сокджин видит зрителей и других пешеходов, отражающихся в его очках. В отражении он даже видит несколько камер, направленных в их сторону, и что-то возбуждающее бурлит внутри него, когда он вспоминает, что выступать не нужно. — Почему у меня такое чувство, будто я на лекции? — спрашивает Сокджин. Улыбаясь, Чонгук некоторое время молчит, а потом говорит: — Ладно. Это не лекция. Просто я всегда считал, что страшная история — это не только призраки и зомби. — Или убийцы-няньки в масках. — Или убийцы-няньки в масках, — кивает Чонгук. — Да, и это тоже. — Ну, а что говорит этот? Я — новый учитель, приехавший в уважаемую частную школу в отдаленном районе страны. Ученики… Внезапно Чонгук застонал, продолжая слабо улыбаться. Он на мгновение наклоняется к Сокджину, понижая голос: — Думаю, это значит, что я должен отвезти тебя в отдалённый район страны. Сокджин откинулся назад. — Если это должно было быть подкатом, то это было очень плохо, — он коротко целует Чонгука. — Но мне понравилось. *** THE AERIAL GAZETTE Кофейное свидание Чонгука и Сокджина заставляет людей желать найти любовь. Опубликовано 15 минут назад Чонгук и Сокджин, всеми любимая пара, были замечены на кофейном свидании в районе Понса. Вдвоëм они пили кофе, а Сокджин, похоже, читал новый сценарий. Несмотря на промах с «Параличом», они с Чонгуком, похоже, были в отличном настроении, и нам это очень нравится. Нам не терпится узнать, какой проект у него на очереди. Будем надеяться, что его не отстранят от участия в нëм. Bobajo: Как они стали лучшим, что есть в моей жизни? Linolemon4112: О, быть на кофейном свидании с моим парнем, который несет оба наших напитка в руках, пока я читаю новый сценарий. #нуахуйчхвехаиля ↳winxtraajic: Фотография, на которой JK держит стакан Сокджина, чтобы он сделал глоток? Мне нужен такой парень. ↳mianist: Снизь свои стандарты. ↳ winxtraajic: ок, четыре подписчика. *** Букет принесли в полдень, цветущий и красивый, с фиалками, жёлтыми и оранжевыми цветами. Букет был оставлен у входной двери, хрустальное стекло лежало на коврике. Между оранжевыми и фиалками лежала небольшая прямоугольная карточка из пергамента и розового золота. Сокджин долго смотрел на букет, потом взял его в руки и вошёл в квартиру. Он ставит вазу на стойку в кухне, опирается локтями о барную стойку и наклоняется, чтобы вдохнуть аромат. Он сладкий, не вычурный, но нежный, как ветер в тихий летний вечер. Сокджин широко улыбается и читает открытку. Это не букет, а фокус. Сокджин, в основном от растерянности, немного посмеивается и переворачивает карточку в поисках подсказки, но вторая сторона оказывается пустой. Не успевает он поразмыслить над этим, как у него звонит телефон. Он не стал проверять, кто звонит, прежде чем ответить. — Да? На другом конце через динамик доносится голос Чимина. Вместе с ним Сокджин слышит ветер, шум транспорта и прохожих. Он представляет себе Чимина, идущего по улице в круглых солнцезащитных очках, с откинутыми набок волосами и уверенной походкой. — Это фокус, потому что это две вещи одновременно. Сокджин улыбается и откладывает карточку, поглаживая лепестки. — Либо ты наблюдаешь за мной, либо у тебя очень хорошая интуиция. — Так ты понял? — Я смотрю на них прямо сейчас. Чимин выдохнул. — О, хорошо. Это был просто выстрел в темноту, не знаю, как бы я сохранил лицо, если бы ты их ещё не видел. Тебе нравится? — Они прекрасны, — говорит Сокджин, вынимая один из цветков из вазы. Зажав телефон между щекой и плечом, он обеими руками достает из ящика ножницы и обрезает цветок до приличной длины. Он заправляет его за ухо. — По какому случаю? — Их два. — Точно. Магия. — Это удваивает сочувствие… Я сожалею о том, что произошло. Ну, знаешь, с твоим фильмом. — А, это. — Да, — смеется Чимин. — Это. — На самом деле это не так, — приостанавливается Сокджин, — Бывают вещи и похуже, — не дожидаясь, пока ему начнут сочувствовать. — А что второе? — Спасибо. — …Я оказал тебе услугу? — Да. Но тогда мне казалось, что я оказываю услугу тебе. Ты был прав насчёт Чонгука. Он… он был идеален. Для этой роли. Сокджин взволнован. — Ты… он получил роль? — Угу. То есть, там ещё нужно учесть документацию, я ничего не понимаю, но он в деле. Он… это что-то другое. Это меня впечатлило. Я хотел поблагодарить тебя, потому что я бы не дал ему честный шанс, если бы ты меня не убедил. Счастье и печаль, которая приходит только тогда, когда всё настолько хорошо, что человек боится потерять это счастье. Улыбка Сокджина расширяется, и ему кажется, что он может заплакать. — Он получил роль, — шепчет он. — Всё благодаря тебе. Сокджин качает головой. — Нет. Это всё он… Я знаю, что не должен этого говорить, потому что ты уже сказал спасибо, но… — Что такое? — Я же тебе говорил. Они оба смеются. Сокджин чувствует себя так же, как и тогда, когда Чансон сказал ему, что продюсеры хотят заполучить его на ту самую роль в «Лотосовой роще». Он чувствует, что его собственные мечты исполнились. Его грудь готова разорваться. — И в следующий раз, — говорит Чимин, — я сначала выслушаю тебя. — Как и положено. — Береги себя, Сокджин. До следующего раза. Звонок заканчивается, и Сокджин кладет трубку. Он смотрит на букет и опускает нос вниз, чтобы еще раз понюхать лепестки. *** Создатели «Бархатной ночи», каким бы некомпетентным Чонгук ни считал их творчество, с пониманием отнеслись к его словам, когда он сказал, что больше не хочет участвовать в шоу. Технически он не мог отказаться от участия в шоу после подписания контракта, но тот факт, что теперь у него был конфликт в расписании, а также то, что персонаж Чонгука и его сюжетная линия интересовали зрителей меньше всего, сделали переход легким. Они согласились выписать его персонажа в следующих трех сериях, оставив дверь открытой для Чонгука, если он захочет, вернуться в шоу, но тем не менее позволив ему уйти без злого умысла. Фильм «Вишнёвая искра» только начинал создаваться. Ещё нужно было найти актёров, выбрать редактора, сделать партитуру и всё такое прочее, но Чонгук всё равно хотел участвовать в работе, не отвлекаясь. Он хотел вложить в фильм все силы и понимал, что не сможет этого сделать, если будет одновременно думать о том, что его персонаж в «Бархатной ночи» будет делать в тринадцатом, четырнадцатом, каком угодно эпизоде. В том, чтобы не быть занятым достаточно долго, есть своя опасность, и, прежде чем обратиться к продюсерам, Чонгук задумался, правильно ли он поступает. Несмотря на то, что он высказывал свое отношение к дораме всем, кто его слушал, она, в конце концов, не давала ему заскучать и не позволяла погрузиться в глубокую депрессию. Возможно, было бы ошибкой прекратить съемки. Он стал бы больше времени проводить дома, а время, проведенное дома, никогда не было хорошим. Однако, когда он думал об уходе из шоу, ему не казалось, что это плохо само по себе. Более того, мысль о том, что он снимет свою последнюю сцену и навсегда покинет съемочную площадку, начала вызывать у него небольшие всплески радости. В конце концов он решил, что жизнь слишком коротка, чтобы продолжать работать над шоу, которое он ненавидел. Он подписал большинство договоров с продюсерами «Вишнёвой искры». Он почти целый год был трезв. У него был Сокджин. Он не нуждался в этой дораме и не хотел её. Проще было просто забыть об этом. Как и в конце большинства своих финальных проектов, он решил выложиться на 120% в этих последних сериях. Он снова сидит в трейлере, читает реплики для себя и реплики, которые должен передать ему Сынхён, работает над мимикой и заставляет свой голос ломаться в нужный момент, когда в трейлер входит Сиян. Они не обмениваются приветствиями, лишь бросают короткий взгляд в сторону друг друга. С тех пор как стало известно о планах журнала Brick Magazine, об их совместной работе с Тэхёном, воздух между Сияном и Чонгуком наполнился диким количеством «могло бы быть» и «должно было бы быть». Может быть, такое случается после того, как человек угрожает своему менеджеру, но, в свою очередь, менеджеру следует быть осторожным с именами, которые он позволяет себе произносить. Когда Чонгук замечает пустые руки Сияна, висящие по бокам, он опускает взгляд на свой сценарий и прямо спрашивает: — Что тебе нужно? Сиян не принёс ему ничего на подпись, да и вообще, у него нет причин стоять сейчас перед ним. Сиян знает это не хуже него. Он засовывает руки в карманы, сдвигает концы пиджака и смотрит в сторону. — …Интервью выйдет через несколько дней. Насколько мне известно, оно уже напечатано, но я не уверен, что они что-то изменили. Чонгук кивает. — Хорошо. Сиян ждет. — Это всё? — В основном. Я… я знаю, что в последние несколько дней я был не самым лучшим менеджером. Возможно, я перешел некоторые границы. Знаешь, я… я не идеален. Но всё, что я делал, все решения, которые я принимал и принимаю, я делал в твоих интересах. Я просто хочу, чтобы ты это знал. Чонгук поднимает глаза от слов, написанных в сценарии. Он смотрит не на Сияна, не прямо, а в общем направлении. Он почти пожимает плечами, почти вопросительно говорит: — Хорошо? — но ничего не говорит. Единственный его ответ — кивок. Сиян ещё немного наблюдает за ним, а затем смиряется, напрягая плечи, и отходит. Перед самым выходом из трейлера Чонгук добавляет: — Я знаю, что интервью ничем хорошим не закончится. Так что сегодня ты работаешь на меня последний день. Я спрошу Йесона, знаю, что он ищет новое руководство. Всё будет хорошо. А взгляд Сияна, настороженный и неуверенный, так и пышет чем-то невысказанным. Он коротко кланяется и уходит, закрыв за собой дверь. Когда Чонгук остается один, его мысли не о Сияне, а о Тэхёне. Он планировал прочитать интервью, посмотреть его или послушать, в каком бы формате оно ни вышло. Он хотел увидеть Тэхёна, мельком взглянуть на человека, чей облик преследовал Чонгука на каждом шагу. Теперь, когда он знает, когда ждать интервью, он нервничает, но в основном ему любопытно, в голове роятся самые разные вопросы. Он так много хотел спросить у Тэхёна. Так много хотел сказать ему. Прости меня. Почему ты не позвонил? Хотел бы я вернуть всё назад. Почему ты не отвечал на письма? Я жалею обо всём. Было ли тебе так же тяжело, как и мне, разлюбить, несмотря на расстояние? Пока в его жизни есть вещи, которые он старается не замечать, будут и те, которые он заставит себя забыть. Только вчера или позавчера он вспомнил о том, как провел время в реабилитационной клинике, второй раз, сразу после того, как Тэхён попал в тюрьму и вышел из-под контроля. Как только он понял, что больше не увидит Тэхёна, он встал на путь саморазрушения. Ему было всё равно, что и как пробовать, лишь бы это отвлекало его. Во время второго пребывания очищение было гораздо более жестким. Он плакал по ночам. У него были боли и ломота. Его тело жаждало чего-то — чего угодно — чтобы снять напряжение. Он умолял ночных охранников, медсестер и всех, кто мог его слушать: «Пожалуйста, о, пожалуйста, дайте мне что-нибудь». Он помнил боль, которая пришла с этим. Некоторые люди думают, что трезвость — это просто перестать. Они не знают, какая боль сопутствует этому. Как тело плачет о том, что его убивает, как оно болит за это. Чонгук не желает никому такого знания. Если люди не знают, значит, они не знают. Им незачем было это знать. Чем дольше он оставался, тем легче ему становилось. Он часами писал в дневнике, ходил на индивидуальные и групповые встречи, заводил новые привычки, чтобы занять себя. Он также писал письма. Сейчас он уже не помнит, сколько