Однажды ты покинешь меня

      С ней случилось что-то плохое. Что-то разрушительное. Должно было случиться.              Первое видео, на которое я нажала, оказалось интервью. Только она и какой-то местный репортёр. Никаких острых ощущений, никаких изысков, это было через пару лет после того, как она прогремела на радио. Этого видео не было даже на YouTube, я нашла его на сайте, который выглядел старым и недействующим. Он даже казался незавершённым, как будто дизайнер взял перерыв во время работы над ним, а потом просто решил завязать. Но у видео хотя бы было описание. Там была дата. Ноябрь 1970 года.       Это короткое двухминутное интервью в помещении, которое похоже на ночной клуб. На заднем фоне мелькают люди, не обращая на неё никакого внимания. Это маленький городок на окраине Иллинойса, и даже они не впечатлены ею. Но несмотря на то, что это, очевидно, огромный шаг вниз по карьерной лестнице, она, кажется очень счастливой. Она так же красива, как и раньше, а, может, даже ещё красивее. Да, она повзрослела, по сравнению с девятнадцатилетней суперзвездой, но ей только двадцать пять, и у неё всё те же кристально чистые зелёные глаза и яркая улыбка. Она обновила причёску, макияж в стиле шестидесятых исчез, и мистер Питерс был прав: она не пошла по пути хиппи. На ней был со вкусом подобранный сине-жёлтый свитер. Были ли на ней брюки-клёш, я не могла сказать, в кадре она была видна выше талии. Но этого было достаточно, чтобы понять, что она выглядит довольной. Даже когда её карьера практически закончена, она, кажется, нисколько не расстроенна этим. Она не угрюма и не подавлена тем, что у неё берёт интервью человек, который годится ей в дедушки, и, по его собственному признанию, не интересуется поп-музыкой и никогда не слышал ни одной её песни. Вместо этого она тепло улыбается ему, отвечая на скучные вопросы, улыбается в камеру и даже заставляет его смеяться в конце ролика. Как будто эта новая скромная жизнь вдали от света прожекторов — то, что она приняла и чем даже наслаждается.       Следующее видео, которое я нашла, было снято только два года спустя.       Мне пришлось смотреть его по частям. Было слишком больно смотреть всё сразу. Это было одно из тех старых эстрадных шоу. Фокусы, пара жонглёров, кто-то крутит тарелки на палочках — видимо, когда-то это считалось весёлым развлечением. Комик. И она.       Первой моей мыслью, после того, как я инстинктивно прикрыла рот рукой и на глаза навернулись слёзы, было, что она больна. Возможно, она боролась с агрессивной формой рака. Это единственное, что я могла придумать, единственная болезнь, которая могла вызать столь резкие изменения в её внешности. Она была похожа на скелет. Когда за несколько лет до этого в статьях о ней писали, что она весит 108 фунтов, я понимала, что это не может быть правдой, она должна была быть очень худой, но сейчас то, что я увидела, выходило далеко за рамки. Она вряд ли весила 100 фунтов, а, может быть, и 90. При росте 5 футов 4 дюйма это выглядело, вероятно, не очень выживаемо. Её глаза были остекленевшими и потухшими, улыбка исчезла. Она пела, снова пела ту же самую трогательную песню, но так плоско, будто напевала слова из рецепта безвкусной еды. В её голосе не было силы, не было той страсти, которая была у неё в девятнадцать-двадцать лет. Зрители чувствовали это так же, как и я: аплодисменты, когда она закончила петь, были в лучшем случае вялыми. Она выглядела так, словно хотела быть где угодно, но только не здесь, не под этим светом и не перед этой камерой. Но ей удалось справиться, она спела свою песню, выглядя при этом затравленной и потерянной.       Я сразу же попыталась выяснить, что произошло в её жизни, потому что, очевидно, что-то произошло. Что-то судьбоносное. Я была уверена в том, что узнаю о её действительно изнурительной болезни или, возможно, о том, что она впала в отчаяние из-за того, что её карьера уже не та, что раньше, и пристрастилась к алкоголю или наркотикам. С другой стороны, нет, не алкоголь, даже алкоголизм не смог бы изменить её до такой степени. Не так быстро. А вот наркотики, тяжёлые наркотики, вызывающие привыкание, вполне могли это сделать. Это не казалось ей чем-то таким, что выходит за рамки нормальности, но видео не лжёт. Она выглядела плохо. Очень плохо.       