этих писем он написал и как много времени отнимало их написание от его дня, от его энергии. Он только помнит, что писал их, иногда в саду, а иногда в своей спальне — единственном месте, где он позволял слезам присоединиться к чернилам, пачкая канцелярские принадлежности. Он также помнит, что каждое его письмо было адресовано Тэхёну. И хотя теперь у него нет доступа к этим письмам — они были отправлены в бездну, и ответа на них не последовало, — он помнит, что решил не начинать их словами «Дорогой». «Я наблюдал за восходом солнца, и он напомнил мне о тебе». «Дни становятся короче, когда ты не грустишь. Но когда ты грустишь, солнце остается на небе так долго, как только может. Просто чтобы подразнить тебя». «Мои часы здесь заполнены отвлекающими факторами». «Что, если я не готов к реальной жизни?». Он переходил к письмам сразу после первой мысли, иногда прямо посредине. Он никогда не читал их после окончания, надеясь, что отсутствие контроля сделает их еще более искренними. Ему хотелось выплеснуть душу на страницы, чтобы Тэхён прочитал их, чтобы Тэхён прислал ответ, а вместе с ним вернул и те кусочки, которые отдал Чонгук. Но он так этого и не сделал. Когда Чонгук вспомнил об этом, он сказал об этом Сокджину, который взял его за руку и ничего не сказал. В жизни было очень мало людей, которые понимали, как важно молчать, и Сокджин был одним из них. Он ничего не сказал, но у него не было причин для этого. Он был рядом. Теперь Чонгук гадает, каково это — увидеть слова Тэхёна или услышать их, почувствует ли он себя таким же влюбленным, каким был когда-то, будет ли чувство вины, которое никогда не умирало, а лишь затихало на короткие мгновения, снова поглощать его? Он берёт телефон, быстро вводит пароль и колеблется. Вернувшись на главный экран, он наводит большой палец на значок «Фотографии» и ждёт, не зная, готов ли он. Он постарался похоронить воспоминания, но не уничтожил их. То же самое можно сказать и о фотографиях, всё ещё хранящихся в его телефоне. Он уже много лет не смотрел на них, ни на одну из них, но не удосужился избавиться от них, решив, что простое действие — выкинуть их из головы — избавит его от необходимости смотреть на них. Сердце замирает, когда он наконец нажимает на иконку. Он прокручивает страницу вверх, вверх и вверх, пока не дойдёт до 2017 года. Пока не дойдёт до ноября, потом до октября, а потом и того раньше. Он останавливается, когда видит фотографию себя и Тэхёна, их лица натыкаются на камеру. Тэхён улыбается так широко и щурится от солнца, освещающего их, его зубы обнажены, а волосы, которые когда-то вечно свисали на глаза, убраны назад. Чонгук тоже улыбается, поджав нижнюю губу под зубы. Позади них — голубое небо, зелёный сад и жёлтые цветы. Они счастливы. Были. Чонгук чувствует, как у него сжимается горло, но не отводит взгляда. Он переходит к следующей фотографии, на которой изображен только сад, и к следующей, на которой Тэхён стоит перед рекой Хан, раскинув руки. Когда-то Тэхён занимал такую большую часть жизни Чонгука, что сама мысль о его уходе причиняла боль. Чонгук потратил годы, пытаясь забыть не Тэхёна, а ту дыру, которую создало его отсутствие. Он пытался заполнить эту дыру таблетками, выпивкой, незнакомцами, чья страсть длилась лишь столько, сколько требовалось, чтобы прийти однажды. Он пытался заполнить эту дыру тем, что, по его мнению, он заслужил: болью и забвением. Долгое время он искренне верил, что дыра заполнена или что она исцелена. Но, глядя на жизнь, которая у него была раньше, и на человека, которого он любил, он понимает, что всё, что он делал, это игнорировал существование дыры. Однажды он сказал Тэхёну, что отдаст ему весь мир, если тот попросит, весь мир на серебряном блюде, звезды и луну в чаше. Тэхён без обиняков ответил, что ему нужен только Чонгук. Сейчас он с грустью и сожалением вспоминает, что не смог дать Тэхёну даже этого. — Прости, — бормочет он, переходя к следующей фотографии, продолжая листать их, даже когда глаза начинают слезиться. — Мне действительно чертовски жаль. *** Сокджин удивляется своему новому умению надолго заглушать любопытство и почти полностью игнорировать интернет. После первых волн хвалебных отзывов о «Лотосовой роще» у него выработалась отвратительная привычка просыпаться и сразу же смотреть на свой телефон. Он не просматривал сначала сообщения, голосовую почту или электронные письма. В первую очередь его интересовали социальные сети, где он проверял, в тренде он или нет, и если да, то почему, а если нет, то что говорят люди, плохое или хорошее? В последние пару недель он старался не заглядывать туда так часто, а в последнее время и вовсе не заглядывал. Как и прежде, ему было просто неинтересно. Только сейчас он начал заглядывать в Интернет, набирая в поисковике свое имя и имя Чонгука и ожидая того дня, когда в результатах поиска появятся мысли о грядущем. Чем больше времени проходит, тем ближе к публикации интервью Тэхёна. Слухи о «рассказе» были минимальны. Чонгук сообщил ему об этом почти сразу, как только узнал, сказал, когда ждать, и добавил — «Если ты захочешь… Это будет некрасиво для меня, Сокджин. Если ты хочешь расстаться ради камер, мы можем это сделать. Ты не обязан держать меня за руку». «Может, и не обязан. Но я хочу». В отличие от своего прошлого опыта, сейчас он чувствует, как меняются приливы и отливы, и хочет быть готовым, хочет быть готовым к волнам, прежде чем они утянут его под воду. И что ещё важнее, он хочет быть готовым к тому, что волны не доберутся до Чонгука. Теперь, когда он знает обо всём, что произошло в тот день, такой недосягаемый, но вечно присутствующий с его болью, которая никогда не притупляется, он понимает, что «Расскажи всё» таит в себе определенную долю беспокойства и даже опасности. Несколько ночей подряд, узнав о том, что произойдёт, Сокджин лежал без сна и спрашивал себя, что бы он думал, если бы не был с Чонгуком. Если бы он не был с ним, если бы они не перешли от показушных свиданий к настоящим, если бы он не был человеком, который тоскует по поцелуям Чонгука, когда тот далеко. Если бы он не был тем, кем был, и если бы они не стали теми, кем стали, что бы он думал о сложившейся ситуации? Стал бы он по-прежнему заботиться о Чонгуке? Был бы он таким снисходительным? И что было бы с миром? Он может себе это представить. Во всех соцсетях перечислены темы, расположенные от самой популярной до наименее популярной, фразы, переплетенные с разными словами и сочетаниями, единственное, что их объединяет, — это порочащее имя Чонгука. Сокджин беспокоится о том, чем обернется для него это интервью, но ни он, ни Чонгук не хотят этому препятствовать. Это было негласное соглашение между ними, понимание, которое не нуждалось в пояснениях: интервью, независимо от того, какое влияние оно окажет, было хорошим делом и, несомненно, заслуживало Тэхёна. И всё же Сокджин думал и думал. В каждом сценарии, который он проигрывал в уме, рассказ заканчивался тем, что Чонгук попадал под град злобы и ненависти, и от одной мысли об этом ему становилось больно там, где он никогда не ожидал. Он старается не выставлять свои опасения на показ, маскируя их всепоглощающим обожанием, которое он испытывает к Чонгуку. Это было странно. С одной стороны, его разум и тело реагировали на стресс, который он испытывал в связи с предстоящими событиями — ломота и боли встречали его по утрам, — но с другой стороны, его сердце и душа были наполнены чем-то новым. Каждую секунду, проведённую с Чонгуком, он чувствует себя легко и правильно. И с каждым разом любовь Сокджина к нему растёт, пока не становится слишком большой, чтобы поместиться внутри него. Это выливается в затяжные поцелуи, объятия, неожиданные минеты и завтраки в постель. Однажды вечером, после того как они поцеловались на ночь и разошлись в разные стороны, Сокджин задается вопросом, есть ли для этого слово или, точнее, правильное ли слово он придумал. — О чëм ты думаешь? На этот вопрос становится всё труднее ответить, учитывая их нынешнее положение и положение рта Чонгука, когда он задает его — губы разошлись, прижались к челюсти Сокджина и спускаются к основанию его горла. Некоторое время Сокджин не отвечает. Он только вздыхает, запускает руку в волосы Чонгука и пытается сжать бёдра вместе, но вспоминает, что между ними находятся бёдра Чонгука. Но он всё равно сжимает. И дело не в том, что ему так приятно, что его шею целуют, а в том, что он не может говорить. Его заставляет молчать предвкушение грядущего. Секс с Чонгуком и так был хорош. Прекрасен. Он и так был прекрасен. Но теперь это был секс с Сокджином, который знал — нет, гадал, — что в их вожделении совпадает любовь, маскирующаяся под голодными поцелуями и блуждающими руками. Ощущение было ещё более сильным, и он был беззащитен перед ним. Его молчание объяснялось ещё и желанием обратить на себя внимание, попытаться понять, сможет ли он почувствовать в поцелуях Чонгука, в их тяжести, есть ли там любовь или нет. Один вздох переходит в ответ: — Ни о чëм. Чонгук тихонько смеется, его дыхание ударяется о ключицы. Следующие слова Чонгук произносит едва различимым в спальне шепотом. Сокджин вдруг думает, что его следующие слова — это его слова, предназначенные только для его ушей. Любовь? — Почему мне кажется, что это не совсем так? Он поднимает голову, и они снова оказываются лицом к лицу, Чонгук нависает над ним и улыбается такой улыбкой, которая способна развеять уныние серых дней. — Я забыл, — говорит Сокджин, слегка улыбаясь и покусывая губу. — О. Может, мне освежить твою память? — Нет. Я больше не хочу, — и, подняв голову с кровати, он начинает целовать челюсть Чонгука. — Не хочешь? — Нет. Я создаю новое воспоминание. — Лучше? — Намного лучше. — Хорошо, — говорит Чонгук в ответ на его губы и снова целует его. Его руки спускаются к бёдрам Сокджина, где он вцепляется пальцами в петли его брюк. Он медленно стягивает их. — На что похожи эти воспоминания? В чëм их изюминка? Сокджин покачивает бёдрами, облегчая процесс снятия. — Ты не торопился. — Нет? — Нет, ты сразу перешёл к делу. И ты позволил мне снова положить ноги тебе на плечи. И ты… держал меня за руку. — Похоже, это хорошее воспоминание. Сокджин морщит нос и пожимает плечами. Джинсы сняты, и теперь они вместе с рубашкой превратились в одинаковые бесформенные комки на полу спальни. — Всë было хорошо. Чонгук ухмыляется, вскидывая бровь. — Нет, я… я уверен, что это было лучше, чем просто хорошо. — Конечно, это так. Чонгук наклоняется, и их носы оказываются впритык друг к другу. Всё ещё улыбаясь, он предупреждает: — Я не люблю, когда мне бросают вызов. — Тебе это нравится. — Знаешь что? — Чонгук бесцеремонно отступает, оставляя ноги Сокджина лежать на кровати, не имея между ними ничего. Он встает у изножья кровати и стягивает через голову свою рубашку. — Знаешь, что мне еще нравится? — Уверен, ты мне расскажешь. Чонгук задирает подол брюк, не сводя глаз с Сокджина. — У тебя будет шанс узнать. Потому что на этот раз я сделаю всё по-своему. Сокджин хмурится. — Разве мы не всегда поступаем по-своему? — Ты имеешь в виду, совершенно не по-светски. — Ужасно медленно. Сузив глаза, Чонгук набрасывает рубашку на лицо Сокджина. Сокджин смеётся и снимает её. В этот момент лицо Чонгука снова оказывается рядом с его лицом. — Я получил роль, — говорит он. Сокджин не сразу понимает, что он имеет в виду. А вот на то, чтобы придать своему ответному выражению лица намёк на искреннее удивление, уходит больше времени. Всё, что он может сделать — это широко улыбнуться, вспомнив, что он чувствовал, когда впервые услышал эту новость, и погладить Чонгука по лицу. — Ты не выглядишь удивлённым, — говорит Чонгук. — Конечно, нет. Я знал, что ты получишь её. Ты заслужил это, — он приподнимается и прижимается губами к шее Чонгука. — И что? — мягко спрашивает он. — Хочешь, чтобы я вознаградил тебя? Сделал всё по-твоему? — Если ты не против, то да. — И что же ты хочешь? Чонгук не отвечает, не говорит ни слова. Он лишь тянется вниз, сохраняя как можно меньше пространства между ними, целуя без контакта, и обхватывает рукой горло Сокджина. Он не давит, но достаточно просто ощущать его руки. Глаза Сокджина закрываются, и он вздыхает, довольный и жаждущий. — Мне было любопытно, — пробормотал Чонгук через некоторое время, — с самого первого раза. Можно? В голове Сокджина всплывают воспоминания о его первых попытках уговорить бывших возлюбленных и бывших незнакомцев на подобное. Те несколько раз, когда ему это удавалось, те несколько раз, когда кто-то соглашался попробовать, оказывались жалкими попытками. Некоторые люди были слишком грубы. Увлекшись сексом, они забывали о хватке на его шее, и однажды Сокджин потерял сознание в самый разгар секса. Теперь он с опаской относился к тому, кому позволял прикасаться к себе подобным образом, и только поэтому старался не поднимать эту тему с Чонгуком. Обычно, если кто-то спрашивал его об этом, он уклонялся от ответа или просто отказывался. Но в этот раз он удивляет сам себя, когда без колебаний кивает, глаза мягкие и расфокусированные, горло напряжено, в нём поселилось вожделение. Он хочет этого. Так сильно. — Хорошо, — шепчет Чонгук в ответ, наклоняясь и целуя горло Сокджина. Поцелуи сладкие и короткие, но оставляют следы на его коже. Это напоминает ему о других приготовлениях. Он вылизывает полоску на ключице Сокджина и оставляет на его груди поцелуи с открытым ртом. — Хорошо. Ты мне доверяешь? Сокджин отвечает шепотом, с уверенностью, о которой он и не подозревал. — Ты же знаешь, что доверяю. — Хорошо… хорошо. Палец опускается на нижнюю губу Сокджина, и Сокджин снова закрывает глаза и открывает рот, позволяя пальцу Чонгука проникнуть в него и упереться в язык. Он проводит языком по пальцу, возможно, увлекаясь процессом больше, чем следовало бы. Но он уже успел насладиться каждой частью Чонгука до полного недоумения. Он слегка покачивает головой, пачкая кожу слюной. Когда палец выскальзывает, он с нетерпением следит за ним, а затем с легким выдохом, прикусив губу, решает, что его нет. Чонгук смотрит на свой палец, блестящий от слюны, и, кажется, что-то обдумывает. Что бы это ни было, он немного посмеивается, а затем, протрезвев, засовывает тот же палец себе в рот. Сокджин ошеломлённо смотрит, как Чонгук вводит второй палец, затем третий, смачивая руку, пока не удовлетворится. Когда он вынимает пальцы из губ, то не заставляет себя долго ждать и быстро опускает руку между ними. После того как она исчезла из виду, Сокджин ждет её. И когда она появляется, он всё еще не готов. Чонгук вводит в него один палец, одним быстрым движением перешагнув через ободок. Сокджин раскачивает бёдрами вперед, назад, влево и вправо, его спина выгибается дугой от матраса. Чонгук вводит второй, затем третий, целует его в шею каждый палец и успокаивает: — Всё в порядке, — когда Сокджин хнычет. Доходит до следующего: Чонгук рвётся к нему, плоть к плоти, в то же время заставляя Сокджина работать над этим. Темп, который он задает своими пальцами, удивительно быстрый, но не мимолетный. Это длится и секунду, и целую вечность. Всё это время они целуются, отчаянно, с открытым ртом и влажно. В перерывах между поцелуями Чонгук говорит ему что-то, некоторые фразы остаются неуслышанными, а другие оседают в складках мозга Сокджина, выкраивая себе место, чтобы остаться там навсегда. «Красивый, такой красивый». «Я отдам тебе всё. Я отдам тебе всего себя». «Как бы я хотел, чтобы ты увидел себя». В один из моментов, когда Чонгук загибает все три пальца, а Сокджин реагирует на это тяжёлым вздохом, переходящим в глубокий стон, Чонгук говорит: — Вот он… самый прекрасный звук. Они отстраняются только тогда, когда Чонгук отправляется за смазкой и презервативом. В этот момент Сокджин чувствует себя достаточно уверенно, чтобы перевернуться, встать на четвереньки и ждать. В таком положении он находится недолго, потому что, заметив его, Чонгук подходит и кладет руки на талию Сокджина, сжимая, но не причиняя боли. Он переворачивает его, возвращая на спину. — Мне нравится видеть твоё лицо, — говорит он. Повторная подготовка — слово, которое только что придумал Сокджин и которое теперь вызывает у него смех, — проходит быстрее. Чонгук использует почти всю оставшуюся смазку, так много, что часть её вытекает на кровать, и он обещает купить Сокджину новый комплект, если пятно не выведется. К тому моменту, когда он встаёт перед Сокджином, в комнате стоит удушающая жара. Иногда, когда человек — в данном случае два человека — чего-то очень сильно хочет, его желания могут сгустить атмосферу. Каждый их выдох и вдох усиливает желание. Чонгук входит в него постепенно и издаёт задыхающийся стон. Не от напряжения, а от удовольствия. Когда он полностью входит, то тянется к лодыжке, лежащей на его плече, и целует её, не торопясь, чтобы дать Сокджину привыкнуть. Первая волна — нежная. Первая волна — это занятия любовью, которые часто описываются в старых стихах и балладах. Но вскоре Чонгук раздвигает ноги и снова ложится на него, оставаясь внутри. Он предлагает Сокджину свою руку, но не для того, чтобы держать. — Постучи три раза, — говорит он, — когда захочешь, чтобы я остановился. Сокджин кивает. — Хорошо. — Покажи мне. Прижав два пальца к тыльной стороне ладони Чонгука, Сокджин трижды, в быстрой последовательности, постукивает по коже. — И я перестану, — говорит Чонгук, как будто его вообще нужно успокаивать. Сокджин почти говорит ему, что доверил бы Чонгуку свою жизнь, но не делает этого. Другой рукой Чонгук, как и раньше, обхватывает шею Сокджина. Но на этот раз он медленно усиливает давление. — Готов? — М-м-м… А потом Чонгук сжимает его шею по бокам. Не дожидаясь, пока Сокджин коснется его руки, он сжимает ее на секунду, а затем останавливается и говорит ему сделать вдох. Вторая попытка — самая настоящая. Чонгук берет себя в руки, добавляет нужное количество давления и, убедившись, что всё в порядке, снова начинает двигаться. Его бедра быстро двигаются вперёд, а затем назад в течение нескольких секунд друг за другом. И снова он отпускает. Даёт Сокджину отдышаться. Так продолжается несколько минут, пока Сокджин не зажимает руку Чонгука на своём горле удерживая его на месте. Каждый раз, когда Чонгук ослаблял давление, в глазах Сокджина вспыхивала эйфория — фейерверк, длящийся считанные секунды. В этот раз он хочет взрыва, и чтобы он длился до боли. Но сейчас ему трудно отличить боль от удовольствия. Когда и то, и другое так опьяняет, они могут быть одним целым. Он еще не прикасался к себе, поэтому не удивляется, когда в животе появляется жар, как в первый раз. Он коснулся руки Чонгука и, отпустив её, задыхаясь, попросил его не останавливаться. Пожалуйста, пожалуйста, не останавливайся. Он прижимается к шее Чонгука и встречает его толчки, покачивая бедрами. Они сталкиваются, как астероиды на разных траекториях, пересекаясь лишь на мгновение, но от их соприкосновения образуется огненный шар, называемый звездой. Тогда он кончает, не тронутый. С криком, с закрытыми глазами, он так долго находится под кайфом, что даже не чувствует белых струй, разбрызгивающихся по его животу. Он содрогается от этого, бедра продолжают двигаться, пока его крик не смолкает, а рот остается открытым, но из него ничего не выходит. Когда всё закончилось, всё это пронеслось сквозь него, как ураган, он лежит на кровати, словно поверженный, пытаясь перевести дыхание. Но прошло совсем немного времени, прежде чем комната снова стала видна, и когда он понял, что Чонгук пытается вырваться, он потянулся к нему. — Нет. Продолжай. Чонгук сжимает руку в ответ, но не останавливается, продолжая выходить. — Кажется, презерватив порвался, — бормочет он. — Ладно, возьми новый и продолжай. В этот момент Чонгук смеётся, чувствуя себя немного неловко. — Детка, я не думаю, что у нас есть ещё. Сокджин, к его чести, лишь на мгновение опешил от такой фамильярности, но быстро отрезвел, когда понял, что это значит. Тут есть два варианта. Либо прекратить всё вместе и помочь Чонгуку кончить ртом или рукой. Или… — Ты можешь, — он останавливается и краснеет, осознав, что собирается сказать это вслух. — …если захочешь. — Если бы я хотел чего? — Войди в меня, — говорит Сокджин так быстро, что три слова «разрушительно» звучат как одно. Он избегает взгляда Чонгука, и теперь его щеки раскраснелись по двум причинам. — Ты не обязан, но я просто… — Ты хочешь, чтобы я это сделал? Он выжидает мгновение, но оно короткое. Он кивает, прикусив губу. — …ты хочешь? Чонгук редко выходит из себя, по крайней мере, Сокджин редко это замечает. Поэтому, когда Чонгук тяжело сглатывает, опустив глаза, он чувствует, что что-то произошло. Сдвиг. Чонгук снова встречает его взгляд и кивает. — Я бы… хотел, да. Сокджин приподнимается и садится на кровать, а Чонгук снимает с себя презерватив, завязывает его и, поленившись встать, бросает его на пол. Сокджин ложится обратно, прижимая колени к груди, и приглашает Чонгука войти. На этот раз, когда Чонгук входит в него, они оба вздрагивают и задыхаются. Для Сокджина это слишком много, перегрузка для его и без того чувствительных чувств, но, как и в случае с Чонгуком, слишком много — это как раз то, что нужно. — Блять, — выдыхает Чонгук сокрушенно и собрано, припадая к нему и начиная медленно вращать бёдрами. Они падают вместе, в волны удовольствия и обратно, находя друг друга и держась за жизнь. Перед самым концом Сокджин успевает заметить, как сильно прогнулись его ноги, как колени зацепились за руки Чонгука. В глубине души он думает, что это странная поза. По крайней мере, новая для них. Затем, в разгар нетерпеливых толчков, Чонгук приказывает ему, — Не двигайся. А потом Сокджин сползает вниз, простыни прощально целуют его кожу, когда он соскальзывает с них на кровать, и вот он уже висит, удерживаемый руками Чонгука. Он замирает, его рот приоткрывается, как от шока, вызванного тем, что его несут, так и от угла, который делает и без того острые толчки еще глубже. В глазах всё белеет, пальцы ног подгибаются. Он снова разделен на две части (в прямом и переносном смысле), одна из которых владеет разумом, лишенным всего, кроме удовольствия, пронизывающего его, а другая боится упасть. Чонгук держит его за бедра — за каждую его часть — так же неумолимо, как и темп, который он задаëт. Сокджин пытается говорить, просить, дразнить или что-то ещё, но слова не дают ему покоя, его мозг не в состоянии составить ни одного предложения. Когда ему удаётся открыть глаза дольше, чем на несколько секунд, он лишь смотрит на Чонгука, не открывая рта. Словно прочитав вопрос, который он не может задать, Чонгук в перерывах между тяжелыми хрюканьями и отрывистыми стонами уверяет: — Я тебя держу. Чонгук прижимается ртом к его груди и идет вперёд, пока спина Сокджина не оказывается прижатой к стене. Они двигаются в тандеме, в отчаянии и страсти. — Ты у меня есть, — снова говорит Чонгук, его голос — нечто среднее между вздохом и хныканьем. — Ты