Конечно, мне не повезло. Пятьдесят тысяч видео, фотографий, кофейных кружек с изображением сердитой кошки, но ничего о ней. Я ничего не смогла найти. Либо она не предавала огласке то, что с ней происходило, либо вокруг неё не было никого, кому было бы до этого дело. Это было душераздирающе. Все пошли дальше своей дорогой, как сказал мистер Питерс. Соблазнённые более современной музыкой и женщинами, которые начали демонстрировать тело на сцене.       Я нашла ещё три видео, которые было также трудно смотреть, как и первое. Трудно было поверить, что это один и тот же человек. Что могло с ней произойти за столь короткий промежуток времени, чтобы изменить её так радикально? Что бы это ни было, оно отняло у неё годы жизни. Из того, что я смогла собрать, из разрозненной информации, сложенной воедино, скудных видео и фотографий, на которых она была запечатлена в то время, следовало, что она страдала почти девять лет, прежде чем, казалось, оправилась. Начиная с начала восьмидесятых годов, она снова поправилась на пару с лишним килограммов, её волосы стали гуще, в глазах появился блеск, а лицо озарила улыбка. И её голос. Этот удивительный мощный голос вновь обрёл силу. Она стала автором песен, писала их для других исполнителей, для телевидения и кино. Она никогда не была очень успешной, но, как мне казалось, она была счастлива. И хотя она писала песни и для себя, она по-прежнему исполняла те несколько песен, которые были хитами в период её расцвета, потому что их всегда хотела слышать публика.       На последнем видео, которое я посмотрела, мне стало ясно, что оно было последним. Я подошла к концу. Её самое последнее выступление. Я не хотела его смотреть, но не жалею, что сделала это. Это было одно из тех шоу воссоединения. Знаете, такие, где несколько групп, давно пережившие свои лучшие времена, поют песни, которые играли в вашем магнитофоне, когда вам было двенадцать, а теперь поседели и скачут по сцене, танцуя так, как старики танцуют на свадьбах. Это в некотором роде очаровательно, но в то же время как–то грустно и неловко.       Немного неприятно.       И снова мне пришлось заставлять себя смотреть. Смотреть, как она поёт песню, которую к тому времени, наверное, спела уже тысячу раз, и которая, скорее всего, ей порядком надоела. Я знаю, что мне бы надоело. Так ли это, я не знаю, мне так показалось, но я не была в её шкуре, поэтому не знаю точно. Может быть, в ней жила настоящая актриса. Улыбайся и терпи.       В девятнадцать лет её выступления поражали мощью голоса и умением находить контакт с публикой, передавать ей радость и волнение, которые она испытывала, находясь на сцене и переживая текущий момент. Моя и ваша жизнь, — словно говорила она каждому подростку в зале, — только начинается, будущее за нами.       В сорок шесть лет, если можно так сказать, звучал ещё мощнее, но уже по-другому. Она стала старше. За её плечами были десятилетия опыта. Опыт, который был недоступен ей в девятнадцать лет. Песня о разбитом сердце, о потере любимого человека и страхе, что ты никогда не будешь так счастлив, — это то, о чём её девятнадцатилетняя подруга не знала. Ей ещё только предстояло пережить сильную душевную боль и потерю. В сорок шесть лет она это испытала. Определённо, так и было.       Зрители, состоящие из пожилых и молодых людей, но в основном тех, кто постарше, сидели спокойно в начале песни. Они не проявляли неуважения, в конце концов, они купили билеты, они явно хотели быть там, но глядя на них до того, как заиграла музыка, у меня сложилось впечатление, что все они были немного разочарованы. Как будто они ожидали, что их кумиры-подростки снова выйдут на сцену теми самыми подростками, а не такими же людьми, как они, людьми, которые немного постарели, пополнели, с поредевшими волосами на голове, людьми, которые принимали те же лекарства от болей в суставах и изжоги, что и они. Но к середине песни, которую исполняла Джуди, несколько зрителей поднялась на ноги, а к её финалу все места в зале были пусты. Люди топали, хлопали и свистели. Некоторые даже вытирали глаза.       Я не знала, какая версия мне нравится больше.       К сожалению, через два месяца после этого выступления она умерла. В сорок шесть лет.              