у меня есть. Я люблю тебя. Они могут только чувствовать друг друга, видеть и слышать. Толчки Чонгука становятся неистовыми и хаотичными. Вскоре после этого он полностью замирает, прижимаясь ртом к ключице Сокджина, где он пачкает его кожу неудержимым стоном, настолько искренним, что у Сокджина покалывает позвоночник, когда он его слышит. Он слышит оргазм Чонгука раньше, чем чувствует его, раньше, чем ощущает новое тепло, разливающееся внутри него, и, почувствовав это, стонет в ответ. Какая-то часть Чонгука теперь в какой-то мере была и его частью. В глубине души, пока Чонгук содрогается, он надеется, что пройдут дни, прежде чем он сможет выпустить из него всю сперму, дни, когда он будет удерживать еë в себе так долго, как только сможет. Его рука опускается на волосы Чонгука, и он целует их, чувствуя, как его собственные волосы, влажные от пота, нависают над глазами. Их вздохи становятся мягкими и довольными. В конце концов Чонгук отстраняется, обнимает Сокджина за талию и опускает его на землю. Они остаются на месте, прислонившись друг к другу и к стене, обхватив друг друга руками. — Я не могу сказать, о чëм я думаю, — едва слышно шепчет Чонгук, отдышавшись. Слова звучат так тихо, что Сокджину приходится напрягаться, чтобы расслышать их, несмотря на близость, — но я хочу, чтобы ты знал, что я это имею в виду. Позднее Сокджин будет говорить о своей честности, слишком честной, на повышенных тонах. Его разум почти не работает, поэтому фильтр между ним и его ртом слаб. Он не задумывается, когда отвечает, легко, словно ему и не нужно размышлять: — Я тоже тебя люблю. Чонгук отшатывается от него, широко раскрыв глаза и ничего не понимая. Его реакция заставляет Сокджина запаниковать, и никто из них не замечает отдаленного звука кода на входной двери и шагов, которые следуют за ним по коридору. Они понимают, что не одни, только когда дверь спальни распахивается, и, услышав это, Чонгук замирает и инстинктивно прижимается к Сокджину, прикрывая его своим телом. — Блять, — восклицает он, глядя на дверь. Сокджин тоже смотрит, и глаза его расширяются. Он замирает, словно снова стал ребенком, которого только что застали за тем, чего ему явно не велели делать. Ноздри Чонгука раздуваются, когда он видит того, кто их прервал. Его взгляд застывает, а челюсть сжимается. Стоящий на пороге спальни с открытым от шока ртом Чансон смотрит на них в ответ с таким же смущением, но с нотками полной растерянности. — Ты что, блять, не стучишь? — спрашивает Чонгук. — Господи! Когда Чансон ничего не говорит, скорее всего, он слишком ошеломлен, чтобы придумать связное предложение, Чонгук бросает в его сторону выброшенную рубашку. — Убирайся. — Это было почти хорошее воспоминание, — говорит Чонгук, подбирая слова, на которых они не остановились, как будто три слова, которые Сокджин выпустил изо рта, никогда не были произнесены. Чувствуя себя неловко сразу по двум причинам, Сокджин склоняет голову и начинает нащупывать свою одежду, лишь смутно осознавая, что по ногам начинает разливаться тепло. — Первую часть я буду проигрывать в голове неделями, обещаю. Но… прямо сейчас я должен позаботиться об этом. — Нет, не нужно. Ты не должен никому ничего объяснять. Ни мне, ни ему. — Да, но… — Если тебе нравится проводить свободное время, трахая меня, это твоё дело. Сокджин нахмурил брови и одновременно улыбнулся, потянувшись, чтобы ласково ущипнуть Чонгука за щеку. — Не говори так самоуверенно, — вздыхает он, оглядываясь на дверь. — Мне нужно с ним поговорить. — …Хочешь, я пойду с тобой?..Ты собираешься на него кричать? — Нет, — уставился на него Сокджин. — Не буду. *** Когда они втроем собрались в гостиной: Сокджин и Чонгук сидят на диване, склонив головы, а Чансон стоит перед ними на достаточном расстоянии, расхаживая взад-вперед с засунутыми в карманы руками, — атмосфера стала какой-то неловкой, раздражающей и забавной одновременно. Сокджину даже стало неловко от воспоминаний — неужели Чансон что-то видел? Его самого? Чонгука? О Боже, теперь он знает, как выглядит почти О-образное лицо Сокджина, и ему хочется смеяться. Чансон делает резкий вдох и останавливает свой шаг, внимательно глядя на них обоих. Когда Сокджин переводит взгляд прямо на него, он с удивлением обнаруживает, что в его лице нет ни намека на гнев, разочарование или что-то ещё, что он ожидал увидеть. В складках бровей Чансона и морщинах на губах он видит лишь растерянность. — Полагаю, — начинает Чансон, медленно выдавливая из себя слова, — что это не первый раз. — Ты прав, — признаёт Сокджин в то самое время, когда разгневанный Чонгук заявляет: — Это не твоё дело. — И, — вздыхает Чансон, скрещивая руки. — Как давно это стало… реальностью? Сокджин пожимает плечами. — Хм, — он встречается взглядом с Чонгуком, и оба молча пытаются подсчитать, когда они впервые переступили грань между друзьями по работе и… парнями. — Несколько месяцев, наверное. — Плюс-минус, — пробормотал Чонгук. Сокджин кивает в знак согласия и возвращается к Чансону. — Плюс-минус, — повторяет он. — …Я не знаю, что сказать, — Чансон, похоже, теряется в догадках, пока не нащупывает нить, — не знаю, что сказать. — Тебе не нужно ничего говорить, — отвечает Чонгук. — Мы не спрашиваем твоего мнения. Сокджин отталкивает Чонгука, не отрывая взгляда от Чансона, и только после этого понимает, как много интимного скрывается в этом жесте. Если бы они просто занимались сексом, это было бы одно, но этот крошечный жест — неприкрытое раздражение и понимание — свидетельствует о чём-то гораздо более важном. О чём-то более реальном. Чансон наблюдает за этим обменом, и его плечи опускаются. Некоторое время он молчит, и Сокджин понимает это как сигнал. Он смотрит на Чонгука, глаза его смягчаются: — Думаю, нам нужно поговорить наедине. Чонгук поднимает брови, но не подаёт виду, что его это смущает. Не отрывая взгляда от лица Сокджина, он бросает короткий взгляд в сторону Чансона. Если он и раздражён, то никак этого не показывает. Он лишь кивает, а глаза его трепещут, прежде чем он наклоняется и целует уголок рта Сокджина. — Мне всё равно нужно в душ. Поднявшись с дивана, Чонгук не сводит глаз с Чансона, отходит от него и на мгновение останавливается у окна. Он поднимает руку, сжимает кулак и трижды сильно стучит по стеклу. — А потом, — говорит он медленно, словно иначе его слова могут быть неправильно поняты, — ты ждёшь, пока человек по ту сторону двери скажет: «Входите». Вот тогда ты её и откроешь. Понятно? В ответ Чансон закатывает глаза. Они вдвоём ждут, пока Чонгук выйдет из комнаты, и ещё немного ждут, пока не услышат, как вдалеке включается душ. Как только вода вырывается из лейки и капли падают на кафель, Сокджин оглядывается на Чансона, который идёт по коридору. Он всё равно понижает голос. Звучит так, будто он умоляет. — Я не хочу, чтобы ты расстраивался из-за меня. — Я не расстраиваюсь. — Потому что я знаю… знаю… Вы все странно относились к тому, что я с кем-то связался, особенно сейчас, и это просто… — Я не… Мне плевать на всех, Сокджин. Дело в нём. Я не хотел, чтобы ты с ним связывался. Сокджин замирает, но улыбается, думая о том, что здесь происходит столкновение. Столкновение между тем Чонгуком, которого он видел; тем, который спрашивал, можно ли держать его за руку, целомудренно целовал его во время оргазма, защищал его, когда не нужно было, и обращался с ним как с принцем или что-то вроде того; и тем Чонгуком, которого, как думал Чансон, он знал; тем, который, предположительно, был опасным, эгоистичным и поверхностным, тем, за которым нужно было следить, тем, кому никогда нельзя было доверять. Он слегка пожимает плечами. — Он не плохой парень, — говорит он. — Ну. Более того, он хороший парень. — Я уверен, что ты в это веришь. Сокджин, сузив глаза, отвечает: — Не будь снисходительным. Я не дурак. — Я и не говорил, что ты такой. — Ты на это намекаешь. Я говорю тебе прямо сейчас, что доверяю ему и что он мне нравится. И нет, я не хочу, чтобы ты расстраивался, но это не зависит от тебя. Если он сделает меня счастливым и если я захочу быть с ним, а я этого хочу, то так и будет. Чансон ещё немного походил по комнате, после чего присел на край дивана напротив Сокджина. Он долго наблюдает за происходящим, пытаясь найти правильный способ сказать то, что он собирается сказать. Вдохнул. — Я согласился на то, чтобы ты сделала это… всё это. Потому что думал, что если мы останемся сугубо профессионалами, то сможем сделать это так, что ты не будешь укушен. Ну, знаешь, влезть, вылезти, удрать. От него, от его менеджера, от… — Я знаю, к чему ты клонишь. — Правда? Сокджин не смог сдержать раздражения в голосе, но и разочарования тоже: — Он мне всё рассказал. И про Тэхёна, и про реабилитацию, и про всё остальное. Он честен со мной. Говорю тебе, я знаю, во что ввязываюсь, и доверяю ему. — Ты, — насмехается Чансон. — Ты не знаешь о нем всего, это я могу гарантировать. — …Хён. Он делает меня счастливым. Разве ты не можешь просто… ну, не знаю… принять его только за это? — Нет. Даже если так, это не… он, конечно, одно целое. Но это не всё, что меня волнует. — И что это значит? Чансон не говорит. Он поджимает губы и смотрит в сторону, кивая на бумаги, лежащие на журнальном столике. — Я просто пришел, чтобы отдать это. Сценарий. В нём есть несколько новых изменений, ничего особенного. Я оставлю вас. Извините за вторжение. Не успевает Чансун пройти мимо него, как Сокджин обхватывает его за руку, удерживая на месте. — Я правда не хочу, чтобы ты расстраивался. — Я не расстраиваюсь, — как можно спокойнее отвечает Чансон. — Я правда не расстраиваюсь. Но просто… пожалуйста, если что-то случится, скажи мне. Просто скажи мне. Не понимая, о чëм говорит Чансон и что он имеет в виду, Сокджин кивает и отпускает его. Чансон направляется к двери, но останавливается на пороге. — Сокджин… — Может, ты поймёшь намёк и просто уйдёшь? Сокджин и Чансон смотрят друг на друга в замешательстве, затем поворачиваются в сторону холла и видят Чонгука, прислонившегося к раме. Он скрестил руки и выглядит совсем не так, как можно было бы ожидать от человека, только что вышедшего из душа. Сокджин чувствует, как внутри него вспыхивает лёгкий гнев. — Ты всё время слушал? — спрашивает он. Чонгук смотрит на него лишь секунду, но вскоре отводит взгляд. Он совсем не похож на того парня, который всего несколько минут назад смотрел на него так, будто он стоит всего мира. — Сокджин, ты когда-нибудь замечал, как он смотрит на тебя? Как будто надеется, что если он будет с тобой мил, то ты его трахнешь? Сокджин вздрагивает, но не понимает, почему. Он даже не смотрит на Чансона, слишком озабоченный Чонгуком. — О чëм ты говоришь? — Пойми, о чем речь, — Чонгук говорит Чансону. — Просто уходи. — Какой именно намёк я должен понять? — спрашивает Чансон, кипя от ярости. — Я уже ухожу. — Ты ему не нужен. И я знаю, что тебе трудно это понять, но он тебе ничего не должен. Ты не можешь заставлять его чувствовать себя дерьмом из-за того, что у него есть сексуальная жизнь, особенно если единственная причина, по которой ты на него давишь, заключается в том, что тебе хочется, чтобы эта жизнь была связана с тобой. — Чонгук. В то время как гнев Сокджина становится всё более агрессивным, Чансон смеётся над его обвинениями и закрывает лицо. В перерывах между смешками он произносит: — Ты просто смешон. — Я? — Ты думаешь, я пытаюсь «украсть твоего парня»? — Чансон убирает руки и второй раз за день закатывает глаза. — Повзрослей. У тебя и так до хрена проблем, которые делают тебя наименее идеальным партнером для свиданий, не добавляй сюда еще и «собственника». — Ты всё время наседаешь на него, хотя он, блядь, этого терпеть не может. Я не пытаюсь обладать им, я пытаюсь защитить его. — Я могу защитить себя сам, — вклинивается Сокджин и, даже произнося это, чувствует себя лжецом, вспоминая, что не он, а Чонгук предотвратил эскалацию пыток на съемочной площадке. Он напрягается или пытается напрячься. — Кое-кто защищает тебя лучше, — говорит Чансон. — Знаешь что, если ты так заботишься о его благополучии, почему бы тебе не рассказать ему, почему его вырезали из «Паралича»? Давай, расскажи ему. Ты знаешь, почему это произошло. Ты знаешь, что ты сделал. Так скажи ему эту грёбаную правду. Слова не должны иметь такого эффекта, потому что они ничего не значат, говорит себе Сокджин. Они и не могут ничего значить. Ведь Чонгук не имеет никакого отношения к случившемуся. Ведь так? Вот только реакция Чонгука говорит об обратном. Он замирает, скрестив руки, и сжимает челюсть. Даже когда он смотрит на Чансона с таким же жаром, в его глазах уже почти не осталось сожаления. Сокджин выпрямляется и смотрит между ними. — О чëм ты говоришь? — Затем на Чонгука, — О чëм он говорит?» Чонгук опускает глаза. — Ну что, нечего сказать? — спрашивает Чансон. Странно. — Я собирался сказать тебе, — начинает Чонгук, направляясь к исповеди. — Собирался, — вклинивается Чансон. — Но что? Хотел сначала трахнуть его? — Не говори обо мне так, будто я не стою здесь, — говорит Сокджин, его голос ломается тем сильнее, чем больше он расстроен. — Мне очень жаль, — говорят они одновременно и, похоже, всерьёз. — Что случилось? — снова спрашивает Сокджин, и что-то в его тоне говорит о том, что он не потерпит повторения вопроса. Чонгук, опустив плечи, прочищает горло. — Я… я его немного стукнул. — Кого? — …Как ты думаешь, кто? Сокджину трудно понять, что именно он чувствует. Он расстроен, но не по той причине, по которой думал. Чонгук не считает это предательством доверия, но мысль о том, что Чонгук не удосужился сообщить ему об этом, вызывает у него боль в груди. Часть его грустит, а часть боится. Не за Чонгука, как он поймет позже, а за него. Но в тот момент он может лишь стоять в ошеломленном молчании. Он округляет губы, чтобы что-то сказать, но ничего не выходит. — Я хотел… я пытался… — Что пытался? — Я ведь не с тобой разговариваю, да? — Чонгук смотрит на Чансона. — И знаешь что? Если бы ты потрудился выполнить свою работу, мне бы ничего не пришлось делать. Все эти твои позы о том, что ты заботишься о его благе — полная чушь. Если бы ты действительно заботился, ты бы знал, что этот ублюдок с ним делает. Ты бы знал. Чансон смотрит на Сокджина. — О чëм это он? Сокджин выходит из ступора, быстро моргает и просит Чансона уйти, сначала вежливо, а потом с досадой: — Хён, убирайся. Когда они с Чонгуком снова остаются наедине, оставшись вдвоем, Сокджин не знает, что делать. Он долго стоит на месте, ничего не говоря, пока Чонгук не пересекает комнату и не берет его за руки. Или пытается это сделать. Сокджин вздрагивает и отдергивает левую руку. И ему хочется, увидев обиду на лице Чонгука, взять свои слова обратно. — Ты меня не боишься, — заявляет Чонгук, но в его словах явно звучит вопрос. — Сокджин… — Нет. Не боюсь. — …Я знаю, что это был глупый поступок, но… — Я не знаю, что сейчас думать, — признается Сокджин. — Я… злюсь на тебя. Я думаю. — Думаешь? — Я просто… я думал, ты с ним разговариваешь, я не знал тебя… почему ты зашёл так далеко? К его удивлению, в ответ Чонгук слегка насмехается. Не совсем пренебрежение, но нечто большее. — Не думаю, что зашёл достаточно далеко. — Серьезно? Ты не считаешь, что это была слишком сильная реакция? — Нет, не думаю. — А как же… Я думал, что гнев был… — Злость тут ни при чем. — Правда? Значит, ты не был расстроен? — Не вкладывай слова в мои уста. — …почему, Чонгук? Чонгук только руками развел. — Потому что тебе не нравится, когда к тебе прикасаются. — Что? — Ты. Не. Любишь. Когда. К. Тебе. Прикасаются. Не могу передать, как много я об этом думаю, как много задаюсь вопросом — беспокоюсь — о том, почему это так. Я хочу, чтобы это было потому, что тебе просто не нравится, вот так просто. Потому что альтернатива — возможность того, что кто-то там причинил тебе такую боль, что ты напрягся, когда я до тебя дотронулся, крутится у меня в голове. Потому что если бы кто-то причинил тебе боль, если бы кто-то…. Я чувствую, что могу убить. Я знаю, — продолжает Чонгук, — ты не мог ожидать, что я буду знать, что он делает с тобой, и ничего не предприму. — Бить его? Ты же не думаешь, что это было…? — Нет. Что бы это ни было, нет. Мне очень жаль, искренне жаль, что я причинил тебе боль, потому что это было последнее, чего я хотел. Но я не буду стоять здесь и лгать тебе. Я не скажу тебе, что мне жаль, что я это сделал, потому что это не так. Потому что я бы сделал это снова. И ещё раз. Если бы это означало, что ты в безопасности. Сокджин молчит, опустив глаза. Он чувствует, как они горят, но не плачет. Он не хочет плакать. Да и зачем ему плакать? Но он хочет. — Я не хотел, чтобы это случилось. — О чëм ты говоришь? Сокджин немного замешкался. — Я не знал. Если бы я знал… — О чëм ты? — Прости. Если ты так относишься к этому… то, очевидно, ничего не выйдет. На этот раз Чонгук замирает, неверие практически выливается из него. — Не надо… — Похоже, я тебе не подхожу. — Это неправда. Понимаешь? Это чушь. — Ты сказал, что не ходил на встречи, — медленно произносит Сокджин. — И я должен был подумать об этом. А теперь… Чонгук, я превращаю всë плохое в великанов. Чонгук не считает себя человеком, который будет умолять, но сейчас он близок к этому. — Ты не можешь так думать. До тебя в моей жизни ничего не получалось. — О? А тогда ты тоже ходил и бил людей? Пропускал встречи? — Это не… — Я был таким эгоистом. Я не знаю, почему я… Может, нам стоит остыть? — …ты бросаешь меня. — Нет. Не бросаю. Клянусь, нет. Но мне кажется… что я отвлекаю. Я отвлекаю внимание, думает он, вспоминая их разговор в ванной несколько дней назад. «Тебе хорошо со мной?» «Ты заставляешь меня забыть обо всём» Он не знал, что «всё» включает в себя и хорошие стороны. — Я не злюсь, — говорит Сокджин, чувствуя, что повторяется. — Я просто хочу, чтобы ты был… Я не хочу разрушать всё, над чем ты работал. — Какой смысл трудиться, если не с кем пподелиться? Разве ты не знаешь, что ты — весь мир? Смысл в том, что ты этого заслуживаешь. Тогда я могу получить его. Я могу получить его и не потерять тебя. — Не потеряешь, — настаивает Сокджин. — Не потеряешь. Мы по-прежнему будем ходить на свидания, если ты захочешь. Я всё ещё буду рядом. Я всё ещё… Я хочу быть с тобой, хочу проводить с тобой время, но я не могу. Не могу, если это то, что я заставляю тебя делать. Чонгук начинает утверждать, что его никто не заставляет ничего делать. Ни от кого, но особенно от Сокджина. Но Сокджин останавливает его. — Я всего лишь хочу сбавить обороты. Я хочу, чтобы ты ходил на свои встречи и не… ну, знаешь, не бил всех, кто на меня не так посмотрит. Он почти говорит Сокджину, что не понимает, что независимо от того, проводят ли они время вместе, или считают себя активно встречающимися, или как бы они ни решили определить свои отношения, Чонгук все равно будет склонен ударить любого, кто посмотрит на него не так, как надо. Однако он не дает такого ответа, а Сокджин его и не ждет. Сокджин подаётся вперёд и заключает Чонгука в крепкие объятия, не оставляя между ними никакого пространства. Они держат друг друга до тех пор, пока Сокджину не приходится отстраниться, потому что часть Чонгука сохнет на его ногах и с каждой секундой приносит всё больший дискомфорт. *** Новый альбом Йесона — это переработанный беспорядок К.Д. Лэм ★★☆☆☆ Накануне даты выхода своего альбома восходящая поп-звезда Йесон опубликовал в Instagram фотографию с пространной подписью Â, описывающей творческий процесс работы над проектом. Он рассказал о беспокойных ночах, оттачивая ритмы, и о пропущенных расписаниях, чтобы добиться правильного звучания некоторых слов. Записав альбом в одиночку, чем он хвастался почти так же часто, как и своим успехом в индустрии, он закончил свой страстный монолог словами: «Я вложил в эту пластинку всё, что у меня было. Это я на десятке, и дальше я буду только расти». Прочитав этот роман с припиской, я подошел к альбому с большими ожиданиями, желая послушать и узнать, на что именно Йесон потратил столько времени. После прослушивания альбома я пришел к выводу, что если это Йесон на уровне 10, то лучшее творческое решение, которое он может принять — это перестать заниматься музыкой вообще. И, к счастью для него, он может сделать это и сам. *** Первым, кому Чонгук рассказал об интервью, помимо Сокджина, стал Пак Чимин, сценарист «Вишнёвой искры». Продюсеры позвонили Чонгуку напрямую, и теперь им пришлось это сделать, так как Чонгук избавился от Сияна. Он решил, что нет смысла нанимать менеджера, если его карьера всё равно скоро закончится. А пока что он может сам себе звонить — возможно. Ему сообщают о новых актерах, с которыми он должен поработать, а также об экранных пробах для недавно принятого на работу кинематографиста. На протяжении всего разговора Чонгук вежлив и почтителен, но всё, о чем он может думать — это о том, как маловероятно, что он сможет сохранить эту должность. Создатели фильма и так не хотели рисковать им, а теперь, через пару дней, состоится интервью, которое положительно разнесет в пух и прах всё, что осталось от его хромающей карьеры. Он хотел сразу предупредить их о сложившейся ситуации и дать понять, что если они захотят пойти другим путем, то смогут. Но во время телефонного разговора он не мог найти свой голос, чтобы сказать это. Он был так взволнован тем, что получил эту роль. Отказаться от неё теперь казалось… утомительным и невыносимым. В итоге он позвонил непосредственно Пак Чимину. Он вспоминает, что, получив роль, Сиян рассказал ему, что именно сценарист боролся за него. Именно сценарист хотел заполучить его на роль. Он решил, что будет проще сказать ему об этом напрямую. Поблагодарить его за то, что он не остался в стороне и, возможно, не полностью разрушил его шансы. — Алло? Чонгук прочистил горло. — Привет. Пак Чимин, верно? — Смотря… кто спрашивает. — Это Чон Чонгук. Я… Я только что записался на… — О, не будь смешным. Мог бы остановиться на своём имени. Кто тебя не знает? Чем обязан? — Я… хотел поблагодарить вас. Мой менеджер, э-э, бывший менеджер сказал мне, что это вы хотели видеть меня в фильме. И я действительно хотел эту роль, я… Если быть до конца честным с вами, может быть, даже слишком честным, когда я был в реабилитационном центре, эта роль была единственным, чего я с нетерпением ждал. И для меня очень важно, что вы… Так что спасибо вам за это. — …Не за что. Ты заслужил это. — … — Я чувствую, что ты хотел добавить что-то ещё. — Да, эм… я не знаю, как сказать, но, эм… Понимаете, мой бывший собирается сделать, своего рода, разоблачение. И я имею в виду… я не идеален. У меня были проблемы, и есть вещи, о которых я сожалею. О том, что было с ним. И я не собираюсь мешать ему говорить об этом, но я хотел, чтобы вы знали, что… ну, если я буду участвовать в фильме с этим интервью, люди могут не захотеть его смотреть. Я хотел быть частным. Так что, если вы хотите нанять кого-то другого, я всё пойму и… Чимин долго молчит, но в конце концов