Снова раздался звонок в дверь, и снова мне пришлось потирать поясницу, пока я шла к двери. Прошло не больше часа с тех пор, как я разговаривала с мистером Питерсом, не так ли? Судя по моим часам, нет. Было уже четыре часа пополудни.       — Почему ты не отвечаешь? Ты в порядке? — Дженис, одна из моих самых старых подруг, стояла на пороге моего дома, выглядя, как всегда, изысканно, в нежно-голубом сарафане, с подходящим цветом ногтей и безупречной причёской, на фоне которой я в своих брюках-капри и майке смотрелась просто смешно.       — Да? — сказала я, превратив ответ в вопрос.       — Что с тобой? Тебя не держат в заложниках? Моргни два раза, чтобы ответить «да»… или просто выйди, — сказала она, наклоняясь и пытаясь заглянуть в холл через моё плечо, чтобы убедиться, что за моей спиной не притаился сумасшедший беглый преступник.       — Я в порядке. Что случилось? Что ты здесь делаешь?       — Действительно?       — Что?       Она подняла руки перед собой.       — Вечеринка Меган и Рейчел? Мы должны быть там, — она сверилась с наручными часами, — сейчас?       — О Боже, совершенно вылетело из головы!       — Что ты сказала? Вылетело из головы?       — Да, вылетело.       — Что происходит? — спросила она, повернув голову, чтобы понять, куда я смотрю.       Ничего не было. Мои глаза просто смотрели куда-то поверх её плеча на улицу, ни на чём не фокусируясь.       — Ты выглядишь так, как будто находишься под кайфом, и ты собираешься позволить мне зажариться здесь на солнце или пригласишь войти?       Я снова сосредоточилась на ней.       — Да, конечно, заходи.       — Серьёзно? — сказала она, следуя за мной через холл к дивану и ноутбуку. — Ты в порядке? Ты не похожа… на себя.       Вежливый способ сказать мне, что я выгляжу ужасно.       — Я в порядке, просто не спала всю ночь, работала.       Я быстро закрыла ноутбук, прежде чем она успела посмотреть на экран, на котором был стоп-кадр Джуди на сцене, чёрно-белый. Я пересматривала то же самое видео, когда раздался звонок в дверь. Первый раз я увидела его за день до этого, но казалось, что проошло несколько месяцев.       — С каких пор ты работаешь по выходным?       — С тех пор, как в конце недели они навязали мне большой проект.       — И ты позволила им это сделать? — спросила она с недоверием на лице.       — Я не настолько крута, чёрт возьми, — ответила я, прежде чем мы уселись на диван.       — Нет, — согласилась она, — это не так, просто я не верю тебе, вот и всё. Ты никогда не приносишь работу домой, а теперь возишься с ней всю ночь и даже забываешь о вечеринке? И, прости, но… это совсем не ты, — сказала она, оглядев меня с ног до головы. — Это какой-то помятый бомж. Не думаю, что я когда-нибудь видела тебя в таком виде, и определённо никогда в середине дня.       — Ну… Может, я влюбилась?       Она рассмеялась.       Грубо.       — Конечно, милая, конечно, влюбилась, — сказала она и снисходительно похлопала меня по колену.       — Эй, я не могу влюбиться?       — Разумеется, можешь… но не так. Ты так не делаешь, — сказала она, теперь указывая на мои волосы и грозя пальцем.       — Ты о чём? — я потрогала свои волосы. — О… Всё плохо?       — Нет, я видела и похуже. Не на тебе, но было и хуже. Но давай, чоп-чоп, вставай, иди одевайся, причёсывайся, я подожду.       — О, нет. Нет, я не пойду, — тут же сказала я, чувствуя тревогу при мысли о том, что застряну на вечеринке, часами ведя светскую беседу, не имея возможности пересматривать видео, которое я смотрела уже десятки раз. Не смогу продолжать копать информацию об этой женщине, о существовании которой я даже не подозревала ещё каких-то пару дней назад. — Я бы заставила тебя опоздать. А у меня ещё много дел.       — Ладно, — сказала она, скрести руки на груди. — Хватит. Скажи мне, что происходит на самом деле. Дело не в работе. Дело не в любви. Ты выглядишь так, будто совсем не спала, и у тебя трясутся руки. Ты ела?       Я подняла руки с колен и посмотрела на них. Они тряслись. Я тут же сцепила их и положила обратно на колени.       — Не ела с самого завтрака, — призналась я. И ещё банан. Но в этом я не призналась.       — Так ты мне расскажешь или мне придётся вытягивать это из тебя?       «Тебе придётся вытягивать это из меня, ” — подумала я.       Как я могу объяснить то, чего я не понимаю сама? И как я могу попытаться это сделать, чтобы не показаться ненормальной? Но я должна была это сделать, я понимала это. Дженис не собиралась так просто отступать. Она не была любопытной, но она была человеком, который всегда заботился о своих друзьях. Если ей казалось, что её что-то беспокоит, она просиживала на диване часами, а если нужно, то и днями, пока я не признавалась.       — Хорошо, но пообещай, что не будешь осуждать меня.       Она посмотрела на ноутбук на кофейном столике, а затем снова на меня. В её взгляде были удивление и испуг одновременно.       — Но ведь это не имеет отношение к порнографии? Если да, то я пас.       — Нет, это насколько далеко от порнографии, насколько вообще возможно.       Она выглядела так, как будто я её не убедила.       — Не осуждай, — повторила я.       — Продолжай, — сказала она, помахав пальцем в воздухе.       — Хорошо, рискуя показаться чокнутой, скажи, ты знаешь, кто такая Джуди Пейдж?       — Нет. А должна?       Неудивительно.       Следующие десять минут я излагала ей краткую версию последних двадцати семи часов моей жизни. Начав с того, как я услышала песню в рекламе, как мне захотелось найти исполнительницу, как я почти не вставала с дивана, потому что мне казалось, что я должна собрать воедино историю этой женщины, и чем больше я пыталась, тем больше я расстраивалась от отсутствия информации.       Дженис слушала, не поднимая бровей, не ухмыляясь и не фыркая, и перебила меня только раз или два.       — Значит, она была лесбиянкой в шестидесятые? Когда она была знаменита?       — Я не знаю, никто никогда не спрашивал её. Думаю, это никого не волновало.       И ещё раз.       — Женщина, с которой она была, когда умерла, она ещё жива? Как её звали?       — Я не знаю. Это не так уж и важно.       Конечно, я знала, но так же, как мне было неприятно смотреть видео со взрослой Джуди, мне было неприятно думать о женщине, с которой она провела последние десять лет своей жизни. Проще говоря, я завидовала этой женщине. Но и это я держала при себе.       Когда всё было сказано и сделано, вместо того, чтобы посмотреть на меня так, будто я сошла с ума, Дженис только улыбнулась.       — Ты одержима.       — Почему ты этому улыбаешься? Это что-то нездоровое.       — Конечно, так и есть. Может быть, не стоит зацикливаться на мёртвой женщине, это, вероятно, не самая лучшая идея, но всё же, я думаю, это полезно для тебя. Немного. Возможно, это мини-прорыв.              Дженис знала всё о моей матери и о том, как мне было трудно проявлять или даже испытывать сильные эмоции. Она знала, что у меня не было навязчивых идей. Никогда не было. Даже в подростковом возрасте, когда навязчивые идеи были нормой. Тогда я пару раз влюблялась в знаменитостей женского пола. Мишель Пфайффер была одной из них. Помню, я тогда думала, что у меня всё плохо. Но всё сводилось к тому, что я смотрела «Бриолин-2», когда он выходил на кабельном канале, и проверяла в телегиде, не идёт ли ещё какой-нибудь фильм с её участием. Я посмотрела «Лицо со шрамом» два или три раза, но фильм мне не понравился, а желание увидеть Мишель на экране не было настолько сильным, чтобы перебороть его. Так что это была лишь небольшая одержимость.       А позже, будучи уже взрослой, я так и не смогла ощутить всепоглащающего восторга от начала отношений, который испытывали другие. Много лет назад у нас с Дженис был такой разговор, когда я объяснила ей, что женщина, с которой я начала встречаться несколько недель назад, начала меня раздражать. Я познакомилась с ней, её звали Кэрол, на вечеринке. Мы проговорили друг с другом почти всю ночь, не менее четырёх часов, но когда вечеринка закончилась, она спросила, не хочу ли я пойти выпить где-нибудь ещё. Я отказала ей. На следующее утро я должна была идти на работу.       — Значит, она тебя не очень заинтересовала? — спросила Дженис.       — Нет, заинтересовала. Я сказала ей, что мы можем увидеться на выходных.       — Ты не чувствовала себя обязанной сказать, к чёрту сон, я хочу провести больше времени с этой женщиной прямо сейчас?       — Но я собиралась провести с ней больше времени в выходные.       Дженис покачала головой и позволила мне продолжить.       — Ну, мы виделись с ней в субботу и воскресенье, и она спросила, не смогу ли я взять ещё два выходных на следующей неделе, она хотела поехать на юг, на пляж, чтобы позагорать.       — И ты сказала «нет».       — Ну да, ты же не отпрашиваешься с работы, чтобы поваляться на пляже. Мы не бездельники.       — Тебе никогда не казалось, что десять минут — это слишком много, чтобы провести их вдали от кого-то? Разве в начале отношений ты никогда не стояла по полчаса у окна, ожидая в нетерпении, когда её машина подъедет к твоему дому?       Я на секунду задумалась.       — Нет.       — Ничего себе.       — Это то, что ты чувствовала, когда вы с Мелиссой только начали встречаться?       — О, да. Мне было плохо. Я чуть не потеряла работу. Я опаздывала две недели подряд, три понедельника подряд сказывалась больной, пару раз бегала к ней во время обеденного перерыва, а потом просто не возвращалась до следующего дня. Мелисса уволилась с работы уже через два дня после нашего знакомства. Она и так не была довольна своей работой и уже до нашей встречи подыскивала новое место, но наша с ней встреча и желание проводить время со мной заставили её просто взять и уволиться через два дня. Видимо, я настолько неотразима.       — Это смешно, я не собираюсь бросать работу из-за того, что встретила кого-то. Банку, где я оформила ипотеку, наплевать, что я влюбилась, а продуктовый магазин не раздаёт продукты бесплатно, потому что мне нужно быть вместе с какой-то женщиной. И вообще, разве не лучше, когда привязанность к кому-то зарождается медленно? А то может случиться так, что большой клубок всепоглощающих эмоций быстро перегороит. Это не может длится долго.       — Конечно, это именно то, что кто-то хочет услышать: у меня к тебе медленно тлеющая привязанность. Как угасающий костёр, — усмехнулась Дженис.       — Не думаю, что мне нравится то, что ты говоришь.       — Ладно, ладно, ты права. Бушующие страсти не длятся долго, их заменяет что-то другое. Это то, что я чувствовала к Мелиссе в самом начале, а сейчас я чувствую к ней что-то другое, но мы вместе уже восемь лет, и мне бы очень хотелось провести с ней остаток жизни.       Я вздохнула.       — Наверное, мне не хватает решимости. Я действительно думаю, что моя мать меня обманывала. Я думала, что преодолела это, я боролась с этим… но да, может быть она была… ну, знаешь, наказывала меня за излишнее проявление эмоций, может быть, поэтому я такая.       — Может быть, — сказала Дженис. — А может, ты просто не встретила подходящего человека? Может быть, в тебе это есть, и…       — Послушай, мне тридцать четыре, думаю, мой корабль давно уплыл. Это больше присуще двадцатилетним.       — Нет. Я отказываюсь в это верить. Я знаю тебя. Я знаю, как ты глубоко переживаешь из-за событий, из-за людей. Даже если тебе трудно это показать. Это случится.       Но этого не случилось. До сих пор. Возможно, именно поэтому мои отношения не складывались. Женщины всегда думали, что я не полностью отдаюсь отношениям, что я могу жить с ними, а потом бросить, и это никак не будет меня беспокоить, что они мне на самом деле не были дороги. Это было неправдой. Я никогда не стала бы с кем-то встречаться, если бы этот человек мне не нравился. В одном или двух случаях я любила. Может быть, не так страстно, как им хотелось бы, но я была уверена, что люблю. Мне было грустно, когда они решали, и именно они, что пора двигаться дальше.       Но я и сама начинала сомневаться в этом, когда мы расставались, и я не делала ничего из того, что, как мне кажется, делают большинство людей в наше время. Я не проверяла их активность в интернете. Не проверяла, не встречаются ли они с кем-то, не проверяла, не выкладывали ли они фотографии в обнимку с другими женщинами, не веселились ли они на вечеринках, пока я страдала в одиночестве у себя дома. Потому что я не страдала. Мне было хорошо. Ничего не вышло, значит, пора двигаться дальше. Может, я просто сломалась.              — Покажи мне её, — попросила Дженис. — Мне нужно увидеть, кто она, эта женщина, из-за которой ты помешалась. Должно быть, она особенная.       