его голос возвращается. — Могу я спросить… что именно ты сделал? Есть вещи, которые я могу оправдать, а есть те, которые я не могу, ты же понимаешь. — Понимаю. Наверное, я… то есть я наркоман, — впервые за всё время говорит он, морщась от этого слова. — И ему пришлось иметь дело со всем этим. Это было несправедливо по отношению к нему. И снова Чимин тщательно подбирает слова. — Чонгук, я не могу обещать ничего конкретного. Но сейчас я говорю тебе, что, чего бы мне это ни стоило, я буду бороться за то, чтобы ты получил эту роль. Нет никого другого, кого бы я хотел видеть в роли Ёнгиля. Чонгуку требуется всё, чтобы не ударить кулаком по воздуху, не подпрыгнуть на пять футов и не рассыпать конфетти. Он ограничивается тем, что кивает, его улыбка становится невыносимо большой и заставляет щеки болеть. Он пытается остановиться, чтобы это не было слышно в его голосе, но не может. — Спасибо. Спасибо. — Нет, это тебе спасибо. Я не могу передать словами, как я благодарен тебе за прослушивание. А что касается Сокджина, то у тебя чертовски хороший парень. Забавно, как быстро улыбка исчезает с лица Чонгука. Он наклоняет голову в замешательстве. — Сокджин? — Да. Если бы он не убедил меня дать тебе честный шанс, я бы никогда не понял, насколько ты идеально подходишь для этого. В голове Чонгука проносится миллион вопросов. Откуда Чимин знает Сокджина? Как давно они знакомы? Когда Сокджин попросил его об этом? И почему он узнал об этом только сейчас? Ему хочется спросить обо всём, но он сдерживает себя. Он снова кивает, улыбка исчезает. — Я тоже благодарен. — До следующего раза, — говорит Чимин вместо «до свидания». Он вешает трубку первым, оставляя Чонгука сидеть с этой новой информацией, совершенно не зная, что с ней делать. Поначалу информация причиняет ему боль, и он чувствует, как его чуть ли не корёжит от мысли, что его жалеют. Что его обманывают. А потом он задумывается: неужели попросить Сокджина об одолжении — это почти то же самое, что избить до полусмерти того, кто не хочет оставить его в покое? И тут он не может удержаться от смеха, потому что, Господи, как же он влюблён. Он надеется, что они оба влюблены и что их способы показать это такие разные, но подходящие, как комплиментарные цвета. *** Спустя несколько дней Чонгук встречает Йесона в ресторане, где они раньше часто бывали. Он проходит мимо бара и направляется в одну из приватных комнат, где терпеливо ждёт. Когда Йесон приезжает, одетый в шелковую пижаму, похоже, сложной конструкции, он входит в комнату, громко распахивает дверь и широко улыбается, увидев Чонгука. Не теряя времени, он пересекает комнату и садится рядом с ним, протягивая руки для объятий или для чего-то ещё. Он поглаживает лицо Чонгука. — Я так удивился, когда ты позвонил, — тихо говорит он. — Я… я скучал по тебе. Он наклоняется, готовый поцеловать Чонгука в губы, но вместо этого целует глянцевую визитную карточку. Когда Йесон открывает глаза, Чонгук неуверенно смотрит на него, а визитка зажата между большим и указательным пальцами. — Вот, — говорит Чонгук. — Возьми. Йесон отступает назад, садится на пятки и неохотно берет карту в руки. — Что… что я должен с этим делать? — Это визитная карточка Сияна. — Да, ни хрена себе, я умею читать. Что мне с ней делать? — Я подумал, что тебе не помешает новый менеджер, — говорит Чонгук, засовывая руки в карманы пиджака и готовясь встать. Это было всё, что он должен был сделать. Теперь ему нужно было двигаться дальше. — А тут ещё твой… альбом и всё такое. Йесон смотрит на карту, в его глазах ясно читается презрение, но есть и что-то еще. Печаль. Сожаление. А может, Чонгуку просто мерещится? Он признается: — Когда ты написал сообщение, я подумал, что ты хочешь снова быть вместе. — О, Боже, нет… — тут же соображает Чонгук и старается быть повежливее. — Я имею в виду… нет. Я просто подумал… Сияну скоро понадобится новая работа, и я решил, что… Йесон смотрит на него, глаза расчетливые. — Через какое время после нашего расставания ты начал с ним спать? Чонгук поднимает брови. — С Сияном? — Ты знаешь, с кем. — Я не уверен… день? Два? Йесон сидит, потемнев лицом, но ничуть не удивлённый. Он скрещивает ноги, прочищает горло и прижимает руки к груди, взяв визитку в одну руку. — Надеюсь, он того стоит. — Стоит. Но я бы не стал об этом беспокоиться, когда твой альбом продается по 7,5 тысяч за первую неделю. Береги себя. *** День интервью проходит спокойно. У Чонгука нет расписания. Никаких встреч. И он не общается с Сокджином. Кроме одного сообщения, отправленного рано утром, за несколько часов до публикации, Ты уверен, что не хочешь, чтобы я был там? Он сделал всё возможное, чтобы отдалить Сокджина от себя. Узнав, когда интервью станет достоянием общественности, он сказал Сокджину, что хочет увидеть его в одиночестве. По его мнению, если Сокджин будет рядом с ним, Чонгук найдет способ не думать о том, что находится перед ним. Он всегда так делал. Другое дело, что всё сводится к тому, как много он задолжал Тэхёну. Весь день он проводит в спортзале. Он прыгает на скакалке, занимается тенебоксингом, отжимается, приседает и поднимает вес. Он делает растяжку до и после. Он ходит с сумкой. Он избегал интервью и телефона так долго, как только мог. Он ожидал, что публикация разрушит карьеру, на восстановление которой он потратил столько времени. Он готовился к этому разрушению. Когда он думал о конце своей карьеры, он ожидал, что будет чувствовать скорбь. Он знал об этом всю свою жизнь. Ему не к чему возвращаться. Некоторые знаменитости, по каким-то причинам покинувшие свой мир, не понимают, как им повезло, что у них есть друзья и семья, к которым можно вернуться, родные города, в которых можно спрятаться и смириться. У Чонгука есть только это. Его должно пугать, что придëтся учиться чему-то новому, но он чувствует себя… умиротворенным. Это то же самое, что смириться со смертью. Не имея Сияна, с которым можно было бы пообщаться, он не представлял, во что ввязывается. Но к тому времени, как он повесил перчатки, принял душ, перекусил на кухне и набрал в телефоне интервью, интервью Тэхёна было в тренде уже три часа. Он, как может, избегает того, о чем говорят люди. Он видит несколько первых заголовков и статей, от которых уклоняется в поисках самого интервью. Он ожидал, что это будет что-то, что ему придется прочитать. Нет. Он хотел, чтобы это было то, что ему придётся прочитать. Потому что увидеть Тэхёна или услышать его голос… было бы слишком. Когда он находит интервью, то испытывает одновременно удивление и боль. Это видео продолжительностью 37 минут. На миниатюре изображен Тэхён, и Чонгук несколько минут смотрит на него, сердце замирает в горле. Тэхён выглядит, в основном, так же. Волосы стали длиннее, а одежда, судя по потёртостям на плечах рубашки, более потрёпанная, чем раньше. Больше всего изменились его глаза, которые из широко раскрытых и невинных превратились в трезвые и мудрые. Чонгук замечает, что в горле у него появился ком, и откладывает телефон, чтобы закрыть глаза ладонями. Он не собирался плакать. По крайней мере, не сейчас. Не сейчас, когда впереди ещё 37 минут душевных терзаний. На миниатюре Тэхён смотрит на камеру, наклонив голову. Его улыбка искренняя и представляет собой странное сочетание безобидного и дьявольского. Когда Чонгук готов, он нажимает кнопку «Play», поворачивает телефон горизонтально и ставит его на стойку. Он делает глубокий вдох и начинает просмотр. На экране видеоролик переходит из чëрного цвета в ровный, однотонный фон. Вокруг происходит какая-то возня, из-за камеры слышны голоса нескольких членов съемочной группы. На голой стене шевелятся тени, затем раздается треск, глубокий и отчетливый голос, звучащий гораздо ближе, чем чей-либо другой. Он включен? — спрашивает голос. Тэхён спрашивает. Услышав его голос, сердце Чонгука замирает, но он сдерживается. Он стискивает зубы и поджимает губы. Он продолжает смотреть, пока тени снова не начинают двигаться, и Тэхён не появляется на экране, занимая место перед ровной стеной. На долю секунды он смотрит в камеру — и в эту долю секунды Чонгук готов поклясться, что он смотрит на него, а затем отворачивается, уходя за экран вправо. Готовы? — спрашивает другой голос за кадром. Тэхён проводит рукой по волосам и полуулыбается. Больно. Готов, насколько это возможно. *** Сокджин не такой, как Чонгук. Он смотрит на статьи, заголовки, твиты и всё, что кто-либо может сказать по этому поводу. К тому времени, как он заканчивает смотреть интервью, он в ярости. К тому времени, как он заканчивает просмотр, его руки трясутся, а сердце колотится в груди. Частично он проверяет социальные сети, потому что хочет знать, чувствуют ли его гнев массы, но в основном для того, чтобы отвлечься. Под именем Тэхёна в тренде было всего несколько других имен. Вторым номером был Чхве Ха-Иль. В его трендах часто встречались такие слова, как «извращенец», «гад» и «домогательство». Пятым номером был Сиян, которого мало кто знал по имени за пределами индустрии, но теперь о нём говорили все. Под его именем в тренде были такие слова, как «манипуляция», «предательство» и «кукловод». Последнее имя Чонгука было на десятом месте. При ближайшем рассмотрении все сообщения Сокджина оказались схожими по смыслу. Чонгука использовали. Мне жаль его. Представьте себе, что у вас есть настоящая болезнь, а вас окружают люди, которые пользуются вашим недугом? Люди просто охренели. Мы все оклеветали его, и он заслуживает извинений. А Тэхёна прославляли. В большинстве статей и заголовков говорилось о его храбрости, о том, как смело он выступил против такой крупной индустрии, как эта, о том, как смело он заявил о себе спустя столько времени. Дайте Тэхёну Пулитцеровскую премию. Карьера Тэхёна была сорвана, и всё это было срежиссировано. Справедливость для Ким Тэхёна. Но даже увидев, что большинство людей не осуждают ни Чонгука, ни Тэхёна, Сокджин всё ещё так зол, что не может видеть ясно. Вскоре он звонит Чансону, сохраняя спокойный тон. — Хён, — начинает он, — ты можешь меня кое-куда отвезти? Чансон берет трубку. Он не задает вопросов, и Сокджин не уверен, потому ли он не спрашивает, что ничего не подозревает, или потому, что хочет иметь возможность заявить о своем неведении, когда Сокджина в конце концов арестуют. Чансон также не рассказывает Сокджину, откуда он узнал, куда ехать. Он бесшумно подъезжает к офису LJC и говорит, что оставит машину заведенной. Сокджин заходит в здание. Он поднимается на лифте. Он проходит по нескольким запутанным коридорам, пока не доходит до нужного ему кабинета. Он не стучит. Он входит и продолжает идти вперед, прямо к человеку, сидящему за столом, прямо к Сияну. Что-то должно быть, думает он, в его выражении лица сквозит безумие, что-то нездоровое и яростное, потому что Сиян, прежде чем что-то предпринять, встаёт, словно готовый защищаться. — Послушай, — начинает он, — то, что я сделал тогда, было… Он не успевает закончить мысль. Его рот захлопывается, когда кулак Сокджина врезается в него прямо в нос. Удар был нанесен одной рукой, но он попал в цель, и у Сияна пошла кровь, так что Сокджин решил, что этого достаточно. Однако он понимает, что, должно быть, сделал это неправильно, неправильно отвёл руку назад, потому что кулаки ужасно болят. Он смотрит, как Сиян переворачивается, как обе руки опускаются, чтобы закрыть лицо и не дать крови капать на ковер, но это бесполезно. Сокджин тоже хочет перевернуться, схватиться за руку и вызвать «скорую», но, ради Бога, он же актер. Он сохраняет спокойствие и произносит первые слова, которые он произнес после звонка Чансону. — Гниль. Он выходит из кабинета, не обращая внимания на пульсирующую руку, когда к нему поворачиваются спиной. Когда он выходит, секретарша замечает его и его ушибленную руку. Она переводит взгляд с него на открытую дверь позади него, где Сиян всё ещё скрючился на полу и стонет от боли. Затем она отворачивается, как ни в чëм не бывало, печатает на компьютере. Сокджин кланяется и уходит. *** Первым местом, куда отправляется Сокджин после того, как, возможно, повредил правую руку на всю оставшуюся жизнь, становится дом Чонгука. Это было срочно. Он предполагал, что публикация будет плохой, но не знал, насколько и в какой степени. И, разозлившись, он хотел лишь убедиться, что с Чонгуком всё в порядке, что он не тушуется, не страдает и не ломается. Когда он стучит в дверь, он нетерпелив. Стучит один раз, ждет секунду, снова стучит, делает паузу и стучит снова и снова, пока не добьется хоть какого-то результата. Наконец дверь открывается, и за ней стоит Чонгук. Сокджин ищет на его лице признаки беспокойства и находит что-то, чему не может дать названия. Чонгук выглядит так, будто по какой-то причине собирается закрыть дверь, но смягчается и открывает ее шире, затаскивая Сокджина внутрь и крепко обнимая его. Он тянет за раненую руку Сокджина, что вызывает у него шипение. Чонгук отстраняется и осматривает его с ног до головы, ища источник боли. Не найдя его, Сокджин осторожно отводит руку и показывает ему. Не хватает слов, чтобы объяснить перемену в глазах Чонгука. Удивление, боль, как будто он чувствует пульсацию, и гнев. — Что случилось? — Он спрашивает так, словно есть кто-то, кто может ему ответить. Сокджин отвечает робко. — …Возможно, я ударил Сияна по лицу. Думаю, ты был прав: я бы сделал это снова. Чонгук смеётся, рассекая мрак. Он затаскивает Сокджина внутрь и ведет его на кухню. Они садятся на табуреты, пока Чонгук аккуратно моет его руку, перевязывает её, а затем кладёт сверху пакет с замороженным горошком. — Тебе не нужно было этого делать, — говорит Чонгук. — Особенно если ты не собирался делать это правильно, ты мог сильно пораниться. — Я в порядке… Ты в порядке? Я могу отвезти тебя туда, ты тоже можешь его ударить, если хочешь. — Мне не нужно. Но… спасибо. Одетый в простую чёрную футболку и серые тренировочные штаны, Чонгук выглядит почти расслабленным. В его плечах чувствуется легкое напряжение, но лицо гладкое, без тревожных морщин и нахмуренных бровей. Сокджин скептически смотрит на него, с каждой секундой всё больше настораживаясь. — Думаю, ты был прав, — вздыхает Чонгук, опираясь на столешницу. — Не думаю, что нам стоит быть вместе. По крайней мере… не в ближайшее время. — Я не это сказал… — Но ты был прав. Знаешь, я… я смотрел на это, и это было тяжело. Видеть его было тяжело. И всё, что он говорил, было шоком, но больше всего меня задевало то, что я так с ним поступил. Я поставил его в такое положение, что ему пришлось выбирать между своей карьерой и мной. Он не брался за роли, не потому, что ему было неинтересно сниматься. Он перестал сниматься, потому что беспокоился обо мне. Он хотел быть со мной каждую секунду, чтобы защитить меня от самого себя. И, Сокджин, я не хочу этого для тебя. Я не могу просить тебя об этом. Я не хочу, чтобы ты откладывал нашу жизнь на потом или свою жизнь на потом, потому что я не могу держать себя в руках. Это нечестно по отношению к тебе. Это было несправедливо по отношению к нему, и я не буду так поступать, больше не буду. И то, что ты сказал мне раньше… о том, что плохие вещи становятся гигантами, ты не понимаешь, насколько… Я заставлял его думать так же. Что это он виноват, когда у меня рецидив или когда у меня плохой день. Я снова это делаю. Но на этот раз я не позволю этому стать плохим. Если я буду с тобой, — продолжает Чонгук, — а я хочу этого, я не хочу, чтобы ты проводил со мной всё свое время, гадая, когда же я, блять, сорвусь. Я хочу, чтобы ты был счастлив… Я хочу быть счастливым. Чонгук встаёт с табурета и идёт на кухню, где забирается в шкафчик над микроволновкой. Он достаёт Андон и ставит его на стойку. Прислонившись к краю, он скрещивает руки и смотрит на бутылку, наблюдая за реакцией Сокджина. — Я купил его после того, как узнал об интервью, — признается Чонгук, — и открыл сегодня. — Ты…? — Нет. Хотя почти… Думаю, сейчас для меня лучше всего вернуться на реабилитацию. У меня есть вещи, которые я не… Если бы я всё сделал правильно с первого раза, если бы я действительно справился с теми вещами, которые игнорирую, возможно, мне не пришлось бы возвращаться. Независимо от того, что могло бы случиться, я знаю, что может случиться, и я остановлю это сейчас. Я не позволю, чтобы твоя жизнь была связана со мной и моими проблемами. Так что я собираюсь зарегистрироваться и остаться там на некоторое время… Но, — тихо говорит Чонгук, — я не хочу, чтобы ты меня ждал. Понимаешь? Я хочу, чтобы ты делал всё, что хочешь, и если ты… не знаю, если ты найдешь кого-то, кто тебе действительно понравится, я хочу, чтобы ты сделал это. Не откладывай ничего на потом, ни ради меня, ни ради кого бы то ни было. — …Я не могу обещать, что не буду ждать. — Тогда не обещай. Просто не жди. — …Когда? Когда ты собираешься? — Я думал, сегодня вечером. Не зная, что ещё можно сказать, Сокджин, задержавшись на Андоне, предлагает: — Мы могли бы отвезти тебя. Сегодня вечером. — …Хорошо. *** Некоторое время они сидят на диване вдвоем, прекрасно понимая, что это последний шанс для них надолго. Сокджин гладит Чонгука по волосам, его пальцы лениво, но с нежностью перебирают локоны брюнета. — Тебе не обязательно ждать, — напоминает ему Чонгук. — Но если дождешься, то, когда я не буду в полном беспорядке, я приглашу тебя на свидание. На настоящее. — Куда ты меня пригласишь? — Куда захочешь. *** На стоянке тихо, парковка пуста, когда они подъезжают к ней. Солнце уже село, и за окном машины холодный ночной воздух. Чансон притормаживает, ставит машину на стоянку. Он, как и Сокджин, не делает никаких движений, чтобы попрощаться. Они ждут, когда Чонгук будет готов или когда он скажет: — К чёрту. Чонгук смотрит в окно. Сокджин видит только его затылок, но он знает, что Чонгук любит его, так же, как знает, что он наблюдает за зданием. Они сидят так несколько часов, пока Чонгук не отпирает заднюю дверь и не начинает её открывать. Он толкает её, бросает ручку и поворачивается лицом к Сокджину. Он обнимает его за плечи и прижимается лбами друг к другу. Оба закрывают глаза, бессознательно запоминая всё, что хотят вспомнить. И, естественно, это занимает какое-то время, потому что они оба хотят запомнить как можно больше. Они хотят запомнить всё. — Тебе не нужно ждать, — напоминает ему Чонгук. Он молчит. Его голос дрожит. — Я буду, — говорит Сокджин. Его рука всё ещё болит и пульсирует, как будто удар был нанесен всего несколько минут назад. Но это… это больнее. Они обнимают друг друга на протяжении тысячи жизней. Перед тем как Чонгук собирается уходить, перед тем как выскользнуть из машины и пройти короткое расстояние до входной двери, где он зарегистрируется и пробудет столько, сколько захочет, он целует щеку Сокджина и остается там, чтобы прошептать ему на ухо: — Я хотел. Я серьезно. *** Реабилитационные центры для знаменитостей работали по-другому. Если пациент был достаточно состоятелен, то при желании он мог жить в центре как в отеле. Такое часто случалось, особенно среди светских львиц, которые боялись рецидива после возвращения домой. Даже если они были чисты, даже если они не жаждали ни капли, ни рюмки чего-нибудь, иногда они оставались. Для преступника это было все равно что сидеть в тюрьме — единственное, что останавливало его от самого себя. Чонгук платит за длительное пребывание. Он пользуется программами. Самое главное — он пользуется терапией. В двух последних реабилитационных центрах он избегал этих тем, как чумы. Терапевты не позволяли ему затронуть тему отца или Тэхёна, чтобы он не замкнулся в себе. В этот раз Чонгук пришёл на прием с целью поговорить обо всём. Да, он хочет быть хорошим для Сокджина. Но ещё больше он хочет быть хорошим для себя. Он хочет быть с Сокджином, потому что хочет его, потому что любит его. А не потому, что боится, что без него сойдет с рельсов. Он хочет быть достойным для самого себя. Через несколько недель пребывания в доме он освоится. Почти. Ему нелегко говорить об этом, даже думать об этом, и его дискомфорт чувствует миссис О, которая терпеливо ждёт, когда он начнет ëрзать и медлить. Он передергивает плечами, опирается локтями на бедра, наклоняется вперёд и тихо говорит в пол, — Всё, что мой отец когда-либо давал мне — это боль. Чонгук очень сильно презирал своего отца. Пройдёт немало времени, прежде чем он сможет даже подумать о прощении. Несмотря на свои чувства и их прошлое, он всё ещё жаждал чего-то. Он ненавидел отца не только за то, что тот сделал, но и за то, как его действия разрушили те отношения, которые могли бы быть у них. Отношения, которые у них должны были быть. В гневе он оплакивал потери отца. Вторая потеря — предательство, первая — равнодушие. Он думает об этом — о том, как ещё в детстве он знал, что отец его не любит, и как этот факт так долго грыз его. Он хотел иметь такие отношения, как в фильмах и телешоу, истории, в которых дети обнимали своих отцов, а те обнимали их в ответ, истории, в которых дети не боялись сказать «Я тебя люблю», потому что не чувствовали, что это признание не будет возвращено. Он хотел что-то сохранить, что-то, пусть даже самое непрочное, чтобы их связь не прерывалась. Он был готов на всё. После паузы он начинает снова, повторяя последнее предложение — И я держался за неё столько, сколько себя помню. Потому что боль была единственным, что нас объединяло. Я думаю, — вздыхает он, а затем останавливается, чтобы поднять руки и прижать ладони к глазам. Он не хочет ломаться. Он не хочет быть сломленным. — Думаю, мне пора отпустить это. В первый раз, когда он отправился в реабилитационный центр, его нашел консультант после того, как у него чуть не случился нервный срыв. Консультант не сделал ни одного движения, чтобы успокоить его, ни прикосновением, ни призывом вернуться на групповую сессию или пойти в свою комнату. Он стоял и смотрел, как Чонгук пытается перевести дыхание, морщась от боли в кулаке (он ударил кулаком по стене без всякой причины, просто чтобы что-то почувствовать), и просто сказал: «Ты должен избавиться от этой обиды, иначе она тебя убьëт». Миссис О не противостоит ему и не парирует его слова, не так, как он готовился. Она спрашивает: — И как ты думаешь, готов ли ты к этому? Чонгук задумывается и качает головой, уже чувствуя, как его пробивает насквозь. — Нет. Но я не думаю, что могу ждать, пока буду готов. Госпожа О ничего не говорит, но улыбается, и он улыбается в ответ. *** В среду, сразу после группового занятия и до того, как он успел удалиться в свою спальню, где планировал провести следующие полчаса за дневником, его вызывают в главный офис. Когда он приходит туда, дежурная медсестра сообщает ему, что к нему пришел посетитель. С тех пор как он поселился в больнице, Сокджин навещал его два раза в неделю, если удавалось, обычно по понедельникам и четвергам. На секунду Чонгук задумался, не был ли это неожиданный визит, не решил ли Сокджин уделить ему лишний день на этой неделе. Но тут медсестра добавляет: — Это Ким Тэхён. И Чонгук замирает. У него был выбор. Он мог отказаться от встречи и вернуться в свою палату, чтобы не думать о ней и не вспоминать о Тэхёне, но только с горечью, с которой они были вынуждены расстаться. У него была возможность отказаться от визита. Но он задумался, помолчал долгое время, что, должно быть, слегка раздражало медсестру, и медленно кивнул. — Хорошо. *** Тэхён ждет его в большом саду, сидя за одним из столиков рядом с розовым кустом. Чонгук сразу же замечает его. В большом сером свитере с обтрепанными краями и белых джинсах он выглядит почти так же, как и в прошлый раз, когда Чонгук видел его. Но он другой. Чонгук не знает, почему это его удивляет, ведь Тэхён — не тот человек, которого он оставил много лет назад. Человек, стоящий сейчас в нескольких шагах от него, не был напуган, не был насторожен, не был отягощен сокрушительным горем поражения. С ним всё было в порядке. Он не был разбит на куски и был похож на человека. Он был Тэхёном. Во плоти. Видеть его больно. Чонгук разрывается между желанием протянуть руку, чтобы обнять его, и желанием потерять сознание, чтобы боль, начинающая разгораться во всём теле, утихла. Он успевает сделать два шага, как Тэхён замечает его: его голова поднимается, и вместе с этим движением несколько прямых локонов падают на глаза. Он не улыбается, но и лицо его не ожесточается. Он не встает, чтобы обнять Чонгука, но и не скрещивает руки. Он не выглядит счастливым, но и не злится. Чонгук склоняет голову и тянет ноги ближе. Прогулка кажется вечностью, и с каждым шагом он вспоминает, как Тэхён в последний раз навещал его в этом месте. Как под конец их визита Тэхён поцеловал его в макушку и заверил, что всё будет хорошо. «Ты сильный», — прошептал он тогда в волосы Чонгука. «Помни об этом. Ты сильнее, чем тебе кажется». Теперь всё было совершенно иначе. Их разделяли миры, они были разными людьми, чьи жизни больше не сходились в одну. Однако, когда Чонгук наконец садится в плетёное кресло напротив Тэхёна, ему не кажется, что между ними зияет пустота. Она есть. Но это не пропасть. Его можно спасти. Он надеется, что это так. Их глаза не отрываются друг от друга, и никто из них не знает, что и как сказать. В конце концов, Чонгук решает начать первым и начинает с извинений, которые тут же затихают, когда Тхэхён начинает говорить одновременно с ним. — Я тут недавно думал, — начинает Тэхён, — как мы ходили в планетарий. Ты помнишь это? Чонгук медленно кивает. — Это было одно из первых свиданий, на которое ты меня пригласил, — говорит Тэхён и слегка смеётся, глядя на стол и сколы лака на ногтях. — Я думал, это было странно. Я люблю странности. Но, знаешь, всё же. Я думал, ты такой… даже не звезда. Астероид. И ты быстро горел в небе, излучая свет, и я думал, что если я пойду с тобой на свидание, то это будет что-то… роскошное, что-то дорогое. Но ты отвез меня туда, мы откинулись на спинку кресла, чтобы посмотреть на мир, и я поняла, что ты другой. Ты был кометой. Мне это не просто показалось. По непонятной причине Чонгук вздрогнул. Он хорошо помнит эту дату. Он смотрел «Бунтаря без причины» тысячу раз, и ему нравилась идея сходить в планетарий, хотя бы для того, чтобы после окончания шоу сказать: «Всё кончено. Мир закончился». С Тэхёном он так не думал. Прямо под проекциями созвездий и комет они поцеловались, и он забыл почти обо всëм. Тэхён продолжает: — Я был очарован тобой. Просто наблюдая за твоей жизнью, я чувствовал себя захватывающе, и мне казалось… что я проживаю важную часть истории, что я единственный зритель этого прекрасного, астрономического события. И знаешь, что я понял? — …Что? — Астероиды падают. Чонгук снова вздрогнул. Он думает, не стоило ли ему отказаться от встречи, не остаться ли в своей комнате, не послужит ли это только тому, что он снова будет разбит. Но в то же время он считает, что меньшее, что он может дать Тэхёну — это возможность поквитаться с ним за все его ошибки. Поэтому он стискивает зубы и берёт себя в руки. — И когда они разбиваются, ты видишь, что всё, что было… это камень. А потом разбился ты. И я понял, что ты всего лишь человек. Ты не должен был рассеивать свет по небу. Ты не должен разбиваться и сгорать. А я забыл об этом. И мне жаль… что я об этом забыл. Чонгук поднимает голову, потрясённый и даже обиженный. Обида за Тэхёна. Его грудь болит, и он начинает отчаянно трясти головой. — Нет, нет, я не хочу, чтобы ты сожалел. Тэхён почти неуверенно отводит взгляд от Чонгука в сторону сада, на его губах играет крошечная улыбка. — Дело не совсем в тебе. Затем он смеется, и кажется, будто между ними не было горы невысказанных слов и слишком много времени. — Я не думаю, что это моя вина, — говорит Тэхён. — Но я думаю… Чонгук, тебе просто нужно было, чтобы кто-то посмотрел на тебя и увидел, что ты чертовски человечный человек. Думаю, ты и об этом забыл. — Но ты помнил, — говорит Чонгук. — Ты был единственным. Долгое время ты был единственным. — И до сих пор? Чонгук думает о тех людях в его жизни, которым не всё равно, которые искренне заботятся, но он знает, что Тэхён спрашивает не о них. Знаешь ли ты, Чонгук? Знаешь? Он качает головой. — Уже нет. — Хорошо. Значит, я… это хорошо, Чонгук. Снова становится тихо, и Чонгук готовится снова извиниться, чтобы сделать это как следует, но Тэхён мягким, осторожным тоном спрашивает: — У тебя был рецидив? Чонгук с трудом отвечает на вопрос, но не потому, что не знает, как ответить, а потому, что хочет объяснить, что это было совсем немного, что он не надрался и не потерял ночь на воспоминания, которые не сможет сохранить. Его не арестовали, и он не подвергал ничью жизнь опасности. Да, он оступился, но нет, на этот раз он никого не погубил. Он решает не говорить ничего из этого, зная, что его объяснения ничем не смягчат удар от того, что он, по сути, вернулся в реабилитационный центр. Он медленно качает головой, в горле у него всё густеет. — Почти. — Ты в порядке? — спрашивает Тхэхён. Чонгук пожимает плечами. — Пока не знаю. У меня много… не знаю. Проходит мгновение, не тронутое ни словами, ни чем-либо ещё, кроме понимающих взглядов, которые они бросают друг на друга. Им обоим было трудно смотреть друг на друга таким образом. Для тех, кто их не знал, всё выглядело бы довольно просто. Два молодых человека, сидящие друг напротив друга. Неподготовленный глаз, не знающий, не догадается, что Тэхён проводил ночи без сна, переживая, что ранним утром он растирал спину Чонгука, когда тот срыгивал в унитаз. Они не узнают о том, сколько труда и любви было вложено в их первые шаги к трезвости, как они, в некотором роде, делали эти шаги вместе. Они не поймут, сколько истории и боли их объединяло. Как тяжело было смотреть на то, что когда-то они были полностью влюблены друг в друга и были опорой в жизни друг друга, а теперь всё это стало историей. Больно вспоминать. Больно забывать. Всё это переполняет Чонгука, в горле так густо, что больно глотать. Глаза начинают гореть, слезятся, и он опускает голову, как раз когда первая слеза падает на тыльную сторону ладони, как раз когда с его губ срываются два слова: — Прости меня. Сказав это, он уже не может остановиться. В прошлом у него никогда не было возможности сказать Тэхёну, как ему жаль. И теперь вина продолжает литься из него бездонной мимозой просроченных извинений. — Мне очень жаль, — повторяет он срывающимся голосом. Он всё ещё смотрит на стол. Он больше никуда не может смотреть. — Я должен был быть рядом с тобой, я должен был… Прости меня. Если бы я мог… Если бы я мог… — Чонгук… — Я бы всё вернул назад. Я бы всё сделал по-другому, и мне жаль, что я этого не сделал. Прости, что бросил тебя. Прости, что не боролся за тебя. Мне жаль, что… Он замирает, почувствовав руку на затылке. Он понимает, что Тэхён поднялся со своего места, подошел к Чонгуку и притянул его к себе. Его лицо падает на грудь Тэхёна, и слëзы льются из него, разрывая грудь. Он плачет и дрожит, оплакивая то, что было, и то, чего уже никогда не будет. Тэхён успокаивает его обеими руками: одна лежит у него на спине, совершая круговые движения, а другая зарывается в его волосы. Он не успокаивает его, не пытается умиротворить. Но он рядом. И Чонгук прижимается к нему, его пальцы впиваются в ткань свитера Тэхёна, сминая еë в своей хватке. Он теряет счет времени, не зная, сколько его уходит на плач и разбивание на тысячи кусочков, но вскоре у него заканчиваются слезы. И тогда он затихает, ещё раз извиняясь. — Я не хочу, чтобы ты сожалел, — тихо говорит Тэхён. — Но мне приятно знать, что ты сожалеешь. Тэхён прижимается к нему ещё немного, а затем возвращается на свою сторону стола и занимает своё место. Когда Чонгук снова начинает извиняться, Тэхён наклоняется и берет его за руки, удерживая их в своих и укладывая на центр стола. Его хватка одновременно и мягкая, и крепкая, неослабевающая как в комфорте, так и в силе. — Чонгук, ты не можешь ничего изменить. Что случилось. Ты не можешь этого изменить. Ты ничего не можешь сделать, и даже тогда ты ничего не мог сделать. Все шансы были против нас. Как только ты это поймешь… я попрошу тебя только об одном — пожалуйста, отпусти это… Я хочу, чтобы с тобой всё было хорошо. Расскажи мне о Сокджине, — просит Тэхён, как только тишина между ними становится более податливой. Чонгук полуулыбается, бросая короткий взгляд на свои руки и представляя, как вместо них их ласкает большой палец Сокджина. Но ничего не говорит. — Он хорошо к тебе относится? — спрашивает Тэхён, и этот вопрос как нельзя кстати. Он спрашивает об этом, но он также искренне спрашивает, можно ли доверять Сокджину, отвечает ли он интересам Чонгука, отличается ли он от других. Вскоре Чонгук кивает, чувствуя себя счастливым и грустным. Он смотрит на Тэхёна. — Да, хорошо. — Я рад это слышать, — говорит Тэхён. Его улыбка настоящая, осязаемая, и это то, что, как понимает Чонгук, он хотел увидеть больше всего. — Могу я спросить у тебя кое-что? — спрашивает Чонгук, хотя он и так собирался спросить. Есть вещи, на которые просто необходимо получить ответ. — Почему ты никогда не отвечал на мои письма? Сморщив нос, Тхэхён выжидает мгновение, прежде чем ответить. — …письма? — …Я писал тебе. После того, как всё случилось. Каждый день. И ты не получил ни одного? Это шокирует его, пока он не вспоминает, что не отправлял письма, потому что не знал, где Тэхён. Он отдал их Сияну. Каждый раз, когда Сиян приезжал в гости, Чонгук передавал ему письмо. Сейчас он смеётся, вспоминая об этом, смеётся, думая о Сокджине и о том, что иногда удар костяшками пальцев — единственный правильный ответ. Он качает головой. — Неважно… А как же ты? — Что я? — У тебя… есть кто-то? — Да, — улыбается он. — Его зовут Ким Тэхён, и он абсолютное животное в постели. Чонгук смеётся, неожиданный звук прорывается сквозь него, и он закрывает рот рукой. Его смех заставляет Тэхёна рассмеяться. — Чонгук, — говорит Тэхён, когда время визита заканчивается, — со мной всё в порядке. Более чем. Хорошо? Чонгук кивает. Когда они встают, то обнимаются. Чонгук кладет голову на плечо Тэхёна, а Тэхён прижимает его, обхватывая руками спину Чонгука. Между ними поднимается волна всего того, что у них отняли. Они расстаются. Чонгук недолго смотрит на Тэхёна и, наклонившись вперед, целует его в лоб. — Надеюсь, ты не против, — тихо говорит он. — Я не мог вспомнить наш последний поцелуй. Затем руки Тэхёна разжимаются, и он дарит последнюю улыбку, после чего отворачивается и уходит из сада.