Так я и сделала. Я открыла ноутбук, нажала на воспроизведение видео, которое уже было на экране. Видео, которое я засмотрела до дыр. Я знала наизусть, что произойдёт в следующую секунду. Каждый жест, каждую улыбку, каждый взгляд, обращенный к публике.       — Ого! — произнесла Дженис, кивнув головой, когда видео закончилось, искренне впечатлённая тем, что увидела. — Я понимаю, почему она привлекла твоё внимание. Она невероятно выразительна, не так ли? Не знаю, что больше завораживает — её глаза, улыбка или то, как она поёт.       — Всё.       Она снова повернулась к ноутбуку.       — Интересно, каково ей было. В то время быть лесбиянкой было нелегко.       — Да, именно. Она появилась вновь в начале восьмидесятых. Это было чертовски смело, ты не находишь? Конечно, это были не шестидесятые, но, тем не менее, ты помнишь, как это было.       — Что? Ты уверена? Я никогда о ней не слышала, никогда не слышала, чтобы кто-то упоминал о ней. Мы должны были знать о ней, верно? Чем больше примеров для подражания, тем лучше?       Я пожала плечами.       — Тогда у нас не было интернета, откуда нам было знать? Нашим СМИ было всё равно, ведь её карьера давно закончилась. И даже если бы они знали, я думаю, они бы это скрыли. Она была очень симпатичной поп-певицей с ямочками на щеках, в которую были влюблены все мальчишки, поэтому она не вписывалась в представление о том, какой должна была быть лесбиянка в то время. Нас считали больными, извращенками. Выбирай сама. Если Джуди Пейдж была лесбиянкой, тогда, чёрт возьми, геем мог быть, кто угодно. Школьная библиотекарша могла встречаться с учительницей. Это было недопустимо.       — Это ужасно.       — Да. И, наверное, именно поэтому я так одержима. Я хочу узнать её историю. Я хочу понять, каково ей было в то время. Была ли она одинока? Как она знакомилась с женщинами? Ведь она была в центре внимания, не то чтобы она могла тайком улизнуть в гей-бар, если таковые существовали тогда. На этих видео она выглядит счастливой, но, может быть, ей просто хорошо удавалось это скрывать — одиночество, несчастье? Душераздирающе думать, что ей приходилось улыбаться в камеру, когда, возможно, у неё на душе скребли кошки. Надеюсь, что нет, надеюсь, она была счастлива.       Потом, при всём нежелании, я показала Дженис видео, которое меня потрясло. Казалось, что она изменилась за одну ночь, и далеко не в лучшую сторону.       — Это она? Уверена? Видео не очень хорошего качества.       — Да, это она.       — О, здесь гораздо лучше, — сказала Дженис, когда сама нашла следующее видео, где она участвовала в шоу. — Эй, дай мне посмотреть.       Она остановила ролик и перешла на страницу Википедии.       — Похоже, что бы ей ни пришлось пережить, она встретила эту женщину, видишь? Даты? Женщину по имени Шэрон, и она справилась с этим. Она влюбилась. Это мило.       Это даже не пришло мне в голову. Я не хотела об этом слышать.       Я демонстративно посмотрела на часы.       — По-моему, тебе пора, иначе из-за меня ты сильно опоздаешь. Прости.       — Нет, всё в порядке. Но я и правда должна идти. Мелисса должна быть там с минуты на минуту.       — Почему она пошла отдельно?       — Её мать.       — Ох, точно.       — Да, Мел отвезла её на приём к врачу, и мы вдвоём в одной машине? Спустя двенадцать лет у этой женщины явные проблемы с тем, что её дочь состоит в отношениях с другой женщиной. Клянусь, она всё ещё живёт в шестидесятых. Можешь себе представить? Этой бедной девочке, — она ткнула пальцем в раннюю фотографию Джуди на экране ноутбука, — пришлось жить в мире, наполненном таким отношением.       — Да, я знаю.       — Ладно, — сказала она, вставая и разглаживая складки на платье. — Покопайся в своём маленьком сердечке, но сначала поешь. Прямо сейчас.       — Я поем.       — Нет, прямо сейчас, — сказала она, поднимая меня с дивана за руку. — Я хочу проконтролировать тебя, иначе никуда не уйду, пока ты не поешь. Пойдём на кухню.              По крайней мере, она не сказала мне, что я сошла с ума. Но это потому, что я не рассказала ей всего.       Я сделала вид, будто мой главный интерес во всём этом — узнать её историю. Простое любопытство. Я не упомянула ни о ревности, ни о странных совпадениях. Как я угадала цвет её глаз и наряда. Или о той ноющей пустоте, которую я всё ещё ощущала.       И чем больше я узнавала, тем сильнее становилось это чувство.